Море

Миндалька

Чиновники центральной конторы акционерного общества «Завод сельскохозяйственных машин» еще в тысяча девятьсот сорок третьем году купили в складчину корову. Предложение исходило от Татара. По его же просьбе Ремер позволил держать корову в конюшне шомошской шахты. Госпожа Геренчер не замедлила прикинуть на бумаге, какую пользу можно ожидать от этой смирной скотины. Прежний владелец заверял, что Миндалька будет ежедневно давать литров пятнадцать молока. Если предположить, что он половину приврал, то и тогда получается семь с половиной литров. Если распределить их на одиннадцать человек, то еженедельно каждому перепадет почти пять литров молока или же соответствующее количество масла, творога. Легко себе представить, что это значит, когда на февральские карточки выдали всего по пятьсот граммов масла! Расплачиваться была возможность в рассрочку, двумя частями, на содержание почти ничего не требовалось. Много ли нужно, чтобы содержать корову? Она пасется на лугу. Иногда ей можно давать кормовую свеклу…

Одиннадцать новых владельцев с радостью подписали купчую.

Через несколько дней с завода прибыла первая посылка: около сорока штук фотографий Миндальки, присланных в подарок горным инженером Хайдоком, который из страстной любви к искусству увековечил Миндальку во всех видах — и справа, и слева, и спереди, и сзади. Просматривая снимки, госпожа Геренчер заявила, что видела корову с такими большими сосками только на животноводческой ярмарке. Татару же нравились красивые, грустные глаза коровы.

Через неделю начали поступать счета. Миндальке надо купить корм, платить за нее выпасные, приобрести подойник, а к подойнику стульчик. Ухаживавшему за коровой Андришу понадобился новый халат, так как Миндалька — капризная скотина, к ней не подойдешь в грязной одежде — молока не даст.

Расходы росли, только молоко, творог и масло все не поступали.

Месяца через два прибыла первая посылка с продуктами. Господин Татар немедленно отправился к тетушке Варге и вместе с ней принялся развешивать творог и масло, предварительно заперев изнутри дверь, чтобы никто не вошел и не помешал справедливо произвести дележ. В полдень все одиннадцать владельцев коровы получили свои порции, завернутые в лощеную бумагу: примерно по килограмму творога и по пятьсот-шестьсот граммов масла, Йолан Добраи потребовала показать пакеты Татара, Кета, Ремера и Карлсдорфера, но их уже не было, так как Варга еще утром снесла начальству их долю домой. «Радуйтесь, что хоть это получили, — сказала госпожа Геренчер. — За корову я столько же платила, сколько и их благородия. Если не нравится, можете потребовать обратно внесенный пай, мы и без вас обойдемся». — «И потребую! — закричала Йолан. — Брошу им прямо в лицо это масло». И она тут же швырнула сверток на кухонный стол тетушки Варги. Чиновники, повесив головы, ушли со своими порциями. Татар и госпожа Геренчер остались вдвоем. «Маргит, послушайте, возьмите и этот сверток, у вас ребенок и муж на фронте». — «Большое вам спасибо», — пролепетала госпожа Геренчер и спрятала к себе в сумку порцию Добраи. В этот момент ей вдруг показалось, что Татар вполне порядочный человек.

Субботним вечером восемнадцатого марта заводской грузовик опять привез килограмма три масла. В конторе уже никого не было, так что приемную квитанцию пришлось подписать Варге. Когда машина ушла, она туг же позвонила управляющему и сообщила о посылке. «Возьмите свою часть, тетушка Варга, а остальное принесите мне», — ответил он.

Дома господин управляющий собственноручно разделил масло на три части. Добрый килограмм он взял себе, другой завернул в целлофан и прикрепил к нему записочку: «Господину директору доктору Аладару Ремеру». На полукилограммовой порции сделал пометку: «Для господина генерал-директора Карлсдорфера».

— Разбуди меня в семь часов утра, — буркнул он жене, — я сам отнесу пакеты господам директорам.

Карлсдорфер жил в самом конце улицы Дамьянича, на углу проспекта Арена, а доктор Ремер — совсем рядом с Татаром, на Керенде. Керенд в ту пору назывался площадью Гитлера; по поводу ее по Будапешту ходил смешной анекдот: какого-то ретивого кондуктора якобы бросили в тюрьму только за то, что он громко объявлял остановки: площадь Муссолини, площадь Гитлера, зверинец…

Татар торопливо перешел безлюдный проспект Андраши. Деревья едва-едва начинали покрываться почками, как будто не веря, что пришла весна, хотя небо уже сияло синевой и в больших окнах домов играли солнечные лучи.

Татар запросто, как у себя дома, нажал кнопку звонка с левой стороны лестничной клетки. Весь второй этаж большого здания занимало семейство Ремеров. Справа располагались апартаменты профессора, огромный с панелью кабинет, библиотека и жилые комнаты. Некогда в библиотеке он устраивав экзамены своим студентам. Эти безмолвные фолианты хранят память о трагедии студента-юриста, по имени Шани Балаж. Шани Балаж славился как пропойца, драчун и плохой юрист. Узнав, что уже в восьмой или девятый раз Шани проваливается на экзаменах, его отец, арендатор восьмисот хольдов земли по ту сторону Тиссы, как в романах и опереттах, прислал своему сынку письмо и сообщил, что денег больше не даст. Или он сдаст экзамены в течение двух месяцев, или, дескать, пусть сам подумает, на что ему жить дальше. Шани пришел в ужас. У каждого встречного и поперечного он стал расспрашивать, какие причуды свойственны тому или иному профессору. Советов ему надавали больше чем достаточно! Если он собирается сдать римское право, то пусть очень тщательно побреется, коротко острижет ногти, завернет зачетку в белую бумагу, за пять минут до экзаменов явится в класс и обратится к профессору не иначе, как «ваше превосходительство». По международному праву, какой бы вопрос ему ни попался, ответ следует начинать с Трианонского договора; при этом надо знать наизусть имена и титулы государственных деятелей, подписавших мир. По торговому и таможенному праву требуется твердо знать таможенные статьи на кожаные товары, так как отец профессора — владелец кожевенного завода и «его превосходительство» больше ничего не знает. Профессор Ремер — страстный охотник и в особом зале хранит свои трофеи.

Экзамены были назначены на десять часов утра. Шестерых взволнованных юристов горничная впустила в библиотеку. Император учтиво ответил на приветствия юношей и предложил им сесть в удобные кресла. Даже сигаретами угостил и разрешил рассматривать библиотеку, чтобы они-де привыкли к камере пыток. Шани Балаж старательно перелистывал какую-то книгу по истории искусств. Император подошел к нему и ласково спросил, действительно ли он интересуется изобразительным искусством. «Ну, сейчас…» — подумал Балаж и, доверительно улыбаясь, повернулся к профессору.

— Интересуюсь, ваше превосходительство, но охотой в тысячу раз больше. Я был бы счастлив, если бы бы позволили посмотреть на рога вашего превосходительства…

Император широко открыл рот и стал хватать воздух. Торчавшие на его макушке несколько волосков сразу встали дыбом. Он заревел, как раненый тигр:

— Положите книги и отвечайте. Ваша фамилия? Господин Балаж? Ну что ж, послушаем, на основании каких законов присоединили Хорватскую Славонию к метрополии? Что? Шамуель Аба? Неверно. Кальман Книжник? Какие же это законы учредил Кальман Книжник? Неверно. Неверно. Вы провалились. И провалились не только сейчас, но и на будущее. И на десять лет вперед. Пока я жив, такой глупец, как вы, не получит диплома.

Через полчаса избитое войско стояло на улице.

— Сумасшедший, осел, — ругали Балажа дружки, — да разве об этом можно спрашивать?

— Мне Салвик говорил… я ему десятку дал за идею, — ломал руки Балаж. — Он сказал, что профессор обладает дорогой коллекцией рогов…

— Конечно, обладает, да только на голове! Ты ничего не знаешь, потому что не ходишь в университет, бегемот ты эдакий. В хозяйственном отделе работала когда-то машинистка, на тридцать лет моложе его. Теперь она его жена… каждый день наставляет своему супругу рога…

Татар позвонил дважды. Ждать не пришлось, через полминуты появилась горничная.

— Я даже и заходить не буду, не хочу беспокоить.

— Как же можно не зайти, дорогой господин управляющий, — послышался изнутри голос госпожи Ремер, и в тот же миг появилась и она сама. Полная, аысокая женщина лет сорока, на две головы выше своего мужа. Взбитые вверх крашеные волосы, пестрый атласный халат до самого пола делали ее еще выше и массивнее. Походка у нее была мягкая, а голос поразительно низкий. Халат на ее высокой груди был неплотно застегнут, и при каждом ее движении приоткрывалась розовая кружевная комбинация и обнажалось холеное, пухлое тело. Из-под светлых локонов сверкали бриллиантовые серьги, а толстые золотые браслеты перехватывали длинные рукава халата.

— Вы опять напроказничали, — сказала госпожа и засмеялась, когда Татар поцеловал ей ладонь.

— Я? — спросил Татар и положил правую руку на сердце. — Что же я такого натворил?

— Господин управляющий! Разве можно отбирать масло у бедных коллег?

— Бог тому свидетель, все получили поровну… — ответил Татар, широко осклабясь. — Но если и не получили, желудок господина директора…

— Да, представьте, бедняжка только картофельное пюре может есть… если бы вы, господин управляющий, не доставили нам немного говядины, я прямо не знаю, что бы и было…

— Пока я жив, сударыня…

— Вы самый милый человек на свете, господин управляющий. Глоток вина?

— Целую ручки.

— Виски. Молодой Кеменеш достал. Ваше здоровье, новоиспеченный господин управляющий.

Женщина поближе наклонилась к Татару и чокнулась с ним.

«Святой Клеофант, у нее такая борода, как у покойного Франца Иосифа! — подумал Татар, взглянув на подбородок женщины. — Пора обратиться к косметичке».

— Целую ваши ручки, очаровательница.

Зазвонил телефон. Хозяйка подняла трубку: «Да… это ты, сердечко мое? Еще не подали завтрака? Не кушай сала, миленький. Ладно, Боришка сейчас принесет. Я еще не одета. Что ты волнуешься? Ладно, приду… Нет, у меня никого нет».

— Не сердитесь, что я сказала неправду, но мой муж такой гуманный, он избил бы меня, пожалуй, если бы узнал, что я приняла масло…

Карлсдорферов дома не оказалось. Каждое утро семья ходила на молитву в Регнум. Кухарка приняла сверток, даже не развернув, бросила его на холодильник и опять побежала к телефону, прямо в гостиную, оставив открытыми все смежные двери. Татар слышал ее раздраженный голос: «Я же вам сказала, нет дома, будут только после десяти».

— Горничной дома нет, дворники ушли на похороны, никого нет, кто бы хоть чуточку помог мне, а этот проклятый звонит без конца. От господ Ремеров уже четыре раза звонили — и его превосходительство господин Дюри и зять его превосходительства. А если что-нибудь пригорит, мне попадет…

— Ну, ладно. Скажите только, что я приходил. До свидания.

— До свидания, — ответила кухарка и заперла дверь на ключ. Она тотчас же разрезала масло на две части, одну половину спрятала в холодильник, а другую отложила в пеструю чашку для своего внучка.

По проспекту Арены шла колонна военных грузовиков. Татар с любопытством остановился. Да ведь это же немецкие солдаты. Неподвижные, вытянувшись по стойке смирно, точь-в-точь как в кинохронике, с застывшими лицами, в зеленых касках, с примкнутыми штыками на винтовках. Пять, десять, двадцать, сто грузовиков. Что это значит? Вслед за ними с лязгом ползут танки, справа и слева несутся сероватые легковые машины с немецкими номерными знаками, а в них немецкие офицеры. Кое-кто из прохожих машет рукой, смеется, другие с интересом или испугом застыли на месте. Оккупанты ни на кого не обращают внимания.

Татар торопливо заспешил на улицу Подманицки, оттуда направился к железнодорожной больнице, затем пошел вниз, до самого Западного вокзала. Перед оцепленным немцами вокзалом толпился народ.

Татар вскочил в шестой номер трамвая и через десять минут был уже дома. Его жена, невысокая, худая, чуть сутулая брюнетка, готовила обед.

— Ты уже начала масло? — не поздоровавшись, спросил у нее Татар.

— Нет… а что? — с испугом спросила жена.

— Заверни его поскорее в бумагу.

— Все?

— Все.

— Но почему, зачем?

— Не будь слишком любопытной, — оборвал ее Татар. Но, когда сверток был приготовлен, он все же сказал: — Пойду к Паланкаи. Немцы оккупировали Будапешт.