Море

Вне закона

В начале июня выдался чудный день. Деревья на проспекте Андраши купались в потоках света. Весь мир казался золотым и зеленым.

И все же возле Оперного театра почти никого не было. Если кто и проходил по аллее, то не очень-то любовался игрой летнего солнца — приходилось ускорять шаг. Зато здесь свободно разгуливали немецкие солдаты. Они то и дело прохаживались группами по три, по четыре человека, раскатисто смеялись, даже не замечая подобострастных приветствий венгерских военных и штатских со значками «Фольксбундовец»[23].

Агнеш из городской ратуши спешила к себе в контору.

На душе у нее было крайне неспокойно. Четыре дня назад мобилизовали и отправили в рабочий батальон ее отца. Старый Чаплар недоумевал, возмущался, он ведь числился строевым, и потом он не еврей и не хромой какой-нибудь, да и возраст позволяет… Но на призывном пункте от весьма доброжелательного писаря Бицо он узнал, что повестку ему вручили правильно. В рабочий батальон отправляют только тех заводских, о ком удалось пронюхать, что они принимали участие в революции 1919 года, были связаны с социал-демократами, профсоюзом или хотя бы дома, за рюмкой вина говорили, что неплохо было бы заключить мир… Жена Чаплара проплакала всю ночь. Агнеш ворочалась в постели и с замиранием сердца думала об отце, которому не сегодня-завтра стукнет пятьдесят лет, но, не глядя на это, его угоняют неизвестно куда рыть окопы, извлекать мины, шагать сотни километров больными, усталыми ногами ради какого-то жалкого Гитлера. Война уже отняла у нее отца, Тибора… Кого же она потребует после этого? Сколько раз будут еще терзать ее сердце? С тех пор как забрали отца, ее ни на минуту не покидало тревожное, жуткое чувство.

А сегодня утром она вела себя в конторе прямо-таки глупо. К чему такая неосторожность? Правда, разговор затеял Паланкаи, но и она не удержалась. Татар тоже все слышал. «Ну что ж, ведь я была права».

Возле книжного магазина Агнеш обычно на минутку останавливалась. Сейчас она тоже невольно замедлила шаг. В окне издательства журнала «Новое время» ее внимание привлекли книги Юлианны Жиграи и Дюлы Шомодьвари. Ей давно уже хотелось прочитать роман «Рейн скрывается в тумане», и она, наверное, прочитала бы его, если бы Тибор не сказал однажды, что не стоит зря утомлять глаза. Очень уж заманчиво название у этой книги! Все равно, что роман Жолта Харшани «Играй, играй, труба, зорю». Одно это название уносит человека в далекие времена Зрини… А еще неплохо было бы прочитать роман Бене Карачони «Путешествие по серой реке», она с Тибором как-то видела его. Название книги сулило что-то приятное, возбуждало желания и смутные, тревожные чувства.

Агнеш оторвалась от витрины и заспешила по тротуару. Навстречу ей шел стройный мужчина в сером костюме и с портфелем в руках. Казалось, он смотрел поверх нее таким смущенным и испуганным взглядом, будто там, за книжной лавкой, видел на горе Геллерт по меньшей мере шабаш ведьм.

Агнеш невольно оглянулась.

У обочины тротуара стояла закрытая легковая машина цвета кости. Она, по-видимому, только что остановилась, так как раньше ее там не было. Из нее выскочили два немца, сидевшие рядом с шофером, а из задней дверцы двое вооруженных в гражданском платье. Один из них подошел к Агнеш, а другой окликнул мужчину:

— Ваши документы.

Агнеш полезла к себе в портфель, спокойно достала удостоверение военного завода и подала его.

— Имя матери?

— Мария Шомоди.

— Год и место рождения?

— Тысяча девятьсот двадцать второй, Эршекуйвар.

— А куда вы сейчас ходили?

— В ратушу.

— Так вот, ступайте себе быстрее и не слоняйтесь без дела, — нагло бросил штатский постарше, белокурый мужчина с багровым носом. У него были до того светлые волосы, что почти не было видно бровей, из-под которых выглядывали красные глаза.

«Ой, какой же он противный», — подумала Агнеш.

Мужчина возвратил ей удостоверение и направился к другому задержанному, который пришел в некоторое замешательство.

— Ну, в чем дело? — спросил белобрысый, и Агнеш почувствовала, что назревает какая-то беда, что здесь что-то не в порядке. Она понимала, что надо скорее уходить, и тем не менее была не в силах сдвинуться с места.

Мужчина в сером костюме наконец дал свое удостоверение. Штатский начал его перелистывать.

— Я доктор Янош Ленарт, инженер-текстильщик.

— Это я вижу. Только желтую звездочку забыли повесить. Пойдешь с нами.

— Позвольте, она у меня нашита на пиджаке… пожалуйста, — и он стал расстегивать легкий пыльник.

— Хорошо еще, что не на брюхе вытатуировал, паршивый еврей. Пошли.

— Я спешу на работу.

Другой штатский, восемнадцатилетний брюнет с узенькими усиками, со всего размаху ударил инженера по лицу. Агнеш увидела на безымянном пальце бьющего массивное, сверкающее золотом обручальное кольцо с зелеными скрещенными стрелами вместо вензеля. Инженер застонал, схватился руками за лицо, из его носа потекла кровь. Штатские подхватили его с двух сторон и повели к машине. Немцы молча смотрели ка происходящее и одобрительно кивали головами. Машина тронулась с места и помчалась в сторону площади Йокаи.

Что произошло? Агнеш снова и снова восстанавливала в памяти всю эту сцену. А если бы ее удостоверение оказалось не в порядке? Неужто ее тоже втащили бы в машину и увезли? Но куда? В тюрьму? На принудительные работы? На виселицу? Неужели это так просто делается?

А люди торопливо шли по улице дальше, словно ничего не замечали.

— Агнеш! Агнеш! Агнеш! Ты что, не слышишь? Я уже три раза окликнула тебя…

Следом за Агнеш, задыхаясь, бежала растерянная, встревоженная Терн Мариаш, практикантка из бухгалтерии.

— Это ты, Терика? Что случилось?

— О. если бы ты только знала, если бы… — выдавливает из себя Тери, с трудом переводя дыхание.

— Отдышись.

— Агнеш, не вздумай возвращаться в контору, боже упаси. За тобой пришли.

— Кто?

— Немцы.

— За мной?

— Ну… из военной комендатуры… потому что швабы, когда Татар позвонил…

— Тери, я ничего не понимаю…

— Отойдем куда-нибудь… Вот сюда, за ворота, я объясню.

Они зашли во двор доходного дома. Посреди двора привратница мыла каменные плиты, не обращая на вошедших никакого внимания.

— Татар говорил с кем-то по телефону и сообщил твой домашний адрес. Затем велел Варгаш отнести письмо полковнику Меллеру. Копию Добраи отправила почтой, я сама видела, она была адресована Сючу… Вот посмотри, я прихватила копирку…

И Тери достала из своей сумочки сложенную вчетверо копирку. На блестящей, черной бумаге виднелись светло-серые, блеклые отпечатки букв. Неразборчивый текст доноса сливался с другими текстами.

— Погоди… попробуем с зеркалом.

Теперь знаки стояли в обычном порядке и читать стало легче. «Учитывая датированный вчерашним числом ваш заказ… мы не можем взять на себя поставку…» И тут Агнеш увидела свое имя. «По всей очевидности, коммунистка… ее отец в девятнадцатом году…»

— Боже мой! Тери, да ведь это же неправда! Я этого не говорила… я никогда не упоминала Маркса. Клянусь тебе, что и в руках не держала такую книгу…

Тери Мариаш пожала плечами.

— Я не знаю, Аги. Мне только стало очень жаль тебя… Не ходи домой, они, наверное, уже и там ищут…

— Но что же мне делать?

— Я не знаю. Право, не знаю. Может быть, у тебя есть какие-нибудь родственники или знакомые, у которых ты смогла бы прожить несколько дней? Может быть, его превосходительство поговорит с комендатурой, он тебя очень любит… Я могла бы пригласить тебя к себе, но мы живем в университете…

— Нет… я что-нибудь придумаю.

— Если я узнаю что новое, положу после обеда вот сюда, смотри, за эту решетку, записку.

— Большое тебе спасибо, большое спасибо.

Агнеш обняла и поцеловала Тери Мариаш и провожала ее взглядом до тех пор, пока поспешно удаляющаяся девушка не свернула на улицу Хайош. Она смотрела на нее как на какое-то сверхъестественное чудо, которое принадлежит к давно исчезнувшему миру. А не снилось ли ей все это? Неужто она и впрямь видела те строчки? И действительно ли ее ищут? А если да? Что они с ней сделают, если она вернется в контору? По крайней мере она могла бы разоблачить всю эту ложь.

Но тут же ей вдруг вспомнился доктор Ремер, убитый каменотес Иштван Хомок, инженер, у которого не было на плаще желтой звезды, кисет капитана Декань… Вспомнились фотографии и вопросы Татара и Паланкаи сегодня утром. Ну, конечно же, это была ловушка, они заранее приготовили вопрос о военном положении, хотели поймать ее на слове… А она, глупая голова, спорила с ними. Нет, в контору ей заказана дорога. Но куда же идти?

Проспект имени Андраши был совершенно пустынным. Агнеш почти бегом устремилась к площади Муссолини, туда, где больше людей, среди них она почему-то чувствовала себя в большей безопасности. Затем, ни на что не глядя, направилась к кольцу Йожефа. Забежав на почту, Агнеш послала домой открытку: «Со мной ничего худого не произошло, обо мне не беспокойтесь, я уехала на несколько дней в деревню». Об этом следовало написать — как бы с родными чего не случилось, если ее станут искать дома. А что, если сегодня ночью ей поспать где-нибудь в кинотеатре? Прекрасная идея! Надо скорее купить билет на последний сеанс. Нет, нехорошо. В зале делают уборку. Если даже и притвориться, что уснула, ее все равно разбудят… Да, впрочем, там негде и спрятаться! Разве под стульями спрячешься? Пожалуй, разумнее всего зайти в убежище какого-нибудь чужого дома… Но в случае тревоги ее сразу же заметят и пристанут с расспросами, что она здесь делает, к кому пришла. А куда она пойдет завтра утром, в помятом платье, неумытая?

У нее болела голова, ей хотелось есть, но она знала, что сейчас нельзя тратить деньги на пустяки. У нее было всего сорок пенге. И продать нечего, не считая ручных часов и томика Томаса Манна, который случайно оказался в портфеле. Да разве она согласилась бы расстаться с этими вещами, если бы даже могла купить за них себе жизнь?

А не поехать ли ей в Лацхазу, на хутор к своей крестной? Ну, конечно! Несколько раз сна проводила там летние каникулы. Она сможет побыть на винограднике, в давильне есть комнатка для гостей. Перед сдачей экзаменов на аттестат зрелости она целых две недели прожила там и никого не видела, кроме одноногого сторожа дядюшки Антала, который всякий раз любил рассказывать ей о первой мировой войне. Как это она сразу не подумала о крестной! Наверняка есть вечерний поезд…

Беда только в том, что у нее нет других документов, кроме удостоверения военного завода, а чтобы поехать, нужно особое разрешение… А вдруг на вокзале начнут проверять документы? Не попросить ли ей у кого-нибудь документы на время, только на один день? Она вернет их заказным письмом. Но у кого? Была у нее одна симпатичная подруга. Три года они вместе учились на курсах итальянского языка в «Институто Итальяно». К тому же не раз встречались в компании, она и Тибора хорошо знает. А вдруг эта девушка поможет? Наверняка поможет. Только она живет где-то далеко, на улице Фё. В доме номер двадцать один или двадцать три? Там можно будет узнать.

И вот Агнеш быстро и решительно зашагала вперед. После долгих колебаний ей было приятно от одного сознания, что выход найден, что она знает, куда и зачем ей идти. Конечно, надо только попасть на улицу Фё, а там все уладится.

Возле туннеля она вышла из автобуса и сразу же поняла, что поступила глупо. Улица Фё оказалась невероятно длинной. По обе стороны стояли одни большие дома, они чередовались со скверами и церквами. Впрочем, номер дома вовсе не двадцать один и не двадцать три, а совершенно иной, надо еще перейти площадь Баттяни. Вот наконец она и на месте. Агнеш узнала старинный, сводчатый дом со стенами метровой толщины. Здесь и воздушные налеты не страшны. На веранде второго этажа нет никакого железного барьера, как в других доходных домах, сама веранда застеклена и уставлена множеством горшков с цветами: тут и папоротник, и филодендрон, и кактус. Какой-то совершенно безмятежный мир в самом центре военного города.

Агнеш протянула руку к звонку, но все еще не решалась нажать кнопку. Просить — ужасно неприятная вещь! Даже если просить нечто такое, на что ты имеешь полное право. Однажды она одолжила своему соученику словарь Йолланда. Раз тридцать потом собиралась попросить вернуть ей книгу, да так и не решилась — пусть лучше пропадет…

— Раз, два, три…

Звонок задребезжал отрывисто, неохотно. Может быть, в квартире и не слышат, но нет, кто-то уже идет открывать дверь. На пороге появилась молоденькая, светловолосая девушка в крестьянском платье, с улыбкой на круглом лице. Как это сейчас приятно!

— Кого изволите спрашивать?

— Госпожу Кесеги.

— Как ей доложить? У нее сейчас гости.

Ой, она вовсе не собирается заходить, знакомиться, вести разговоры.

— Скажите ей, пожалуйста, что ее хочет видеть Агнеш Чаплар.

Девушка скрылась в комнате. Агнеш осталась ждать в прихожей. Какая славная квартирка! В прихожей резная венгерская мебель, крестьянские стулья с прямыми спинками, на скамье бужакские подушки, на стенах кружки, тарелки, в углу расписанный сундук — весь в тюльпанах. Если когда-нибудь выйду замуж, обязательно куплю такую обстановку.

— Вот это приятный сюрприз! — восклицает Эдит. — Заходи к нам, дорогая. У меня сестра и ее муж Имруш Челеи…

Увешанная драгоценностями, одетая в шелковое платье, с завитыми, очевидно, совсем недавно волосами, Эдит подошла к Агнеш и поцеловала ее в обе щеки.

— Я спешу, не буду заходить… Я хотела бы поговорить с тобой кое о чем.

— Полно тебе, ты всегда спешишь. Целый год не была у нас, выпьем по чашечке черного кофе…

Толкая Агнеш перед собой в комнату, хозяйка успела бросить взгляд на бежевое платье и дешевые сандалии гостьи…

— Но, Эдитка, я хотела с глазу на глаз…

Однако, открыв дверь, хозяйка очень громко представила ее своим гостям:

— Агнеш Чаплар, моя подруга по учебе в «Институте Итальяно». Магда, моя сестра.

— Челеи, — довольно холодно произнесла Магда, даже не поднимаясь с кресла. Затем посмотрела на своего мужа, на шурина, которые чуть заметно поклонились гостье и сразу же заговорили о чем-то своем.

Эдит пододвинула к Агнеш поднос с печеньем.

— Так вот, заходит ко мне этот тип, — продолжал Имре Челеи, снимая со своего темно-серого костюма пылинку, — заходит и говорит: «Помните, господин главный нотариус, мы вместе ходили в шестой класс «Б». Я пришел к вам с просьбой. Дайте мне одно удостоверение, от него зависит жизнь моей семьи». А я ему в ответ: «Дорогой друг, я уже забыл шестой «Б», к тому же я учился в шестом «А». А что касается фальшивого удостоверения, то оно может стоить жизни моей семье. Вы, конечно, понимаете, мне так же дорога моя семья, как вам ваша».

Гости и хозяйка засмеялись, только Агнеш сидела словно окаменев.

Эдит хохотала громче всех.

— Верно, Имре, нечего вмешиваться в разные истории.

Сегодня утром в нашем доме был настоящий скандал. Представьте себе, четыре дня назад заявилась к дворничихе какая-то девица и говорит, будто пришла она из Чиксереды и зовут ее Пирошка Такач. У дворничихи действительно были в Трансильвании родственники и у них дочка, по имени Пирошка, которую она не видела с тех пор, как та родилась. Проездные документы в порядке. Гостью, разумеется, сердечно встретили, накормили, напоили и принялись расспрашивать о семье, но она знай повторяет свое — я, дескать, очень устала, хочу спать. Ладно, отдыхай себе. Дворничиха, разумеется, каждому встречному и поперечному рассказывает, что к ней приехала родственница. Но странное дело, в роду у них все шатены, а эта почему-то оказалась русой… Жильцы посоветовали дворничихе быть осторожнее, я тоже предупредила ее: присмотритесь к этой девушке как следует. На первом этаже нашего дома живет начальник ПВО. Вызывает он на следующий день утром к себе эту девушку, расспрашивает ее о том о сем и в конце концов выясняет, что она дворничихе никакая не родственница; ее отец — еврей и работал учителем в Чиксереде, она сбежала из гетто. Документы ей якобы дала Пирошка Гакач, но, наверное, они у нее краденые, от таких людей всего можно ожидать.

— Примешь их, а они еще, чего доброго, убьют тебя.

— Агика, ты попробуй этот, с миндалем, очень вкусный.

— Нет-нет, спасибо. Право же, я очень спешу.

— Жаль, — сказала Эдит и встала, — когда же мы увидимся?

— Как-нибудь… я обязательно загляну. До свидания.

И вот Агнеш снова оказалась на улице Фё. Четыре часа дня, а она еще более беспомощна, чем прежде. Лучше всего было бы взобраться на гору Геллерт и броситься со скалы вниз головой.

Нет, так просто она не сдастся. Ей двадцать два года, и у нее есть право на жизнь. Ей хочется еще увидеть Тибора.

И Агнеш, преисполненная решимости бороться, останавливается на площади Баттяни и вызывающе смотрит на возвышающийся напротив парламент, на бурно катящий свои воды Дунай. Нет, она дешево не продаст свою жизнь. Она хранит у себя в сумочке подаренную Тибором книгу Томаса Манна «Подмененные головы». Она еще собирается дочитать ее до конца. Хочет послушать «Мейстерзингеров» после войны, пройтись по Понте Веккио и посмотреть с середины моста на серебристые волны Арно.

А не пойти ли ей к полковнику Меллеру? Не станет же он арестовывать ее у себя на квартире… Скажет ему, будто только сейчас узнала, что он ее вызывал… скажет, что завтра явится в комендатуру… А вдруг окажется, что никакой опасности нет и она действительно все преувеличивает!

Меллер жил на набережной Ференца Йожефа, в шестиэтажном доходном доме, в прекрасной квартире с балконом на Дунай. Агнеш с бьющимся сердцем ходила взад и вперед возле дома, чтобы успокоиться, принялась считать выбоины на тротуаре. Если до того магазина будет четное число… тогда зайдет. Получилось четное. Но сначала она прочитает «Отче наш». Затем досчитает до ста. Подождет, пока пройдет двадцать первый прохожий. Если это будет мужчина, ей повезет. Двадцать первым прошел сержант эсэсовец. Ну что ж, а вдруг он принесет ей счастье.

Пойду.

Дверь открыла миловидная горничная в черном платье, она предложила Агнеш пройти в кабинет полковника. Красивая, современная ореховая мебель. На письменном столе глобус, вдоль стены до самого потолка книжные полки. Множество учебников по ветеринарии на английском и немецком языках.

Но вот вошел Меллер. Он удивился, но тем не менее вежливо предложил гостье сесть.

— Вы меня искали, господин полковник? — спросила Агнеш, чувствуя, как у нее сжимается горло.

— Да-да… Скажите, барышня Чаплар, вы родились двадцать первого мая?

Агнеш с недоумением вскинула на полковника глаза и впервые увидела, что у него лысая макушка.

— Да. Двадцать первого мая тысяча девятьсот двадцать второго года.

Меллер, прищурив глаза, посмотрел на девушку. Как будто и черты лица похожи. Он еще прошлый раз, при раздаче мяса, заметил это. Но нет… У Агнеш волосы были черные, и ростом она выше… И родилась двадцать первого мая. Меллер никого так не любил, как свою дочь. Она умерла, когда ей было шестнадцать лет… а если бы жила, то была бы примерно такой, как эта девушка. Его дочь тоже звали Агнеш. Бедная Агнешка!

Перед смертью она узнавала только отца. Ко дню рождения просила подарить ей ландыши, только ландыши. И что им понадобилось от несчастной девушки? Она якобы сказала, что мы проиграли войну. Разумеется, проиграли. Будто сказала, что позорно убивать солдата, который приехал на каменоломню в отпуск. Еще бы, конечно, позорно. И он должен арестовать ее? Черт бы побрал всю эту войну.

— Барышня Агнеш, на вас поступил донос…

— Я знаю.

— Не буду расспрашивать, правду говорили о вас или нет. Мне это безразлично. Если вас арестуют, зачтут все, о чем вы когда-либо говорили. Если вас схватят, я не смогу вас защитить. Бегите, спасайтесь.

— По… позвольте?

— Видите ли, возможно, вам удастся легко отделаться, но на это надеяться нельзя. По вашим документам видно, чго и отец у вас тоже… одним словом, не все в порядке. Вас могут интернировать или передать гестапо. Сейчас это делается очень просто.

Агнеш, все больше недоумевая, смотрела широко открытыми глазами на военпреда. Ей уже казалось, что она плохо слышит, не понимает слов полковника. Неужели это Меллер сказал, чтоб она спасалась, бежала?

— Разве у вас нет в провинции родственников? Может быть, знакомые? Садитесь на поезд, и весь разговор. Сегодня четвертое июня… Не пройдет и месяца, как весь этот цирк кончится. До тех пор вы где-нибудь проживете.

— Но… как я могу попасть в провинцию с удостоверением военного завода?

— Что поделаешь, тут я не могу вам помочь, документы вам придется добывать самой или уехать и постараться избежать на станции проверки документов. Могу пообещать одно: на несколько дней отложу ваше дело, чтобы вас не искали. Ну, с богом.

«Собственно говоря, что я хотела от Меллера? — подумала Агнеш, снова очутившись на улице. Впрочем, это посещение не осталось для меня без пользы. Если на пару дней получу отсрочку, это тоже неплохо. Поеду к Карлсдорферу. У него хранятся заводские печати. Пусть даст справку, что меня посылают в командировку к Кишкунлацхазу».

И вот она снова в трамвае. Пятьдесят третий с грохотом несется по мосту Эржебет. Солнце прячется за холм Рожадомб. Дорогой красавец мост, увижу ли я тебя еще когда-нибудь.

На площади Барош Агнеш пересела в двадцать седьмой трамвай. И вот уже опять стоит перед чужой дверью, опять должна звонить, опять просить.

Карлсдорфер только что пришел из казино и раздевался в прихожей.

Он встретил Агнеш с нескрываемой радостью.

— Ах, вы все-таки не пропали! Я же сразу сказал, что вы придете. Но Татар всегда делает из мухи слона. Ему даже ничего не стоило тут же отдать распоряжение, чтоб полиция пустилась на поиски вас. Ну так, заходите же, дорогая, садитесь. Где это вы бродили весь день?

Агнеш вошла в комнату Карлсдорфера. Сегодня она пришла сюда впервые, но у нее не было охоты смотреть по сторонам. Ей бросился в глаза лишь висевший над массивным письменным столом огромный герб: на усыпанном золотыми полумесяцами и звездами синем поле красный тигр с окровавленной саблей в пасти. «Если бы у меня был такой безобразный герб, ни за что бы не повесила, — подумала она и тут же отругала себя: — Откуда у меня такие мысли в столь серьезные минуты? Стиль Тибора. Очевидно, это оттого, что я все равно не верю, что со мной случится несчастье… Пустое, все неприятности мне только снятся, вот я сейчас проснусь и ударюсь локтем о стенку…»

— Скажите, Агнеш, бога ради, зачем вы распускаете язык?

— Татар начал, что война…

— Не война… Военное начальство недовольно вами за то, что вы защищаете какого-то каменотеса.

— А, это дело Хомока! Разве вы, ваше превосходительство, не читали заводского сообщения?

— Пусть сатана его читает. Татар что-то там докладывал… пристрелили какого-то смутьяна. Но зачем вы вмешиваетесь в эти дела? Немцы все свиньи, военный представитель тоже порядочная свинья, Татар — самая большая свинья, но надо уметь держать язык за зубами…

— Теперь уже поздно…

— Конечно, поздно. Утром пойдете к полковнику Меллеру, объясните ему, что не имели в виду ничего плохого, попросите извинения, и все уладится. В конце концов полковник добрый человек, не съест вас.

Агнеш потрясла головой.

— Я не хочу возвращаться к нему.

— Как так не хочу?!

— Я должна уехать из Будапешта к моей крестной, в Кишкунлацхазу. Прошу вас, ваше превосходительство, дайте мне направление. Я воспользуюсь им только на железнодорожной станции, потом уничтожу. Никто не узнает.

— Да как вы могли подумать такое? Фальшивое направление? Раз не умеете держать язык за зубами, так отвечайте за последствия. Извольте явиться в комендатуру.

— Но помилуй бог, неужели вы надеетесь, что я пойду в полицию? Ведь меня арестуют.

— И не подумают арестовывать молоденькую девушку… Я поговорю с Меллером.

— Вы же сами видите, что они делают… Доктора Ремера забрали, в рабочих стреляют…

— Полно вам, не будьте ребенком. Ремер еврей, а тот шахтер дрянной мужик… Как вы можете сравнивать себя с ними?

— Значит, не дадите направления?

— Удивляюсь, как вы осмелились обратиться ко мне с этой нелепой просьбой. Я надеюсь, что утром вы придете в контору. И так у меня из-за вас куча неприятностей. Все утро рылись в столах, и, если бы я не подписал протокола, что «Пигмалион» Шоу не коммунистическая книга, они бы унесли и ее из вашего ящика. До тех пор шарили у нас, пока я не вышвырнул всех вон…

— Ваше превосходительство, я… не приду в контору.

Карлсдорфер вскочил.

— Слышите, Агнеш, хватит вам шутить. Я веду себя, как подобает порядочному человеку, не стану звонить военным властям, что вы пришли ко мне, так как жалею ваших родителей. Позвольте же мне надеяться, что вы тоже будете вести себя, как подобает порядочной барышне. У меня своих хлопот полон рот. На прошлой неделе какая-то скотина донесла, будто я слушаю английское радио. Я не намерен каждую неделю бегать из-за чужих неприятностей в министерство внутренних дел. Я уже сказал, ничего плохого с вами не случится, но бежать из моего учреждения так просто нельзя, извольте знать…

— До свидания, — вставая, произнесла Агнеш и направилась к передней. Карлсдорфер не пошевельнулся и не сказал больше ни слова.

Был седьмой час, уже спускались сумерки, а она все еще стояла в нерешительности у пересечения улиц Дамьянича и Арена. Агнеш устала, проголодалась, у нее болела голова. От надежд, которые еще теплились у нее, когда она была на берегу Дуная, не осталось и следа.

Агнеш принялась перебирать в памяти своих знакомых. На какой-то миг вспомнила Кеменешей, площадь Верхалом. Нет, ни за что, ведь в конторе известен адрес Тибора. Может быть, ее там уже ждут… Друзья Кароя, Лаци Якаб? Не то, не то, все не то…

Как ей вспомнилась Каталин Андраш, она и сама не знает. Ведь лет шесть они даже не встречались. Андраши, наверное, уже переехали из прежней квартиры, раньше они жили на углу улиц Ваш и Шандор в большом облупившемся доходном доме.

Тем не менее она, словно во сне, побрела в сторону улицы Ваш.

С Каталин Андраш они вместе учились, но только до второго курса коммерческого училища. В ту пору умер от свинцового отравления отец Каталин, работник типографии, худенький человек с редкими усами на серо-зеленом лице. После похорон Кати бросила училище. Как-то раз Агнеш зашла к своей подружке. В длинном и узком коридоре, в который выходили коричневые двери, ее встретила бледная, худая Кати. В черном платье она казалась старше своих лет, совсем взрослой; озабоченная, она заявила, что родные решили отдать ее учиться в шляпную мастерскую, чтоб она могла скорее заработать на кусок хлеба. «А что же будет с твоими стихами? — спросила Агнеш. — Ты ведь хотела стать писательницей». «То были детские шалости», — ответила Кати. Некоторое время они посидели молча, затем простились и вот с тех пор виделись раза два-три, не больше.

Еще одно воспоминание хранила Агнеш о Каталин Андраш, более давнее и довольно-таки курьезное.

В квартире Чапларов стоял под кроватью ящик с книгами: роман «Золотой человек» Йокаи, старые номера журнала «Театральная жизнь», «Зов джунглей» Джека Лондона, две книги сказок, стихи Петефи и много томов неизвестных авторов и со странными названиями. «Не смейте брать книги из ящика, — повторял старый Чаплар. — Если попросите, я сам дам, мне лучше знать, что вас интересует». Если бы отец не запрещал, Агнеш, может быть, и не подумала бы лезть в ящик. Как-то раз, когда у нее в гостях была Кати Андраш, Агнеш, которой было четырнадцать лет, возьми и похвастайся книгами. «Хочешь почитать?» «А можно?» «Как же. Они наполовину мои, отец разрешил, могу читать, что захочу, — приврала Агнеш. — Хочешь эту?» «Ладно, спасибо». Рано утром следующего дня Кати принесла книгу обратно. «Аги, посмотри, — и она раскрыла завернутый в лощеную бумагу томик на первой странице. — Читай: «Пресмыкайся, госпожа Хорги…» Господи. Агнеш выронила из рук книгу и, подавляя в себе страх, посмотрела, как она называется. Деруо Белени, «Книга страданий». «Спрячь ее скорее на место, — прошептала Кати Андраш. — И бежим в школу».

Давно уже забыт этот случай, и сегодня Агнеш переживала его снова. В ту пору она ночи не спала, все пыталась разгадать тайну ящика и то, что думала о них Кати Андраш. А если бы она дала книгу другой своей подруге, скажем, Буци Хорват, не донесла бы та на нее классному руководителю? И что бы тогда произошло с отцом? Ведь это же оскорбление Хорти!

Агнеш и не заметила, как дошла до улицы Ваш. У входа по-прежнему висел список жильцов, написанный неразборчивым, корявым почерком. Но, к счастью, в верхнем ряду она все же с трудом прочла: IV этаж, квартира № 4, Андраш.

Она позвонила, ей открыла низенькая, седоволосая женщина. Рукава ее темно-синего фланелевого платья были засучены до самых локтей. Старушка впустила Агнеш в прихожую и воскликнула:

— Ну кто бы мог подумать! Маленькая Чаплар… Как ты выросла, сокровище мое! Извини, не могу тебя обнять, только что мыла посуду. Кати, Катика, гостья пришла!

Длинная прихожая, коричневые двери, тетушка Андраш — все это сразу успокоило Агнеш и напомнило домашний уют. В крайней двери показалась взлохмаченная белокурая голова Кати, и тотчас раздался ее радостный возглас:

— Вот это сюрприз! Это мило с твоей стороны. Ты пришла как раз кстати, если любишь жареную картошку.

Агнеш никогда не нравилась старомодная мебель, но в квартире Андрашей царил какой-то особый уют. Простая, дешевая, лакированная мебель темно-коричневого цвета, какую можно видеть в любой витрине магазина, но покрытая красивыми салфетками, изящные стеклянные вазы с букетами цветов. И вся квартира, тяжелое плюшевое покрывало на диване, кружевные занавески на окнах и даже томик Петефи на маленькой этажерке, казалось, были пропитаны ароматом айвы и орехового листа.

В комнате сидел молодой человек лет двадцати восьми. В первые минуты Агнеш думала, что это старший брат Кати. Она чуть было не проговорилась, но вовремя заметила на комоде фотографию Йошки Андраша в черной рамке… Молодой человек поднялся и представился:

— Доктор Иштван Ач.

— Лучший друг нашего покойного Йошки, — произнесла Кати и, чтобы положить конец расспросам, сразу же добавила: — Ты, конечно, помнишь моего брата Йошку, он погиб, бедняжка.

Агнеш не знала, что ей сказать. Она вспомнила, что была здесь в последний раз после смерти отца Кати.

Кати, как подобает любезной и внимательной хозяйке, вертелась возле гостей.

— Хочешь помыть руки? Подожди, я принесу горячей воды из кухни. Ванная у нас существует только для украшения: продырявилась, бедняжка, а до конца войны вряд ли удастся приобрести новую.

Кати принесла мыло, чистое полотенце и, оставшись в ванной наедине с Агнеш, тихо сказала:

— Что бы с тобой ни случилось, при Пиште можешь говорить спокойно.

— Откуда тебе известно, что я пришла именно из-за этого?..

— Догадываюсь.

— Мне так стыдно… я столько лет ни разу не заглянула к тебе.

— Пустяки, Агнеш. Я тоже не забуду…

Агнеш перестала вытирать руки и уставилась на подругу.

— Что?

— Не помнишь?

— Нет… ей-богу, не помню.

— Когда болел мой отец, ты каждый день клала в мою парту хлеб с маслом.

— Я не помню. Клянусь, не помню.

Кати Андраш покраснела.

— А я тебя подстерегла. Ты всегда задерживалась в классе во время десятиминутной перемены и клала мне в парту бутерброд. Он мне тогда был как нельзя кстати… я относила его домой.

— Право же, ничего такого не помню, — ответила Агнеш и покраснела как маков цвет; теперь ей и впрямь что-то припоминалось. — Ведь прошло девять лет… Зато я не забыла, как ты мне вернула книгу.

— Какую книгу? — на сей раз удивилась Кати, затем громко засмеялась: — Хорошо, если забывается то, что даешь, а помнится, что получаешь…

Агнеш все еще вытирала руки, хотя они были совершенно сухие. Черт возьми! Неужто придется просить убежища за то, что она когда-то давала Кати хлеб с маслом? Нет, она не станет рассказывать, в какую беду попала? Пусть будет, что будет…

Но, когда они вчетвером сели за стол, она незаметно для себя рассказала все. Об Иштваие Хомоке, Татаре, Эдит, полковнике Меллере, Карлсдорфере и даже о своем намерении уехать в Кишкунлацхазу.

— Не знаю, правильно ли вы поступаете, — произнес Ач, — ведь в провинции еще труднее.

— Я хорошо знаю окрестности.

Ач немного помолчал.

— Послушайте меня, Агнеш. Одно верно, вам ни при каких обстоятельствах не следует являться в комендатуру. В лучшем случае вас интернируют. Но возможен и худший исход… Беда в том, что скитания — очень опасная игра.

— Словом, прежде всего тебе нужны фальшивые документы, — сказала Кати.

— Да.

— Дадим ей метрику Эржебет Балаж.

— Верно, — кивнула Кати. Она подошла к этажерке, взяла второй том романа Шпенглера «Гибель Западного мира» и вынула из него конверт. В конверте оказалась справка о будапештской прописке, метрика и трудовая книжка на имя Эржебет Балаж.

— Но мы должны предупредить, что эти документы фальшивые.

— В каком смысле фальшивые?

— Эржебет Балаж никогда не было на свете. Поэтому вам следует держаться подальше от района, где знают дом, указанный в этих документах.

Агнеш в смятении смотрела на бумаги.

— Прочитай несколько раз очень внимательно данные и хорошенько спрячь.

— А что мне делать с собственными документами?

— Тоже хорошо спрячь. Разумеется, было бы лучше всего уничтожить их. После войны нетрудно будет получить новые… А сегодня ночью будешь спать у меня, ладно? — сказала Кати.

Агнеш с благодарностью улыбнулась ей в ответ. Здесь ничего не надо просить.

— Если ночью случится воздушная тревога… — начала Кати.

— Тогда преспокойненько останемся в квартире и предоставим наши грешные души господу богу, — докончил фразу доктор.

— Почему… Разве вы тоже? — оторопело спросила Агнеш.

— Нет, в данный момент я живу вполне легально, не подвергая себя никакой опасности. Работаю в больнице и завтра в семь часов утра, как всегда, отправлюсь на службу. Но я не робкого десятка. Моя квартира рядом, я снимаю соседнюю комнату.

— Его квартиру в Эржебете разбомбили, — пояснила Кати.

— Я охотно перестал бы быть квартирантом, но Кати не соглашается выходить за меня замуж. Ну, не сердись, ты права, — сказал Ач, встал, подошел к Кати и погладил ее волосы. — Сейчас всеобщий траур, кругом столько горя, что разумнее отложить женитьбу до конца войны. И дорогую гостью не будем утруждать нашими семейными заботами, а лучше сыграем во что-нибудь.

— Ладно. Во что?

— В годовщину, — предложил Ач.

— А как надо играть? — заинтересовалась Агнеш.

— Очень просто. Произносится какое-нибудь число. Например: семь. После этого каждый должен рассказать, что он будет делать ровно через семь лет, то есть четвертого июня тысяча девятьсот пятьдесят первого года… не обязательно брать семь, можно взять и пятьдесят.

— Как бы не так, загадайте такое число, чтобы и я могла дожить до той поры, — вмешалась тетушка Андраш.

— Я тоже не собираюсь жить до семидесяти лет, да это не так уж интересно, — произнесла Кати.

— Агнеш — гостья, пусть она и задумывает число.

— Десять.

— Хорошо. Итак, дамы и господа, прошу внимания, колесо времени подвигается: сегодня четвертое июня тысяча девятьсот пятьдесят четвертого года, восемь лет спустя после войны.

— Десять.

— Лучше пусть будет восемь, — заупрямился Ач.

— Неужто, по-вашему, придется ждать еще два года?

— Не ломайте, пожалуйста, машину времени… итак, восемь лет после окончания войны. Ну, тетя Андраш, что вы будете делать?

— Буду сидеть в кресле, сынок, и вязать шапку внуку.

— Которому? — спросил Ач.

— Еще только один внук у нее! — воскликнула Кати и вся залилась румянцем.

— Ну, хотя бы второму, — упрашивает доктор Ач.

— Ладно, второму.

— А ты, Агнеш?

— Пусть сначала Кати скажет.

— Я? Я буду сидеть за письменным столом и писать книгу. Роман для юношества. Или путевые очерки о строительстве современного города, где сооружаются квартиры только с ванными и между домами проложены ровные, совершенно чистые дороги, обсаженные деревьями. Но может случиться и так, что в то время я буду лететь на самолете…

— А я останусь дома и буду варить сыну манную кашку.

— Вполне возможно, — улыбается Кати.

— А я… я стану врачом, — неожиданно для всех произносит Агнеш. — Буду работать в большой больнице и всех вылечу…

— А замуж не думаешь выходить? — спрашивает тетушка Андраш.

У Агнеш сразу как-то стало тяжело на сердце.

Какая глупая игра.

Через десять лет… может быть, она и не доживет…

Неизвестно, что ожидает ее завтра. Тибор на фронте, а сама она с какими-то документами на чужое имя завтра утром отправится навстречу неизвестному. Кого интересует пятьдесят четвертый год? Разве знаешь наперед, что будет через неделю? Да проживет ли она еще хоть год? Нет никакой охоты играть в эту игру.

— Ты устала, Агнеш, — заметила Кати. — Ложись спать.

Доктор Ач стал прощаться:

— Итак, уважаемая коллега, до встречи в тысяча девятьсот пятьдесят четвертом году.

Мать тоже ушла. Кати достала из шкафа одеяло, простыню. В половине десятого они выключили свет и открыли окно. Вызвездило, прожектора вдоль и поперек бороздило небо. Агнеш выглянула на улицу. Что сейчас происходит дома? Наверное, все очень напуганы… может быть, думают даже, что меня поймали… или я покончила с собой. Успокоятся ли они, если завтра получат открытку? А Тибор, где он теперь? Смотрит ли он сейчас на звезды? И что будет после войны? Доживет ли она до той поры? Как об этом говорил Тибор?

Боже мой! Рисунки Тибора! Письма Тибора остались в ее столе! Карлсдорфер говорил, будто разрыли ее вещи… На открытках стоит фамилия Тибора и номер его полевой почты — узнают почерк… карикатура и памфлет на Гитлера! Тибор может попасть в беду…

Надевая наволочки на подушки, Кати Андраш увидела, что Агнеш наспех накинула на себя пыльник, схватила портфель и с беспокойством посмотрела на часы. Без двадцати пяти десять.

— Кати, очень, очень тебя благодарю за все… но мне надо уйти… о документах никто не узнает, от кого я их получила.

— Куда это вы в такую пору?

— Нужно… пока не заперли ворота… Я что-то забыла, — торопливо ответила Агнеш, боясь, как бы Кати не начала расспрашивать ее. Но Кати только обняла ее на прощанье.

— Будь осторожна.

— Спасибо тебе за все.

— Если представится возможность, помогай другим… сейчас столько людей бедствует.

И Кати с силой, по-мужски пожала ей руку.

— До свидания, Агнеш.

— До свидания, Кати, встретимся после войны.

Очутившись за дверью квартиры Андрашей, она вдруг поняла, что уходит из надежного, верного укрытия навстречу буре.

А между тем ночь выдалась теплая и тихая.

Агнеш побежала вдоль улицы Ваш, пересекла проспект Ракоци, свернула на улицу Надьдиофа и без четверти десять была уже возле Оперного театра. У здания было тихо и темно. А как прекрасен Оперный театр внутри! Доведется ли ей когда-нибудь сидеть в пурпурном плюшевом кресле и слушать дивные мелодии нюрнбергских «Мейстерзингеров»?

Она на миг остановилась, перевела дух и снова пустилась бежать. В узеньком переулке прохожих почти не было. Только бы незаметно проникнуть в контору!

Сердце ее билось так громко, что она боялась сделать шаг. К счастью, на лестничной клетке царила кромешная тьма, сквозь цветные стекла с изображением девы Марии чуть пробивался слабый бледно-синий свет. Прижимаясь к стене, Агнеш бесшумно шмыгнула на второй этаж. Из плохо затемненного окна в квартире Варги едва струилась чуть видимая полоска света. Надо было смазать ключ маслом! Господи, как хорошо, что она главный бухгалтер и Миклош Кет передал ей ключ от конторы!

Замок громко щелкнул. Агнеш, застыв на месте, прислушалась, сосчитала до двадцати. Никто не показывался. Из квартиры Варги доносилась музыка. По радио передавали концерт по заявкам слушателей. Уборщица громко подпевала: «Все пройдет, все кончится, и снова…»

Ну, пора! Агнеш медленно открыла дверь и, немного подумав, заперла ее за собой. Спрятав в карман ключ, она стала неторопливо, осторожно пробираться через переднюю. Но как громко скрипит этот проклятый паркет! Здесь надо продвигаться медленно, в прихожей стоит стол, вокруг него стулья, как бы какой-нибудь не опрокинуть… Эта стеклянная дверь ведет в кабинет Карлсдорфера… Вот и бухгалтерия. Хорошо, что не заперта на ключ. Окна не затемнены, освещенные луной, чернеют коробки с картотекой. Господи, как было бы хорошо прийти завтра на работу и спокойно сесть за стол.

Ящик ее письменного стола открыт. И тут ей невольно пришла мысль, от которой сжалось сердце: а вдруг уже нашли письма Тибора. Правда, она тщательно их спрятала… Дрожащей рукой Агнеш вытащила верхний ящик и пошарила в нем. Сердце забилось от радости.

Нет, ничего плохого не произошло. Учебник латинского языка на месте. И ленточка на нем не тронута. Дорогие, милые письма! Ее земное сокровище! Какой-то миг Агнеш думала не уничтожать их, а унести с собой. Но поняла, что этого делать нельзя. На каждой открытке значится полевая почта, подпись Тибора. Но как их уничтожить? Разве разорвать на мелкие клочки и выбросить в водосточную трубу?

— А как выбраться на улицу?

Идя сюда, она думала только об одном. Прошмыгнуть в контору до закрытия ворот, взять письма. А теперь?

До шести утра в городе комендантский час и до той поры ей не выбраться отсюда. Но а шесть часов уже совсем светло и тетушка Варга приходит убирать помещения.

И как заключительный аккорд к ее тревожным мыслям снизу донесся грохот — захлопнулись ворота. Вот и десять часов. Теперь она в плену.

Ничего больше не остается, как пробыть здесь до утра. В пять часов Варга, пожалуй, еще не придет убирать и, может быть, удастся выбраться на лестничную площадку и подождать, пока откроют ворота.

Теперь, когда есть возможность прижать к сердцу столь дорогие письма, ей уже не так страшно.

Агнеш осторожно пробралась в комнату Карлсдорфера, устроилась в массивном кожаном кресле и, прижав к груди письма Тибора, уснула.