Море Троллей

Глава 35 ИГГДРАСИЛЬ

— Только не вздумайте заговорить, — предупредила Фонн, усаживая Джека и Торгиль в дальний уголок.

В центре залы установили длинный стол. Вдоль стен, надежно закрепленные в металлических скобах, смоляно потрескивали факелы; неверный отсвет дрожал и переливался на золотых шахматных фигурах. В ферзе Джек узнал ту самую фигурку, что Фрит вручила им в качестве пропуска.

— А королева… то есть мать… она тоже будет играть с норнами?

— Мама принимает гостей, — многозначительна пояснила Фонн. — С норнами не играет никто. Они играют друг с другом.

— Так это же скука смертная — просто сидеть и смотреть, как играют другие, — буркнула Торгиль.

— Это очень серьезно, — возразила троллья дева. — Вы останетесь здесь, чтобы норны вас видели, но не вздумайте заговорить — до тех пор, пока к вам не обратятся. Я оставила вам кой-чего пожевать. Если вы полагаете, что испугаетесь, так сейчас самое время уйти.

— Мы не боимся, — возмущенно отрезала Торгиль. — Я — Торгиль, дочь Олафа, а это — мой раб.

— Бывший раб, — поправил ее Джек.

— Норн боятся все, — возразила Фонн. — Тут уж ничего не поделаешь. Постарайтесь ничего не перевернуть и не удрать из залы.

Что такого ужасного может быть в существах, которые являются тебе в обличье женщин? — гадал про себя Джек. Ведь им с Торгиль довелось повидаться и с тролльим медведем, и даже с драконом! Фонн ушла; мальчик опасливо поглядел ей вслед. Они остались одни. На столе красовались вазы с фруктами и хлебом: стало быть, норны все-таки едят…

Торгиль взяла медовую коврижку. Воительница изо всех сил притворялась спокойной, но руки у нее заметно дрожали.

— Думаю, нам можно разговаривать, пока норны не пришли, — предположила она.

— А что ты знаешь о норнах? — спросил Джек.

— Руна рассказывал, будто норны решают, когда произойдет Рагнарек.

— А что это?

— Последняя битва между богами и инеистыми великанами. В ней все погибнут, и мир будет уничтожен.

— Какой мрачный взгляд на будущее! — пробормотал Джек.

— Для этой последней войны Один отбирает храбрейших воинов. Они упражняются каждый день, до тех пор, пока не придет время погибнуть.

— Но они ведь оживут снова, верно? — спросил Джек, вспоминая рассказы Олафа о том, как в Вальхалле воины умирают, воскресают и вновь пируют всю ночь напролет.

— После битвы Рагнарек не оживет никто. Все укроет тьма.

— И даже боги погибнут?

— Когда норны скажут свое слою — да, погибнут.

Торгиль не сводила глаз с двери в дальнем конце залы. Рука ее то и дело нащупывала висящий на поясе нож, но скорее в силу привычки.

— Но что может превосходить богов могуществом? — удивился Джек.

Он тоже зорко наблюдал за дверью. Трещали факелы, ветер тщетно бился в плотные белые занавеси, закрывавшие окна.

— Время, — отозвалась Торгиль. — Руна говорит, что норны — это само Время. Он, впрочем, это не вполне понимает, равно как и я. Ш-ш-ш!

Дверь приоткрылась, и Джек похолодел. Но то была лишь Горная королева: она вошла в зал и поднялась на свой трон. На детей она даже не взглянула; а те отлично понимали, что заговаривать с ней не стоит. Все трое сидели, каждый на своем месте, и ждали.

Постепенно — Джек так и не смог точно определить, когда — почудилось, будто в дальнем конце залы кто-то есть. Целая толпа, а может быть, двое-трое. Короче, не разберешь. Занавеси всколыхнулись, факелы затрещали и померкли. Из далекой дали донеслись голоса — голоса, от которых у Джека по спине побежали мурашки. Что-то подобное ему доводилось слышать в ночных кошмарах. Голоса шептались обо всех когда-либо пережитых мальчиком страхах: о том, как он срывается со скалы, или теряет родителей, или плутает в темном подземелье, где ему суждено скитаться вечно, — ибо его так и не найдут.

Торгиль коснулась его плеча, и Джек осознал, что уже готов был сделать то, против чего его предостерегали: опрометью выбежать из залы. Торгиль побледнела как полотно. Наверняка воительнице тоже явились ее потаенные страхи.

Время шло, и перед Джеком и Торгиль открывался мир утрат, куда более страшный, нежели песни о потерянном Утгарде, и куда более ужасающий, нежели разоренная усадьба Гицура Пальцедробителя. То был мир под названием «Все погибло». Голоса норн нашептывали о том, как сгинет все светлое, отважное и прекрасное. Сгинет и умрет на твоих глазах. А тебе останется лишь пасть, ибо удел твой — поражение и тьма.

Джек услышал легкий шорох. Он обернулся: Торгиль сжимала в руке нож. Что она хотела этим сказать, было понятно и без слов. Она храбро падет в этой битве, и если слава все же не бессмертна, она все равно бросится навстречу своей судьбе.

Джек стиснул в кулаке руну. Одна из норн вскинула глаза. Она — молодая и прекрасная — возглавляла бесконечно длинное шествие, что медленно двигалось через залу. Вот процессия обошла стол кругом. Одна из норн простерла руку над вазой с фруктами, и плоды пожухли и иссохли. Норны расселись: теперь Джек разглядел, что их только трое, хотя позади них воздух трепетал и полнился шепотами. Норны расставили шахматные фигуры и приступили к игре.

Двое играли; третья наблюдала. Партия длилась долго, бесконечно долго. Джек недоуменно заморгал. Ему вдруг показалось, что шахматные фигурки передвигаются сами по себе. И находились они уже не на столе в полутемной зале, а у дверей собственных домов. Они занимались своими делами — пахали землю, стригли овец, — даже не подозревая о том, что за ними наблюдают безмолвные норны. То и дело к одной из фигурок протягивалась призрачная рука — и незримым движением смахивала ее с доски.

Игра продолжалась до тех пор, пока и на той, и на другой стороне доски не осталось лишь по нескольку фигур. Одна из норн — со ртом что пещера и запавшими глазами — сделала последний ход.

— Мат, — беззвучно прошептала она.

Ее противница, та, что была молода и красива, склонила голову, признавая поражение. Рассмотреть третью норну было куда труднее. Она переливалась, мерцала и то и дело меняла очертания, точно тень под колеблемым ветром деревом.

Затем все трое, как по команде, подняли глаза и поманили Джека.

Мальчик словно прирос к месту: ноги разом онемели, во рту пересохло. Торгиль пихнула его в бок. Но даже тогда Джек не нашел в себе сил подняться. Торгиль вскочила, взяла его за руку и вывела вперед. В другой руке девочка сжимала нож. В смутном свете факелов лицо ее казалось мертвенно-белым. Небеса милосердные, она что, намерена заколоть норну?!

Джек крепче стиснул руну. К вящему его изумлению, руна отозвалась: по всему телу разлилось живительное тепло. Он сжал руку Торгиль, усилием воли заставляя тепло перетечь и в нее тоже.

Неожиданно мальчик осознал, что они — отнюдь не пешки в игре, что завершается всеобщей гибелью. Путь норн — не единственный путь. Есть еще Бард, что сидит себе под деревом на Островах блаженных и наигрывает на арфе. Есть женщина с горестным взглядом — та, которую Олаф убил во время шторма. Она, конечно же, на верном пути в Рай, вместе со своей утраченной дочуркой. А его, Джека, мать верила (хотя и тщательно скрывала это от отца), что души усопших возвращаются в мир вместе с солнцем и рождаются заново.

«Я служу жизненной силе, — подумал Длеек. — Я не верю в Рагнарек».

Так они и шли, держась за руки, все дальше и дальше — и с каждым новым шагом ледяные стены расступались, и таяли, опадая, шелестящие белые занавеси. В лицо Джеку повеял ласковый ветерок, по дну долинки с журчаньем заструился ручей. По обе его стороны росли кусты малины, тут же зрела сочная голубика. Повсюду алели сладкие жемчужинки горной земляники.

— Мы опять здесь! — воскликнула Торгиль. — Вот, значит, где прячется источник Мимира!

Из зарослей выступила глухарка с десятью цыплятами. Птица наклонила голову и тихонько заквохтала.

— Похоже на то, — неуверенно протянул Джек. — Я что-то такое чувствовал и прежде, да только искать побоялся…

Глухарка величественно удалилась. Дети проводили ее взглядом.

— Одно по крайней мере осталось неизменным, — вздохнула Торгиль. — Эти дурацкие пичуги по-прежнему треплются не умолкая о своем занудном житье-бытье.

Джек шел впереди, указывая путь. Он провел Торгиль мимо поля, где некогда лежали ослабевшие снежные совы. Отыскал рощу яблоневых и грушевых деревьев, грецких орехов и лещины.

— Ага, так вот ты где едой разжился, — догадалась воительница.

— Слушай.

Джек предостерегающе поднял руку. Впереди то нарастал, то затихал гул тысяч и тысяч пчел. Ощущение было такое, что рой придется руками раздвигать, чтобы протиснуться.

— Терпеть не могу пчел, — буркнула Торгиль. — Я однажды попыталась взять меду из улья, так они меня здорово пожалили!

— Если их не сердить, то пчелы, они ничего себе, — возразил Джек. — Мама научила меня одному заклинанию: оно успокаивает растревоженный рой.

— Ну, не знаю… Я их языка не понимаю, но, по-моему, они вовсе даже и не рассержены. Но и довольными их тоже не назовешь — слишком уж они для этого дикие и буйные. Я бы сказала, что эти пчелы одержимы.

— Вроде как берсерки? — уточнил Джек.

— Да, что-то вроде этого…

«Да уж, кому и знать, как не тебе», — подумал Джек, но вслух этого, конечно же, не сказал.

Он вспомнил Олафа и его людей во власти безумного ликования — перед тем, как они вырезали усадьбу Гицура. Джек и Торгиль долго стояли, не трогаясь с места и прислушиваясь к неумолчному гуду.

— А на пчел-берсерков твое заклинание подействует? — спросила наконец девочка.

— Понятия не имею, — признался Джек.

— Ну, все лучше, чем ничего.

Торгиль извлекла на свет оба ножа.

— Что это ты такое задумала? Заколоть всех пчел по очереди? — фыркнул Джек. — Норны позволили нам оказаться здесь. Те же норны либо дадут нам пройти к источнику, либо не дадут. И что бы любой из нас ни предпринял, изменить решения норн мы не в силах.

Торгиль неохотно убрала ножи обратно в ножны. Затем снова взяла Джека за руку, и они побрели дальше. Местность постепенно повышалась, и наконец дети вышли к громадному холму.

— Глянь-ка! — воскликнула Торгиль.

Над холмом высился гигантский ясень — тот самый ясень, древо Иггдрасиль; он возносился все выше, выше и выше, так что просто не верилось, что глаза смертных способны прозревать такие дали.

Во все стороны от дерева раскинулись ветви — ветви, бурлящие жизнью. Все птицы небесные гнездились в этих ветвях, равно как и все на свете насекомые. Одни точили кору, уничтожая ее. Другие обгрызали листья. Везде и повсюду живые существа питались деревом, но и обретали в нем приют для своих детенышей. Джек различал в кроне оленей с оленятами, волков с волчатами и даже мужчин и женщин с детьми — ибо ветви Иггдрасиля проникали и в Срединный мир.

Корни же расползлись по обе стороны холма: одни уходили в Мир огня, другие — в ледяные чертоги Хель. Гигантский змей, свернувшись кольцами в необозримой глубине, погрузил свои страшные клыки в кровеносные жилы дерева. Но на верхушке ясеня угнездился гигантский орел: он взмахивал крылами и возвращал в листву дыхание жизни.

Вниз и вверх по кряжистому стволу, насмешливо попискивая, носилась встрепанная белка.

— Рататоск, — шепнула Торгиль. — Эта белка разносит сплетни по всем девяти мирам.

На самой вершине ясеня сияла золотая ограда, подпираемая огромными серебряными столбами, — едва ли не выше луны, и при этом видимая столь отчетливо, что и не захочешь, а попытаешься дотянуться. Внутри ограды расстилалось великолепное зеленое поле, в центре его виднелась рощица. На поле красовалось немало роскошных дворцов и башен; в самом роскошном чертоге врата были такие широкие, что сквозь них прошла бы одновременно тысяча человек.

— Это — Асгард, обитель богов; а это — врата Вальхаллы, — задохнулась Торгиль. — Если вдруг увидишь Олафа — скажи мне. Ох, как же мне туда хочется — прямо сейчас!

— Прямо сейчас — нельзя, — шепнул Джек, крепко держа девочку за руку. Торгиль вся дрожала, точно раненая птица. — Это только кажется, что до врат рукой подать, а на самом деле карабкайся хоть сто лет — все равно не долезешь, даже и не приблизишься. Я знаю, что это за дерево. Это жизненная сила как она есть. Его грызут, и подтачивают, и рубят топорами, но дерево не умрет вовеки, потому что оно — сама земля.

— Не умрет вовеки? А как же Рагнарек?! — вскричала Торгиль.

— Норны пытаются заставить вас поверить в Рагнарек, в будущее, где есть только война и всеобщая гибель. Но их видение — лишь один-единственный лист на дереве. Потому что есть еще Острова блаженных, куда уходят великие короли и герои.

— Куда ушла Медб, — тихонько отозвалась Торгиль.

— Да, а еще есть Вышнее Небо — для христиан вроде меня, и множество иных мест, о которых мне ничего не ведомо. Иггдрасиль вмещает их все.

С дерева струился непрекращающийся дождь — точно ливень серебряных стрел, — но до земли капли не долетали. Пчелы — да, вот наконец и пчелы! — собирали медвяную росу еще в воздухе. Гигантские медовые соты свисали с ветвей точно чудесные плоды. Зимы здесь не бывало, так что в ульях пчелы не нуждались. Они тысячами парили в воздухе, вверх-вниз, и в гудении их звучала незамутненная радость.