Москвичка - читать бесплатно онлайн полную версию книги автора Евгений Николаевич Кондратьев (ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ) #21

ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ

1

Мучнистые обвислые щеки дрогнули — Татьяна Федоровна улыбнулась, приподнявшись на локте навстречу Ольге Николаевне.

— Хорошие новости, дочь моя, — тотчас объявила она. — Не хотела хвастать по телефону.

— Какие же хорошие, мама? Опять слегла!

— А вот какие: представь себе, нашу с тобой монографию выдвигают на Государственную премию. Тут издательство просило прислать кучу разных материалов. Я все сделала за два дня… Да ты послушай!

— Постой, я вымою руки и прокипячу шприц.

— Вот дочку воспитала: вместо «здравствуй» — пожалте, матушка, инъекцию!

Дочь больше не слушала ее — плескалась в ванной, хлопотала на кухне, вынимала из аптечки флаконы. Татьяна Федоровна ворочалась в постели, сердилась, скучая, пока дочь не появилась со шприцем. Не терпелось высказаться до конца.

— Теперь мне представляется, Оля, что ты права. Не гоняешься за славой, как гончая за лисицей. Она так петляет, что за ней бегать — целая наука нужна, специальность, профессия. Не всем дано быть специалистами в разных областях. Ты у меня узкий специалист… Прекрасно. Колешь ты хорошо… К таким узким специалистам она должна приходить сама. И в этом отношении она похожа на афоризм Пушкина о женщине. Чем меньше славу мы любим, тем легче ей нравимся. Я знаю, что на конкурсе мы не пройдем. Девяносто девять процентов против: получить было бы слишком справедливо. Но знак хороший. Сама гонится. Знамение…

— …Что, давно болят?

— Вчера с вечера. Спать не могла. Будто во льду лежала, пальцы на ногах скрючило… У, как противно быть старой!

— Я тебя считаю молоденькой. И подниму в два счета, — энергично пообещала дочь. Тоска при взгляде на ноги матери от этого не слабела.

После четырех дней, проведенных с Олегом Николаевичем на Истринском водохранилище, Ольга Николаевна обнаруживала в своих чувствах к матери что-то щемящее и забытое, убивающее недавнюю безмятежность общения. Им словно предстояла тяжелая разлука: дочь куда-то надолго уезжала с Олегом Николаевичем, а мать оставалась одна и еще не знала об этом. Нет, было еще страшнее. Как будто с Ольги Николаевны, с ее возраста, начиналась эпоха, когда некоторые счастливцы при удаче могли стать бессмертными, вечно здоровыми, а мать не попадала в этот разряд. Какими глазами смотреть бессмертным людям на своих стареющих близких, которым предстоит болеть и умирать? Как вести обыденные разговоры?

— Итак, поднимешь в два счета? — устало повторила мать. — Дай мне лучше, мадам, посмотреть сегодняшнюю почту. — И дочь с преувеличенной поспешностью принесла ей газеты, журналы и письмо с типографским изображением китобазы на конверте. Сразу было видно, что от брата: флотилия имела свою типографию.

Да, письмо было от Виктора Петровича.

— О, племянничек объявился! — сказала мать. — Давно он нам не писал. Сейчас опять будет распространяться о своих китах и пингвинах, о тоннах жира и цитировать великих мореплавателей. Будет думать, что мы ему завидуем. Бесспорно, я за всю свою жизнь не попадала ни в один шторм и могу пожалеть об этом, как о пропущенном ощущении. Как о непережитых чувствах. Как о тропических островах, которые существуют на той же планете, на которой я в гостях, — а вот не видела их. Не увижу. И все-таки Витеньке невдомек, что мы теперь тоже можем кое-чем похвастать. Не заносись, великий истребитель бедных млекопитающих!

Пока мать разворачивала письмо, Ольга Николаевна потрясла газету, и оттуда выскользнул еще один продолговатый конверт с обратным адресом, начинающимся словом «България». Увидев штамп Министерства здравоохранения Болгарии, Ольга Николаевна быстро распечатала конверт и одним взглядом пробежала несколько строчек.

Министерство благодарило за Снежану, ее успешное лечение и приглашало Ольгу Николаевну приехать в Софию для участия в создании первого в Болгарии Реабилитационного центра спинальных больных.

Ольга Николаевна держала в одной руке письмо, в другой — распечатанный конверт. Остановившимся взглядом она смотрела на слово «България» — и женское суеверие теснило ей сердце.

— Олечка, — услышала она голос матери. — Витя наш о морских делах помалкивает. Говорит только, что прошли остров Петра I. Его больше интересуют дела на суше. Много расспрашивает о Медведеве…

— Послушай, — перебила дочь. — В Болгарии создается Реабилитационный центр наподобие нашего Всесоюзного. Меня зовут участвовать. Как ты думаешь, соглашаться? Ехать?

Мать лежала и молча, красными от бессонницы глазами смотрела на дочь.

— Мадам, не такой уж ты гений. Обошлись бы и без тебя, — осторожно сказала она. — О своей личной жизни тоже подумать пора. Шут с ней, с широкой известностью…

Эти слова больше всего испугали Ольгу Николаевну. Неужели мать настолько плоха?

Она отключила телефон, чтобы мать подремала без помех, и стала готовить обед, кое-что на ужин, решив, что весь день просидит дома.

2

Ольга Николаевна ухаживала за больной до вечера, хотя мать уверяла, что ногам лучше, и гнала ее от себя. Когда стемнело, она сказала матери, что прогуляется немножко, и вышла на Сретенский бульвар.

С полчаса она бродила в нерешительности. Надо было позвонить Олегу Николаевичу, но при виде телефона-автомата она задерживала дыхание и поспешно проходила мимо.

Дойдя до станции «Тургеневская» и спустившись в подземный переход, Ольга Николаевна все же набрала номер Медведева. Олег Николаевич не отвечал. Вскинув голову, отгоняя непрошеные мысли, она вернулась на бульвар и остановилась на некотором его возвышении. Это были остатки старой крепостной стены, давно засыпанные землей, опутанные корнями живых деревьев.

Вечер шел влажный, безветренный; Ольге Николаевне было жарко в шубке. Потемневший воздух заполнял окрестные улицы, переулки, строительные площадки. Движение машин рождало звуки, похожие на шум осенних дождевых потоков, шуршание поземки по льду Истринского водохранилища.

Воспоминание о деревенской избе заставило Ольгу Николаевну порывисто сбежать с гранитной лестницы бульвара.

«Истра!..»

Она без всякой цели прошла мимо строительного забора и повернула налево к Уланскому переулку — месту своих редких уединенных прогулок.

Два здания в пять или шесть этажей, повернутые друг к другу фасадом, стояли у входа в переулок, как два часовых. Друг другу они открывали кое-какие архитектурные красоты прошлого века, но торцы у них были плоские и гладкие, словно разрезанные куски мыла. Почти лишенные окон, брандмауэры бесстыже показывали свою наготу Тургеневской площади. Они нарушали закон природы, открытый Олегом Николаевичем. Явно их ждала кара. Да, конечно, Ольга Николаевна слышала от кого-то, что эти две кирпичные пешки в шахматной игре градостроителей заменит одна железобетонная ладья Вычислительного центра. А пока можно было благодарить тех, кто медлил с разрушительной кувалдой, и еще раз пройти мимо знакомых с детства стен.

И хотя каждый выступ обоих домов был изучен когда-то маленькой девочкой, взгляд Ольги Николаевны с новым чувством остановился на выпуклом фасаде правого здания.

«Напоминает дом, где Олег Николаевич!» — подумала она… Замедлила шаги и остановилась.

Остановили ее мелодия гитары, певучее эхо в каменном ущелье переулка и слова, потекшие над головой.

«Бежит ручей, и он ничей, у берегов твоих очей напьешься однажды — погибнешь от жажды…» — выводил мужской голос.

Она перешла на противоположный тротуар, подняла голову и увидела распахнутое окно на третьем этаже. Яркий свет, сигаретный дым — какое-то празднество. И на подоконнике, боком к переулку, сидит там кто-то с гитарой, смуглолицый, кудрявый, с профилем Пушкина и, кажется, такой же невысокий.

Это он пел.

Безмолвный прохожий обошел Ольгу Николаевну, обернулся на нее, взглянул вверх и незаметно исчез в сумерках. Она не двигалась, внезапно понежнев и затосковав от звуков.

Бежит ручей с твоих плечей,

И нет ни дней и ни ночей,

Лишь облачко в небе

Да дырочка в хлебе…

Голос был не влюбленный, не веселый — серьезный и словно отрешенный от песни, переходящий между куплетами к почти колыбельному «а-а-а, а-а-а, а-а». И было странно, что сами певучие звуки рождали мечту, страстную грезу о чем-то несбыточном в жизни, несбыточном до боли, но слова безысходного горя были невинные, добрые — как будто говорились они не для взрослых умудренных людей и не для таких встревоженных, как Ольга Николаевна, а для засыпающего ребенка, еще ничего не познавшего, никем не обиженного, принимающего чужую боль как ласку.

Конус света из окна, разжижающий тьму, — и тень кудрявой головы на фасаде соседнего дома…

Поет он песенку одну,

Что я однажды утону

В ручье, а не в море,

В хмелю, а не в горе.

Она уходила, слыша за своей спиной «а-а-а» и оглядываясь. Певец чуть раскачивался, склоняясь над гитарой, как склонялся бы над ребенком. И грудь Ольги Николаевны вздрогнула несколько раз, словно от беззвучного кашля, когда ее проводили слова:

Бежит ручей, ручей течет,

И в нем играют в чёт-нечёт

Стрекозы и рыбы,

Как мы бы могли бы…

«Минет год, — думала она, стараясь почему-то идти в тени, не выходя на свет. — Исчезнет куда-то этот певец с моим любимым профилем, снесут этот дом, разрушат подоконники, гитара окажется на какой-то чужой стене, заработают электронно-вычислительные машины, пройдет моя сегодняшняя нежность, как нынешний свет этих фонарей, похожий на белый дым, и, кто знает, не дай бог, нахлынут несчастья, — но этого у меня уже не отнять: я шла по Уланскому переулку, я слышала голос, я угадывала в чужой судьбе что-то свое. «Лишь облачко в небе да дырочка в хлебе…» А все равно прекрасно. Спасибо тебе, жизнь!..»

Она вздохнула. Порыв прошел, исчез певец из окна. Ольга Николаевна приуныла. Ей подумалось, что ее мысли похожи на замаливание рока. Она вздрогнула, почувствовав острую промозглость вечера; к ней пришло ощущение покинутости. Ольга Николаевна, наконец, созналась себе в том, что весь день тоскует и ждет беды, забывается, опять тоскует… И у мамы обострение… Все плохо.

Она вышла из Уланского переулка, снова спустилась в подземный переход и опять позвонила Медведеву.

Олега Николаевича не было дома. Она отошла от автомата и крепко ударила рукой по стене.

Боль была слабой. Хотелось, чтоб было больнее. Теперь Ольга Николаевна знала наперед все — знала, что сейчас поедет до Кропоткинской и окажется в Чистом переулке. Знала, что, не рассуждая, как на глубину — вброд, шагнет во двор того дома. У нее уже не было сомнения, что там возле сада стоит «Москвич» Медведева, поблескивая черными стеклами…

Она все это ясно видела — такие «озарения» у нее бывали в жизни.