Мой бесполезный жених оказался притворщиком

Глава 25

От кабинета ректора осталось не так уж и много. Окно было выбито, из-за чего в помещение постоянно проникал ветер, норовящий разметать стопки бумаг на покосившемся столе. Колбы, склянки и артефакты растащили предприимчивые неизвестные, и только на пожухлый пучок укропа никто не позарился. Даже Гордей, которому в его парнокопытной форме было вроде как — положено.

Тем не менее, других подходящих помещений в академии не было.

Актовый зал затопило, столовая сгорела, в кабинетах все еще можно было натолкнуться на беспокойных духов. Даже в туалетах нельзя было почувствовать себя в полной безопасности.

В академическую часовню нас наотрез отказалась пускать смотрительница.

В ее глазах мы, чумазые, перепачканные землей, взмыленные и кое-как застегнутые, хорошо, если на пару пуговиц, выглядели неподобающе для посещения священного места.

Поэтому всем студентам, которые находились в сознании, только и оставалось, что набиться в кабинет ректора.

Благодаря тому, что его двери вынесло особо мощным взрывом, стены коридоров схлопнулись и рухнули, а соседние кабинеты были также подвержены атакам нечисти, помещение вышло огромное, просторное, по площади сравнимое с залом для еженедельных собраний.

За неимением уцелевших стульев всем нам пришлось расположиться на полу.

Наставники выстроились за спиной ректора кривоватым полукругом.

Взгляд ректора не обещал ничего хорошего, но общая грозная атмосфера трещала по швам из-за сияющего под левым глазом ярко-фиолетового отчетливого фингала в форме копыта.

— Кхм, кхм, — прокашлялся ректор. — Что ж, несмотря на то, что мне бы этого очень не хотелось, академия на текущий момент непригодна для дальнейшего обучения и проживания студентов, поэтому нам придется закрыть ее и завершить учебный год на две недели раньше, отправив вас всех по домам, о чем уже были извещены ваши родители.

— О, нет! — воскликнул кто-то. — Мне нельзя домой! Я все еще не нашел потерянный фамильный перстень!

— А чего его искать? Его же та тварь голосящая слопала. Скажи спасибо, что не вместе с пальцем.

— Да уж лучше бы это был палец!

— Так как у меня нет никакой уверенности, что к середине лета мы управимся с ремонтом, — не обращая внимания на эти вопли, продолжил ректор, — защита дипломных работ выпускного курса перенесена на сентябрь. Как и переводные экзамены второго и третьего курсов.

— Я успею написать шпоры! — обрадовался кто-то в задних рядах.

— Я наконец-то смогу начать дипломную работу! — послышался еще один возглас, полный надежды.

— Таким образом, — снова взял слово ректор, широкие брови которого начали нервно подергиваться, — на данный момент мы можем разве что подвести итоги церемонии распределения. Хотелось бы отметить, что в этом году церемония вышла немного нестандартной…

Послышались смешки.

— … ее сложность самую малость возросла…

Смешки стали громче.

— … что стало для всех полной неожиданностью. Предсказать подобное развитие событий было попросту невозможно. Но я бы хотел особо подчеркнуть то, что реакция на столь сложный вызов была невероятно точной и незамедлительной. Мы сделали все, что в наших силах. Прислушивались к вашим словам…

Кто-то захохотал во весь голос.

Как лошадь.

— Дафна Флорианская, ради небес, дайте же мне договорить!

Ой, кажется, хохотала именно я.

— И в итоге как раз мы-то все и сделали, — закончил за ректора Платон.

И в этом была немалая доля правды.

Им с Лукьяном удалось отправить призрак госпожи Ехидиной обратно на тот свет (судя по всему ее и без того небьющееся сердце не выдержало их убойного вида садоводов-любителей), мне удалось спасти Илариона и Гордея от участи шашлыка, а Евжена заслуживала звания почетной полевой медсестры за то количество бессознательных студентов, которых она оттащила в медицинский корпус, не позволив им стать случайными жертвами какого-нибудь обвала или рикошета боевого заклятия. Не будем акцентировать внимание на том, что сознание все эти студенты теряли как раз из-за самой Евжены и ее эмоционального щита, на раз-два вгонявшего в депрессию даже приближавшихся к ней умертвий.

Марк Кемский, Демьян Орлов, даже Оленька Ольхова со второго курса — все поучаствовали и показали блестящие результаты, блестящие от слез глаза или в случае Оленьки — блестящие серьги работы личного ювелира Ольховых, которые по слухам ослепили какого-то особенно агрессивного тролля.

Что касается Надежды — она оказалась обладательницей удивительного артефакта, который нашел (хотя, судя по косым взглядам Гордея Змеева, для которого снятие проклятия, похоже, имело чисто визуальный эффект, скорее — украл, умыкнул пока никто не видел, одним словом, прикарманил) Платон — копирки.

Она потупила глаза, устремив их в пол и призналась:

— Я сама его изготовила. Мне было интересно попробовать, ведь в учебнике было написано, что это очень полезный артефакт, поэтому я решила, что нам он может пригодиться.

Если бы это было возможно физиологически, глаза Гордея Змеева вращались бы со скоростью близкой к скорости света, подталкиваемые исключительно силой инерции — вот настолько он их закатил.

— Сама. Ага. Сорок штук. Из деревянной слюды. Откуда у нее, интересно, деньги на материалы? Она же сирота из приюта!

Так разве не Змеевы спонсируют этот приют?

Я отлично помнила, что в романе целых две страницы ушло на размышления о том, какой иронией судьбы было то, что все это время Надя находилась рядом со своей семьей, которая ее не узнавала.

Судя по описанию, это был очень-очень хороший приют.

— Видимо, она сирота, потому что продала родителей, чтобы купить материалы, — зевнул Платон. — Тебе-то какое дело? Боишься, что завтра она придет в рубашке, на которой блесток будет больше, чем у тебя?

Все это время молча сидевший обхватив голову руками Иларион (он после снятия проклятия превращения чувствовал себя на порядок хуже Гордея Змеева, его сильно мутило, к тому же у него раскалывалась голова) наградил их очень осуждающим взглядом.

— Мне стыдно, что я живу с вами в одной комнате. Надя, извини.

Я едва не лишилась чувств. Неужели это оно, зарождение основной романтической линии?

— И сядь уже куда-нибудь, не мельтеши, — продолжил Иларион.

Эм, что ж, похоже — не сегодня.

— А что я такого сказал? — не понял Платон.

Евжена фыркнула.

Я предпочла промолчать.

Все равно я сидела слишком далеко от Платона, чтобы отвесить ему подзатыльник. Для этого мне бы пришлось перегнуться через Лукьяна, и что-то подсказывало мне, что со стороны подобная возня будет выглядеть весьма вульгарно. А мне еще нужна была моя репутация.

— Ничего страшного, — пробормотала Надя.

— Это смотря где приют находится, — включился в разговор Лукьян до этого медитирующий с отсутствующим видом, и было совершенно непонятно, чью сторону он намеревался занять в этой словесной перебранке. — Если рядом с Азарским алтынатом, то там деревянная слюда довольно дешевая. Тебе ли не знать, Змеев, вы же на ее перепродаже себе ни один дворец отстроили.

— А ты, я смотрю, любитель посчитать чужие дворцы.

— Сказал любитель посчитать чужие деньги, — фыркнул Платон.

— Замолчите все, пожалуйста, — простонал Иларион. — И без вас голова раскалывается.

— Я прямо рядом с вами нахожусь, — обиженно сказала Надежда, но не стала развивать тему местонахождения своего приюта дальше, загнав разговор в тупик.

Она нисколько не обиделась ни на кого из нас, и уже буквально десять минут спустя предлагала всем какую-то подозрительную шоколадку, которую, судя по ее виду, до этого уже кто-то не доел.

Так что наверняка невкусная была шоколадка.

И мы отказались.

Но — вернемся к итогам церемонии распределения.

Всего в академии насчитывалось пять кафедр.

Кафедра боевой магии, куда зачислялись студенты, чьи способности годились для сражений. Родной дом всевозможных стихийников и мастеров меча. Под руководством наставника Громова.

Кафедра духовной магии, куда отправлялись мастера тонких искусств, сноходцы, менталисты, редкие теперь гадатели и всевозможные создатели иллюзий, и которой руководила госпожа Лисицына, дальняя родственница императрицы.

Кафедра медицинской магии, куда мечтал попасть Платон, под руководством светила медицинской магии доктора Рейна, который, судя по фамилии, приходился родственником Евжене.

Кафедра артефакторики под руководством ректора Змеева, куда зачислялись студенты, продемонстрировавшие способности к созданию и преобразованию артефактов.

И наконец — кафедра бытовой магии, куда скидывали всех тех, чей магический потенциал ограничивался способностью зажечь свечу взглядом, заставить ручку писать саму по себе или — левитировать ложку. Она находилась под руководством наставницы Белладонник, и уже одного этого было достаточно для того, чтобы понять, что после попадания туда с тем же успехом можно было бы и вовсе не учиться в академии.

Задания на церемонии распределения были выстроены таким образом, чтобы выявить, какое направление лучше подходит студенту для дальнейшего профессионального трехгодичного курса.

Но в наш год церемония покатилась с горы.

Вместо привычных испытаний мы все дрались с нечистью, так что по-хорошему реальный результат выглядел так: всех на боевую кафедру.

Но, даже если при распределении случались перекосы, это было уже слишком. Наставникам пришлось с лупами анализировать действия каждого. Они смотрели как на личный вклад, так и на командную работу.

И, когда подошел черед оценки конкретно нашей команды, я сразу поняла, что ничего хорошего нам не скажут.

Ректор Змеев хмуро поглядел в ведомость. Затем на нас. И снова — в ведомость.

— Ваша командная работа тянет на ноль баллов, — наконец сказал он. — Так что нам пришлось оценивать исключительно личный вклад каждого.

— Это почему на ноль? — возмутился Платон.

— Потому что вы еще в самом начале экзамена вероломно бросили своего сокомандника!

— Да кто его бросил, я его на себе тащил по непроходимому лесу!

— Два метра! А потом ты кинул меня в озеро!

— Ты горел! Я тебя тушил!

— Я пиромант! Если я горю, меня не надо тушить!

Я покосилась на Евжену, которая что-то чиркала в своем блокноте.

— Что ты делаешь?

— Записываю, — сказала она. — Отличная реплика, я потом использую ее в своем сочинении по изящной литературе. Хе-хе.

Я не хотела знать, что еще будет написано в ее сочинении, поэтому больше ничего спрашивать не стала.

— Итак, — наконец вернул себе слово ректор. — Личный вклад. Вы все проявили себя очень достойно. Мне хотелось бы особенно отметить госпожу Рейн, которая не бросила сокурсников в беде и самоотверженно помогала нашим штатным медикам, в связи с чем мы приняли решение зачислить ее на кафедру медицинской магии.

— Это блат! — вскинулся Платон.

Это и правда выглядело как блат.

— Платон Флорианский, сядьте на место, до вас очередь еще не дошла.

Платон надулся.

— Итак, далее госпожа Глинская. За демонстрацию высоких способностей к изготовлению сложнейшего артефакта, нами было принято решение зачислить вас на кафедру артефакторики.

— А это уже жульничество, — подхватил возмущенные вопли Платона Гордей Змеев, наверное, впервые в жизни оказавшись с ним на одной волне. — Она этот артефакт с собой принесла, никто не видел как она его делает.

— Я могу продемонстрировать, — с готовностью вскочила на ноги Надежда.

Но мы с Евженой усадили ее обратно.

— Не нужно, — сказал ректор. — У наставников есть свои способы проверить подлинность работы.

Раздались жидкие аплодисменты других студентов.

— Господин Хилков, — пошел дальше по списку ректор, — продемонстрировал удивительные способности к управлению временем…

— Мне просто повезло.

— … принятию оперативных тактических решений…

— Их даже не я принимал.

— … командной работе, обращению со сложными артефактами и различными видами оружия, грамотной оценке ситуации…

— Как хорошо, что перед церемонией я оставил в часовне прошение об удаче возле статуи Фаты Милостивой, подумать только, чего можно добиться искренней верой в помощь высших сил.

— … а также поразительно заразную привычку перебивать меня на середине предложения, которую он по-видимому подхватил от своих соседей по комнате. Господин Хилков демонстрацией своих выдающихся талантов спровоцировал драку между главами трех кафедр, и в результате безоговорочной победы наставника Громова был зачислен на кафедру боевой магии.

— А какие еще у меня были варианты? — поинтересовался Лукьян.

Ректор предпочел проигнорировать его вопрос.

— Также наставник Громов победил… то есть я хотел сказать, убедил глав других кафедр в том, что на его кафедре должны учиться такие студенты как Дафна Флорианская…

— Вопрос снят, — сказал Лукьян.

Глаз ректора едва заметно задергался.

— … Гордей Змеев и Платон Флорианский.

— А можно мне поменять кафедру? — оживился Платон.

— Нет!

— Но я хочу на медицинскую магию! Я же прирожденный ветеринар! Я спас козла! Почему мне это не засчитали?

— Я сказал — нет!

— Рейн, эй, Рейн, а давай поменяемся кафедрами?

— Вы не можете меняться кафедрами!

— А если я смогу победить-убедить, — передразнил Платон, — наставника Громова, я смогу поменять кафедру?

— Нет! — рявкнул ректор. — И наконец, наше юное солнце Иларион Таврический зачислен…

— В охотничий клуб в качестве экспоната!

Ректор глубоко вдохнул.

Затем выдохнул.

— Иларион Таврический зачислен на кафедру духовной магии за демонстрацию выдающихся способностей к призыву потусторонних сущностей и контролю над ними.

— И в спасении медведя, кстати, я поучаствовал! Я точно не могу поменять кафедру?

— Я сказал — нет!

— Я подаю апелляцию! Я требую пересмотреть мои результаты!

И пока Платон переругивался с ректором, решительно настроенным не уступать его истерике, я медленно обдумывала сложившуюся ситуацию. Я уже знала, что скорее всего окажусь на боевой кафедре. В случае Гордея и Платона решение тоже было максимально очевидным, а вот то, что к нам отправили Лукьяна Хилкова — это было неожиданно. Более того, наставник Громов, похоже, лично был заинтересован в этом решении, а ведь он частенько посещал занятия по ратному делу, и уж кому, как не ему должно было быть очевидно, что в ежедневных спаррингах Лукьян не заинтересован от слова совсем.

Чего именно он хотел добиться?

Может, он еще и поставит их со Змеевым друг против друга на тренировочном спарринге? Глядишь, и еще один учебный год можно будет закончить досрочно.

Что за нелепое решение?

На мой взгляд Лукьяну бы куда больше подошла кафедра духовной магии или медицинской, его навык отматывать время определенно бы там пригодился.

Я бы точно поменяла их с Иларионом местами. Вот уже кто был настоящей машиной для убийств, так это цесаревич. Но, видимо, как наследнику престола ему следовало изучать также дипломатию, языки, способы психологического влияния на собеседника, а этому уделялось внимание как раз на кафедре духовной магии.

Ах, вот оно что.

Решение было странным, но объяснимым.

Пусть для вида и звучали красивые слова о демонстрации способностей, а в итоге дети маршала Флорианского отправились на боевую кафедру, причем оба. Сын верховного судьи жандармерии — туда же. Надя без связей и могущественных родственников оказалась на кафедре артефакторики, выпускники которой, как правило, не занимали политически значимых должностей, хотя в оригинальном романе ее также отправили на боевую кафедру. Евжену отправили к кому-то из родственников, Илариона — в политику, и только с Лукьяном все оказалось сложно и, возможно, никакой драки не было или наоборот была, но немного иная. Никто не хотел брать к себе такого непредсказуемого студента и в итоге только наставник Громов не струсил.

Прозрачный отбор, ага, конечно.

Одно можно было сказать наверняка.

Церемония этого года запомнится всем надолго.

Академия получила несовместимые с дальнейшим обучением повреждения.

Ректор — фингал.

Что касается меня — я получила вызов в императорский дворец с убедительной просьбой немедленно явиться к вечернему чаепитию.

Императрица Лисафья Андреевна очень хотела посмотреть на барышню, которая так самоотверженно бросилась на защиту драгоценного сына императрицы, что не побоялась сцепиться с самим Чеславом Змеевым.

И что-то подсказывало мне, что это — не к добру.