Мой брат Сэм: Дневник американского мальчика

Глава 10

С тех пор как отец исчез, в таверне стало холодно и пусто; это можно сравнить с ощущением, когда просыпаешься ночью и понимаешь, что огонь в камине потух. Мать плакала только раз — в ту ночь, когда я рассказал ей, что произошло. Она продолжала верить, что отец жив.

— У них не было причин убивать его, Тимоти. Я думаю, они просто где-то его держат и скоро отпустят, — говорила она. Но проходило время, а отец все не возвращался, и скоро мама стала говорить иначе. — Он на одном из тюремных кораблей, — повторяла она. — Как только закончится эта ужасная война, он снова вернется домой.

Я не знал, верила ли она сама в то, что говорила, или просто не хотела, чтобы я считал отца мертвым. Теперь, когда с нами не была ни отца, ни Сэма, наша жизнь изменилась. Мама и я выполняли всю работу и почти не отдыхали. Нам приходилось работать даже по воскресеньям, а это был грех.

— Бог простит нас, Тим, — говорила мама, — не волнуйся, я знаю, Он простит.

Я не стал говорить ей, что я и не волнуюсь.

Что действительно беспокоило меня, так это работа. Каждый день я должен был заботиться о Старухе Прю, цыплятах и овцах, убираться и готовить, а скоро наступит весна, и надо будет сажать овощи и зелень. И естественно, кто-то должен был постоянно находиться в пивной, чтобы наливать пиво, и подавать еду путешественникам, и стелить постель постояльцам. В те дни у нас останавливалось много людей — это и посыльные, и интенданты, и просто люди, переезжающие из одного места в другое. Поэтому казалось, что наши дела хороши, но это только казалось, потому что многие, в основном солдаты, расплачивались долларами, которые были простыми, ничего не стоящими бумажками; ценность у них могла появиться только в случае победы повстанцев. На эти доллары почти ничего нельзя было купить; большинство людей отказывалось их принимать — исключение составляли только убежденные патриоты, которые считали себя обязанными это делать, чтобы доказать свою верность Джорджу Вашингтону.

Мы торговали всем, что удавалось добыть, — одеждой, сельскохозяйственными орудиями, пшеницей, сахаром, ромом, всем, чем можно. Мы даже начали продавать уже использованные вещи. Фермеры отчаянно нуждались во всем — в лопатах, в лемехах, в формах для свечей, в маслобойках… Иногда до мамы доходили слухи об овдовевших женщинах, которые не могли управлять фермой в одиночку. У таких женщин мы покупали старые сельскохозяйственные орудия и перепродавали их по хорошей цене.

Но даже это плохо помогало нам сводить концы с концами. Цены продолжали расти, бумажные деньги обесценивались. Продаешь в лавке мешок гвоздей за шиллинг и тут же обнаруживаешь, что оптовая цена гвоздей уже поднялась до двух шиллингов за мешок. Таким образом, мы порой торговали себе в убыток. Цены росли быстрее, чем мы успевали за ними следить. Правда, вышло правительственное постановление, которое зафиксировало все цены, но толку никакого от этого не было — никто его не соблюдал. Поэтому нам тоже приходилось обходить закон. Мы хитрили: продавали гвозди за два шиллинга, а потом брали еще шиллинг за мешок, в котором их продавали. Это было нечестно, но у нас просто не было выбора. Конечно, меня огорчало, что, работая от рассвета до заката, мы не могли свести концы с концами. Но что нам оставалось делать? Только молиться, чтобы война поскорее закончилась и отец с Сэмом вернулись бы домой.

Мы пытались передавать письма Сэму. Мама думала: если Сэм узнает, что его собственные товарищи схватили и, возможно, убили отца, он вернется домой и поможет нам.

— Он должен был уже устать от этой игры в солдатики, — говорила мама. — Я думаю, она не принесет никому славы.

Она сказала то же самое полковнику Риду. Полковник Рид поначалу возглавил народное ополчение, но потом оставил этот пост. Он объяснял свое решением тем, что уже слишком стар, но все знали, что это просто предлог, — Рид ушел, потому что был против войны и не хотел принимать в ней участие. Он был патриотом, но не одобрял войну.

Он сказал маме:

— Миссис Микер, даже если бы вам удалось уговорить Сэма вернуться домой, ему могут не позволить.

— Но это же неправильно!

— Конечно, Сэм может сказать, что его семье приходится очень трудно — отец пропал, и в доме остался только младший брат. Но то, что мистера Микера считают тори, может сослужить плохую службу.

На это мама сказала:

— Надеюсь, ему хватит ума не рассказывать им о взглядах отца, как вы думаете, полковник Рид?

Полковник улыбнулся:

— Думаю, хватит, миссис Микер.

Но я не был так уверен, что Сэма удастся переубедить. Он вбил себе в голову, что надо выиграть войну и выкинуть британцев из страны, чтобы мы стали свободными, а когда Сэм вбивал что-то себе в голову, то обычно доводил дело до конца. Некоторые называли его упрямым, но я — никогда. Конечно, я все еще не понимал, за что он сражается. Мне-то казалось, что мы всегда были свободными. Разве английское правительство делало мне когда-нибудь что-то плохое? Я много об этом думал, но так и не смог вспомнить, чтобы оно хоть раз причинило мне вред. Конечно, в церкви нам приходилось молиться за короля и парламент, и это было досадно, потому что из-за этого служба длилась дольше. Кстати, теперь нам больше не надо было за них молиться. Генеральная ассамблея заявила, что молитвы за короля и парламент будут приравниваться к государственной измене. Но мистер Бич, который был очень храбрым, хотя ему уже было больше семидесяти пяти лет, все равно продолжал за них молиться. Несколько раз повстанцы врывались в церковь, стаскивали его с кафедры и начинали запугивать, но он был неробкого десятка. Как и раньше, он призывал нас молиться за короля и парламент, и мы молились.

Но дополнительные молитвы были единственным, что король заставлял меня делать против воли. Впрочем, Сэм так не считал, и я не был уверен, что он вернется, когда узнает, что случилось с отцом.

В нашей жизни происходило много перемен, но самая большая случилась во мне. С тех пор как я привел домой волов и повозку, я перестал чувствовать себя мальчиком. Мне скажут, что такое не может произойти за одну ночь, — но со мной произошло. Естественно, я смертельно устал, когда добрался до дома и проспал почти сутки. А когда я проснулся, то был уже другим. Я впервые заметил это за завтраком. Обычно я садился перед тарелкой с кашей, жалуясь самому себе на то, что приходится так много работать, или что придется идти в школу, или на что-нибудь еще. А когда мама отворачивалась, я брал полную ложку черной патоки из кувшина и клал себе в молоко. И всегда медленно ел завтрак, чтобы оттянуть время работы.

Но тем утром, после ужасного возвращения домой, сразу после того, как мы прочитали молитву, я начал планировать, что сделаю — что надо сделать в первую очередь и как сделать это лучше всего. Странно, что мне даже в голову не приходило попытаться увильнуть от работы. Я не ждал, когда мама скажет мне, что делать. Я сам принимал все решения.

— Мне надо разгрузить повозку прямо сейчас, — сказал я ей, — там, в коровнике, все может промокнуть от сырости. Может быть, Джерри Сэнфорд поможет мне перенести бочки.

Мама кивнула. Я подумал: должно быть, она удивлена, что я так разговариваю, но она ничем этого не показала.

— Тебе в помощь нужен кто-нибудь покрупнее Джерри. Может быть, тебе удастся нанять Неда, негра Сэма Смита.

Мы обсудили это, затем я продолжил завтракать и неожиданно понял, что изменился. Я уже вел себя не так, как раньше, а как взрослый. Нельзя сказать, что я на самом деле стал взрослым, но, несомненно, я больше не был ребенком. Теперь я вполне мог сказать Сэму, когда он вернется домой, что-нибудь вроде: «Знаешь, Сэм, мы решили, что не стоит в этом году сажать овес, лучше использовать это место под маис» или: «Мы решили не поддерживать огонь в камине все время — у меня нет времени рубить дрова».

Но хотя мне и было приятно почувствовать себя взрослым и по-другому себя вести, я сильно скучал по отцу — особенно в конце дня, когда уставал, замерзал и был голоден, а еще надо было принести дрова, почистить коровник, подоить Старуху Прю. В такие моменты я начинал жалеть себя и мечтать, чтобы отец вернулся. Я представлял, что подниму голову и увижу, как он входит в коровник, и я поднимал голову, а отца не было. Я чувствовал себя обманутым и ужасно злился на повстанцев за то, что они развязали войну, и на Сэма за то, что он пошел играть в солдатики; ему должна была достаться вся слава, тогда как я вынужден выполнять работу по дому. Это было нечестно. Я злился, и мне было все равно, что так думать грешно.

Зима пришла и ушла, а война продолжалась; как и раньше, казалось, что она идет где-то далеко. Конечно, она влияла на нашу жизнь — цены поднимались, ничего не хватало, приходили новости, что такой-то и такой-то убиты в сражениях. Но самое главное, что приходит в голову, когда думаешь о войне, — битвы, пальба из пушек, марширующие войска, мертвые и раненые, — ничего этого мы не видели. Не считать же за военных посыльных и интендантов, проходивших через наш город.

Наступила весна 1777 года. Теперь вдобавок к тому, чтобы рубить дрова, чистить коровник и собирать сено для скотины, приходилось весь день копать и сажать в саду за домом со стороны кухни овощи. Как раз этим я и занимался в субботу утром 26 апреля, когда издалека донесся рокот. Он был похож на грозу. Звук был необычный. Я воткнул лопату в землю и вышел на улицу перед таверной, чтобы посмотреть, что происходит. Казалось, звук шел с юго-запада, откуда-то из-за церкви, но там ничего не было видно. А потом я увидел Неда, негра Сэма Смита, бежавшего по дороге. Из-за двери своего дома высунулся капитан Беттс. Капитан Беттс был в ополчении повстанцев.

— В чем дело, Нед? — закричал он.

— Британские войска, капитан! — прокричал Нед и побежал дальше.

Стоя в дверях, капитан Беттс прокричал:

— Джерри! Быстро приведи сюда мистера Роджерса!

Джерри Сэнфорд промчался мимо него и побежал по дороге к дому Роджерсов. Капитан Беттс продолжал стоять на месте и прислушиваться.

— Как вы думаете, что они собираются делать, капитан Беттс? — спросил я.

Он помрачнел:

— Ничего хорошего. Их много.

— А ополчение не попытается их остановить?

Он нахмурился:

— В Реддинге патриотов не хватает, даже чтобы остановить пару коров. — И вернулся в дом.

Я вернулся в таверну. Мама мыла горшки.

— Сюда идут британские войска, — сказал я ей, — как ты думаешь, что они собираются делать?

— Выпьют и не заплатят, — ответила она. — Все солдаты так поступают. Забери хорошую посуду из бара и спрячь в сене.

Я так и сделал, а потом побежал на улицу, чтобы посмотреть на солдат. Теперь я увидел за церковью клубы пыли. Шум нарастал. Я уловил за изгородью какое-то движение и вспышки света. Через минуту из-за поворота дороги появился отряд. Впереди бил в барабан маленький барабанщик, за ним шел знаменосец, потом ехали два офицера на лошадях, а за ними маршировали солдаты. Они проходили прямо передо мной. Это выглядело очень устрашающе. Они все шли и шли, и казалось, ничто в мире не может их остановить.

Потом я увидел пушки, каждая из них была двенадцать футов в длину, и ее тянула пара лошадей. Должно быть, это были очень мощные пушки, во всяком случае, так было написано в книгах, которые я прочел. За ними везли повозки с ядрами и порохом в мешках. На дороге клубилась пыль, она покрывала красные мундиры, пушки и повозки толстым слоем. Они прошли строем мимо таверны, дошли до площади и нарушили строй.

Тут же Роджерс и Джерри Сэнфорд вбежали в дом капитана Беттса. Я надеялся, что они не пытаются собрать ополчение, чтобы сражаться с британцами. Это было попросту невозможно: на площади собралось больше сотни английских солдат — может быть, даже больше тысячи.

Люди высыпали во дворы и смотрели, что происходит. Дети сбежались к площади, чтобы посмотреть на англичан, напуганные матери тащили их обратно в дома. Солдаты тем временем бросали свои ранцы на землю и составляли мушкеты в козлы — по четыре, по пять вместе. Я надеялся, что кто-нибудь из офицеров зайдет в таверну за ромом, пивом или чтобы поесть. Я хотел рассмотреть их поближе и послушать, о чем они говорят. Войско выглядело очень впечатляюще — со всеми своими ремнями и пряжками, рожками с порохом и штыками и тому подобным. Как люди вроде Сэма надеялись их побить?

Офицеры не зашли в таверну, но трое или четверо подъехали на лошадях к дому мистера Хирона. Он открыл дверь и впустил их внутрь. Я подумал, что, наверное, мистер Хирон заранее знал, что они окажутся здесь. Возможно, он накрыл для них хороший стол. Было так странно, что, пока мистер Хирон угощал британских офицеров ромом и говядиной, капитан Бэттс и мистер Роджерс сидели в доме Бэттса в нескольких ярдах от них и, возможно, замышляли их убийство.

Дети, стоявшие на краю площади, начали задавать солдатам вопросы, убили ли они кого-нибудь и не страшно ли им воевать. Солдаты отшучивались; я сам подошел поближе, чтобы послушать, что они говорят.

— Куда вы направляетесь? — спросил я одного из солдат.

— Если бы я знал, то тьебе бы не сказал. — У него был смешной акцент.

— Откуда ты? — спросил я.

— А ты сам откуда, парень?

— Оттуда. — Я указал на таверну.

— Ну а я из старого доброго Дублина, — сказал он, — как бы я хотьел бы оказаться там прьямо сейчас, а не маршировать по этому проклятому месту!

— А какая она, Ирландия?

— О, это прекрасная страна! Зеленая и прохладная как летний дождь. Ты — тьори?

— Здесь почти все — тори, — сказал я.

— А-а-а… — протянул он.

Тут к площади подъехал офицер и закричал:

— Катитесь отсюда, янки! Убирайтесь к своим мамашам!

Я вернулся во двор нашего дома. Офицер прокричал что-то солдатам. Все засуетились, восемь солдат вскинули ружья, сформировались по двое и зашагали вслед за офицером. Он развернул лошадь и поскакал, показалось — прямо на меня. Я отскочил и бросился в таверну. Он промчался к дому Бэттса, остановил лошадь и выкрикнул какие-то приказания. Солдаты бросились к дверям, распахнули их прикладами ружей и ворвались в дом. Через пять минут они вышли, толкая перед собой капитана Беттса, мистера Роджерса и Джерри Сэнфорда. Джерри был смертельно бледен. Он сдерживал слезы, но они все равно катились из его глаз, и он вытирал лицо рукавом. Солдаты вытолкнули всех троих на дорогу, связали им руки за спиной и повели на площадь. Теперь я понял, что офицеры заходили к мистеру Хирону вовсе не за тем, чтобы позавтракать, а чтобы узнать, кто здесь поддерживает повстанцев.

Мама стояла в дверях за моей спиной.

— Животные! — сказала она. — Мальчик-то при чем? Неужели думают, что он опасен?!

— Что они собираются сделать с ними, мама?

— Храни их Бог, — сказала она. — Господи, прости мистера Хирона.

— Они же не застрелят Джерри, не застрелят?

— Война превращает людей в животных. Дешевле убить мальчика, чем его кормить.

— Не думаю, что они убьют его, мама. Они не застрелят Джерри. — Казалось невероятным, что они могут это сделать, но я все равно похолодел от ужаса.

Она пожала плечами:

— Может быть, и не застрелят. Только Господь знает, что будет. Пойдем в дом, пока они не взялись за тебя. Кто знает, что мистер Хирон рассказал им про твоего брата.

— Я их не боюсь, мама.

— Пойдем в дом, Тимоти. Я уже потеряла двоих, я не хочу потерять тебя.

Я пошел в дом, испытывая смешанные чувства. Сначала, когда войско только пришло, британцы выглядели такими отважными и нарядными, что я восхищался ими. Но когда они толкали перед собой Джерри Сэнфорда, я почувствовал к ним отвращение. Я не думал, что они застрелят его, — они забрали его просто потому, что он жил у капитана Беттса и был в его доме, когда туда ворвались солдаты. Но они могли пытать Джерри, чтобы узнать какие-нибудь секреты, — ведь он же жил у одного из лидеров повстанцев и, возможно, знал их планы и где они прятали свои боеприпасы.

Я стоял у окна и смотрел. Мама велела мне заняться делом, но я ее не послушался и продолжал смотреть. Наконец полтора часа спустя офицеры оседлали своих лошадей и стали выкрикивать приказы. Через несколько минут солдаты построились на площади, готовые двинуться дальше. В этот момент мы услышали звук лошадиных копыт. Я выбежал на улицу и увидел, что на дороге со стороны Денбери показался всадник. На нем была обычная одежда, и я подумал, что, наверное, он — посыльный повстанцев. Вдруг он увидел британский войска, стоявшие строем, и развернул лошадь. Пригнувшись, он вонзил шпоры в лошадиные бока и быстро поскакал обратно. В рядах британцев произошло смятение, а потом раздалась стрельба. Мужчина выпрямился в седле, взмахнул руками, его голова задергалась, и он соскользнул на землю, оставшись лежать на пыльной дороге. Британский офицер отдал команду, и войска двинулись мимо тела. Никто из солдат даже не взглянул на него. Когда последняя повозка британцев скрылась за поворотом дороги, я побежал к телу. Другие люди тоже побежали.

Мужчина лежал на животе, его лицо было повернуто в сторону. Рубашка была порвана на спине, и через одежду просачивалась кровь, по бледному лицу мужчины стекал пот, дышал он с трудом.

— Поднимите его и отнесите в таверну, — скомандовал мистер Рид. — Микер, иди к доктору Хобарту и скажи, что у нас здесь раненый.

До дома доктора Хобарта было две мили. Сначала я решил седлать лошадь, но по направлению к его дому маршировали британцы, и я испугался, что, если поеду на лошади, они примут меня за посыльного и начнут стрелять. Я решил добежать до него полем.

Я решил опередить британцев и добраться до дома мистера Хобарта раньше них. Хотя сделать это было непросто: колонна британцев растянулась на милю.

Я бежал, спотыкаясь на жнивье и бороздах вспаханного поля. Я пробежал уже немало, когда услышал выстрелы — сначала только один или два, а потом началась беспорядочная стрельба. Я упал на землю за каменной стеной, потом поднял голову и огляделся. Я ничего не видел, только пустое поле, лежавшее передо мной, и дорогу за ним. Я перелез через каменную стену и, припадая к земле, перебежал к следующей стене на другой стороне поля, окаймлявшего дорогу. Добравшись до стены, я припал к земле и прислушался. Стрельба продолжалась. Я рискнул, поднял голову и осмотрелся.

Колонна британцев исчезала за поворотом, но два небольших отряда задержались. Солдаты выстроились в линию, опустились на одно колено и открыли огонь по дому капитана Стара — он стоял как раз напротив того места, где лежал я. Из-за каменной стены, за которой я прятался, было видно, что происходит за окнами подвального этажа дома. Там были повстанцы, и они тоже стреляли по красным мундирам. Я подумал, что повстанцы устроили засаду и открыли огонь по британцам, когда те маршировали мимо. Я узнал среди повстанцев капитана Старра и негра Неда, который первым сообщил о прибытии британцев.

Вдруг один из британцев покачнулся и упал замертво на дорогу, а остальные продолжали стрелять по зданию, как будто пули, летевшие в них, не могли причинить им никакого вреда. Британцы всегда храбро сражались.

Наконец офицер отдал приказ, и солдаты поднялись на ноги. Штыки их мушкетов блестели. Офицер поднял шпагу и направил лошадь к дому, солдаты пошли за ним. Когда они дошли до двери, офицер отъехал в сторону, а солдаты стали бить в дверь мушкетами. Когда она поддалась и с грохотом распахнулась, солдаты ввалились внутрь. Я услышал чей-то крик:

— Здесь чертовы черномазые, что нам с ними делать?!

— Убейте их! — выкрикнул офицер. Он ворвался в дом, размахивая шпагой.

Я увидел Неда, который пытался поймать на мушку офицера. Но офицер опередил его. Он вонзил шпагу в живот Неда и выдернул ее. Нед зашатался, все еще сжимая ружье. И тут шпага молнией сверкнула в воздухе. Я увидел, как голова Неда отделилась от тела. Я не заметил, куда она упала. Я свалился за каменной стеной, и меня вырвало. Потом я встал, пробежал через поле, с трудом перелез через еще одну стену, лег под ней и замер… Прошло довольно много времени, пока я решился подняться. Стрельба прекратилась. Я вспомнил о мужчине в таверне. Он умирал, и я не хотел быть виновным в его смерти. Я пробрался вдоль живой изгороди и, пройдя мимо дома Старра, оказался на поле и побежал к дороге. Через какое-то время я обернулся. Дом Старра горел — это британские солдаты подожгли его.

С этого мига я уже больше не был тори.