Мой брат Сэм: Дневник американского мальчика

Глава 2

Отец был крещен Элифалетом, но все называли его Лайф. Мою маму звали Сюзанна. Отец родился в Реддинге, где была наша таверна, а мама — в Нью-Йорке. Она приходилась отцу кузиной, и ее братья, Плэтты (девичья фамилия матери была Плэтт), все еще жили в Нью-Йорке. Я их никогда не встречал, но каждый год, когда отец ездил в Верплэнкс-Пойнт, чтобы продать скот и купить запасы для магазина, он останавливался у них и узнавал последние новости.

По сравнению с такими местами, как Нью-Хейвен, Реддинг был небольшим городом — хотя, по правде сказать, Нью-Хейвена я никогда не видел. Единственный крупным городом, где я бывал, — это Фэрфилд, куда я иногда ездил с отцом и Сэмом, чтобы купить сахар или ром, которые привозили с Барбадоса на больших кораблях. В Фэрфилде жили тысячи людей, по крайней мере, так казалось, а в Реддинге всего только несколько сотен.

Реддинг делился на две части — Центральный Реддинг и Реддинг-Ридж, в котором мы жили. Наша таверна находилась на пересечении дороги Денбери — Фэрфилд с Кросс-Хайуэй. Через дорогу от нас были церковь и кладбище. Около церкви, на другой стороне Кросс-Хайуэй, лежало голое поле, где проходили строевую подготовку английские солдаты. По соседству с нами находился дом Беттсов, а чуть дальше была разбросана дюжина других домов — Сэнфордов, Роджеров, мистера Херона и других. Наша таверна выглядела бедновато и была крыта гонтом, а дома побогаче, к примеру мистера Херона, были обшиты гладкими белыми досками.

Церковь в Реддинг-Ридже — англиканская, то есть английская — в Англии все ходят в такие, или, по крайней мере, должны ходить. У нас в Коннектикуте была свобода вероисповедания, так что можно было выбрать церковь по желанию — если ты, конечно, не папист[15]. Но едва ли в Коннектикуте можно найти паписта. В Центральном Реддинге была пресвитерианская церковь, поэтому пресвитерианцы строили свои дома там, а англиканцы — здесь, в Ридже.

Так как нашей церковью была англиканская, люди здесь, в Ридже, были на стороне тори и хотели оставаться подданными короля. По правде говоря, я не понимал, о чем шли споры. Сколько себя помню, люди спорили, должны ли мы подчиняться правительству Его Величества, или нам следует восстать против этой власти. Но почему-то в этом споре было не две стороны, как обычно бывает, а не менее шести. Некоторые считали, что король — это король, так уж сложилось, и мы должны делать то, что он сказал. Другие утверждали, что люди вольны сами решать, что им делать, а потому следует восстать и прогнать всех красномундирников. Третьи говорили, что они рождены англичанами и хотят умереть англичанами, но колонии должны иметь больший вес в собственном правительстве и неплохо бы дать красным мундирам почувствовать вкус крови — просто для того, чтобы показать королю серьезность наших намерений. Да, идеи были самые разные: что мы — новые англичане — должны объединиться, или что колонии должны создать большое единое правительство, или… Я даже не могу вспомнить позиции всех сторон, которые участвовали в споре. Не удивительно, что тех, на чьей стороне оказался Сэм, называли то патриотами, то мятежниками, и это сбивало с толку. Я так много слышал и читал в газетах обо всем этом, что перестал обращать внимание — все влетало в одно ухо и вылетало из другого.

Но теперь, похоже, этот спор перерос в нечто большее. По слухам, около пятидесяти минитменов и множество британских военных были убиты в пятницу в Лексингтоне или Конкорде, хотя никто не знал точно, сколько человек погибли на самом деле. А Сэм собирался сражаться.

Воскресное утро было солнечным и теплым. Дождь прекратился ночью. Дорога, правда, превратилась в грязное месиво, но поля успели подсохнуть. Пели птицы. Меня, впрочем, это почти не радовало: ссора, которая произошла между отцом и Сэмом прошлой ночью, продолжала преследовать мое воображение, как преследуют порой ночные кошмары. Сэм с отцом и раньше ссорились, но всегда через день или два мирились. Но этот разлад был серьезнее всех предыдущих, и я боялся, что им не удастся снова наладить отношения.

Я не думал, что отец захочет об этом говорить. Обычно, когда происходило что-то важное, он молчал до тех пор, пока не принимал решения, как поступить. Но на этот раз, когда мы уже собирались в церковь, отец, к моему удивлению, завел со мной разговор:

— Тим, говорил ли тебе Сэм, что собирается на войну?

Я не хотел лгать отцу, но и Сэма выдавать не хотел.

— Да, он это сказал, только я подумал, что он просто хвастает.

— Он не хвастал, Тим. Он собирается в Уэзерсфилд. Эти глупцы хотят дойти до Массачусетса, чтобы вмешаться не в свое дело.

— Он что, и впрямь собирается сражаться, отец?

— Надеюсь, что нет, — ответил он. И нахмурился. — Что ты обо всем этом думаешь, Тим?

— Не знаю, — сказал я. — Не могу в этом разобраться.

— Сэм убеждал тебя, что восстание необходимо?

Я попытался вспомнить что-нибудь из нашего разговора, что не могло бы еще больше навредить Сэму.

— Он сказал, что мы должны быть свободны.

— Этого он нахватался в колледже, — пренебрежительно сказал отец. — Кто здесь не свободен? Разве мы не свободны? Весь спор идет вокруг налогов, а эти деньги мало что значат для большинства. Какой смысл в принципах, если ты должен умереть, чтобы от них не отступиться? Мы англичане, Тимми. Конечно, существуют несправедливости, но несправедливости были всегда, так устроен мир Господен. Но несправедливость нельзя искоренить силой. Посмотри на Европу — там сотни лет одна война сменяет другую, и покажи мне, что у них изменилось к лучшему? Ладно, пойдем в церковь. Настало время молитвы.

Я решил забыть обо всем, что произошло, — слишком сильно на меня это подействовало. Мы перешли через дорогу, вошли в церковь, и я забрался на балкон, где сидели дети, индейцы и негры. Реддинг-Ридж невелик, и я там всех знал — всех детей, Тома Воррапа, и Неда, и негра Старра. Я сел рядом с Джерри Сэнфордом. Джерри был на несколько лет моложе меня, но среди всех присутствовавших он был ближе всего мне по возрасту, и мы часто общались. Он сразу же обратился ко мне:

— Мы слышали, что Сэм убежал, чтобы сражаться.

Никто не давал мне об этом забыть. Мистер Бич посвятил свою проповедь Сэму. Он сказал, что в первую очередь мы должны повиноваться Богу, но наш Господь Иисус Христос сказал: «Дайте кесарю — кесарево», а это означает, что мы должны быть верными англичанами. Он сказал, что горячие молодые люди, которые не прислушиваются к голосу старших, навлекут Божий гнев на свои головы. Он сказал, что Библия велит молодым почитать своих отцов, из-за чего я начал очень сильно переживать за Сэма, потому что кричать на своего отца, как кричал Сэм, было грехом и Бог может наказать его за это.

Я не думал, что Бог поразит его ударом молнии или чем-то таким. Бог конечно мог бы метать молнии, если бы хотел, но я не верил, что он вообще когда-либо так поступал. На самом деле меня беспокоило, что Бог мог наказать его, бросив на штык красного мундира. Я знал, что Бог совершает подобные вещи, потому что однажды сам оказался свидетелем такого события. Однажды в воскресенье сюда прискакал фермер из Центрального Реддинга — он был очень пьян и ехал на лошади по кладбищенской земле, а когда мистер Бич велел ему убираться, он послал священника к черту и пустил лошадь галопом прямо на мистера Бича. И тут, не успев сделать два или три шага, лошадь споткнулась о могильный камень, фермер свалился, сломал себе шею и через минуту скончался. Это правдивая история, и тому было множество свидетелей.

Поэтому я знал — пожелай Бог наказать Сэма, он бы это сделал. Переживая за брата, я не мог понять, какая из сторон права, и не мог сосредоточиться на службе. Мне захотелось выйти из церкви. Но мистер Бич всегда читал проповедь по меньшей мере час, а вдохновленный Лексингтонским сражением он говорил дольше. К счастью, он, как всегда, должен был возвращаться в Ньютаун, чтобы провести дневную службу, а потому наконец замолчал, служба закончилась, и, вздохнув с облегчением, я встал и начал спускаться по ступенькам к выходу. Я почти до него дошел, когда кто-то дотронулся до моей руки, и я обернулся.

Это был Том Воррап. Том не очень-то походил на индейца. Он носил такую же коричневую рубашку и штаны, как любой фермер в Реддинге, и хорошо говорил по-английски.

— Здравствуй, Том, — сказал я.

Он ничего не ответил, но сжал мою руку, удерживая меня, пока остальные спускались мимо нас по ступенькам. Потом спросил тихим голосом:

— Если я тебе скажу, где сейчас Сэм, ты не проболтаешься? — Он сурово посмотрел на меня и продолжал сжимать мою руку — не так сильно, чтобы причинить боль, но достаточно крепко, чтобы я понял: захоти он сделать мне больно, сил у него хватит.

— Он у тебя, Том?

— Не рассказывай никому, Тимми. Не то втянешь меня в беду.

— Не расскажу.

Том меня напугал. Он отпустил мою руку, развернулся и начал спускаться. Я пошел за ним. Мои родители стояли перед церковью, переговариваясь с людьми. Так уж у нас принято. Церковь была единственным местом, где мы могли встретить фермеров из отдаленных уголков нашего прихода, таких, как Ампавог. Они хотели быть в курсе новостей, и отец всегда находил для них время — он говорил, что с людьми надо быть приветливым. Я знал, что родители хотели бы, чтобы и я держался поблизости и выказывал радушие. Знать-то знал, а все равно мы с Джерри Сэнфордом швырялись друг в друга камушками, пока нас не поймал отец, и нам пришлось остановиться. Мне не терпелось поскорее увидеть Сэма, но приходилось притворяться, что я никуда не спешу, а разговор затягивался — говорили о войне, о том, чего можно ожидать. Наконец родители закончили беседу, и мы пошли к дому.

Когда мы переходили улицу, я сказал:

— Отец, Джерри Сэнфорд просит помочь ему принести бревно из леса.

— В воскресенье нельзя работать, — ответил он.

— Но это не долго!

Отец только пожал плечами. Я думаю, у него было слишком много других забот, чтобы из-за этого переживать. Поэтому, вместо того чтобы идти к таверне, я развернулся и двинулся к дому Сэнфордов. Как только я его миновал и уже никто не мог увидеть меня из таверны, я перелез через каменную стену на пастбище Сэнфордов и побежал к дому полковника Рида. По дороге до него было не меньше двух миль, но, пробежав напрямик через поля, я мог проделать весь путь за пятнадцать минут. Если бы кто-то из Ридов увидел, что я иду к Воррапу, они наверняка бы захотели узнать, зачем мне это понадобилось. Поэтому я старался проскочить мимо их дома как можно быстрее. Хотя я очень нервничал — во-первых, я соврал отцу, во-вторых, Сэм такое творил… — но день стоял чудесный, и это придавало мне сил. Солнце грело спину и плечи, пели птицы, и в воздухе стоял особый весенний запах — травы и мокрой земли. Я просто мчался вперед, стараясь ни о чем не думать, и через пятнадцать минут оказался у хижины Воррапа.

Она была построена по индейскому обычаю — заостренные колья, наклонно вбитые в землю по кругу, с верхушками, связанными вместе. Колья были покрыты шкурами и тряпьем, а кое-где и соломой. Легкий дымок курился над хижиной — оттуда, где колья соприкасались друг с другом. Вместо двери в стене была дыра, завешенная одеялом, но сейчас оно было откинуто, чтобы пропустить свет. Я наклонился и заглянул внутрь. На полу, взявшись за руки, сидели Сэм и Бетси Рид. Они выглядели очень серьезными.

— Привет, Тим, — сказала Бетси.

— Привет, — сказал я, заходя внутрь и присаживаясь перед огнем. Очагом служил круг из камней, сложенных в центре хижины на полу. Еще там были постель (пара оленьих шкур, натянутых на раму), несколько горшков и кастрюль — и больше ничего, заслуживающего внимания.

— Я не надолго — сказал отцу, что помогу Джерри Сэнфорду притащить бревно.

— Эх, отец, — вздохнул Сэм. Как же горько прозвучали его слова!

— Я слышал, как вы ссорились, — заметил я.

— Я уже не ребенок, чтобы он диктовал, как мне следует поступать, — ответил Сэм.

— Сегодня утром он сказал, что на тебя влияет колледж.

— Все потому, что я его ослушался. — Он поднял камешек и начал перебрасывать его из руки в руку. — Наверно, он все еще злится.

— Вчера ночью, когда ты ушел, он плакал. Сэм, ведь ему может быть известно о войне то, чего ты не знаешь.

На мгновение воцарилась тишина. Я поднял палку и сунул ее в огонь, чтобы посмотреть, как она горит. Тут заговорила Бетси Рид.

— Тимми, — спросила она, — ты на стороне отца или брата?

Лучше бы она не задавала мне этого вопроса. Я не хотел на него отвечать. Я просто не знал ответа.

— Мне трудно понять, в чем тут дело, — сказал я.

— Все просто, — ответил Сэм. — Либо мы станем свободными, либо нет.

Бетси коснулась его руки:

— Это вовсе не так просто, Сэм. Все гораздо сложнее.

— А на чьей стороне твоя семья, Бетси? — спросил я.

— О, мы все патриоты. В конце концов, мой дедушка возглавляет народное ополчение.

Ее дедушкой был полковник Рид, а отцом — сын полковника Залман Рид. Они жили недалеко от дома полковника Рида.

— И твой дедушка собирается сражаться с красными мундирами?

— Вряд ли, — ответила Бетси. — Дедушка слишком старый. Он сказал, что, возможно, подаст в отставку и передаст свой пост кому-то помоложе. Вообще-то он считает, что не следует начинать войну без самой крайней необходимости. Он говорит, что можно найти способы уладить дело миром и с королем, и с парламентом.

— Таких способов не существует, — возразил Сэм. — Британцы хотят и дальше держать нас своими рабами. Мы намерены сражаться.

— Но многие не хотят этого, — заметил я.

— Здесь — не хотят, это правда. Ведь это страна тори. Отец, мистер Бич, Лайоны, Коучи — большинство прихожан нашей церкви — тори! Они думают, что так повсюду, но они ошибаются. В Нью-Хейвене готовы сражаться, а из Уиндхэма уже послали ополченцев в Бостон.

Сэм говорил об отце и наших знакомых с презрением. Он всегда отвечал презрением тем, кто с ним не соглашался, потому что был уверен в своей правоте. Надо признать, что он и вправду редко ошибался. И все же мне было тяжело думать, что отец не прав.

— Сэм, отец говорит, что для большинства людей дело не в свободе, а в нескольких пенсах налога.

— Вот такой он, наш отец! Во всем видит только деньги! Затронуты принципы, Тим. Либо ты живешь согласно своим принципам, либо нет! Человек должен быть готов умереть за то, во что верит.

— Кто же хочет, чтоб его убили?

— Никто не хочет, чтобы его убили, — сказал Сэм. — Но надо быть готовым умереть за свои принципы.

— Вот это правильно, — поддержала его Бетси.

— Но, Бетси, тебе же не приходится рисковать своей жизнью, — возразил я.

— Если бы я могла, то пошла бы сражаться, — сказала она.

Меня раздражал этот спор.

— Может быть, король передумает и отзовет своих солдат.

Сэм покачал головой:

— Не передумает. Он хочет преподать нам урок, но мы его проучим. Мы уже показали им в Лексингтоне!

— Я это и имел в виду, — возразил я. — Может быть, он сдастся прямо сейчас.

— Не сдастся, — сказала Бетси. — Отец говорит, что не сдастся.

Какое-то время все молчали. Потом Сэм сказал:

— Вот-вот начнется война. Чью сторону ты примешь?

Я не знал, что ответить. Послушать Сэма, выходило, что он прав, а отец ошибался. Но как можно идти против отца? Я промолчал.

— Тим, ты мог бы помочь нам, держа ухо востро в таверне. Когда соберутся тори со всего Реддинга, будет много разговоров про то, что собираются делать красные мундиры. Ты мог бы разузнать, кто они, эти тори, кто из них на нашей стороне, — в общем, ты понимаешь.

Я запаниковал:

— И слышать об этом не хочу!

— Ты бы нам очень помог, — сказал Сэм. — Смог бы стать героем.

Я поднялся:

— Мне пора. Отец может что-то заподозрить.

Сэм тоже встал.

— Ну и как, будешь нам помогать? — спросил он.

Бетси тоже поднялась на ноги:

— Тим, я увижусь с тобой у таверны, если ты что-нибудь узнаешь.

Но я не обращал внимания на ее слова: когда она встала, тени передвинулись и пламя огня осветило стену хижины. Там лежало одеяло, как будто его кто-то специально туда бросил, а из-под него торчал ружейный ствол.

— Сэм! — закричал я. — Ты украл «Браун Бесс»!

Он резко обернулся и посмотрел на ружье.

— Проклятье! — выругался он. — Я не хотел, чтобы ты его увидел.

— Сэм, ты не можешь его взять! Оно не твое, это ружье отца!

— Т-с-с… Не надо так кричать. Мне необходимо ружье, Тим. Чтобы сражаться.

— Ты не можешь его взять! Оно нужно дома! Оно нужно отцу!

— Уж не думаешь ли ты, что я могу сражаться без ружья? — Сэм пристально посмотрел на меня. — Ты собираешься рассказать отцу, что я еще здесь?

— Тимми, — сказала Бетси, — неужели ты хочешь, чтобы твоего брата убили?

Я стоял смущенный, сбитый с толку, не зная, что делать, и молчал.

— Так ты ему скажешь? — повторил Сэм.

— Сэм, пожалуйста, не бери ружье! — Я был готов расплакаться. — Пожалуйста, Сэм!

— Тимми, — сказала Бетси, — ты же не хочешь, чтобы Сэма убили, правда?

— Пожалуйста, Сэм!

— Ты скажешь ему? — твердил Сэм.

Я больше не мог сдерживаться и заплакал.

— Нет, не скажу, — прошептал я. — Прощай.

Я развернулся, выбежал из хижины и помчался через поле. На полпути к дому мне стало стыдно за свои слезы. Я перестал плакать, а когда добрался до таверны, мои глаза были сухими, и никто ничего не заметил.