Мой жизненный путь

Глава тридцать первая

Другой сборник, отражавший культурные завоевания XIX столетия, издавался в то время Гансом Кремером. Он состоял из объемных статей, посвященных отдельным отраслям знания, технического творчества и социального развития.

Я был приглашен, чтобы дать обзор литературной жизни. И таким образом жизнь фантазии, как она развивалась в XIX столетии, также проходила через мою душу. Я писал не как филолог, черпающий материал "из источников", а изображал то, что внутренне переживалось мной как развитие жизни фантазии.

Эта работа тоже имела для меня большое значение, ибо я мог говорить о явлениях духовной жизни, не касаясь моих переживаний духовного мира. Я не упоминал здесь о тех истинных духовных импульсах этого мира, которые проявляют себя в литературном творчестве.

Но и в этом случае мне было ясно, что может сказать душевная жизнь о каком-либо явлении бытия, когда она становится на точку зрения обычного сознания, не приводя содержание этого сознания в такую активность, благодаря которой это содержание в переживании достигает духовного мира.

Более значительными были мои переживания этого "стояния пред вратами" духовного мира, когда я писал для другого сборника, который должен был состоять из статей, характеризующих различные области знания и жизни со следующей точки зрения: в какой мере движущей силой развития этих областей является человеческий "эгоизм". Издателем этого сборника был Артур Дике. Он назывался "Эгоизм" и вполне соответствовал данной эпохе — рубежу XIX и XX столетий.

Импульсы интеллектуализма, которые начиная с XV столетия стали проявляться во всех областях жизни, коренятся "в отдельных душевных жизнях", если, конечно, эти импульсы действительно выражают их суть. Если человек интеллектуально проявляет себя, исходя из социальной жизни, то это не истинное проявление интеллектуализма, а лишь подражание ему.

Одной из причин столь интенсивных призывов в нашу эпоху к восприятию социального является то, что в интеллектуальности это восприятие первоначально не переживается внутренне. Человечество и в этих вещах больше всего жаждет того, чем оно не обладает.

В этой книге я должен был отобразить "Эгоизм в философии". Моя статья была озаглавлена так лишь потому, что этого требовало общее название книги. Скорее она должна была называться "Индивидуализм в философии". Я попытался дать краткий обзор западной философии, начиная с Фалеса, и показать, что развитие ее направлено на то, чтобы привести человеческую индивидуальность к переживанию мира в образах-идеях. Это же пытался я показать в моей "Философии свободы" относительно познания и нравственной жизни.

Я вновь стою здесь перед "вратами духовного мира". В этой статье указывается на существование в человеческой индивидуальности образов-идей, раскрывающих содержание мира. Эти образы-идеи находятся в ожидании переживания, благодаря которому облеченная в них душа может войти в духовный мир. В своем описании я ограничиваюсь этим. Здесь внутренний мир человека указывает на то, как далеко может продвинуться в постижении мира чистое мышление.

Таким образом, я с различных точек зрения описывал ооантропософскую душевную жизнь еще до моего открытого выступления с антропософским описанием духовного мира. Здесь не может быть никаких противоречий с антропософией. Ибо антропософия не только не опровергает возникающую при этом картину мира, но расширяет и развивает ее.

Если изображать духовный мир так, как это делает мистик, то каждый вправе сказать: ты говоришь о своих личных переживаниях, твои описания субъективны. Задача, которая была дана мне из духовного мира, указывала мне иной духовный путь.

Задача эта заключалась в создании основ для антропософии — столь же объективных, как научное мышление, когда это последнее, не останавливаясь на описании чувственных фактов, продвигается к цельному постижению явлений. Можно оспаривать мои связанные с гетевскими идеями естественнонаучные положения, мои научно-философские выводы. Можно считать их более или менее правильными или неправильными; но я стремился придать им в полном смысле объективно-научный характер.

Из этого познания, свободного от всего мистически-чувственного, я выношу затем переживание духовного мира. Можно увидеть, как в смысле этого объективного познания вводится понятие мистики в моих книгах "Мистика", "Христианство как мистический факт" и, в особенности, как построена моя "Теософия"[181]. В этой книге на заднем плане всегда присутствует духовное созерцание. В ней нет ничего, что не восходило бы к этому духовному созерцанию. В начале книги созерцание облечено в естественнонаучные идеи, а затем, шаг за шагом, по мере восхождения в высшие миры оно все более участвует в свободном воссоздании духовного мира. Но это воссоздание вырастает из естественнонаучного, как цветок — из стебля и листьев растения. И как растение не будет завершенным, если рассматривать только его цветок, так и природа не переживается в ее полноте, если человек от чувственно воспринимаемого не восходит к духу.

Я стремился представить в антропософии объективное продолжение науки, а не ставить рядом с этой наукой нечто субъективное. Сначала это стремление, конечно, не было понято. Считалось, что наука кончается там, где начинается антропософия, и ни у кого не было желания оживить научные идеи таким образом, чтобы они приводили к пониманию духовного. Люди были во власти стереотипов мышления, сформировавшихся во второй половине XIX столетия. Не хватало мужества разбить оковы чувственного наблюдения; мешал страх оказаться в области, где каждый будет проявлять свою собственную фантазию.

Таков был мой внутренний настрой, когда в 1902 году Мария фон Сивере и я взяли на себя руководство немецкой секцией Теософского общества. Мария фон Сивере была именно той личностью, которая всем своим существом была настроена против всякого рода сектантства и могла придать нашей работе такой характер, который вписывался в общую духовную жизнь и организацию общества. Она глубоко интересовалась драматическим и декламационно-речитативным искусством и прошла обучение в лучших учебных заведениях Парижа, благодаря чему ее талант получил прекрасное завершение. Когда я познакомился с ней в Берлине, она еще продолжала свое обучение, чтобы приобрести знания о различных методах художественной речи.

Между Марией фон Сивере и мной вскоре возникла глубокая дружба. Дружба эта стала основанием для широкого круга совместных работ в различных духовных областях. Что касается антропософии, а также общих занятий поэтическим и декламационным искусством, то они вскоре стали содержанием всей нашей жизни.

Только в этой общности духовной жизни мог находиться тот центр, из которого антропософия — сначала лишь в рамках Теософского общества — была вынесена в мир.

При нашем первом совместном посещении Лондона Марии фон Сивере удалось узнать от графини Вахтмейстер, близкой подруги Е. П. Блаватской, многое о самой Блаватской и об учреждении и развитии Теософского общества. Она была прекрасно осведомлена о том, что некогда было раскрыто Обществу как духовное содержание и о том, как это содержание сохранялось и передавалось дальше.

Когда я говорил, что в рамках Теософского общества можно найти людей, желающих получать на лекциях сообщения из духовного мира, то не следует подразумевать всех тех, кто тогда записывался в члены Общества.

Правда, многие из них вскоре выказали полное понимание моего рода духо-познания.

Однако большая часть членов Общества превратилась в фанатических приверженцев отдельных руководителей Теософского общества. Эти люди слепо верили догмам, изрекаемым этими действующими в сильно сектантском духе руководителями.

Эта сторона деятельности Теософского общества отталкивала меня своей тривиальностью и дилетантизмом. Только у английских теософов я находил внутреннее содержание, исходившее от Е. П. Блаватской и надлежащим образом разработанное Анни Безант и другими. Сам я никогда не мог бы работать в стиле этих теософов. Однако то, что жило в них, я рассматривал как некий духовный центр, с которым люди могут достойно связать себя, если будут действительно серьезно относиться к распространению духо-познания.

И такими людьми были в основном не члены Теософского общества, к которым принадлежали также Мария фон Сивере и я, но те, кто сердцем и умом со всей серьезностью стремился к духо-познанию.

Служившая отправной точкой работа в существовавшем тогда отделении Теософского общества составляла лишь часть нашей деятельности. Главным делом являлась организация открытых лекций, на которых я обращался к публике, не состоявшей в Теософском обществе и посещавшей мои лекции только ради их содержания.

Из этих людей, которые указанным образом знакомились с тем, что я сообщал о духовном мире, и из лиц, развивавших деятельность в "теософском направлении" и нашедших путь к подобной работе, в рамках Теософского общества составился тот костяк, из которого позднее образовалось Антропософское общество.

Среди многих обвинений, направленных против меня из-за моей деятельности в Теософском обществе (в том числе и со стороны самого Общества), одним из главных было то, будто я воспользовался этим имеющим мировое значение Обществом как трамплином, чтобы проложить путь для собственного духо-познания.

Об этом не может быть и речи. Когда я принял приглашение Общества, оно было единственным серьезным учреждением, в котором существовала реальная духовная жизнь. И если бы в дальнейшем направление и деятельность Общества не изменились, то моим друзьям и мне никогда не пришлось бы выходить из него. В этом случае в рамках Теософского общества состоялось бы лишь официальное открытие особого отделения — "Антропософского общества".

Но уже начиная с 1906 года в Теософском обществе стали заметны явления, которые самым ужасающим образом свидетельствовали о его упадке.

О существовании подобных явлений говорили уже во времена Е. П. Блаватской. Но в начале столетия дело фактически обстояло так, что со стороны Общества, проводившего серьезную работу в духовном направлении, были исправлены все прошлые ошибки. Кроме того, шла дискуссия вокруг оценки этих явлений.

Однако с 1906 года в Обществе, на руководство которого я не имел ни малейшего влияния, началась деятельность, напоминавшая извращения спиритизма, и она вынуждала меня постоянно говорить о том, что та часть Общества, которая работает под моим руководством, с подобными вещами не имеет ничего общего. Деятельность эта достигла своей высшей точки, когда появились утверждения, будто Христос явился в новой земной жизни в лице одного мальчика-индуса[182]. Для распространения этого абсурдного мнения в рамках Теософского общества было образовано особое общество — "Звезда Востока". Для меня и моих друзей было совершенно невозможно принимать членов этой "Звезды Востока" в немецкую секцию, как они того хотели и как намеревалась поступить Анни Безант, будучи президентом Теософского общества. И поскольку пойти на это мы не могли, в 1913 году нас исключили из Теософского общества. Мы были вынуждены основать самостоятельное Антропософское общество.

Излагая эти события, я забежал вперед в описании моей жизни, но это было необходимо: ведь эти события помогают правильно осветить намерения, с которыми я вступал в Общество в начале столетия.

Впервые выступая в 1902 году на конгрессе Теософского общества в Лондоне, я сказал: "Цель союза, образуемого из отдельных секций, состоит в том, что каждая из них должна приносить центру все то, что несет в себе"; и я особо отметил, что так намерена действовать немецкая секция и что эта секция никогда не будет носителем установленных догм. Она станет местом самостоятельного духовного исследования, и на общих собраниях Общества она хотела бы участвовать в обсуждениях работы в области истинной духовной жизни.