Мой личный шеф

Глава 27. Султанов

— Так! — Читаю табличку. — Значит, заходим сюда. — Открываю дверь кабинета, подталкиваю туда бледную как смерть Травкину.

Слышу за спиной:

— Надеюсь, Костя, ты больше никогда в жизни не будешь ревновать меня к моему глубокоуважаемому директору.

— Да уж, — смеётся доктор Ткаченко, — ему явно не до тебя, любовь моя.

Могли бы потише шептаться. Как дети, ей-богу. У нас тут, между прочим, совсем не весёлые события разворачиваются. А они ржут. Правильно говорят, что все счастливо влюблённые люди — эгоисты.

Но я не могу затолкать в кабинет Виолетту. Она упирается.

— Что значит заходим? Я внутрь, — дрожащим голосом, — а вы, Марат Русланович, можете посидеть в коридоре. Хотя, вообще-то, лучше бы вы поехали обратно в школу. Это не ваше дело. Вам вон надо направлять коллег на курсы повышения квалификации, переаттестацию, предоставить необходимые ресурсы для педагогической работы, а не… — переходит на злое рычание, — а не разглядывать мои штуки!

А сама за косяк хватается и едва не падает от волнения. Боится же до чертиков.

— Ну хватит уже. — Вздохнув, беру её под локоть и заволакиваю внутрь.

— Мужчина на выход, женщина на кушетку, — не поздоровавшись, резко отвечает доктор, сидящий за столом.

— Выходите! — вторит ему моя хоровичка.

— Не уйду!

— Ну пожалуйста!

— Нет! Это страшно и больно, я буду с вами!

— Ну вот что! — Устав от нашего спора, доктор швыряет очки на стол. — Оба на выход! И скажите Ткаченко, что я больше никогда не пойду ему навстречу. Позовите следующего.

— Всё! Всё! Всё! Мы уже готовы. Мы муж и жена. Всё нормально, не хочу, чтобы она потеряла сознание, она очень боится. — Силой усаживаю Виолетту, она одновременно переживает и фыркает.

Тоже не хочет, чтобы нас выгнали. И, пока врач подходит к белому шкафчику в углу кабинета, она губами посылает меня в мягкое место чуть пониже спины. Причём в грубой форме. Ну и хорошо, зато больше не ревёт.

— Блузку и лифчик снимайте!

Она смотрит на меня исподлобья, с жутчайшей ненавистью, но, несмотря ни на что, медленно расстёгивает пуговки.

Тем временем врач достает всё необходимое, в том числе специальный шприц для взятия материала. Он большой. Огромный просто! Я же тихонько сую доктору в карман халата деньги. Пусть сделает всё как следует. Он что-то ещё говорит, кажется, отказывается, а я сам так переживаю, что не различаю его голоса. Хорошо, что Виолетта не видит этот шприц.

Обнажённая по пояс, она ложится на одноразовую медицинскую простынь. Я обхожу кушетку и сажусь с другой стороны от аппарата УЗИ. Доктор начинает процедуру, первым делом находит датчиком наше новообразование. Виолетта бледнеет ещё больше. Морщится, неровно дышит. Доктор предупреждает, что она не должна шевелиться во время забора. Я вижу, что ей больно. Как может быть иначе, если в неё вставляют иглу? Я рядом. Я просто держу её за руку. Нам нужно взять анализ и узнать, что у неё внутри. Нам необходимо убедиться, что это доброкачественное образование и её жизни ничего не угрожает. Плохо, когда у тебя самого что-то не так, но, когда проблемы у человека, который тебе дорог, это ужаснее в несколько раз.

Доктор делает всё необходимое, после чего заклеивает место прокола пластырем и предупреждает, что сегодня Виолетте нельзя мыться.

А я выдыхаю. По крайней мере, этот этап пройден. Поворачиваюсь, чтобы взглянуть ей в глаза, ещё раз поддержать, но непроизвольно смотрю ниже. Я, наверное, извращенец, потому что она спустила ноги на пол и ещё не успела одеться, и от вида её красивой, обнажённой полной груди даже в такой ситуации я становлюсь просто каменным.

И тупым… Хорошо, что на мне пиджак. И им можно прикрыться. Потому что очень тяжело держать лицо и при этом быть недалеким озабоченным шефом, который не понимает, где он. И только жадно голодными глазами пялиться на шикарные, затвердевшие от прохладного воздуха розовые соски.

Она ловит мой взгляд и, задохнувшись от возмущения, покраснев и вспыхнув от злости, быстро натягивает бюстгальтер. Затем блузку.

А я плыву по течению. И сейчас не её, а меня надо тащить к выходу.

— Не бойтесь, вряд ли это что-то плохое. — Подает мне врач бумагу. — Фатальную картину сразу по УЗИ видно, даже без биопсии. В вашем случае ничего такого. Но анализ нужен, чтобы иметь точный расклад.

— А сколько ждать?

— Дней пять или семь, не меньше. Это небыстрый процесс.

Ульяна любезничает с мужем в конце коридора, а госпожа Травкина тут же накидывается на меня. У неё начинается откат.

— Вы не должны были идти со мной! Как теперь нам вместе работать, — переходит на шёпот, выговаривая, — если вы видели меня голой по пояс?!

Ну хоть бы не напоминала. Мне и так идти больно. Ещё и полы пиджака приходится тянуть вниз при каждом шаге.

— Не хочу вас расстраивать, Виолетта Валерьевна, но я уже видел её, раньше. — Мы приближаемся к лифту, приходится говорить ещё тише. — И даже пробовал на вкус.

Она, конечно, жутко недовольна и фыркает, изображает невыносимую злость, но при этом её щеки такие нежно-розовые, что я не могу не улыбнуться. Кажется, не только я помню нашу чудесную и очень активную половую жизнь.

Мы заходим в лифт. Чета Ткаченко стоит впереди, у двери, мы за ними.

— Всё будет хорошо. — Кладу ей руку на плечо и жму к себе.

Да, я сволочь и гад. И ещё где-то там Родион. Я ей помогаю, сочувствую, поддерживаю, но при этом очень-очень хочу её.

Это отвлекает нас обоих от паники и грустных мыслей.

— Прекратите!

— Не могу! У меня руку свело. Зато вы уже не плачете, Виолетта Валерьевна.

Слишком много говорю. При простуде это чревато. Закашлявшись, вынужден отпустить её.

— О! Константин Леонидович, — бесцеремонно, видно от нервов, стучит она по плечу доктора. — Вы не могли бы нам ещё раз помочь? У Марата Руслановича воспаление лёгких.

— Да мне кондиционером просто надуло…

— И вы с моей беременной женой разъезжаете в одном лифте? Катаете её в машине? А если она заболеет?!

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍У доктора аж белки глаз розовеют от негодования.

— Костя, тише, пожалуйста!

Да, друзьями нам с Ткаченко явно не быть! Как же бесит!

— Почему не взяли больничный и не остались дома?! Вы же взрослый мужчина! — строго отчитывает меня доктор, и я чувствую себя десятилетним пацаном.

Как-то до этого держался, а в лифте прямо прорвало. Кашляю и кашляю!

— Немедленно в терапевтическое отделение!

А потом нежненько так обращается к своей супруге:

— Малыш! Большую дозу витамина С. Отпросись и фруктов съешь. Прям миску! Ляг и лежи.

— Костя, я прошу тебя, прекрати. Ну я же не маленькая.

Вот же козел! Раскомандовался! Негодую, но иду, куда меня послали. Очень хочется разругаться с этим умником. Но ради Виолетты и Ульяны я закрываю рот и плетусь по темному коридору.

Сажусь в очередь. Слава богу, этот архаровец в белом халате предупредил насчёт меня. Как «мило» с его стороны. Терплю, сжав зубы. Медленно, но верно становлюсь подкаблучником. Ругаю Ткаченко матом, правда про себя.

А затем рядом со мной на пластиковое сиденье кто-то опускается.

— Держите, Марат Русланович, а то сейчас вся очередь разбежится от вашего кашля, я вам в автомате взяла кофе горячий. Чая не было. А где здесь буфет, я не знаю. Но главное — горячего попить.

Обалдев, беру стаканчик и смотрю ей в глаза.

— Я никому не скажу, Виолетта Валерьевна, что видел вас голой по пояс, необязательно пихать мне за это взятку.

Пью, как она велела. Теперь я злюсь на Виолетту за то, что толкает меня к врачу. Но это такая… Очень милая злость.

— Пейте, и без разговоров. Вас надо послушать. Мне не нравится, как вы кашляете.

— Вам-то что? Ну умру и умру.

— Мне ничего. Я член коллектива, который вас уважает. Пейте. Если вы скоропостижно скончаетесь, нам опять пришлют нового директора. А я не люблю все эти мельтешения, пертурбации и перемены.

Травкина садится ровно, откидывается на спинку стула и, положив ногу на ногу, ждёт.

— Ну да, ну да! А вам ведь надо на репетицию. Ткаченко повёз Ульяну, могли бы поехать с ними. У вас через пару дней отчётный концерт.

Она зевает. Смотрит вперёд, вправо, влево, поджимает губы, щёлкает языком.

— Меня Валентина ненадолго заменит, потом я продолжу с детьми сама.

— Зачем? Ну вот какой вам смысл сидеть здесь? Со мной в очереди?

Она поворачивается. Смотрит мне в глаза. А у меня в груди всё горит и пылает от радости. Я ведь не совсем дурак. Всё понял. Заботится она обо мне.

— Господи, ну какой же вы зануда, Марат Русланович?! Ну вот я уйду, вы сбежите, и вас не проверят, а потом семьдесят процентов поражения лёгких, и ага…

И опять отворачивается, разглядывая плакаты о том, как важно мыть руки по десять минут к ряду.

— Так и скажите, что вы волнуетесь за меня, — улыбнувшись, игриво толкаю её плечом, пью кофе.

— Ага! Губу не раскатывайте, — вздёргивает подбородок. — Это всё ради коллектива. Говорю же, не хочу опять привыкать к новому начальству.