Мой личный шеф

Глава 40

Дочка не отпускает руку отца.

— Я всегда хотела папу! — улыбается от уха до уха Алёнка.

Мы втроём заходим в лифт, а я чувствую, как в груди горит сердце. Не надо даже прислушиваться, чтобы уловить его оглушительный стук. Каждое её слово словно контрабас для моей души — звучит густым, низким и очень сочным тембром.

Султанов подхватывает дочь на руки, не забывая придерживать один из чемоданов. Теперь, когда Алёнка не отлипает от него, шеф, понятное дело, не может нести оба сразу. Поэтому я тащу наш самостоятельно, буквально захлёбываясь слезами. Никак не могу успокоиться. Тут и стыд за то, что молчала, скрывая от неё отца, и радость от того, что малышка так счастлива.

— А папа теперь с нами будет жить? — наивно интересуется наш ребёнок, когда, добравшись до нужного этажа, мы замираем каждый у своей двери.

Меня и так грызёт чувство вины, а тут ещё подобные вопросы.

— Всё не так просто, Алёнка, — начинаю я издалека в надежде на помощь Марата.

Однако Султанов в очередной раз заставляет меня закатить глаза: он ставит дочку на пол и смотрит на меня с пылом и влечением во взгляде.

— Я очень хочу жить с вами, но мама против. Давай уговорим её вместе.

Округлив глаза, матерюсь на него зрачками и ресницами. Вот же гад, решил использовать ребёнка ради достижения своей цели.

— Ну и чем ты лучше Родиона?

— Всем, — дочка поддерживает отца, обнимая его за пояс двумя ручонками и крепко-крепко прижимаясь к его ногам. — У нас в саду только у Вики папа не живёт с мамой, а все остальные дети живут с папами и мамами! Значит, и мы так будем! Я же думала, ты мертвый где-то валяешься или космонавт. Вот у меня когда хомяк Боня умер, он перестал жить с нами. А раз ты здесь и не упал в ведро в кладовой, как Боня, значит можешь жить с нами.

И тянет его к двери, куда я уже вставила ключ.

— Алёнка! Мама и папа сами решат, как им быть. Это сложный вопрос, и так просто он не решается! Есть много разных проблем, которые не дают взрослым людям быть вместе!

— Назови! — капризничает Алёна и смотрит на меня, как индейцы команчи на апачи. — Ну хоть одну назови! Это из-за того, что я в комнате не убираюсь? Так я буду. Я обещаю!

Султанов смеётся и нежно гладит её по голове.

— Доченька, маме нужно время, чтобы подумать. — Присаживается перед Аленой на корточки, улыбается, наматывая косичку на палец, с нескрываемым трепетом разглядывает её лицо. — Ты так похожа на свою бабушку. Я познакомлю тебя с ней обязательно.

— У меня уже есть бабушка. Я не могу ей сказать, что она больше не бабушка. Она обидится.

Султанов снова хохочет.

— Нет, теперь у тебя две бабушки. Мамина и папина.

— Ой, я что-то напутала. Точно. Мы в садике про это стихи учили. Просто мама же одна, вот я и подумала, куда мы нашу-то бабушку денем.

— Она забавная, — поворачивается ко мне Султанов и смотрит снизу вверх.

А у меня от этой картины сейчас инфаркт случится, я переполнена восторгом, нежностью и очередной накатившей порцией умиления. Голова кружится. Приваливаюсь к стене. Слишком много эмоций.

— Ты в порядке? — Встаёт с корточек Султанов и трогает меня за плечо, тут же мрачнеет. Переживает за меня.

А Алёнка начинает прыгать по ковру, как будто играет в классики. С клеточки на клеточку, потом идёт на носочках по полосочкам и снова перескакивает квадратики.

Я более-менее прихожу в себя, когда из лифта вываливаются Валентина с мужем.

— А чего вы в номер не заходите? — по-простецки интересуется Валентин, открывая дверь.

Подруга же смотрит на нас с нескрываемым интересом. И тут Алёна выдаёт:

— Теть Валь, представляешь, а дядя Марат — мой папа! — И снова отвлекается на свои ковроклассики.

Хорошо, что тут нет никаких других наших сослуживцев. Иначе я бы точно грохнулась в обморок. Мне даже перед Валей неловко, хотя она это знала. Лицо покрывается пятнами. Мы с Султановым переглядываемся, а Валя, кивнув, вместе с семьёй исчезает в номере.

— Дорогая, пойдём раскладывать вещи, а то не успеем на обед. Ты наверняка проголодалась. Говорят, тут очень вкусно готовят и дают к компоту сладкие булочки.

Но Алёна получила слишком много информации и, продолжая прыгать по коридору, пытается её переварить.

— А почему ты только сейчас мне сказал, что ты мой папа? — вдруг выдает дочурка, подгибая попеременно то правую, то левую ножку.

— В смысле? — мрачнеет Султанов, и мы с ним переглядываемся.

Я начинаю нервно кусать губы.

— Ты мамин директор. Почему сразу не сказал, что мой папа? Ты не хотел быть моим папой?

И снова мы стреляем глазами друг в друга. Вместо умиления в горле пульсирует страх. Я не знаю, как ей объяснить. Понятия не имею, как донести до неё, что папа с мамой так сильно друг друга любили, что ещё сильнее друг друга обидели.

— Я всегда хотел быть твоим папой, — хрипит Султанов, явно тоже не знает, как быть.

Мы в коридоре санатория, мы даже в номер не вошли, а вопросы решаем такие, от которых ладошки мокнут.

— Так почему ты только сегодня сказал? И ты, мама, почему мне не сказала?

Я не могу придумать ничего, что бы могло стать причиной. У меня голова не работает. Она маленькая девочка, а мы взрослые, и мы должны были думать о ней. Я должна была думать.

— Потому что я уезжал в другой город и много болел. Твоя мама, она ни в чём не виновата.

— Не надо. — Отлипаю я от стены. — Виновата. Когда ты родилась, я не сказала папе про тебя.

Сколько можно врать и изворачиваться? Не думаю, что имеет смысл ждать до шестнадцати лет с этой информацией. Ребёнок подрастёт и возненавидит нас обоих. Опять подступают слёзы.

— Это я виноват. Я приревновал твою маму к другому дяде и не женился на ней.

Султанов стоит словно вкопанный. И, запихнув руки в карманы, так же как и я кусает губы. Мы оба боимся реакции маленькой девочки. Мы оба перед ней виноваты.

— Не женился? Бабушка говорила, что какой-то козёл бросил маму на свадьбе. Сбежал к другим тётям. Я слышала. Она говорила это соседке! Так это был ты?!

Ну почему она иногда совсем ребёнок, а порой такая взрослая? Иногда ничего не понимает, а сейчас вот сумела сложить всё в единую цепочку.

Слёзы радости в глазах нашей дочери сменяются на ужас и обиду.

— Бабушка, говорила, что ты должен сгореть в котле у чертей!

Ох уж эта моя мать со своими сплетнями и проклятиями.

Развернувшись, Алёна убегает. Быстро оказавшись у лифтов, она жмет на кнопку. Дверцы открываются. Она залетает внутрь. Мы с Султановым, побросав вещи, спешим за ней. Но в это время, как назло, сразу из двух номеров напротив горничные выкатывают тележки, и мы теряем драгоценное время. Пытаемся их как-то растолкать, но женщины только проклинают нас, вместо того чтобы пропустить. В итоге, добравшись до лифтов, мы жмём на обе кнопки сразу: я правую, Султанов левую. Его кнопка тухнет, а моя хоть и горит, но от этого ничем не легче: лифт никак не приезжает.

Султанов снова и снова давит на свою, она как-то странно работает: то мигает, то горит. В конце концов именно к нему приезжает лифт. Мы быстро вваливаемся в кабинку. Марат истерично тычет на единицу. Но, проехав два этажа, кабинка дёргается и зависает. В довершение всего гаснет свет.