Мой личный шеф

Глава 45

Я прекрасно себя чувствую, сплю по двенадцать часов, читаю книжки, смотрю фильмы.

— Доктор, а можно я вернусь в санаторий? Обещаю лежать и не двигаться! — складываю руки в молитвенном жесте.

— У вас ведь дочь совсем ещё маленькая? — Присев на край моей постели, доктор что-то пишет в карте. — Начнёте бегать по детским площадкам, нервничать. А нам надо сына для вашего мужа выносить.

— Нет у меня мужа, — ворчу себе под нос, с неодобрением глядя на врача, но он на мои слова внимания не обращает и, улыбнувшись, желает скорейшего выздоровления.

Взял в заложники и радуется. Вот чем я болею? Ничем! А Султанов так раскормил полезностями, что отсюда меня придётся просто выкатывать. Проявил инициативу, принёс мне хорошую мягкую подушку и чистое постельное бельё приятного бирюзового цвета. Алёнкины рисунки. А ещё на тумбочке у меня цветы: большой букет нежно-белых роз и ещё один — охапка хризантем такого же оттенка.

Потянувшись, смотрю в окно, наблюдаю за качающимися макушками осин и берёз. Вскоре за дверью становится шумно, и я, разулыбавшись, жду, кто сейчас войдёт. Сердце подсказывает, что это Алёнка и Марат спешат ко мне в палату.

— Мамочка! — кидается ко мне дочка, и мы с ней крепко-крепко обнимаемся. — Ты как?

— Я очень даже хорошо. У меня ничего не болит. Я просто ем, сплю, читаю, смотрю кино. В общем, совершенно ничего не делаю. У меня даже соседей нет, чтобы поговорить, ведь папа боится, что кто-нибудь на меня чихнет.

— Так почему тебя здесь держат?

— Спроси у своего отца. Это он меня сюда запер, вступив в сговор с доктором. Они оба считают, что я должна лежать, как бревно, и ничего не делать ближайшие девять месяцев.

Но Алёнка уже не слышит. Она, опершись на подоконник, часто-часто подпрыгивает.

— Пап, смотри, какая огромная машина! Это бульдозер или КАМАЗ?

— Это самосвал, доченька! Видишь, идёт стройка, в больнице будет ещё один корпус, — спокойно разъясняет Султанов, будто всю жизнь этим занимался.

До сих пор не могу привыкнуть к тому, что Алёнка так легко его приняла. Словно у неё всегда был отец, просто он выходил из комнаты на какое-то время. От этого моё сердце приятно вибрирует.

Отойдя от окна, Султанов падает рядом со мной на стул и тут же берёт мою руку в свои ладони.

— Ты так и не сняла его, — перебирает пальцами моё помолвочное кольцо, любуется.

— Ну, во-первых, оно застряло. Ни туда и ни сюда. Да и просто некуда его деть. Вот куда я его положу? Если в карман халатика, то могу уронить, когда пойду в туалет. А в тумбу страшно. Вдруг какая-нибудь санитарка будет мыть полы и украдёт его? Посмотри, какое оно симпатичное.

Султанов подносит к губам мои пальцы и, зажмурившись, целует. Я аж млею от подобных нежностей. И вот вроде бы должна продолжать сопротивление — я же не раскисшая мямля в самом деле, но с каждой минутой рядом с ним из памяти всё больше стирается прошлое. И хотелось бы запротестовать, но всё же кажется, я счастлива.

— Ну да, ну да, боишься, что пропадёт, — смеётся Марат и продолжает ласково массировать мою руку.

— Конечно! Ко мне сегодня кто только не приходил, даже председатель профкома. Сел тут рядом. Принёс шоколадку, долго смотрел на моё кольцо и посмеивался.

Марат забавно хмурит бровь. Как же я люблю на него смотреть.

— Кто приносит шоколадку беременной? А если у ребёнка будет аллергия?

— Председатель профкома и принёс, кажется, он сопоставил все факты и догадался, от кого я беременна.

— Что-то много он себе позволяет. Надо его поменять.

— Ты же не собираешься увольнять людей за то, что они стали свидетелями наших разборок?

Султанов пожимает плечами. Затем, зевнув, подпирает рукой щёку. Просит Алёну перестать прыгать и заняться чем-нибудь полезным. Он выглядит уставшим и взлохмаченным. А ещё у него мятые брюки и пятно на рубашке. Такого раньше за ним не наблюдалось. Хочется его обнять.

— Ты не заболел? — проявляю неожиданную заботу.

И вроде бы по закону жанра, учитывая всё моё предыдущее дерзкое поведение, я должна сама себя ругать за это… Но почему-то не получается.

— Нет. — Поворачивается ко мне, мы с ним жарко переглядываемся. — Я сегодня ещё даже не ел ни разу, Виолетта. Как ты с ней справляешься?

Ах вот оно что. Меня разбирает смех. Моя непоседа дочь свела с ума директора. Это она может.

— Она очень активная! Есть такое. Никак не может пять минут посидеть на месте. И я переживаю, что с ней что-то случится. Вдруг она навредит себе? Поэтому постоянно держу в поле зрения, но… времени совесм не остаётся. Мне кажется, я даже зубы не почистил, потому что она убежала из номера. Пришлось рвануть за ней. Но не жалуюсь, нет! Просто это с непривычки.

— Она замечательная активная маленькая хулиганка, — смеюсь. Я уже скучаю по этому бешеному ритму жизни рядом с ребёнком.

— А ещё очень трудно всё время уговаривать. Одеться, почистить зубы, помыть попу. Есть, в конце концов! А еда, Виолетта, еда! — Он хлопает себя по лбу, изображая, что только что умер. — Как она ест?! Она выбирает то, что ей нравится, по какой-то понятной ей одной схеме. И ни за что не будет котлету, если она полежала рядом с пюре и слегка в нём измазалась. Меня это просто бесит, — разводит он руками, вызывая у меня смех. — Я всегда ел, что дадут. А Алёнка, она… Вначале я думал, что ты её распустила, потом понял, что всё не так однозначно. Чего я только не делал. Я и ругал её, и сюсюкал, и шантажировал, и угрожал, и пытался действовать подкупом, но результат одинаковый. Ты сказала писать прописи. — Хихкаю, он снова изображает трагическую погибель. — Когда мы садимся писать буквы, это адище! Она то плачет, то смеётся, то балуется, то спит на тетради, но ни разу не делала то, что нужно. Это какое надо иметь терпение?! Я почти что плакал, когда вчера мне удалось написать с ней целую строчку буквы А.

Как же это забавно! Вот что значит побыть в шкуре мамы.

— Ты передумал с нами жить?

— Нет, я просто стараюсь привыкнуть и восхищаюсь тобой. Как ты успеваешь быть такой красивой, руководить хором и при этом присматривать за ней? За этим маленьким дьяволенком?

— Папа, мама! Я нашла паука и хочу сочник! — кричит дочка из туалета, в который успела сбежать.

— Какой ещё сочник, Алён?

— Тот, что продается у нас возле дома.

— Алёнка, радость моя, мы уехали далеко от дома, это технически невозможно, — закатывает он глаза. — Надо было кушать в столовой.

— Там одни бяки. А сочник это вкусно.

Мы с Султановым переглядываемся, и, улыбнувшись, я с глубочайшим сочувствием раскрываю для него объятия. Тяжело вздохнув, мой личный шеф поднимается со стула. И мы с ним прижимаемся друг к другу.

— Папа, я хочу кушать!

— Доченька не мучай отца, ешь, что дают, — не отрываясь от него.

— Не могу. — Выглядывает она из туалета. — Питание здесь хромает на обе ноги.

— Чего?! — произносим практически одновременно.

Он присаживается на край кровати. Смех душит уже нас обоих.

— Это мне бабушка сказала.

— А что ещё тебе сказала бабушка?

— Что вы с папой чукчи и стоите друг друга!

Мы с Маратом смотрим друг на друга, закатываясь самым искренним, жизнерадостным смехом просто до упада, можно сказать, до слёз.