Моя жизнь на тарелке

15

Визит в Сомерсет остался позади; в ближайшем будущем замаячил романтический уик-энд с Робертом, а я неожиданно осознаю, что предстоящая поездка в Париж радует меня все меньше и меньше. Я не готова к ней. Воображение обманывало меня картинками в стиле Тулуз-Лотрека: зажав в зубах алую розу, я отплясываю канкан; Роберт любуется, поблескивая напомаженными волосами…

Pardonnez moi,[14] в мечтах фигурировала новая Клара — ухоженная, шикарная, холеная и худая, как ни горько в этом признаваться.

Если, боже упаси, в ближайшие шесть дней не стрясется чего-нибудь из ряда вон, Париж получит возможность увидеть Клару как она есть: с двумя подбородками, целлюлитным задом и прочими прелестями. Кстати, о прелестях. Прикрыть-то их и нечем; разве что трикотажем, прошедшим проверку на сельской публике. Тем самым, который неизменно придает мне сходство с представительницей секс-меньшинств. Интересно, как можно в такой одежде шептать на ухо спутнику: «Кофе, дорогой? Чай? Или меня?»

Ясно, что без налета на магазины не обойтись. Ясно, что не обойтись и без недельной диеты. Все бы ничего, если бы не одна проблема величиной с изрядный объем моей талии: диеты я не признаю. Категорически. Жизнь и без того коротка — вот мой принцип. На нем и стою. Исходя из него и отвергаю любое ограничение в еде (а также аэробику, хула-хуп и нетрадиционный секс).

В списке наиболее презираемых мною личностей одними из первых значатся женщины, которые сначала пожирают сливочное печенье глазами, затем отгрызают крошку, после чего скулят: «О-о, что эти калории сделают с моими бедрами!» Меня тошнит от психопаток с плоскими животами, для которых чайная ложка масла в салате хуже отравы, а горка взбитых сливок — все равно что плевок в физиономию.

Диеты! Ха! Думаю, о диетах и впрямь можно забеспокоиться, если напольные весы зашкаливают за сто пятьдесят, если тротуар раскалывается у тебя под ногами, а прохожие, открыв рот, смотрят тебе вслед. Но если уши твои еще не горят от возмущенных воплей несчастных, провалившихся под землю сквозь трещины, которые ты оставляешь на своем пути, то какого черта жевать траву, изображая из себя больного гигантизмом кролика?

Хотя… некоторым, возможно, и не повредит. Мне, к примеру. Никаких трагедий. Сбросить несколько килограмм? Без проблем. До тротуародробильщика мне, конечно, далеко, но Париж стоит любых усилий. В роскошном номере для молодоженов, на ложе под шелковым пологом полтора подбородка будут смотреться куда достойнее.

Для такого случая не мешает и белье купить не хлопчато-эластичное и уж, разумеется, не утягивающие трусы. Я и забыла, как они выглядят, эти кружевные прозрачные лоскутки или трусики из треугольничков. Во-первых, по причине (каюсь) несомненного удобства объемистых трусов. Вторая причина носит скорее философский характер: я твердо убеждена, что красотки в лифчиках-«анжеликах», чулках на резинках и двух тесемках вместо нормальных трусов водятся исключительно в глухомани, где еще считаются образцом сексуальности.

«Сюрпри-из!» — мурлычет прелестная жена, распахивая пурпурный пеньюар, под которым обнаруживается весь секс-набор: черный поясок с чулками, «анжелика» (сливовая) и кружевной треугольничек между ног. «М-м-м…» — отвечает Барри (или Как-Его-Там). «Хи-хи-хи, — заливается жена. — Пойдем в постельку, котик?» Барри отвечает: «М-м-м…» Следующий кадр: усталый, но довольный, котик стирает с себя следы любовных утех бумажным платком или завалившейся под тумбочку салфеткой.

Не вдохновляет. Уж лучше панталоны на резинках, чем роль в подобном шоу.

С другой стороны — почему бы и не расслабиться? И я уже шурую в груде журналов, выискивая достойные модели. Позже позвоню Эви, пусть даст рецепт своей капустной диеты. Ну и наконец — последний штрих, — запишусь к косметологу, о котором мне Кейт все уши прожужжала. Ах да, не забыть бы воск для ног.

Почему только для ног, спрашивается? Куплю уж и для — как там в рекламе? — «области бикини».

Сексуальное белье, воск для бикини, постель… Голова кругом, а на душе тревожно. Да нет, не, может быть. Восемь лет женаты, откуда тревоге взяться? Двое детей. И секс для нас не новость. Мы занимаемся любовью… время от времени. Нечасто. В последний раз… О господи. И все равно тревожиться не о чем. Мне? Ха! С какой стати?

Эмбер наконец-то объявилась и этим утром заглянет ко мне — выпить кофе.

— С моим крестником-уродом, не возражаешь, Клара? Я обещала присмотреть за ним, но это же настоящее чучело! Ребенка безобразнее свет не видывал.

— Не преувеличивай, не настолько уж он страшен, — отвечаю я лицемерно. Эмбер совершенно права. — И прекрати ныть. Бедный ребенок, послал же Господь такую крестную.

— О, мне и так тошно, — воет Эмбер. — Честное слово, я его люблю. Но мне страшно на него смотреть.

— Ладно, приводи. Он в мешке?

— В мешке?

— Из упаковочной бумаги. С прорезями для глаз. Короче, в том самом, который ты натягиваешь на него, стоит родной матери скрыться за дверью.

— Клара! Не будь вульгарной, — говорит Эмбер и сюсюкает в сторону: — Скажи, Сэмми, ты ведь в хорошенькой шапке с помпончиком, правда?

— Га-га, — подтверждает Сэмми. Для двухлетнего ребенка у него поразительно густой бас. — Шапке.

Эмбер вздыхает:

— Можно, мы прямо сейчас придем? Представления не имею, что с ним делать. Пошла бы в парк, но боюсь: вдруг кто-нибудь решит, что это мой ребенок?

Я полна сочувствия.

— Ну конечно, приходите.

— Десять минут — и мы у тебя.

Одно из двух: либо у вас есть дети, и тогда предыдущий диалог вам вполне понятен, либо у вас их нет. В этом случае мне лучше объяснить, что к чему.

Принято считать, что если ты любишь собственных детей, то любишь и чужих или хотя бы терпишь их без видимых усилий. Чушь. Многие из таких любящих и терпеливых просто-напросто поднаторели в актерском мастерстве. Ладно, согласна — поднаторели в фальши.

Я не выношу некоторых мальчишек, с которыми дружит Чарли, и что? «Уильям у вас — сущий ангел, а не ребенок! Приводите его к нам почаще». При виде сморщенных, багрово-синих и лысых младенцев я с легкостью пою такие дифирамбы, что по праву заслужила почетное звание доктора лживости. Как-то раз, помню, мы с Робертом отправились в Паддингтон на смотрины первенца наших близких друзей. Ребенок был не просто уродлив, а фантастически безобразен. В жизни не видела более чудовищного сочетания младенческой худобы, когда ребра сквозь кожу просвечивают, и неправдоподобно взрослых черт. На плоском лице с безгубым ртом темнели огромные марсианские глаза; круглый череп покрывало нечто вроде прореженного мха рыжего цвета.

Несмотря на солидный опыт лицемерия, мы с Робертом едва не дали маху, но в последнее мгновение все же умудрились собраться с силами для надлежащих «агу-агу». Если не ошибаюсь, я даже попросила «подержать это чудо». Словом, процедура знакомства прошла на высшем уровне, но из детской мы ретировались до неприличия поспешно. Понимаю, что некрасиво, но такое все же случается, и довольно часто. Вокруг полным-полно отвратительных детей, если не уродливых внешне, то с гнусным характером. И многие из этих маленьких монстров принадлежат, как ни прискорбно, самым близким друзьям.

Сэмми, подопечный Эмбер, увы, не отличается ни красотой, ни милым нравом. Первое, что бросается в глаза, — толщина ребенка, виной чему, правда, не он сам, а его мать. Согласитесь, здоровый аппетит младенца — не причина с трех месяцев запихивать в него кремы, муссы и жирные сливки вместо молочных смесей. Беда с этими матерями-энтузиастками: тешат родительскую гордость, а страдают дети. Сэмми не исключение. Двух лет от роду, а ест исключительно взрослую пищу. Нет, он не требует с порога бутылку огненной воды или барашка на вертеле, но… Терпение. Позже сами поймете, о чем речь.

И десяти минут не прошло, как Эмбер с крестником возникает на нашем крыльце. Шапка с помпончиком действительно венчает круглую голову Сэмми, не выполняя, впрочем, своей основной задачи, на которую явно рассчитывала Эмбер. Проще говоря, шапка не скрывает его жутковатой физиономии.

— Шапка! — хвастливо рычит Сэмми, тычет пальцем в небо и издает звук, который в приличном обществе принято не замечать (а издавать тем более).

— Очень симпатичная шапочка, — любезно отвечаю я. — Здравствуй, Сэмми. Заходи. Давай-ка снимем пальто.

Сэмми переваливается через порог и ковыляет к стене.

— Пи-пи, — заявляет он, тыча себе между ног. — Сэмми пи-пи.

Напрягая мышцы, я стягиваю с Сэмми пальтишко. Его мать упорно отказывается признавать тот очевидный факт, что сын по размерам тянет на шести-семилетнего ребенка. Страдает опять-таки мальчик, вечно упакованный в одежки, точно колбасный фарш в свиные кишки.

— Зачем этому ребенку подгузники, если он соображает, что делает? — жалобно спрашивает Эмбер.

— Откуда мне знать. Может, его мать хотела облегчить тебе жизнь. Может, Сэмми недавно начал привыкать к горшку.

— Чем это она мне облегчила жизнь? Теперь я должна менять подгузник!

— Гузник, — соглашается Сэмми и вполне профессионально крутит попой в диско-ритме. Похоже, мальчик — завсегдатай воскресных танц-клубов. — Сэмми пи-пи много.

— Спаси и сохрани, — в ужасе шепчет Эмбер. — Клара, ты слышишь? Господи, ну почему он не предупредил заранее.

— Потому что ему два года. Эмбер, хватит ныть и говорить гадости. Давай сюда сумку, я сама сменю подгузник. Пойдем, Сэмми.

Беру малыша за ручку, веду в детскую, проделываю необходимую процедуру. Что может быть хуже смены подгузников чужому ребенку, особенно если «пи-пи» в подгузнике «много», по меткому определению Сэмми? Тем не менее я мужественно меняю памперс и обрабатываю нужные места салфетками с алоэ, изведя полпачки, не меньше.

Сияющий Сэмми протягивает мне пухлую ладошку (трогательно до слез) и чинно ведет меня вниз.

— Кушать хочешь? — спрашиваю. — Можно пообедать пораньше.

— Цаю, — гудит он сочным басом. Это дитя стало бы гордостью любого уэльского хора. — Цаю хоцу.

Случись такое впервые, я бы списала идиотское требование на юный возраст и предложила тарелку спагетти. Черта с два. «Цаю» у Сэмми означает именно чашку чаю. Какое мне, казалось бы, дело до пристрастия чужого ребенка к чаю или кофе? Но все равно действует на нервы. Что за мать накачивает свое двухлетнее дитя чаем?

Попытка не пытка. Проделываю свой обычный фокус:

— Может, лучше яблочного сока, Сэмми? Или молочка? А «Вимто» не хочешь?

Ответ Сэмми также не отличается от обычного:

— Цаю хоцу.

Эмбер, успевшая сварить кофе и отыскать в холодильнике черничный рулет, исполняет триумфальную пляску:

— У тебя получилось, получилось! Клара, ты ангел! Ну тебе-то легче, свои все-таки есть. А мне все эти грязные подгузники… Еще раз сменишь, если он опять?..

— Хотелось бы по очереди, Эмбер. Своих подтирать еще куда ни шло, а чужих так же противно, как и тебе, если честно.

— Цаю хоцу, — настаивает Сэмми.

Он устроился посреди кухни на полу и занялся расшнуровкой ботинок.

— Слушаюсь, сэр. — Вздыхаю, ставлю чайник на огонь и иду в кладовку за игрушками. — Посмотри-ка, что тут есть. — Я сваливаю деревянные кубики, кивающую собачку и стопку книжек-раскрасок на пол. Сэмми уже избавился от ботинок и перешел к носкам. — Ты поиграй, а мы с тетей Эмбер поговорим, ладно? Печенье хочешь?

— Цаю хоцу! — возмущается Сэмми. — Цаю!

— Подождешь, — цежу я сквозь зубы. — Не велика птица.

— О-о-о беда, — хнычет Сэмми.

Нянька у него преклонных лет, что сказывается на словарном запасе ребенка.

— Подожди минуточку.

Совершив маневр вокруг стола, я устраиваюсь напротив Эмбер; та во все глаза смотрит на Сэмми.

— Ни-ког-да! — торжественно клянется она. — Никогда не заведу детей. Только представь — появится на свет второй Сэм. Мой собственный! Плоть от плоти моей. Его ж любить придется. Да у меня разрыв сердца будет.

— Своего ребенка ты будешь любить каким угодно. Даже не заметишь, что он урод.

— Вот еще. Глаза-то у меня и после родов на месте останутся.

Дискуссию эту мы с Эмбер ведем регулярно. Эмбер утверждает, что фотогеничное дитя было бы ей дороже и ближе уродливого. Я уверяю ее в обратном — исключительно из упрямства, поскольку и сама не убеждена в том, что говорю. Своих мальчишек я изучала с немыслимой дотошностью и нашла, что они совершенны от макушек до мизинчиков на ножках. С другой стороны, они ведь мои.

— Ты сама отлично понимаешь, Клара, — бубнит Эмбер, запихивая в рот четвертый кусок рулета, — что свихнулась бы, если бы родила урода.

— Да я бы и не заметила. Разве что ты мне сказала. Сказала бы, Эмбер?

Эмбер задумчиво перемалывает рулет.

— Мы тебе обещали, что скажем, помнишь? Еще до рождения Чарли. Но ты после родов совсем спятила на почве материнства, — правда, он у тебя был просто прелесть.

— Он и сейчас прелесть.

— Само собой. Нет, Клара, я бы ничего не сказала, но если бы ты сама заметила — возражать тоже не стала бы.

Чайник закипел. Я завариваю чай, наливаю в детскую кружку с двумя ручками и Кроликом Питером на боку. Мелочь, а приятно, и не так тяжело на душе от того, что пичкаю двухлетнего малыша танином.

— Сахал, — требует Сэмми. — Два.

— От сахара зубы портятся. Две ложки не дам.

— Молоко, — требует Сэмми. — Сахал. Два. — Он сверлит меня немигающим взглядом, как пес, готовый укусить.

— Боже. В прошлый раз одну ложку просил. Что делать, Эмбер? Положить две?

— Да, — говорит Эмбер. — А то закатит истерику — мало не покажется.

— Спаибо, — благодарит Сэмми, как только я ставлю чашку на низенький столик рядом с ним.

— Приятного аппетита, Сэмми. — Воспитанный мальчик, хоть и смахивает на бульдога.

— Ножки Сэмми кака, — гудит ребенок.

Я подпрыгиваю, будто током ударило.

— Ничего подобного! Не придумывай, Сэмми.

— Ножки кака, — повторяет Сэмми. — Мама говолит — фу!

— Эмбер, скажи ты наконец его матери пару ласковых. Совсем она очумела, что ли? Разве ребенку такое говорят?! Да я ножки у своих мальчишек целую!

— Думаю, она всего лишь констатировала факт, Клара.

— Чушь собачья. У младенцев ноги не воняют.

— Тоже мне доктор Спок нашелся, — фыркает Эмбер. — Ничего не знаю про ноги у младенцев и знать не хочу.

— Нашла чем хвастать. — Невероятно, но я вдруг преисполняюсь жалостью к толстому, уродливому ребенку с вонючими ногами. — Ну-ка, малыш, иди к тете Кларе на ручки. Хочешь, сказку почитаю?

— Га-га, — с готовностью кивает Сэмми. — Лублу цай.

— Ну и хорошо.

— Лублу, — повторяет Сэмми и звучно отрыгивает, словно печать ставит.

Три минуты декламации… и я уже готова признать правоту мамаши Сэмми.

— Ох, Клара, мы испортили тебе настроение.

— Да нет… Скорее стыд мучает. Ребенок ведь не виноват, а у меня к нему даже толики христианских чувств нет.

— Сэмми пук-пук, — объявляет ребенок с моих коленей.

— Ну вот пожалуйста, теперь он еще и пукает на меня.

— Слушай, может, он заснет? — спрашивает Эмбер. — Детям положено спать днем, правда?

— Вид у него не сонный. Да и заняться человеку есть чем, сама видишь. Не ноги обследовать, так ветры пускать.

— Ничего не поделаешь, придется тащиться с ним в парк, — вздыхает Эмбер. — А мы с тобой даже не поговорили по-человечески. Пойдем в парк вместе, а?

— М-м… Моя любовь к природе тебе известна. Ладно. Пошли.

— Сэмми пи-пи, — говорит Сэмми, хватаясь за промежность. — Много.