Моя жизнь на тарелке

6

Недосуг мне день-деньской предаваться раздумьям о своем семействе. Заманчиво, конечно, отдать должное очередному маминому финту и поплакаться вволю, однако и на хлеб насущный не грех подзаработать. Не всем же, увы, проценты со вкладов капают. Об этом безрадостном обстоятельстве я вспоминаю всякий раз, когда Эви или Фло возвращаются в родные пенаты после набега на «Гуччи», шатаясь под тяжестью элегантных свертков… О чем я? Ах да, о хлебе насущном. Мое интервью горит, в связи с чем все утро четверга я мечусь по кухне как полоумная, время от времени прикладываясь к чашке с отвратным «Нескафе» (выражение «дурно пахнет изо рта» ассоциируется у меня не столько с дешевым пивом, сколько с растворимым кофе).

Стоп! Как бы у вас не сложилось превратное впечатление о рабском труде современной женщины, совмещающей домашнее хозяйство с интеллектуальной деятельностью. В такие дни все домашнее хозяйство побоку. Кухонный стол скрылся из виду под завалами газетных и журнальных вырезок. Диктофон и упаковка батареек «Дюраселл» затерялись среди мисок с остатками утренних хлопьев. Изжеванная донельзя книжка-раскраска, коробка наполовину растерянного конструктора и небесно-голубенькие трусики — милый знак внимания от Эмбер, прибывший с утренней почтой, — свалены в одну кучу. Люблю я Эмбер. Она не дает мне окончательно закоснеть в скуке и к тому же печется о моем белье. Собственно, она одна (не считая меня) это самое белье и видит во время наших редких совместных вылазок в бассейн. Мне требуется как минимум месяц, чтобы набраться мужества для следующего заплыва, поскольку я убеждена, что в купальнике приобретаю сходство со страусиным яйцом.

Нервное клацанье ножниц, лихорадочный поиск новых батареек… Общая картина ясна, и имя ей — паника перед интервью. Хуже всего, что со всей этой круговертью — днем рождения Роберта, ошеломляющей новостью от мамы — я напрочь забыла об интервью. И не вспомнила бы, если бы не вечерний звонок Араминты, редактора еженедельника «Султан», где я подрабатываю. Вот вам и причина сегодняшней горячки. Ситуация, честно скажу, не такая уж редкая, хотя и не рядовая. Обычно я все-таки выкраиваю больше получаса для того, чтобы раскопать подноготную будущего собеседника.

Вцепившись, как в спасательный круг, одной рукой в чашку с кофе, а другой — в круассан, я любуюсь портретом кандидата в визави и проглядываю вырезки. Так. Танцор. Яркий представитель, если верить Исмин Браун из «Дейли телеграф», новой школы, совершающей революцию на сцене. У меня не было времени уточнить составляющие революционного процесса (помимо откровенно небритой, судя по снимку, груди — интересно, это теперь такая мода в балете?). К сожалению, не спец я в этой области: все мои знания о хореографии почерпнуты из «Балерины Анджелины» — хлипкой книженции, повествующей о даровитой мышке. К юной танцовщице из породы грызунов мой младший сын Джек был чертовски неравнодушен до тех пор, пока не решил, что «всякие танцы — девчачье дело», и не переключился на «Стегозавров».

О, так наш мистер Данфи — ирландец! А вдруг заведет излюбленную национальную волынку про «кельтские корни и неразрывность с родимой культурой»? Но хорош, особенно для любительниц (а тем паче любителей) смугло-стройно-рельефной мужественности. Что ж, поболтаем о том о сем. Пуанты, пачки… да мало ли тем для беседы.

Сейчас у меня есть забота и поважнее. Из клетки хомяка на весь дом чем-то… гм… собственно, самим хомяком и несет. Я отрываюсь от подозрительно синих глаз Сэма Данфи (без контактных линз, конечно, не обошлось, но должна сказать, что в сочетании с черными волосами эффект неотразимый) и безжалостно отправляю мистера Ирландскую Балерину вместе с его точеным лицом в клетку хомяка. Там ему самое место. Наверняка ведь сволочь редкостная: порядочных людей с такой мультяшно-героической внешностью не бывает. После чистки клетки времени у меня остается ровно на то, чтобы пройтись пуховкой по носу (не забыть бы лампочку помощнее купить в ванную) и добавить щекам искусственного румянца. Помаду я оставляю без внимания: голубизна ирландского гения контактными линзами явно не ограничивается. И вообще мне к трем часам нужно за детьми в школу, так что особенно не поболтаете, мистер Данфи.

Думаете, было весело? Не слишком. Я почему-то полагала, что ирландцы — сплошь весельчаки. Но мистер Данфи оказался очень серьезным человеком без намека на чувство юмора, эдаким Джеймсом Джойсом от балета. К несчастью для меня. Конечно, я помню, что журналисту положено проштудировать и выучить наизусть биографию собеседника. И не положено начинать интервью с интеллектуальных вопросов типа «Почему вы не бреете волосы на груди? Сильно чешется потом, да?». Прямо скажем, не самый тонкий подход к делу, но я ведь всего-то и хотела, что лед растопить. А он уставился на меня своими сапфировыми линзами и молчит. Ни тебе улыбки, ни хоть какого-нибудь маловразумительного, но дружелюбного звука!

Меня, понятное дело, потянуло на выпивку. Один коктейль. Второй. Третий. Совершенно вылетело из головы, что выпивка усиливает мою отвратительную манеру подражать акценту собеседника. Есть на свете люди, к которым акцент не липнет, — болтают себе спокойно на чистейшем английском с потомком плантатора из какого-нибудь хлопково-рабовладельческого американского штата, не впадая в образ незаконного ребенка Теннесси Уильямса и Долли Партон.[3] Увы, я из другой породы, так что после второго «Черного бархата» — «гинесс» пополам с шампанским — перешла на ирландские интонации: Андреа Корр чистейшей воды. Вот тут-то Сэм Данфи, хлебавший исключительно минералку, оживился.

— Нарываетесь? — спросил он, наклонившись через стол.

— Нет, наливаюсь, — ответила я и подумала: «Однако наш Мик позеленел».[4]

Подумала, как оказалось, вслух. И тут же захотела провалиться сквозь землю, но было уже поздно.

Вновь очутившись за родным кухонным столом, измученная жаждой и головной болью — не иначе как от стыда, я ткнула пальцем в кнопку диктофона. Покраснела, затем побледнела. Волны преждевременного климакса накатывали с каждой репликой нашей беседы.

Я (смущенно). Ходят слухи, что артисты балета только и делают, что спят друг с другом…

Он (натянуто). Я не артист балета.

Я (с необъяснимой злобной игривостью). Неужели? Странное дело. Чем же мы, в таком случае, занимаемся? Бальными танцами? Народными плясками в стиле Робина Гуда?

Он (сквозь зубы) Современными. Постановкой композиций. Разумеется, я закончил балетную школу. Вам должны были прислать по факсу мою биогра…

Я (не дослушав, мерзко хихикая). И вы что же, танцуете в этих… таких обтягивающих… колготках? И на носочках скачете?

Он (в трансе). На носоч… Хотите сказать, на пуантах? За кого вы меня принимаете? Я ведь мужчина.

Я. А колготки? Колготки носите?

Он. Считайте, я этого не слышал. Итак, сначала балетная школа, затем Дублинская академия танца…

Я. Будет вам! Мне-то можно признаться. Колготки носите?

Он. Боже правый. Может, сделаем небольшой перерыв? Выпейте кофе. Или воды…

Я. Нет, спасибо, не хочется. Итак, танцы. Будем говорить начистоту или как? Читатели желают знать правду.

Он. А я не желаю продолжать в том же духе.

Я (вкрадчиво-нежно). Какое это, должно быть, для вас облегчение… В смысле — столько лет сплошь гонения и остракизм, и вдруг общество принимает вас как должное…

Он (перебивая). Что вы имеете в виду под «остракизмом»?

И тут я разошлась на всю катушку о проблемах, подстерегающих католика, педика и э-э… балерину в одном лице. А он встал и удалился. Кретинская выходка, между прочим: оставить женщину под хмельком и в растрепанных чувствах. А я проорала вдогонку:

— Э-эй! Выдрючиваемся, да?

Ну и взгляд он на меня бросил — на смертном одре вспомню. Вместе с финальной репликой:

— Уроки надо дома готовить, крошка.

Ублюдок, еще футболку натянул на два размера меньше. И вид потасканный, будто только что из постели вылез.

Наверное, лучше сразу позвонить Араминте и все объяснить. Она надеялась дать интервью в дополнение к снимку на обложке; теперь ее планы летят к чертям… Впрочем, наверняка еще можно успеть состряпать другое.

Араминта сочувствием не прониклась. И минуты не прошло, как мое невнятное блеянье заглушило злое шипение. Я уловила слова «непрофессионалка», «недоделанная» и «дерьмо». Снова попыталась объяснить, надавить на жалость, даже мамину помолвку приплела, свою забывчивость и хомяка, встрявшего в мой рабочий график… Впустую. Араминта все шипела и шипела. Обложка готова, и за этим Данфи гоняются все журналы, так что нам крупно повезло заполучить согласие «восходящей суперзвезды», а я нанесла удар в спину, ну и так далее. Так что придется наизнанку вывернуться, но интервью добыть. Араминта продиктовала телефонный номер Данфи и заставила поклясться, что я позвоню ему, извинюсь и заставлю ответить на вопросы.

Что ж, ладно. Но позже, сначала мальчишками надо заняться, а потом мы с Робертом ужинаем у Тамсин.

Тамсин, как и Эмбер, — моя подруга с незапамятных школьных времен. Свести ее с кем-нибудь мало-мальски достойным — вот цель моей жизни, поскольку осточертело слушать ее вечное нытье. У Тамсин же в жизни две главнейшие цели: а) выйти замуж и б) переспать с кем-нибудь. В любом порядке. Она именует себя «классической старой девой — никому не нужным засохшим стручком, от недостатка внимания заплесневевшим в интересных местах». Длинновато, но выразительно. Осушив полбутылки, она обычно закатывает истерику со стенаниями на тему материнства: «Какой ужас, Клара, у меня никогда не будет детей. Даже если что-нибудь с кем-нибудь случайно получится, я же старуха. В тридцать четыре первого ребенка не рожают. А вдруг даун? Что мне тогда делать, Клара?» Дойдя до столь страшной перспективы, она, как правило, заливается слезами.

Стыдно признаться, но Тамсин своими жалобами регулярно льет мне бальзам на душу. Я блаженствую. Ликую. Купаюсь в собственном превосходстве (я ведь предупреждала, что подлости во мне хватает). Сразу вспоминаю о своем богатстве: муж и двое мальчишек. Кстати сказать, о детях я ни разу не пожалела, даже моя подлость имеет пределы… но если начистоту, то временами тоска все же вползает в сердце… Тоска по неделе или даже уик-энде в Париже… Пробежаться бы по бутикам… Мечты, мечты. С тем же успехом можно ублажать себя мечтами когда-нибудь втиснуться в юбку Твигги.[5] Вот почему я старательно ловлю каждое словечко Тамсин: ее бубнеж об одиночестве и мужиках, которые сплошь последние скоты, оказывает на психику крайне положительное действие. Словесный, так сказать, эквивалент дюжины свежих пончиков с джемом и блюдцем (глубоким) ванильного соуса.

Я рассказала Роберту о Данфи — пока мы катили в Белсайз-парк. Одинокие девушки могут себе позволить жилье в оазисах, цветущих средь дымно-каменной пустыни Лондона. И даже если по размерам это жилье ближе к упаковке из-под кухонной мебели, в уюте и свежей атмосфере ему все равно не откажешь. А чему удивляться? При недурственном (в разумных пределах) жалованье и расходах только на себя плата за жилье не висит над тобой дамокловым мечом. Это нам, замужним женщинам, приходится крутиться — мозги сломаешь, пока в семейный бюджет впишешься. Потому-то молодые семьи и кучкуются в малопрестижных, но недорогих лондонских районах. В Ист-Энде, к примеру, как мы. Наше семейство в ист-эндском винегрете из первосортного ворья, колоритных бомжей и публики вроде нас как раз на своем месте, и мне это блюдо по душе. Но по правде говоря, к Белсайз-парку душа тоже тянется. Столько зелени, широкие улицы и кафе на каждом шагу. Нам, если захочется перекусить в кафе, нужно пилить аж в «Теско» и выложить без пяти пенсов три фунта за ленч. Тамсин же достаточно выйти из дому, толкнуть соседнюю дверь — и готово: «К вашим услугам холодные и горячие закуски с натуральным беконом и кофе на любой вкус».

— Араминта в чем-то права, — роняет Роберт, маневрируя на нашем допотопном «вольво» с ледяной невозмутимостью летчика-аса. В жизни не встречала более хладнокровного водителя. — Накачаться во время интервью и хамить знаменитости — это в самом деле непрофессионально.

— А кто спорит, Роберт? Думаешь, решила взять сегодняшний способ на вооружение? Я же не нарочно. Как-то само вышло. Времени подготовиться не было… Теперь вот расплачивайся. Господи, ну и перспектива! И когда мне, спрашивается, за ним гоняться? Дорогой…

Дорогим Роберт становится в исключительных случаях — только если мне позарез что-то нужно. Роберт — далеко не дурак, нюансы улавливает, так что на редкое обращение реагирует должным образом: играет желваками, вздергивает бровь, изображает покорность, мировую скорбь и вековую усталость одновременно. Должно быть, с такой миной учитель Закона Божьего в энный раз разъясняет суть обрезания стайке жеманно хихикающих девчонок.

— Ну?

— А этот кусочек кожи… откуда его, собственно, отрезают? Прости, я хотела сказать, а не нанять ли нам няню? Сразу станет легче. За небольшие деньги сколько удовольствия, ты только представь. Я наконец смогу работать как нормальный человек. Порядок в доме наведу. Готовить буду, правда. На выходные можно будет смотаться куда-нибудь…

Роберт радостно хватает тренькнувший мобильник и погружается в деловой разговор; я же погружаюсь в грезы о двухдневной идиллии в каком-нибудь романтическом месте — Барселона сойдет, — целых сорок восемь часов вдвоем, без детей. Первым делом пробегусь по магазинам, потом неспешный обед в очаровательном ресторанчике… Жгучее солнце и запотевшие бокалы с легким южным вином. А потом… что потом? Кровать, разумеется. О-о-о… Заберемся в постель… займемся любовью… (Абсолютно дебильное выражение, между прочим.) Сплетемся в объятиях, и он будет читать мне стихи.

Воздушный замок валится прямиком мне на голову вместе с населяющими его химерами, а я гадаю, какому из раздирающих меня желаний отдать предпочтение? Хохот, конечно, реакция более жизнеутверждающая. А в данном случае и более оправданная. Роберт и стихи. Очень смешно. Только почему-то жутко хочется заплакать. Кого я обманываю? Не будет никакой кровати. То есть кровать-то, наверное, все же будет, а вот поваляться всласть, да еще в объятиях друг друга — это уже из области фантастики. Если я и позволю себе такую роскошь, Роберта рядом не окажется. Он ненавидит торчать в номере и «впустую растрачивать время». Допустим даже, мне удастся удержать его лишних полчаса, прельстив завтраком… заодно и лекцию прослушаю на древнюю, но не потерявшую актуальности тему «О крошках в постели». Любовь? В смысле — секс? Такое возможно. Привычно-халтурное брачное действо, по страсти близкое к чистке зубов, а по регулярности — к менструациям.

С нумерацией страниц в очередном номере журнала явно что-то не клеится. Роберт буквально слился с мобильником. Отлично. Есть время на сеанс самовнушения.

Возьми себя в руки, Клара. Такие мысли до добра не доведут. Каждому известно… всему миру известно… любому человеку на этом свете известно, что секс теряет всякую сексуальность после шести месяцев общения. Максимум после двенадцати, если очень повезет. Ну и что с того? Секс, в конце концов, это всего лишь… секс. Тренировка определенных органов, не более. Правда, моим собственным определенным органам недолго и атрофироваться. Двойной бутерброд в нашем супружеском меню не значится уже… Боюсь соврать. Давно. Роберт жмет кнопку отбоя.

— Что за выдумки, Клара! — рычит он без паузы. — Не желаю жить с чужим человеком. Няню придется взять в дом. Представь — я прихожу с работы, а она валяется на диване. Ужинать тоже втроем прикажешь? А если ей еще поболтать захочется? Нет, Клара, я этого не вынесу.

Ну а я так запросто. Без проблем вынесла бы пару лишних часов сна. Лишний свободный вечер тоже. Вынесла бы — легко! — хотя бы день без долбаного пылесоса. И еще много чего хорошего вынесла бы. Но я молчу. Как рыба. Устала. Сэм Данфи весь день испортил, чтоб ему провалиться вместе с фальшивыми глазами и похабной майкой.

Но пока Роберт подруливает к стоянке у дома Тамсин, я внезапно спрашиваю:

— А не смотаться ли нам куда-нибудь, дорогой? Вдвоем. Ты да я. На выходные, а? Недельки через две-три, когда ребят пристрою.

Таким тоном дети у витрины кондитерской канючат. Однако Роберт, как ни странно, соглашается не раздумывая:

— Отличная мысль. Мне нравится. И в Париже давно не был…

Я взмываю под небеса и парю. Да мы же из одного теста… Два сапога… Муж и жена — одна сатана, ну и т. д.

Я тянусь к Роберту, но он перехватывает инициативу и целует меня первым. Признаюсь, это было замечательно.