Моя жизнь на тарелке

5

Одевается моя семейка что надо. Элегантные балахоны от «Прада», обувь от Джимми Шу, костюмы от Освальда Боутенга, аксессуары от… словом, вы поняли. Волосы сияют глянцем. Все идеально: ни продранных колготок, ни облупленного ногтя, ни ошметка шпината между зубами. Срочные услуги косметолога никому не требуются; к работе стоматолога не придерешься. Вот уж кто действительно выглядит на миллион, так это мои родственники. Все до единого, кроме меня. В их тесном кругу я чувствую себя жизнерадостной деревенской дурочкой в грязной юбке, из-под которой выглядывают байковые панталоны.

Понятия не имею, как это вышло, но догадываюсь, что отчасти дело в бюсте. Обладательницы солидного бюста знают, что эта выдающаяся часть так и норовит выставиться: плывет наподобие подноса впереди всего остального и услужливо ловит все, что пролетает мимо рта: хлебные крошки, кусочки мяса, капли кетчупа и майонеза… если очень повезет, то и голову креветки. Среди женского населения семьи я самая грудастая, остальным повезло больше. Ни у мамы, ни у сестриц нет никаких шансов обнаружить в декольте лупоглазую голову креветки.

Ладони сами собой нервно приглаживают платье. Перед выходом я, как обычно, испачкалась зубной пастой, и на боку все еще темнеет влажное пятно.

Похоже, все в сборе. Изысканно-воздушная Фло шелестит шифоновой пеной. Эви — лакомый кусочек, так и просится в рот вместе с полупрозрачным платьицем, не скрывающим дороговизну лифчика. Королева-мать Кейт в простеньком пронзительно-синем костюме («Прада» — синоним элегантности, дорогая!) уже отчитывает официанта. Что ее на сей раз не устраивает, интересно? Освещение? Форма кресел? Расцветка ковра? Я делаю глубокий вдох. Выдох. Ещё раз…

— Клара! — Мужская рука скользит по моей талии; впрочем, хозяину этой руки панибратство дозволено. — Привет, — орет мне в ухо Том. Мой сводный брат гордо зовется «модельным фотографом», хотя лично я не видела ни одного его более-менее приличного снимка. — Шикарно выглядишь, — с братской снисходительностью объявляет он. — Познакомься. Это Тарка.[2]

В полушаге от него высится жердеобразная, до абсурда изможденная девица. Очередная модель, вне всяких сомнений; американка, судя по дурацкому имени.

— Добрый у-ечер, Тарка, — гнусавлю я. — Беу-умно рада знакомству-у.

Девица бессмысленно хлопает ресницами, затем переводит взгляд на Тома:

— Ты не говорил, что Клара из Ирландии.

Том подмигивает мне, но умудряется сохранить серьезный тон:

— Видишь ли, киска, вообще-то Клара у нас — японка…

— Bay! — Каланча вне себя от восторга. — Это… потрясно типа! Знаю, знаю. Работала в Токио. А по-английски вы… ничего!

Я изображаю поклон на манер уроженки Страны восходящего солнца. Гейша из меня, прямо скажем… Скорее уж за борца сумо сойду. Хотя этой кретинке разница вряд ли доступна.

— Еще одна непроходимая дурища? Где ты их откапываешь?

Японка! Курам на смех. Легче вождя африканского племени спутать с белобрысым Бенни из «Аббы».

Том неопределенно дергает плечом:

— А черт их знает. Из головы вылетело, откуда эта взялась. Готовит паршиво… (Том помешан на хорошей еде, но парадокс в том, что все его пассии, похоже, обходятся без еды как таковой, в том числе и паршивой.) Зато… э-э… кое-что другое умеет.

Хлопнув друг друга по плечу, мы хихикаем как заговорщики. Милягой я бы Тома не назвала, но с ним всегда весело.

Кейт многозначительно звякает ножом о бокал.

— Если позволите, я хотела бы сказать несколько слов… — тоном профессионального диктора начинает она, — соответствующих сегодняшнему торжеству. — После чего награждает Роберта самой ослепительной улыбкой из своего арсенала. Мимо. Обожаемый зять увлеченно треплется с Фло. — Флоренс! Оставь Роберта в покое. Тебе нечего ему сказать, а бедный мальчик, как всегда, заложник своего хорошего воспитания.

Давно привыкшая к нежным выпадам нашей родительницы, Фло лишь молча закатывает глаза. Роберт подбадривает ее улыбкой. Кейт прокашливается и устремляет взор к воображаемому горизонту.

— Сегодня мы собрались, — торжественно заявляет она, — все вместе. И это великолепно! Это прекрасно. Еще прекраснее то, что мы любим друг друга. Пусть ваши отцы — большинство из них — невыразимо жалкие субъекты с кошмарными душевными проблемами…

— Не говоря уж о физических, — фыркает Фло, намекая на историю с супругом № 3 по имени Морис.

Кейт наотрез отказалась разделить с ним супружеское ложе на том основании, что она не рассмотрела жениха до свадьбы. (Красота, как известно, требует жертв. Наша мама близорука, а носить очки тщеславие не позволяет.) «Невозможный субъект» дошел до ручки и в конце концов оказался в постели сердобольной врачихи. С тех пор Кейт настаивает на том, что врачиха слепа как крот. «Ах, бедняжка! — трагическим шепотом извещает она гостей на каждой вечеринке. — Дома-то, конечно, все нормально. Но как она рискует выходить без палки на улицу?»

— Итак, повторюсь, — продолжает Кейт, — все мы собрались вместе, все мы любим друг друга. И поддерживаем друг друга. — По правилам ораторского искусства Кейт затягивает паузу. — Поддержку семьи невозможно переоценить. В связи с чем убедительно прошу вас держать все мучное, жирное и сладкое на недоступном для Клары расстоянии, поскольку ей грозит нешуточная опасность превратиться в… гм… скажем, в двуногий пудинг. — Кейт напускает на себя тоску. — А точнее, в настоящего бегемота, что было бы, согласитесь, катастрофой для такой приятной девушки. — Полный материнской любви взор Кейт обращается на недостойную дщерь. — Ты же красавица, дорогая. Ради всего святого, не позволяй себе распуститься до безобразия. Ради всех нас, наконец!

Омерзительная сцена, по-вашему? По-моему, тоже. Но я давным-давно привыкла к маминым выходкам, поэтому если и скриплю зубами, то самую малость.

— Да ну тебя. — И я хватаю ломоть хлеба с подноса скользящего мимо официанта.

Роберт весело подмигивает мне через стол. Братец тоже спешит на выручку:

— Клево выглядишь, Клара!

— Ага, — очень кстати поддакивает его жердь. — Чем больше, тем лучше.

Мужское мнение Кейт не волнует, мнение посторонних — тем более. Перехватив инициативу, она предлагает поднять бокалы, и мы дружно пьем за то, что Эви до сих пор не стошнило в туалете, а заодно и за виновника торжества.

С прелюдией, слава богу, покончено; гости хватаются за ножи и вилки, высматривают на столе любимые блюда. Но Кейт опять призывает к вниманию. Странное дело… То ли у меня со зрением не все в порядке, то ли у матери и впрямь смущенный вид?

Мы послушно перестаем жевать. Кейт, помолчав, откашливается и снова умолкает, потупившись. Нервничает? Невиданное зрелище. Наша родительница и нервы — понятия несовместимые.

— Давай, Кейт, выкладывай! — гудит Том, от удивления сдвигая брови. — Остынет же все к чертям!

В нормальных обстоятельствах за такой комментарий он получил бы по полной программе, однако обстоятельства — и теперь это уже очевидно — далеки от нормальных. Мама проглатывает эскападу Тома, а все присутствующие теряют дар речи.

— Видите ли… — мямлит Кейт и умолкает.

Тишина за столом — оглохнуть можно. Драматический стоп-кадр длится добрых полторы минуты. На лице Кейт отражается внутренняя борьба.

— Bay! — внезапно вопит Тарка. — Это самое… точно как в этом… «Кто полюбит моих детей». Ну это… когда там мамик… мать, в общем… помереть собралась. Лежит она, значит, типа малюток своих собрала, и это… слезу типа пустила. Ну понятное ж дело — кому они без нее нужны.

Импортная беспардонность успешно вытряхивает Кейт из томного настроя.

— Ну вот что!.. — Наш матриарх сверлит возмутительницу спокойствия взглядом, взятым напрокат у мифологического василиска. Эффект потрясающий — с трудом подобрав трясущиеся губы, модель скукоживается в кресле. — Ну вот что, — для вящей убедительности повторяет Кейт. — Слабоумная особа, к счастью, ошиблась. О господи, — патетически вздыхает мамуля, — не могу поверить! Член нашей семьи… мальчик, к которому я всегда относилась, как к родному сыну, встречается с особой, названной в честь бобовых. Спору нет, моя дочь, — в ее голосе звенит металл, — толста до безобразия… — тут она выбрасывает вперед руку, и половина ресторана сворачивает себе шеи, следя за указующим перстом, — но у нее по крайней мере с мозгами все в порядке. Правда, она использует их не по назначению… — Пауза. Очередной вздох. — Дорогие мои… я… э-э… м-м… словом, у меня появился… Я встретила человека. Удивительного! Единственного в своем роде! И теперь…

— Пожалуйста! — кричу я на весь зал. — Умоляю, Кейт, только не выходи за него!

Увы, поезд ушел. Пламенея счастливым румянцем, Кейт демонстрирует кольцо с изумрудным булыжником.

— Это чудный человек. Чудный, чудный, чудный, — нашептывает она, точно раритетный граммофон. — Чудный! Он ясновидящий.

— Ясновидящий? — округляет розовый ротик Эви. — Как это? Сам Господь, что ли? — Такому прелестному созданию, сами понимаете, мозги вовсе ни к чему.

— Господь — всевидящий, дорогая, — объясняю я. — Кейт хотела сказать — провидец.

— Про-да-вец? — Эви округляет и глаза. — В супермаркете?

— Провидец. — Кейт — само терпение. — Или пророк. Это уникальный человек. У него душа древнего мудреца. Как и у меня, — скромно добавляет она. — Он заглянул в мою душу, и я была избрана!

В подражание незнакомому пока мудрецу я обвожу взглядом стол. Читать в душах мне не дано, однако кое-какие мелочи замечаю. Том, к примеру, втихаря тяпнул второе двойное виски, а Эви налегает на булочки — верный знак, что после закусок, а возможно, и перед десертом слиняет в дамскую комнату и вернется злая, ноголодная. У Фло вроде нервный тик на оба глаза случился — моргает без остановки, уставившись на Кейт с отвисшей челюстью. Я то и дело чиркаю зажигалкой, затягиваюсь и мечтаю, чтобы рот был побольше — сунуть дюжину сигарет сразу. Даже неизменно хладнокровный Роберт уронил голову на руки.

— Какое блаженство, не правда ли? — разливается Кейт. На мой взгляд, вопрос риторический. — Чудный человек! Чудный! Чудный!

Она так и не умолкла до конца вечера, расписывая Роберту свое американское (как выяснилось) чудо по имени Макс.