Моя жизнь на тарелке

2

Я постоянно думаю о Роберте… точнее, о Роберте в туалете, где его загадочность проявляется ярче всего. Дело в том, что свои естественные надобности Роберт отправляет скрытно и незаметно, точно крайне конфузливый кот.

За восемь лет совместной жизни я ни разу не уловила момента, когда он это делает. Разумеется, я вовсе не жалуюсь — боже меня упаси устраивать из этой малоинтересной процедуры совместные шоу по примеру некоторых наших друзей. И ванна мне особого удовольствия не принесет, если Роберту в это время приспичит, да и нырять в облака освежителя воздуха по утрам тоже нисколько не улыбается.

И все же странно. Ведь восемь лет позади. И за все эти годы кошачья скрытность Роберту ни разу не изменила. Хм-м… Кошачья скрытность — это я в точку попала. А вот насчет естественных отправлений… Да случались ли они вообще? А вдруг Роберт — уникум, и мне давно следовало позвонить в Британскую медицинскую ассоциацию, и к нам прислали бы людей в белых халатах, чтобы провести анальные исследования…

Вж-ж-ж-жик. Видели? С трудом в поворот вписалась. Чуть не угробила машину, не говоря уж о себе и детях. Вот к чему приводят задние, в самом что ни на есть буквальном смысле слова, мысли. И ладно, если б по-матерински трогательные задние мысли: о памперсах, к примеру, или о креме для нежных детских попок. Нет, мои задние мысли — по-настоящему задние.

Временами я чувствую себя изолированной и одинокой, раздумывая, что же творится за матово-стеклянной дверью. Я совсем не знаю Роберта, и его туалетная загадочность — лишь один из признаков этого неведения. И раз уж мы подняли столь глобальные вопросы, давайте копнем глубже… Что у меня за жизнь? Опять утро хрен знает на что ушло; опять прыгнула за руль в пижамных штанах и драном свитере Роберта. Опять на косметику плюнула, а мне давно уже не четырнадцать, чтобы в 8.42 утра уповать на природную красоту. Ну вот, школьный двор полон, и все мамаши при полном параде. Опять. Здесь и Кармел — штукатурки многовато, зато лицо матовое-матовое. Здесь и Джейн — до чего ж хороша и непорочна (почти) в щегольском костюме и застенчиво-сексуальных туфельках. Сколько ее знаю, Джейн упорно худеет. В последнее время на нее без содрогания не взглянешь — дохуделась до катастрофического сходства с лесбиянками тридцатых годов.

Еще минута, максимум две, и здесь произойдет явление пижамных штанов народу.

А вот и Наоми, свеженькая, будто младенец в люльке, но я-то знаю, что в ее возрасте такого эффекта можно добиться только с помощью двухчасового maquillage.[1]

— Ма-а-а-а-а-а-м!

— Погоди, дорогой, не видишь, я паркуюсь.

— Ма-а-а-а-а-а-м!

— Я паркуюсь.

— М-М-М-М-А-А-А-А-М-М!

— Заткнись, Чарли. Я паркуюсь! Не заткнешься — ноги переломаю.

Вот вам еще одна ненормальность моей жизни. Разве идеальные мамочки разговаривают так со своими чадами? Чарли всего шесть, а лексикон у него гнуснее некуда. Нет, он почти не матерится, но его запас эвфемизмов убивает. Кажется, я бы даже предпочла, крой он нецензурщиной через каждое слово. Пример? Да сколько угодно. «Ну, ты, изнур-рительный тор-моз-зняк, — обращается Чарли к малолетнему брату. — Вот погоди, пожалует к тебе дьявол и пронзит твое сиденье ин-сполин-ской вилкой». Достаточно? Нет? «О БОЖЕ, БОЖЕ! Достал до самых нутр-ряных печенок, — разоряется мой старший сын. — Ну что ты за нес-стер-пительное сотворение? БОЖЕ! БОЖЕ, хрен бы тебя побрал! ГОВОРИ ЖЕ! Открой рот, ради всех треханых святых!» Н винить некого, кроме себя самой. Начала я вроде как с благородного намерения не уподобляться мамашам-идиоткам, что сюсюкают со своими дитятками, пока те не отправятся на заслуженный отдых. Все бы хорошо, если б потом я напрочь не забыла, что дети есть дети. Теперь вот пожинаю плоды их (или, скорее, собственного) лексикона.

Припарковалась все-таки.

— В чем дело, Чарли?

— Мам, кажется, у меня воши! Голова чешется. — Чарли поднимает на меня умоляющий синий взгляд. Понятия не имею, откуда взялись эти белокурые и синеглазые дети. Я подчас чувствую себя их нянькой-туземкой.

Джек в экстазе роняет плюшевого мишку.

— Воши?! Живые, с лапками?! — вопит он. — Живые воши с лапками и большими-большими 3-3-ЗУБАМИ?

— Заткнись! — орет старший. — Тупица малолетняя! Барби!

— А ты Синди, — без запинки парирует младший. — Воши! Будут тебе на голову как-кать. Утлом будут как-кать, и днем будут, и ноч-чью! ФУ-У-У!

Неудивительно, что уже в девять утра, высадив детей у школы, я обычно валюсь с ног от усталости, будто мешки с картошкой грузила.

Нынешнее утро не стало исключением. Хуже того, именно сегодня жизнь явно вознамерилась, с пакостной неизбежностью греческой трагедии, преподнести мне сюрприз. В нашу сторону направляется прекрасная Наоми. Как насчет чашки кофе, спрашивает она. От Наоми так просто не отделаешься. Свою троицу она уже спровадила — курточки без пятнышка, ботинки сверкают, стрелками на брючках порезаться можно. (Я однажды чуть родного сына не придушила. Опоздала немножко: Чарли успел сообщить Лайнусу, старшему из наоминой троицы, что «моя мама моему папе говорит, вы все на мерд… медр… в отеле похожи»).

Дожидаясь меня, Наоми терпеливо любуется своим французским маникюром. Зная Наоми — а я-то ее знаю, — нетрудно угадать, что даром времени она не теряет. Наверняка втихаря паховые мышцы качает: раз — два — три и задержа-а-а-ать! С тех пор как одна идиотка из фитнесс-класса призналась, что со смеху может обмочиться, Наоми преследует неистребимый ужас недержания мочи, характерного для многих женщин зрелого возраста. Даже смеяться почти перестала, а если все же приходится, сохраняет крайне сосредоточенный вид — заранее переживает по поводу возможных «инцидентов».

— Клара! Дорогая! Какая ты сегодня забавная! Снова в пижаме, а? А это что, на штанине?

— Джем. Мы здорово опаздывали, — бубню я злобно, проклиная и Кейт с ее дурацкими утренними звонками, и себя заодно со своим не менее дурацким притворством. Можно подумать, если бы мама отложила звонок до вечера, я бы собралась вовремя. Ха!

— Мы тоже чуть не опоздали, — говорит Наоми. (Разумеется, я не верю ни единому слову.) — Представляешь, тесто вышло жидковатым, никак не могли дождаться, когда вафли испекутся.

О завтраках Наоми ходят легенды: булочки домашние, вафли, оладьи, свежевыжатый сок трех сортов… Чтобы хоть один из ее отпрысков отправился в школу, нажравшись кукурузных хлопьев с шоколадным молоком? Невозможно. Мне все известно и об ужинах Наоми (столовое серебро, белоснежная скатерть), и о самой Наоми (косметические кабинеты, подтяжки, кремы-депиляторы для областей бикини, вечные диеты и регулярные, раз в десятидневку, секс-полеты за облака). Мне, в принципе, плевать… Обычно. Но сегодня почему-то задело за живое. И как меня угораздило вляпаться в дружбу с женщиной, которая киви на два ленча растягивает?

— Твой Ричард по-большому ходит?

Глаза Наоми, подкрашенные неброско, но эффектно — «три-четыре оттенка коричневого, дорогая, хорошенько разретушироватъ, иначе естественного взгляда не добьешься», — заметно округляются.

— Что ты имеешь в виду, Клара?

— Я имею в виду, ходит ли Ричард по-большому. Нормальный вопрос.

— Я тебя не…

— Мне надо знать, Наоми. Что тут непонятного? Ричард на унитазе сидит? Кучи кладет?

— Разумеется, он… посещает туалетную комнату. — Наоми в трансе и слегка раздражена — насколько это дозволено правилами приличия. — К чему ты клонишь, Клара?

— Угу. Посещает, говоришь. А что он там делает, в сортире? Ты хоть что-нибудь слышишь? Чувствуешь? Ну хоть какие-то звуки? Амбре?

Словечко из лексикона Наоми — «амбре». Ха-ха.

— Не будь вульгарной, Клара. И прекрати выпытывать. Я как раз хотела пригласить тебя на кофе, но ты сегодня… не в себе. Даже и не знаю…

— Прости. Мне очень стыдно. — Между прочим, я не лгу. Мне действительно стыдно. Давно пора взять себя в руки и перестать подначивать друзей. Кто меня за язык тянул? Мало того, что несчастная Наоми рдеет стыдливым румянцем, точно невеста перед брачной ночью, так и мне самой не лучше. Я бы даже сказала, гораздо хуже, потому что перед глазами у меня маячит широченный зад Ричарда, расплющенный на унитазе.

— Понятия не имею, что со мной такое, — толково объясняю я подруге. — Поехали, хлобыстнем по чашечке кофе, расскажешь, как прошла ваша вечеринка, и я двину домой готовиться ко дню рождения Роберта.

Мы и поехали, каждая мамаша на своей машине, в веренице других машин, с такими же мамашами за рулем. Ну чем не муравейник? И чем лично я, Клара Хатт, отличаюсь от муравья? Бросить бы все к чертям, выпрыгнуть на ходу и дать деру прямо по дороге. Но вместо этого я пункт за пунктом перечисляю про себя все Мои Радости:

1. Я замужем. Любая женщина мечтает выйти замуж, верно ведь?

2. У меня отличные дети, пусть даже они и действуют мне на нервы девяносто процентов времени.

3. С сексом у меня все в порядке. Кажется.

4. Мне досталась целая куча не самых сговорчивых, но вполне надежных родственников, в любую минуту готовых подставить плечо. Мое. Если подумать, у меня очаровательная, ирландская такая в своей эксцентричности семейка. Мелкие проблемы с наркотиками и редчайшие случаи клептомании не в счет. Чего не простишь своей кровно-единоутробно-сводной родне?

5. Жизнь может достать кого угодно. Но уж лучше скрипеть зубами рядом со своим законным партнером, чем в одиночку. Или нет?

Прежде перечисление Радостей меня успокаивало, но теперь все меньше и меньше. Особенно пункт номер пять. Нужно будет пораскинуть мозгами и сочинить что-нибудь поновее.