Мусорные хроники

Глава 20

В качестве доказательства своей победы над Дубиной я забрал его тесак. Спустился на первый этаж, бросил взгляд на дверь в столовую, которая так и осталась непокорённой, и вышел на крыльцо.

Я не ждал, что меня будут встречать, и когда увидел трёх рогатых, тут же вскинул пистолет. Они так же прицелились в меня, но огонь не открыли. Первым делом у меня мелькнула мысль, что это свои, но нет. Присмотревшись, я понял, что таких рож точно не знаю.

— Я убил вашего хозяина, — крикнул им и поднял тесак над головой.

Ведь этого они ждали? Узнать, сменилась ли власть и нужно ли продолжать рисковать жизнью?

— И чё? Ты теперь на его место метишь?

— Есть возражения?

Я постепенно понимал, почему они не пристрелили меня сразу. Слишком далеко стояли и вряд ли смогли бы попасть, вот и всё. А может, просто патроны кончились. В очередной раз я опробовал своё везение на прочность и когда один из рогатых ответил, что возражений не имеет, чуть не рухнул от усталости.

— Ведите сюда людей, — велел я. — Хочу им пару слов сказать.

Рогатые поколебались немного для приличия, но всё же пошли исполнять приказ нового хозяина.

Люди подтягивались вяло, и ждал я их, сидя на ступеньках крыльца. Постепенно зажигались бочки, и город вновь расцветал жёлтым светом. Я смотрел на всё это действо, такое обыденное, привычное, и думал, как же просто здесь стать хозяином. Оружия бы побольше, и вся Свалка подчинилась бы мне быстрее, чем её жители успели бы опомниться.

Когда собралась внушительная толпа, я решил больше не ждать и встал.

— Жители Чарки! Я, Костолом, убил вашего хозяина! Теперь я ваш хозяин! — говорил я, и меня внимательно слушали. — Все ваши кучи мои…

Я высказал такую же речь, как и перед жителями Шатовки. Фантазии не хватало придумать что-нибудь позаковыристее, да и сил уже не было. Хотелось, чтобы скорее всё это кончилось. А потом напиться вдоволь и забыть всё, что сегодня произошло. Что произошло за последние полмесяца — тоже забыть напрочь.

После речи я велел одному из рогатых сходить к месту, где оставил караван, и пригласить своих ребят сюда. Потом зашёл в дом и отыскал прислугу. Три женщины в скромных платьях с белыми передниками и пожилой мужчина в строгом костюме. Как в лучших домах Европы, честное слово. Прислуга приняла перемену власти ещё спокойнее, чем охрана. Чуть склонили голову при моём появлении и спросили, чего я изволю.

— Порядок наведите поскорее, и на стол накройте.

— Конечно. На сколько человек накрывать? — уточнил мужчина.

— Тринадцать, — плевать мне было, что нас осталось сильно меньше. Заслужили этот пир все. Вдруг в памяти всплыл первый разговор с поваром в Шатовке, и я для верности предупредил: — И чтоб никакой человечины.

— У нас её и раньше не подавали, — спокойно ответил слуга.

Я оставил их и направился к месту, где должен был укрепиться Крот. Хотел лично убедиться, что ребята погибли, иначе мне в это просто не верилось.

Площадь, которую мои бойцы выбрали для сражения, находилась всего через пару домов от ворот. Тела так и лежали там в крови и грязи, прогнав лишних прохожих своим неприглядным видом. Мои рогатые и местные так перемешались между собой, что отличить, кто где было невозможно, если не присматриваться.

Стало до тошноты дурно от этого зрелища. Ещё недавно я презирал их за глупость и наглость, за детскую несмышленость и приверженность диким законам. А теперь корил себя, что был несправедлив. Разве они это заслужили? Погибнуть, исполняя чужую прихоть. Мою прихоть.

И вдруг меня как молнией поразило от понимания, что ещё час назад все они были живыми людьми. Живыми! Прямо как я. Не куклами безмозглыми, за которых я их считал. А людьми! Такая, казалась бы, простая мысль, но сколько ошибок пришлось сделать, чтобы к ней прийти.

И ведь как просто было стать тем человеком, за кем они пойдут на смерть. Шаман говорил, нужна для этого сила. Но сегодня я предстал перед последними тремя защитниками крепости совершенно слабым и жалким. Что за сила такая была за мной, сумевшая остановить их и поставить на колени?

— О-хо-хо, — скорбно протянул позади меня Черепаха.

Я так погрузился в раздумья, что не услышал, как он подошёл.

— И не говори, — глубоко вздохнув, ответил. — Как ты меня нашёл?

— Поспрашал у народу, как же ещё? А наши все тута, да?

— Почти все.

— Ох, да. Ну, ничаво. Чай знали, на что шли.

— Это ведь я их сюда привёл.

Горбун ничего не ответил, но мне показалось, что он согласился и обвинил меня в их смерти. Или мне хотелось, чтобы так оно и было. Чтобы кто-нибудь другой это озвучил. Чтобы не было это муками совести, с которой я разобрался ещё в школе.

— Знаешь, очень хочется нажраться вдрабадан. Ты не составишь мне компанию?

— Выпить-то? Эт можно, энто я всегда согласный. Но тут закусочка нужна. Ты б сказал, я б кой-чаво с собой бы прихватил. А у энтих злыдней ничаво толкового и не найдёшь.

— Да плевать, я хоть с солью.

Когда мы вернулись в особняк, пришлось подождать, пока горбун осмотрит все уголки дома. Он охал и ахал, щупал всё, до чего мог дотянуться, а до чего дотянуться не мог — задрав голову разглядывал. Носился из комнаты в комнату, иногда выбегая в передний зал с криками «У жлобов энтих ванная есть!» или «Ты видал, какая там кроватища?». А я сидел скромно на кушетке между двумя искусственными фикусами и на все вопли радости отвечал, мол, видел, да.

— Ну и хата! — запыхавшись, вывалился горбун с башенной лестницы и уселся рядом со мной, — Теперяча заживёшь. Я там комнатку себе присмотрел. Ежели ты не возражаш, я б там маленько пообжился.

— Мы пить сегодня будем? Мужики там уже во всю песни горланят, — спросил я.

Ребята действительно уже пировали. Их песни и смех вырывался за пределы столовой и раздражали меня жизнерадостностью. Будто всё ровно так, как должно быть, а пустые тарелки — это просто расточительность.

— Ну ладно тебе, чай не каждый день такие хоромы видишь.

Смирна, которая стояла на столе в двух десятилитровых бутылях, выглядела как самая обыкновенная брага. Мутная, белёсая и запах соответствующий. Зато на вкус она оказалась гладкой и шелковистой, совершенно лишённой вкуса спирта, но с лёгким ягодным послевкусием.

Я выждал, пока горбун осушит первый стакан и, крякнув от наслаждения, пережуёт шпротину из консервной банки.

— Ну как? — спросил его.

Как будто по лицу было не видно, что хорошо.

— Кто ж мог подумать, — ответил он, икнув, — что у них тута такая закусочка имеется. Я думал, бурды какой навалят, мол, ничаво лучше под смирну не имеется.

Пока он заканчивал рассказ, я залпом выпил сто грамм и выбрал рыбёшку покрупнее. Голову сразу заволокло туманом, и захотелось душу открыть этому странному неуклюжему человечку. Чтобы одуматься, я тут же влил в себя ещё сто грамм. Не помогло.

— Вот смотрю я на тебя, Черепаха, и думаю, — заговорил я, откинувшись на мягкую спинку стула. — Ты ж мудрый человек, а живёшь хрен знает где.

Горбун сидел раскрасневшийся, довольный и долго смотрел в одну точку.

— А где ж мне жить ещё? — ответил он наконец вопросом на вопрос. — Энто ты со мной как с человеком. А остальным, думаешь, больно надо с таким общаться? Людям надобно, чтоб выглядел, как они, а что там внутрях — никому не интересно. Даже лучше, ежели говно сплошное, так им приятнее. Своё так меньше замечается.

— Я думал, у вас тут с этим проще.

— У нас? А ты вродь как не нашинский, что ля? — усмехнулся горбун и потянулся налить третий стакан. Прислуга его опередила и сделала всё сама, заодно подлив и мне.

— Не вашинский, — признался я в стакан и отпил половину.

— А чей тогда?

— А из другого мира! — громко, с вызовом признался я, после чего три рогатых, что мирно посапывали на том конце стола, несогласно замычали.

Горбун посмотрел на меня блуждающим взглядом, икнул и признался:

— А я вот верю. Чаво б не поверить? Ты ж как слон в посудной лавке. Такого бы ещё в детстве придушили, если не раньше.

— С чего это вдруг?

— На месте тебе не сидится, вот с чаво. То рабов отменяш, то строиться затеваш. И всё ж с таким рвением, что диву даёсся.

— Ты мне льстить, что ли, пытаешься?

— А ты думаешь, энто хорошо? Вот так кверху кармашками всё ставить?

— Просто я не хочу жить на помойке. Видишь, как тут порядок поддерживается? — я махнул рукой, показывая, что имел я ввиду особняк. — Вот это по мне. И я хочу, чтобы так было везде.

— А зачем? Живут себе люди, ну и пущай живут.

— Нет. Нет! Я могу этот гадюшник сделать таким, чтобы не тошнило от одного вида. Мне это надо, иначе я свихнусь от ваших порядков. Для того я и сюда приехал. Если Чарке мои деньги не нужны, то я возьму всех их специалистов силой.

— А ежели ещё чаво понадобится? С тобой теперь никто торговать не станет. И хуже того — сам Главный будет недоволен.

— Плевать. Я захвачу любого.

— На Главного тебе плевать? — поразился горбун. — Вродь взрослый человек, а такие глупости говоришь. Всё здесь — это воля Главного. И порядок здесь — тоже воля Главного. Что, думаешь, Зафар эту Чарку себе не мог взять? Да он здеся хозяев как только не давил. Он их даже живьём съедал. Но Главный решил, что захватывать нельзя. Значит, никто и не захватывает.

Я покрутил стакан в руке, обдумывая слова горбуна. Не устраивал меня такой порядок. Это на Земле я не мог повлиять ни на что и играл по тем правилам, которые мне навязывала система. Я обеспечил себе ту жизнь, о которой мечтал с детства, единственным способом, который видел. А здесь я чувствовал свободу, попробовал её на вкус и не хотел отказываться так просто. Это и был мой свежий воздух, о котором я мечтал с самого появления тут.

— Я так задохнусь в вашем болоте, — ответил наконец горбуну, продолжив течение мыслей словами.