Мусорные хроники

Глава 46

Я ворвался в свет и ослеп. Белоснежное ничто окружило меня, обняло тёплой пустотой и держало так нестерпимо долго.

Вдруг сквозь тишину прорвался отрывистый писк. Каждый раз, немногим чаще секунды, он пронзал мои барабанные перепонки и погружался в мозг до самого мозжечка. Следом появилось шипение. Оно начиналось с щелчка и раздражало куда меньше.

Постепенно и белизна начала растворяться. Я смог различить потолок и длинные лампы на нём, перегородку вокруг моей… кровати? Это до меня дошло не сразу, но я лежал.

Что произошло и как я сюда попал, оставалось за гранью моей памяти. Я с трудом вспомнил, что работал в полиции и жил в России, но даже эта бурная мыслительная деятельность утомила меня. Веки сомкнулись сами.

В следующий раз я проснулся, когда было уже не так светло. Рядом со мной, повернувшись спиной, стояла девушка. Невысокая, хрупкая, и веяло от неё чем-то родным, будто я хорошо её знал, хоть ещё не вспомнил.

Девушка регулировала капельницу, шприцом вливала в пластмассовую банку какое-то прозрачное вещество. Потом взяла трубку и развернулась ко мне.

— Шанти, — произнёс я одними губами.

Не знаю, что это было — имя или прозвище, но оно вырвалось из груди, а я оказался слишком слаб, чтобы сопротивляться.

Девушка застыла на месте. Её лучистые карие глаза расширились, а рот приоткрылся от удивления.

— Вы очнулись? — осторожно спросила она.

В попытке ответить я выдавил лишь болезненное мычание и уснул. Впрочем, теперь мне не пришлось долго набираться сил, чтобы вновь открыть глаза.

Освещение не изменилось, но возле моей постели стояли уже двое. Шанти и мужчина лет сорока. Странный тип не сильно походил на врача. Кривой, с горбом на правой лопатке и густой бородой, на которую навалился внушительный мясистый шнобель. Он отчитывал девушку шепелявым потоком сознания, из которого я мало что успевал понять:

— Наташа, ну чаво ты навыдумывала-то опять? Тебе ж русским по белому сказано, что нету у него шансов. Какие же вот вы, бабы, непонятливые. Мож мне табличку у него на лбу написать? «Завтра отключить». Или энто тебе тоже непонятно будет?

— Но, Сергей Владимирович… — попыталась возразить Наташа.

— Ну чаво, Сергей Владимирович? Ну чаво? Я уж, почитай, сорок годков, как Черепахин Сергей Владимирович. И чаво?

— Он назвал меня тем прозвищем, о котором только друзья знают.

— Значиться, тебе уж точно показалось. Ты надысь не принимала чаво?

— Я здесь, — прошипел я. Хотел сказать, даже сил для этого хватило, но вместо голоса прозвучало омерзительное шипение.

Меня услышала Наташа и оборвала Сергея Владимировича:

— Вот, смотрите.

Тот обернулся с таким раздражением, которым обычно подтверждают самые очевидные догадки, но тут же крякнул от удивления.

— Етижи-пассатижи. И вправду глядит. Но не соображает, — деловито заключил он, чтобы хоть как-то сохранить свой авторитет.

— Соображаю, — еле слышно прошипел я.

— Не может энтого быть. Сколько пальцев? — упорствовал доктор.

Он протянул руку с тремя зажатыми пальцами и снова крякнул, когда я дал верный ответ.

— Вот энто да. Кто б мне такое подумал, не поверил бы.

Но я правда оказался везунчиком. Об этом мне не раз говорили за то время, что провёл я в больнице. Сознание и память восстановились полностью. Хотя я и не мог вспомнить самого падения и выглядело всё так, будто я вылез на карниз, а потом открыл глаза в реанимации.

С опорно-двигательным аппаратом всё получилось куда хуже. Я с трудом шевелился, а повернуться на бок казалось мне верхом желаний. Потому сразу, как врачи дали добро, я решил переехать в реабилитационный центр и вплотную заняться здоровьем. К счастью, позволить себе я мог это без всяких ограничений, а прогнозы, хоть и осторожные, но были в мою пользу.

С Наташей, которую я упорно называл Шанти, даже не понимая почему, мы подолгу разговаривали и быстро прониклись друг к другу самыми тёплыми чувствами. С ней было легко и приятно, а в груди зажигалось то, что раньше горело без чьей-либо помощи. Желание жить. Она стала единственной отдушиной, которая не позволяла мне впасть в депрессию, а значило это куда больше, чем мог я выразить словами.

Перед отъездом я попросил её зайти ко мне в палату.

— Ты выйдешь за меня? — голос после трахеостомы хрипел, а дыхания хватало лишь на одно слово, но я всё-таки справился.

Шанти прикрыла ладонью рот, на глазах её выступили слёзы. Я никогда не понимал, почему этот простой вопрос может так поразить, но когда в ответ Шанти сказала «Да», это стало очевидно. Именно потому, что каждое слово здесь — это хрустально чистая любовь.

Прошёл год. Моё здоровье постепенно выровнялось. Осталась необходимость при ходьбе опираться на трость, но в сравнении с тем, что я успел повидать, такой пустяк меня даже радовал.

Со службы я уволился едва ли не героем: сдал весь компромат, который накопил, и разом за решëткой оказались под сотню гадов. А про наши с ними делами никто не вспомнил. Себе дороже.

В таких мелочах время пролетело стремительно, пока не настал день сегодняшний.

Я выбрался из автомобиля с букетом роз, и счастью моему не было предела. Погода, будто по заказу, стояла отличная. Ясная, тёплая и такая летнияя, что никак не верилось, будто на календаре сентябрь.

Шанти ждала меня на крыльце роддома с кулёчком в руках, и я, как заворожённый, направился к ней. Друзья, сопровождавшие меня, шутили и смеялись, о чём-то переговаривались с медсёстрами, что стояли поблизости, но до меня это всё доносилось далёким эхом.

Я остановился, не отрывая взгляда от кулька, утёр испарину со лба.

— Ну что, папа, будете знакомиться? — усмехнулась Шанти.

А я со всей серьёзностью кивнул. Будешь тут смеяться, когда весь, будто пружина, напряжён и не знаешь, что делать дальше.

Шанти повернула кулёк ко мне, и оттуда на меня лазурными глазками смотрел маленький сынишка. На его сморщенном личике, размером меньше моей ладони, выразилось такое неподдельное удивление, словно он искренне верил, что в мире существуют лишь мама и пара-тройка медсестёр.

Меня же вместе с умилением посетило странное чувство. В голову кольнула мысль, что я всё-таки справился. С чем именно справился и почему это случилось именно сейчас, я не имел ни малейшего понятия. Но в одном был уверен полностью: я сделал всё, что мог, и в душе моей порядок изменился навсегда.