Мусорные хроники

Глава 30

Проект строительства был подготовлен только через неделю после того, как я нашёл материалы, доставил их в Шатовку и нанял рабочих. На бумаге получалось очень неплохо. Особенно, когда я внёс свои правки и настоял на некоторых мелочах. За образец я брал Маврино с его дворами и прямыми улицами, с электрическим освещением. Я даже раздобыл мощный генератор и уже примерялся, где возвести электростанцию. Одним словом, работа кипела, и когда был заложен первый фундамент, я места себе не мог найти от радости.

Вслед за началом строительства случилось то, что я надеялся избежать. С появлением первых стен жители Шатовки возмутились и в один голос затвердили, будто я поганю их родной и навек любимый городок. Нравилось им, видите ли, жить в трущобах.

Чем выше становились стены первого дома, тем сильнее становился и ропот людской. А уж когда была расчищена площадка под второе здание, люди и вовсе взбесились. Похватали оружие, которое повернулось под руку, и пришли к дверям моего особняка.

— Босс, пацаны с ними в раз справятся, — предлагал мне Шаман простейшее решение. — Ты только скажи, мы мигом.

Он пришёл в зал с самострелом в руках, взмокший от пота, и заговорил с середины предложения, будто продолжая разговор.

— Люди бунтуют? — спокойно уточнил я, хотя ответ уже знал и совершенно ему не удивлялся. Две недели они закипали, и то, что рано или поздно взорвутся, было вопросом времени.

— Они там собрались и кричат, сволочи, чтобы ты к ним на язык выходил.

— Хорошо.

— Что хорошо?

— Сейчас выйду.

— Босс, да ты чё? — опешил Шаман, расширив глаза. — Они ж тебя порвут. Давай лучше мы сами.

Я не разделял его опасений. Уже давным-давно ключик к людской покорности лежал у меня в кармане, и требовалось просто использовать его вновь. Надо было просто выйти и твёрдо напомнить им, кто в доме хозяин. Потому я спокойно встал и прошёл к двери.

А люди и впрямь бушевали. Обступив дверь полукругом, они оглушительно галдели десятками голосов, махали ножами, вилами, лопатами и молотками. Некоторым и вовсе удалось отыскать только отвёртку, но пустить её в ход они были готовы при любом удобном случае. Каждый кричал что-то своё, но всё вместе это напоминало бурлящую массу.

Чуть только я появился в дверях, гомон усилился, и толпа ринулась на меня, полыхая гневом. Их остановила живая цепь из рогатых, не то смели бы они меня, не дав пискнуть на прощание.

Глядя в глаза животной ненависти, страх подступил к горлу и встал комом, не давая как следует вздохнуть. Но отступать было нельзя. Слабину толпа сочтёт за победу, и тогда уже никакие силы не заставят их смириться с моим новым порядком.

— Что вы сюда притащились? — громко спросил я, стараясь смирить голос и не дать ему дрогнуть в самый неподходящий момент.

А в ответ мне раздалось на все лады:

— Это ты сюда припёрся!

— Город же стонет, паразит, неужели не слышишь?

— Оставь наши дома в покое!

Вариантов было слишком много, чтобы услышать их все. Люди несли какую-то чушь о своей хорошей жизни и о том, что я всё делаю неправильно. Особенно меня поразила пожилая женщина с растрёпанными седыми волосами, которая кричала, будто при Зафаре было лучше. Самое смешное, что она легко нашла поддержку среди стоящих рядом.

— Если хотите жить в жестяных коробках, идите куда-нибудь в другое место. Здесь будет так, как я скажу! Точка!

И снова в ответ я услышал все возможные адреса и пожелания дальнего пути.

— Вы посмотрите, какую ряху он себе отожрал! — прозвучал вдруг до омерзения скрипучий мужской голос. — И всё ему мало! Всё лапы свои загребущие к нам тянет! А Коляну-то кучи отдавать горазд! Смотрите вы на него, строительство он тут устроить решил! Иди для своей шлюхи что-нибудь построй!

И его с поразительным азартом поддержали все. Забурлили пуще прежнего, кто-то и вовсе кинул в меня тухлый помидор. Лишь чудом я успел увернуться. И в тот же момент заметил позади себя Шамана с говорящим взглядом:

«Надо было сразу разгонять». — так и читалось в его глазах.

Но я решил ещё раз попытаться достучаться до умов людей и донести до них хоть какое-то зерно здравого смысла.

— Я не возьму с вас денег за переселение! — кричал я им.

А в ответ слышал гнев. Мои слова искажались, ещё когда я их только начинал произносить. Те, кто находился в первых рядах, понимали всё по-своему и доносили до стоявших сзади абсолютную ложь:

— Он возьмёт за переселение всё, что у нас есть!

— Я проведу электрический свет, и больше не надо будет жечь костры в бочках, — твердил я им.

— Он потушит весь свет, чтобы мы не видели, какое убожество получится! — доносилось до дальних рядов.

— Вы сами выберете себе квартиры! — орал я в отчаянии.

И слышал с другого края толпы:

— Он поселит нас в коробках, а рабам подарит квартиры.

И наконец, мне это надоело. Буря, к которой я вышел на разговор лицом к лицу, осталась глуха и неукротима. Любые попытки донести до них хоть одну фразу становились бессмысленной тратой слов, а я лишь надрывал глотку и удивлялся, как мало от этого толку.

Я развернулся к Шаману и сквозь зубы приказал:

— Заставь их успокоиться.

И ушёл, не дожидаясь результата. Плевать мне уже было, погибнет там кто или побоями отделаются. Иное понимать они отказались, а я не собирался больше с ними нянчиться.

Но странное дело. Вроде и сделал я всё, что смог, и обозлился на людей так, что крови захотелось, но отчего-то на душе всё равно было мерзко от истошных воплей, что доносились с улицы. Постепенно зародилось у меня сомнение, будто я сделал слишком мало или говорил недостаточно громко. Может, тогда бы я смог докричаться до них, и не пришлось бы применять силу? И сомнение это слишком быстро завладело мной, вытеснив все возможные оправдания.

Я вернулся в зал с отвратительным настроением и бросился в кресло, как подкошенный. Кулаки сжимались до побелевших костяшек, а зубы непрестанно скрежетали. Я закрыл глаза ладонью и погрузился в размышления, надеясь найти утешение на дне этой черноты.

Самым мерзким было то, что я не делал ничего такого, против чего стоило восставать. Ни кричащей несправедливости, ни вопиющего беспредела. Как же этого они понять-то не могут?! Словно прописная истина оказалась написана на иностранном языке, да и ещё и задом наперёд.

Уйдя глубоко в свои мысли, я не сразу сообразил, что в зал вошла Шанти. Прежде чем понять это, я глянул на неё волком и выхватил пистолет.

— Тише, тише, это я, — ласково сказала она, замерев на полушаге.

— Прости. Я просто… — я опустил пистолет, бездумно посмотрел на него и откинул в сторону. — Надоело это всё. Две недели только и пытаюсь им донести, что делается это всё для них.

Шанти приняла мою слабость и лёгкой изящной поступью приблизилась. Как всегда в вызывающем наряде, где тесно сплетались мрачность и откровенность, вызов кислотных линий и застенчивость невинных рисунков на чёрной ткани.

— А ты правда это для них делаешь? — спросила она. Так просто, совсем невесомо пустила стрелу в самую слабую точку моего проекта. Может, и сама этого не поняла?..

Всё она понимала, просто знала ко мне подход.

— Нет. Для себя. Я не хочу быть правителем трущоб. И для тебя. Чтобы ты увидела, как можно жить даже на Свалке.

— И ты думаешь, они не догадываются, что ты с ними не до конца честен? Люди понимают всё куда лучше, чем ты думаешь, но иногда не так, как ты считаешь правильным.

Она подошла совсем близко и села на подлокотник. Положила руки мне на плечи.

— Какая разница? Им будет только лучше, если я всё сделаю, как хочу, — продолжал я упорствовать.

— Тогда просто подожди. Когда-нибудь они признают твою правоту, а пока надо просто набраться терпения. Не стоит принимать это так близко к сердцу.

— Ты слышала, как они кричат? Они же ненавидят меня за то, что я их гадюшник посмел разворошить.

— Слышала.

— И что, мне надо беруши вставить? Или на улицу не высовываться?

— Есть более приятный способ.

Шанти стянула с меня куртку и начала массировать плечи. Тонкими касаниями скользила по натянутым, как канаты, мышцам, и те расслаблялись. Не от усилий, которых она почти и не прилагала. От тепла её, проникающего под кожу.

— Да, это точно приятнее. Но через час всё вернётся, — произнёс я шепотом, зажмурив глаза.

— Ты такой напряжённый. Массаж тут действительно не поможет.

И она поцеловала меня в шею. Совсем легко прикоснулась губами, но дрожь, будто разряд тока, пробежала по всему моему телу.

Я развернулся и заглянул в омут её злато-карих глаз.

— Ты уверена? Если ты ещё не готова, я не настаиваю. Не хочу, чтобы для тебя это… — проговорил я, ощущая, как сердце стремится наружу, а в штанах становится всё теснее.

Она слушала меня, закусив губу, улыбаясь одними уголками губ, а потом поцеловала на полуслове. И пламя вспыхнуло в груди. Смешались и размазались краски вокруг, исчезли звуки. Я видел только Шанти и чувствовал лишь её страсть. Нестерпимо жгучую, заставляющую срывать с неё одежду на ощупь и бросать, не выбирая направления. Я не мог оторваться от губ её ни на секунду, даже когда мы рухнули на пол и закрутились в борьбе за место сверху.

Я большего счастья не испытывал никогда. Вкус Шанти и сдавленный её вздох, изгиб спины и крик восторга, белые груди, покрытая испариной шелковистая кожа. И глаза… сколько желания в них было. Словно перед жаждущим в пустыне вдруг разлилась полноводная река.

Мы упали без сил и долго смотрели в одну точку, пытаясь отдышаться. А потом поняли в один момент, что всё ещё слишком голодны, и слились воедино вновь.