Мусорные хроники

Глава 36

Прелесть очень быстро завоевал всеобщую любовь. Если поначалу рогатые опасались его и шугались, когда он пробегал рядом, то постепенно привыкли, а затем и гладить начали. И нравилось им это до детского восторга.

А Прелесть только рад был такому вниманию. Казалось, во всëм мире нет для него ничего приятнее. Каждый раз, когда его гладили, Прелесть дрожал от возбуждения, а хвост заходился, как спятивший маятник. Но крепче всего Прелесть привязался к горбуну. Скакал вокруг него, тёрся об ногу и носом зарывался в складках одежды. И было за что — Черепаха его подкармливал, как только мог. То из своей тарелки кусочки мяса доставал, то из телеги банку вытаскивал.

— Ну что это такое? Сколько можно? — недовольно жаловался мне Тонкий, заметив очередную пропажу. — Скажи ему, что псина и так жрёт, как взрослый мужик.

— Да ладно тебе. Всем он нравится, и никто не против отдать лишний кусок, — просто ответил я.

Тонкий только хмыкнул и пробурчал:

— Я ему свой кусок не отдам, как бы он не облизывался.

И слово своё он держал твёрдо. Уворачивался от приставаний пса и крепким словцом давал понять, чтобы шёл тот искать добавки в другом месте.

На третий день мы наконец-то увидели в темноте очертания города. Он вызывал неприятное впечатление, тоскливым приветствием встретил нас ещё на подходе и заставил замолчать, прислушаться к своей вековой тишине.

Было это вечером, когда все смертельно устали, а горбун вовсе посапывал на одной из телег. Может, поэтому никто особо не обратил внимания на старинные дворцы с роскошными фасадами и резными барельефами. Никто не разглядывал оставленные на обочинах проржавевшие автомобили со сгнившей резиной на колёсах. Только кто-то один вдруг сказал, что вместо неровного мусора под ногами теперь брусчатка.

— Угу, — устало отозвалось ему несколько человек.

И только Тонкий вёл себя непривычно странно. То и дело он резко поворачивал голову, словно услышал что-то, и замедлялся так, что в него непременно кто-то врезался. Я списал это на очередной приступ энтузиазма и даже спрашивать не стал, что случилось. Всё равно толком не ответит, выдав очередную порцию бред а.

Мы добрались до небольшой площади, где и устроились на ночлег. Пока каша варилась, я чуть не уснул. Иногда видел тени, мелькавшие вдалеке, но это казалось первыми снами, начавшимися раньше положенного.

— Всё, что ты видишь — это правда. Тебе ничего не кажется, — сказал вдруг Тонкий, когда в очередной раз на границе видимости я заметил движение и резко мотнул головой, чтобы сбросить наваждение.

Голос проводника прозвучал резко и неожиданно, так, что я даже вздрогнул.

— Мог бы и не подкрадываться, — сделал я ему замечание.

— Вообще-то я тут уже минут пять сижу.

— Да? Ну ладно. Я, наверное, уже сплю.

— Мы движемся быстрее, чем стоило бы, — признался Тонкий. — По-хорошему надо делать три привала и идти помедленнее.

— Мы это обсуждали. Я не могу ждать. Чем быстрее мы дойдём туда, тем быстрее вернёмся обратно.

— Не забывай, что нам ещё предстоит с чудовищами встретиться. Они уже ждут нас и готовятся.

— Встретимся, — безразлично кивнул я головой.

— Ты не понимаешь, насколько это опасно. Я сильно удивлюсь, если мы победим. Я даже удивлюсь, если хотя бы один из нас выживет.

— Слушай, что ты от меня хочешь? — напрягся я. — Чтобы мы еле двигались, как в первые дни?

Тонкий понял, что спорить со мной не имеет смысла, и замолчал.

После ужина, вкус которого мало кто заметил, мы завалились спать. Я, как и все, рассчитывал продрыхнуть до самого утра, но среди ночи меня разбудил мочевой пузырь.

Самое отвратительное, когда, борясь с затёкшими конечностями, едва раскрыв глаза, надо идти по нужде. И ладно дома, где до уборной рукой подать. А здесь ещё приходилось тащиться между спящими и пытаться ни на кого не наступить.

Я преодолел полосу препятствий, отошёл на край площади и выбрал самый ровный столб в заборе. Пристроился поустойчивее, начал посвистывать, чтобы не уснуть. И вдруг тень мелькнула мимо меня и направилась вниз по улице.

Я посмотрел на лагерь, но не заметил ни одной пустой лежанки, кроме моей. Кто же тогда это был? Чудовище? Что за чудовище, которое не нападает, когда видит одинокую цель? Да и не было это похоже на то, о чём рассказывал Тонкий. Слишком человеческие размеры и не такая быстрая походка.

Любопытство проснулось быстрее здравого смысла, и я решил проследить за неизвестным. Вышел на улицу и, пристально вглядываясь в темноту, пошёл вперëд.

Только теперь, чуть стряхнув с глаз пелену усталости, я заметил красоту города. Каждый дом здесь был архитектурным чудом, то ли в стиле рококо, то ли барокко. Я не так хорошо в этом разбирался, чтобы безошибочно определить во мраке ночи, но выглядело грандиозно. Целый дворцовый комплекс, разросшийся на весь город, а от дороги их все отделяли высокие заборы.

Я часто видел в темноте движение, но не мог сказать наверняка, что мне это не показалось. То в дворцовых окнах мелькал свет, то едва заметно колыхались ворота. Не раз появлялся и силуэт, за которым я следовал. Он будто специально не давал мне остановиться и потерять его из виду, но, к своему удивлению, я не чувствовал в нём опасность.

Мне пришлось пройти мимо четырёх дворцов, пока улица не выплюнула меня на широкую площадь. В самом её центре возвышался огромный памятник, издалека казавшийся чёрной бесформенной глыбой. А мне стало интересно, в честь кого возвели такое сооружение? И кому это понадобилось?

Я подходил ближе, но с каждым шагом глазам верилось всё меньше. Тьма рассеивалась вокруг статуи, и сомнения исчезали. Там, на постаменте, в несколько раз превысив оригинал, стояла моя копия. Вытянув правую руку вперёд, словно указывая верный путь, замер вылитый в бронзе я.

Не знаю, сколько я так стоял и смотрел, не отрываясь, на статую. Гадал, как давно она была возведена и кем? Пытался убедить себя, что это совпадение, что посвящена статуя другому человеку, похожему на меня лишь в темноте. Будь тут хоть немного светлее, и всё бы встало на свои места.

— Красиво, правда? — услышал я голос Тонкого позади себя и вздрогнул.

— Просил же, не подкрадывайся! — огрызнулся и сразу сменил тему: — Ты знал, что это здесь есть?

— Знал, конечно.

— И не рассказал?

— Я хотел понять, знаешь ли ты об этом. Иначе не было причин сюда возвращаться.

— Понятия не имею, откуда этот памятник здесь взялся. Может, тут жил кто-нибудь, похожий на меня? Не знаю.

— Здесь всегда жили только тени, а у них нет лиц.

— Но ведь кто-то построил все эти дворцы. Значит, когда-то люди здесь всё-таки были.

— Вряд ли, — упирался Тонкий.

— А тебе откуда знать? Ты изучал историю Предела?

— У Предела нет истории. Он существует за границей этих мелочей. Если Свалка — это отстойник всего ненужного, то Предел — это то, что оказалось ненужным даже для Свалки.

— Да откуда ты всё это знаешь? — глянул я на него с подозрением.

А Тонкий самодовольно ухмыльнулся, перевёл взгляд на статую, потом снова на меня и отстранённо заявил:

— «Есть многое на свете, друг Горацио, что и не снилось нашим мудрецам».

— Чего? — не понял я, к чему это было сказано.

— Эти слова на постаменте выгравированы. Тебе это о чём-нибудь говорит?

— Нет. Никогда не слышал, — слукавил я.

На самом деле эту цитату я произнëс всего дважды за всю жизнь, но в самых решающих моментах. Первый был ещё в юности, когда однажды перед сном мне пришла в голову обыкновенная для тех лет идея. Я решил стать президентом. Лидером народа, вождём — неважно. Название не имело никакого значения. Просто мне невероятно сильно захотелось сделать для страны нечто такое, что оставило бы моё имя в веках почтенным и уважаемым.

Абсурд затеи был высшей пробы, и фразу эту я произнёс как кредо, со всем юношеским максимализмом. И не сказать, что, приняв такое судьбоносное решение, я тут же про него забыл. О нет! Я увлёкся книгами, читал всё свободное время, сменял идеологические труды экономическими и в промежутках почитывал психологию, социологию, политологию.

Во взрослую жизнь я отправился по стопам отца-милицонера, но уже в полицию, и успех мне прочили ещё в академии МВД. Эрудиция помогала тогда заводить нужные знакомства, а идея всё так же грела кровь и исполняла роль стимула.

Но иллюзии рассыпались, натолкнувшись на действительность. Я никогда не был аскетом и, кроме высокого положения во власти, с тем же рвением мечтал о богатстве. Не заоблачном, но таким, чтобы ни в чём себе не отказывать. Я бы получил его, если бы пошёл по карьерной лестнице так, как обещали мне высокопоставленные знакомые. Но скоро стало ясно, что этого не будет, если я останусь честным человеком. Честные не нужны в верхах, их контролировать сложно. Так мне сказали, и я задумался. Крепко задумался. На несколько месяцев. Что для меня важнее? Изменить мир, страну, порядок, но когда-нибудь потом? Или обеспечить себя тем, что душе угодно, хоть и не тем путëм, который я считал правильным.

— Есть многое на свете, друг Горацио, что и не снилось нашим мудрецам, — сказал я и взял первую в своей жизни взятку.