На дорогах Афганистана

МОСТ МАХМУД-ХАНА

В министерство я ездил на автобусе. Каждый деньте же лица, те же места. На одних и тех же остановках садятся одни и те же люди. У пересечения двух тенистых аллей в автобус вошел Экбаль в обществе своего друга Алама.

— Салам алейкум!

Молодые люди присели на краешках уже забитых людьми сидений.

— Что нового, инженер-саиб? Как прошла праздничная «пятница?

— Благодарю, мы были в Махипаре.

Я сделал вид, что не замечаю надутой мины Экбаля, и принялся всячески расхваливать профессиональные достоинства инженера Фельзбаха, его гостеприимство. Приятели не сказали ни слова. Правда, круглое лицо Алама все еще украшало подобие улыбки, но его потупленный взор, казалось, говорил о том, что на этот счет у него имеется особое мнение.

Здание министерства — огромное строение, три крыла которого образуют обширный двор. На каждом из трех этажей — своя внутренняя галерея, обнесенная декоративной каменной балюстрадой. С нее можно заглядывать во все комнаты, расположенные со стороны двора, а из комнат, в свою очередь, видно, что делается снаружи. Уже несколько месяцев в министерстве работают девушки-машинистки, пионерки эмансипации. Держатся они вместе. В перерывах между работой собираются на галерее, напротив нашей комнаты.

Женщина — создание пугливое. Географические координаты в этом смысле не играют почти никакой роли. Не нужно было обладать особой проницательностью, чтобы понять: место встречи выбрано в расчете на молодых людей, носящих почетный титул ассистентов. Путем дальнейшего логического анализа удалось установить, что наибольшей силой притяжения обладал. Экбаль.

Этот абсолютно невинный флирт мы назвали бы в наших условиях «воздействием флюидов». Основным техническим приемом было пребывание по соседству. Взгляды, жесты и отдельные, как бы ненароком брошенные слова пускались в ход крайне редко. Так продолжалось несколько месяцев, пока я не увидел одну ив избранниц с пухлыми щеками, прятавшуюся под. брезентом «газика», который Экбаль иногда раздобывал для нас. В этот день Экбаль объявил, что у него специальное поручение от инженера Матена, и исчез.

Три раза в неделю в послеобеденное время мы проводили занятия с будущими техниками. Программа включала элементарные сведения по статике, сопротивлению материалов и техническому чертежу. Наши слушатели, юноши в возрасте пятнадцати — двадцати лет, были воспитанниками разных школ и обладали весьма слабыми знаниями английского или немецкого. Занятия велись на этих двух языках, однако мои объяснения становились мало-мальски понятными лишь после того, как я прибегал к помощи ломаного дари.

В середине июля, приблизительно за месяц до праздника независимости, меня вызвал к себе директор Матин. По его более серьезному, чем обычно, лицу и торжественному обращению ко мне я понял, что речь, идет о каком-то особом, сверхответственном задании. И я не ошибся.

Грозил обрушиться один из кабульских мостов. Это не было бы сопряжено со слишком большим риском, если бы не затрагивало главную трассу, по которой должно проходить войско на парад, в том числе новые, сорокатонные танки. Проблема приобретала общегосударственное значение. На карту ставились престиж правительства и честь армии. Инженер Матин высказывался весьма осторожно, однако заверил меня, что все средства, которыми располагают министерства обороны и общественных работ, будут предоставлены в мое распоряжение. После его торжественного вступления мы приступили к рассмотрению проекта.

Пули-Махмуд-хан, или мост Махмуд-хана — один из важнейших инженерных объектов как с коммуникационной точки зрения, так и по расположению — он помещается в основной части города. К левой стороне моста сходятся главные улицы. Одна ведет непосредственно к королевскому дворцу, другая — в район Шаринау и аэропорт, третья соединяется с трассой на Танги-Гару, Джелалабад и далее идет на перевал Хайбар. С правой стороны моста начинается артерия Чаман, на которой располагается офицерская школа и различные достопримечательности, в частности возвышающийся над городом мавзолей короля Надир-шаха.

Внешне мост выглядел превосходно. Широкая асфальтированная проезжая часть, тротуары с полукруглыми балконами, каменная балюстрада-все казалось весьма солидным и вполне опрятным. За голову я схватился, лишь спустившись вниз.

Река Кабул, русло которой в весенний период заполняет пенящаяся, рвущаяся вперед вода, летом почти полностью пересыхает. Узенькая, сочащаяся между камнями струйка, приподнятая плотинами для орошения садов, едва ли заслуживает название ручья.

Я осмотрел мост снизу. Каркас из длинных железобетонных балок опирается — вернее, должен опираться — на две сваи и три быка. Четыре пролета, каждый протяженностью в пятнадцать метров, расположены настолько низко, что, стоя на дне пересохшей реки, я мог касаться их пальцами вытянутой руки.

Где же крылась угроза?

Вода подмыла фундамент одного быка. Прямо над высохшим руслом образовался зазор шириной в несколько сантиметров. Фундамент осел, а бык оказался подвешенным к мосту. Я с удивлением наблюдал, как по этому «чуду» спокойно ездят тяжелые грузовики.

Пришлось приложить много усилий, чтобы выяснить, кто автор проекта и создатель моста. К сожалению, поиски мои не увенчались успехом. На основании маловразумительных ответов можно было сделать вывод, что такое наследство оставил после себя один из немецких «специалистов». Сразу после войны на афганской земле паразитировало множество подобных сбежавших из Германии псевдоспециалистов, получавших высокие долларовые гонорары за некачественную работу. В архиве министерства я сам видел несколько смехотворных, к счастью, не реализованных проектов бывшего штурмбаннфюрера.

Путем элементарных расчетов я установил, что перекрытия неоднократно обновлялись, устои же находились в состоянии полного запустения. Неустойчивые, из непрочного бетона, не однажды залатанные кирпичами, они поражали небрежностью исполнения.

Русло реки было прикрыто на ширину моста плохого качества бетонной плитой. В результате вода подмыла грунт под этим якобы защитным сооружением и теперь с удвоенной скоростью разрушала так называемые фундаменты. Здесь, внизу, все было сделано кое-как. Я заглядывал в каждую дырку и лишь покачивал головой. По нашим европейским представлениям, мост надлежало немедленно закрыть и приступить к его реконструкции.

Когда я поднялся наверх, инженер Матин разговаривал с несколькими офицерами из министерства обороны.

— Каково ваше мнение? — оживленно спросил меня плотный, седеющий полковник после обмена приветствиями.

Моя рекомендация закрыть мост и приступить к строительству нового вызвала крайнее замешательство. Мне начали наперебой объяснять, что это не входит в планы. Во-первых, за месяц не разобрать старый и не возвести новый мост. Во-вторых, по мосту почти ежедневно проезжает сам король. Он может поинтересоваться, кто так построил мост, что теперь его необходимо разбирать.

— Мы благодарим вас за предложение, — сказал полковник, — но надо найти другое решение. Саперные работы, например. Дерево, людей — все дадим.

— Но, господин полковник, под мостом толстая, почти подвешенная в воздухе, растрескавшаяся бетонная плита. Вы хотите на нее поставить подпорки?

— Может быть, заложить бревнами все свободное пространство? В реке теперь нет воды. Танки должны участвовать в параде.

— Но ведь это несколько тысяч кубометров!

— Пустяки.

— Ну, а если король увидит бревна под мостом?

На мгновение воцарилась тишина.

— Танки должны участвовать в параде, — услышал я за своей спиной.

Офицеры, с которыми я до сих пор разговаривал, вытянулись во фрукт при виде генеральских погон. Обернувшись, я оказался лицом к лицу с двумя пожилыми смуглолицыми господами в зеленых с красными лампасами мундирах.

Разговор, который я вел с полковником, повторился на более высоком, генеральском, уровне, с той лишь разницей, что завершился он вполне конкретным вопросом, обращенным ко мне:

— Что вы предлагаете?

— Ответ я дам завтра.

Генералы перевели взгляд с меня на Мадина, потом снова на меня. В этом взгляде крылась тень недоверия. Вполне ли ответствен этот польский инженер? И можно ли ему доверять?

— Пойдут сорокатонные танки, гордость нашей армии! — с нажимом произнес сухопарый седеющий военный.

— Да, я понимаю и именно поэтому не исключаю возможности установки подпорок. Прошу быть готовыми к этому.

— Хорошо, что еще понадобится?

Завтра, господа, я представляю свой план и перечень материалов, необходимых для выполнения задания.

— Итак, завтра в десять утра мы встречаемся здесь же.

Короткие, «военные» рукопожатия — и группа в зеленых мундирах направилась в сторону расположенного неподалеку министерства обороны.

Еще с минуту стояли мы с Матином, опершись о каменный парапет набережной.

— Каков же ваш план? Может быть, вы скажете хотя бы мне? — спросил шеф.

— Конечно, окажу, только сначала искупаюсь.

— Искупаетесь? Где? — Директор был явно озадачен.

— Вот в той наполненной водой дыре у основания быка.

Большой золотой перстень с печатью блеснул на руке Матина, которой он потер лоб. С инженерной точки зрения намерение мое было вполне оправданно необходимостью тщательного обследования фундамента быка, но сама по себе идея купания инженера-европейца в центре города грубо противоречила правилам приличия.

— Если речь идет о быке, то можно пригласить людей с шестами, — попробовал урезонить меня Матин.

— Нет, я должен собственными руками проверить, что там под водой.

Мой шеф только пожал плечами:

— Как хотите. Мне подождать?

Я посмотрел на часы. Было около четырех. Рабочий день подходил к концу.

— Спасибо, не надо. Я сам.

Матин попрощался и поспешно направился к машине.

Я огляделся. Движение в это время дня было небольшое. Лишь около пяти улицы заполняли выходившие из учреждений служащие.

Я перелез через парапет. Под низкими пролетами широкого моста царили прохлада и полумрак. Вода, собранная здесь отстоящей на несколько десятков метров плотиной, доходила до самых фундаментов и соединялась с промоинами, оставшимися после весеннего половодья. Мутная, грязная топь не вызывала желания искупаться; неясные очертания исковерканных бетонных конструкций, уходящих под воду, требовали особой осторожности.

Я отогнал начавших было собираться ротозеев, одержимых стремлением увидеть вблизи, что будет делать иностранный саиб в костюме Адама. Без слова протеста они отошли подальше и, заслоняясь руками от солнца, принялись наблюдать, как я погружаюсь в воду.

Под фундаментом, как я и предполагал, была глубокая брешь. Мне пришлось нырнуть дважды, чтобы окончательно убедиться в этом. Для временного пользования, мостом надо было залить брешь бетоном. Забетонировать надлежало также щель, образовавшуюся над уровнем дна и разделявшую бык на две части: осевшую и подвешенную к пролету моста.

Железобетонные балки имели достаточный запас прочности, на них изъянов не обнаружилось.

Утром я представил Матину свой план, предусматривающий три этапа работ: предупреждение дальнейшего оседания фундамента, бетонирование горизонтальной трещины, укрепление пролета с помощью стальных клиньев.

Мотин недоверчиво покачал головой. Генералы, с которыми мы встретились в назначенное время, также были весьма удивлены. Они еще раз предложили применить систему подпорок или провести дополнительные строительные работы. Опять говорили о танках — гордости армии, о политике и престиже государства, однако в конце концов я получил все полномочия и мощнейшие производственные средства: готовый бетон, а также отряд из пятнадцати молодых бравых солдат, которые тут же приступили к работе по расчистке русла реки.

Первый конфликт произошел, когда я потребовал прорыва плотины чуть пониже моста. Это было необходимо для откачки воды из промоины под фундаментом. Солдаты отказались выполнить приказ. Все, к кому я обращался по этому вопросу, покачивали головой и утверждали, что. затея сопряжена с большими трудностями.

— А нельзя ли обойтись без откачки воды? Ведь это приведет к осушению садов, принадлежащих важным особам. Начнутся жалобы, тяжбы. Советую вам найти другой способ, — сказал мне Экбаль.

— Другой способ? Ничего себе! О водонепроницаемой перегородке нечего и думать — сооружение ее отнимет массу времени.

Пришлось решиться на бетонирование под водой. Твердая глина с примесью угля, залегающая здесь на глубине нескольких метров, была великолепным строительным грунтом, однако если дно промоины успело покрыться илом, то фундамент уйдет в него, как в масло. На какую часть?

Сомнения множились. На потеху солдатам мне пришлось нырять еще несколько раз. Уж не отказаться ли от почетного задания и не снять ли с себя тяжкое бремя ответственности? А престиж, а марка польского инженера? А моя честь?

Механическое предприятие Джангалак создано и оснащено Советским Союзом. В нескольких цехах размещены кузнечные молоты, токарные, фрезерные и множество других станков для обработки металла. Специалисты из Москвы, Ленинграда и Киева посвящают местных рабочих в тайны обслуживания сложного оборудования. Вход в Джангалак и в большое белое здание администрации, где, как и повсюду в мире, чиновники вершат свои дела — выдают формуляры, адресуют друг другу клиентов, пьют чай, — охраняют часовые.

Несколько любезных служащих внимательно выслушали мой рассказ о мосте, о параде, о танках и стальных клиньях, которые должны были играть роль гидравлических домкратов. В ход пошли телефоны. Результат переговоров сказывался лишь во все более почтительном отношении к моей персоне. Образцы клина и прокладок переходили из рук в руки, от одного письменного стола к другому, вызывая всеобщее одобрение. Лишь по истечении двух часов директор, человек приятной наружности, задал мне два вопроса, к ответам на которые я абсолютно не был готов:

— Кто будет платить за работу и кто даст сталь?

Я возвратился в свое министерство и повторил вопросы Матину. Через два дня я получил задание найти подходящий материал среди металлического лома. Через три дня лом поступил на Джангалак, через пять — приступили к производству клиньев, которое продолжалось ровно две недели.

Тем временем работы по бетонированию подходили к концу. Доставленный на нескольких машинах готовый бетон заполнил промоину. Щель между быком и фундаментом я залил довольно прочным раствором. Из-за отсутствия досок пришлось соорудить специальный глиняный вал, чтобы вводить бетон под давлением. Все дни я проводил под мостом. Где-то подспудно возрастал страх перед позорным провалом. А что, если фундамент уйдет в грунт?

До парада оставалось всего десять дней.

Что делать? Ставить подпорки? На подмытой, растрескавшейся плите? Или раздробить плиту, вынуть сотни кубических метров шлака и поставить подпорки прямо на грунт? А каким он будет, этот грунт? Мучили десятки вопросов.

За три дня до праздника, убедившись, что бетон достаточно затвердел, я сам заложил клинья между быком и поперечной спайкой балок пролета. По четыре двойных клина с каждой стороны.

С помощью двух нивелиров с полосками миллиметровой бумаги внутри, один из которых укреплен на быке, а другой — на балке, я должен был контролировать степень смещения.

Не менее меня взволнованные солдаты схватились за молоты. Первые удары прозвучали тихо и глухо. Клинья совмещались почти без сопротивления. Прокладки положения не улучшили. Расстояние между быком и пролетом увеличивалось.

Я с тоской наблюдал в люнет нивелира, как фундамент миллиметр за миллиметром поднимается вверх. Это означало, что он дает осадку, ибо в люнете получается перевернутое изображение.

Около двенадцати я объявил обеденный перерыв. Для всей бригады был приготовлен чай. Моя чашка стояла на плоском камне, который вот уже много дней подряд служил мне стулом, столом и даже чертежной доской. Близкий к состоянию душевного кризиса, я погрузился в мрачные размышления. Столько сил и энтузиазма было вложено в этот чертов мост, и вот теперь грозит полное фиаско. Я повернулся спиной к сидящим на корточках солдатам. Мне было неприятно ловить на себе их вопрошающие взгляды. Попросту не было сил делать вид, что все идет как надо. Низко склонившись над чашкой, я прихлебывал свой чай. И вдруг за спиной услышал:

— Сташек, привет! Как дела?

Голос, без сомнения, принадлежал Властину Новаку, чешскому инженеру-дорожнику. Мне был симпатичен этот милый уроженец Брно, я любил его за легкий, веселый нрав и острый ум, но какого черта его принесло теперь сюда?

Чех мгновенно угадал мое настроение. Схватил брошенный солдатами молот и ударил по одному из клиньев. Краем глаза я заметил, как Властин потешно покачал при этом головой.

— Это не твоя вина! — крикнул он. — Ты все делаешь правильно. Виноват тот балбес, который ставил мост.

— Это уж точно, холера его возьми!

— Что, уходит в грунт?

— Не говори, уже на четыре сантиметра.

— Так ты бей, пока не остановится.

— «Остановится!» У меня уже нет прокладок.

— Сделай новые.

— Оставь меня! — буркнул я.

— Салам алейкум, инженер-саиб! — Надо мной склонилось улыбающееся лицо Алама. — Не надо нервничать.

Этот еще откуда взялся со своими утешениями!

— Обед кончился. За работу! — крикнул я солдатам, хотя не прошло еще и получаса.

Люди не торопясь заняли свои места, и вновь раздался стук молотов. Я велел принести чай для Властина и Алама. Разговор зашел об участке дороги от Чари-кара до Пули-Матана, на котором работали мои собеседники. Немного непременных жалоб на ужасную жару, немного — на организацию работы, нехватку оборудования, ну и, разумеется, самая подробная взаимная информация о сроках пребывания в Афганистане.

Принимая участие в беседе, я ни на секунду не переставал прислушиваться к ударам молотов. И вдруг мне показалось, что они стали более короткими и гулкими. Я медленно приподнялся, боясь ошибиться. Ну да, гак и есть! Колени мои слепка задрожали.

— Тяжело идет! — объявил кто-то из солдат.

— Ну, давайте еще! — крикнул я и подскочил к нивелиру.

Прибор впервые фиксировал минимальный подъем пролета.

— Властин, посмотри в другой нивелир! — почти завопил я. — А вы бейте сильней!

Солдатам передалось мое возбуждение. Они работали молотами с удвоенной энергией.

В состоянии крайнего нервного напряжения мы рассматривали видимые в люнеты клеточки миллиметровой бумаги.

— Больше не уходит, — объявил Властин.

Пролет поднялся еще на два миллиметра, когда мне доложили, что основания клиньев расплющиваются, но сами клинья не трогаются с места. Я почувствовал огромное облегчение.

Многодневное напряжение, страхи — все оставалось позади. Даже если за эти несколько дней устои дадут осадку на сантиметр или два, мы легко устраним ее с помощью клиньев. Главное — что устои опираются теперь на твердый грунт, хотя бог весть что может случиться, когда по мосту пройдут сорокатонные гиганты. Я попрощался с Властином и Аламом. Последний задержал на минуту мою руку в своей и сказал с улыбкой:

— Ну вот, стоило ли волноваться?

— Теперь, конечно, уже нет причин для волнений… Жизнь прекрасна! Ребята, на сегодня работа кончена. Двоим остаться с инструментами, остальные свободны до завтра. Только прошу нивелиры не трогать! Властик, Алам-джан, разрешите пригласить вас к себе на рюмку вина!

В день праздника, за час до назначенного времени, я посадил все свое семейство в машину и повез на площадь, где должен был состояться парад. Город украшен красным, зеленым, черным. Празднично одетые люди шли в сторону Чамана. И хотя празднество еще не началось, большая площадь уже была заполнена до отказа. Некоторые семьи даже расположились группами. Дети в национальных костюмах, расстеленные на траве ковры и коврики, яркая голубизна неб-а, зелень все это создавало поразительно яркую, неповторимую картину.

Со стороны площади к трибунам прилегало огромное поле с разбитыми на нем палатками. Король с семьей, государственные мужи, дипломатический корпус, иностранцы, высшие офицерские чины, служащие — все находились на заранее отведенных местах. Опеку над своей семьей я поручил Экбалю, который явился раньше всех и, пользуясь привилегией переводчика, занял палатку, предназначенную для «хариджи».

Все беспокойство последних дней ожило во мне с новой силой. Быстрым шагом я направился к находящемуся в нескольких сотнях метров мосту. Отряд солдат встретил меня, как положено по уставу — щелканьем каблуков и громким «салам алейкум».

Я расставил посты на мосту, выбрав самых сильных и расторопных солдат. Если бы фундамент начал оседать, они должны были бы бить молотами по клиньям, чтобы балки пролетов испытывали достаточное сопротивление со стороны быка. Сам я остался с инструментами, остальных использовал в качестве курьеров. На их обязанности была подробная информация о ходе парада.

Парад открывала пехота. Вопреки моим просьбам отряды шли по мосту строевым шагом, а некоторые отбивали его с такой силой, что просто мороз продирал по коже. Затем последовала артиллерия и части специального назначения. Мост беспокойно вздрагивал. Полоска миллиметровой бумаги в люнете нивелира металась как обезумевшая.

Но вот настал кульминационный момент. Молоденький щуплый солдат возвестил прерывающимся голосом о приближении танков. Рано или поздно это должно было произойти.

Сквозь мощный грохот проходящих по мосту моторизованных частей пробивался все возрастающий гул, который перешел в страшный рев, когда гусеницы стальных чудовищ достигли первого пролета.

Мною овладел беспредельный страх, сердце болезненно сжалось. Ведь по нашим европейским понятиям мост держался буквально на честном слове. Был момент, когда мне хотелось убежать куда глаза глядят, и я бы, наверное, сделал это, если бы не сгрудившиеся вокруг вызывавшего опасения быка солдаты. Бледные, взволнованные, они лихорадочно стискивали в руках молоты и не сводили с меня глаз. Со страхом и самым пристальным вниманием следили солдаты за каждой моей гримасой, ловили каждое движение губ или век.

Доверие их было безгранично. Казалось, начни рушиться вся железобетонная конструкция, никто из них и с места не тронется. С трудом овладев собой, я укрылся за люнетом нивелира.

После первых пяти пар танков наступила короткая пауза, вполне достаточная, однако, для того, чтобы проверить состояние пролетов и фундамента. К великой радости, все оказалось в полном порядке. Итак, моя система с честью выдержала испытание! На лицах одетых в серые мундиры солдат, как в зеркале, отразилось мое ликование.

По мосту пошло следующее танковое подразделение. На этот раз шум был гораздо меньше. Ко мне вернулась прежняя уверенность.

Когда парад кончился, я приказал убрать инструменты (за две недели они впервые оказались в своих футлярах) и поднялся наверх. Там уже ждали оба генерала в окружении большой группы офицеров штаба. Улыбающиеся лица, крепкие рукопожатия, горячие выражения благодарности и признательности. Встретиться ни с кем из них мне больше не пришлось. Может быть, кто-то там еще и вспоминает польского инженера, спасшего праздничный парад с помощью стальных клиньев, нескольких машин бетона и маленького отряда самоотверженных солдат. Не думаю, однако, чтобы кто-либо мог предположить, сколько страшных минут неуверенности и полного отчаяния пришлось пережить нам под вздрагивающим, гудящим мостом Махмуд-хана.