На дорогах Афганистана

ЛЮБОВЬ ПО-МЕСТНОМУ

Нас теперь было трое: ко мне и Зыгмунту присоединился инженер Конрад Якубовский, высокий, хорошо сложенный мужчина.

Сразу после работы мы отправлялись в багланский бассейн. Вечерами, после ужина, встречались с друзьями в центральном сквере. Этому покровительствовал директор фабрики, полный, молчаливый, весьма корректный узбек. Он славился как человек состоятельный. Имел большие земельные наделы и скот. Свои обязанности директора он исполнял скорее ради престижа, а не заработка, который играл незначительную роль в его бюджете.

В наших встречах принимали участие все находящиеся в Баглане иностранцы, разместившиеся в гостиницах и в принадлежащих фабрике дачных домиках. А именно: два важных, бородатых индийца с женами, японская пара, мистер Лонги, три семьи немцев и супруги Гумель.

Ни о ком из них я не мог бы рассказать подробно. Порой мне снилась полудетская улыбка японки, хорошенькой миниатюрной женщины с идеально гладкой кожей и очень милыми манерами. Выглядела она шестнадцатилетней, в то время как ей было, по-видимому, уже сорок. Муж ее, некрасивый, маленького роста японец, некогда большой мастер дзю-до, выполнял функции ветеринара — при фабрике разводили тутового шелкопряда. Помимо этого он осуществлял надзор за инвентарем принадлежащих фабрике земельных хозяйств и пил как сапожник.

Индийцы были как индийцы. Спокойные, никому не причиняющие вреда, с неизменной улыбкой на лице. Работали они, как и Лонги, в учреждении, занимавшемся ирригацией.

Наиболее любопытной была чета Гумелей. Она — венгерка, он же и сам как следует не знал, выдавать ли себя за немца, австрийца, чеха или венгра. Еще до первой мировой войны жил и работал в разных частях Австро-Венгрии. В начале межвоенного периода женился на дочери своего коллеги и несколько лет прожил с ней в Турции. Во время второй мировой войны супруги возвратились в Венгрию, а потом вновь отправились бродить по свету. Наконец они высадились в Афганистане, оставив по дороге дочь в Англии, а сына в Канаде. Хлопотали поочередно о получении венгерского, австрийского и наконец немецкого гражданства — никто, однако, не хотел их принять.

Дома супруги говорили по-венгерски, хотя в результате семилетнего пребывания в Баглане оба довольно свободно владели языком дари. Они дружили с семьей директора фабрики. Единственный сын директора, шестилетний Хумайюн, со дня рождения практически воспитывался у Гумелей. У них он ел, спал, учился. Они заботились о нем, как о собственном ребенке. Калитка, ведущая из сада директора в сад венгров, никогда не закрывалась. Особенно близкие отношения связывали женщин. Преградой на пути официальной дружбы мужчин была лишь разница в их служебном положении.

Хумайюн, темнокожий малыш с жесткими, торчащими во все стороны волосами, жил на два дома. Проказничал и там и здесь и ссорился с сестрами не меньше, чем его ровесники у нас в Польше.

Мне часто приходилось делать над собой усилие, чтобы не рассмеяться, слыша, как Гумель отчитывает своего воспитанника. При этом выражение лица воспитателя было таким потешным, что если бы мальчик не опускал глаз, как того требовало приличие, то нотации Гумеля вообще не имели бы никакого смысла.

В каттаганский период жизни самыми любимыми нашими развлечениями были посещения мудира Абдул-хана. Конрад и Зыгмунт ограничивались случайными визитами, я же был частым гостем в чистой просторной гостиной виллы за базаром. Поводов для посещений находилось достаточно. Во-первых, Экбаль был приятелем мудира. Во-вторых, время от времени я обнаруживал у себя какие-нибудь доставленные мудиром горячительные напитки. В-третьих, мы вообще нравились друг другу. В-четвертых, оба любили играть в шахматы. К тому времени я достаточно освоил язык дари, и это позволяло нам обходиться без помощи переводчика. Я понимал даже древние легенды, которые мастерски рассказывал Абдул-хан.

Часто по поручению мудира его камердинер Якуб ждал моего возвращения с работы, забирал меня прямо из гостиницы или от Гумелей. Сопровождал меня обычно Саид. Противник какцх бы то ни было служебных поездок, Саид в то же время обожал всякого рода мероприятия, связанные с каким-нибудь угощением.

С самого начала у меня создалось впечатление, что нашего директора и переводчика разделяли религиозные убеждения, ведь Саид был шиитом, а Абдул-хан причислял себя к правоверным суннитам[12].

Хозяйки, которых я никогда не видел в глаза, продемонстрировали мне все разнообразие местной кухни. Я не сумел бы назвать и половины тех яств, которые были предложены моему вниманию. Кроме классических национальных блюд я пробовал пироги со шпинатом, картофель, тушенный со сливами, всевозможные острые соусы с инжиром и изюмом, тефтели, жаренные на решетке, и множество прочих кулинарных чудес.

Плов — основное блюдо на территории от Индии до самого Средиземного моря; правда, у некоторых народов он называется иначе. Пропитанный жиром рис варится в бараньем бульоне с добавлением кореньев и шафрана, что придает блюду интенсивный желтый цвет. Плов бывает также белого цвета — без шафрана. Иногда его готовят с изюмом и подают с гарниром из нарезанной тонкими ломтиками поджаренной моркови.

Однако истинное наслаждение ожидало нас после чая, когда мудир трижды затягивался из чилима — курительной трубки. После хозяина курили по очереди все гости.

Чилим (или кальян) представляет собой глиняный, искусно выполненный сосуд, в который сквозь пробку из мокрого хлопка пропущены две тростниковые трубочки.

На одну из них, достигающую почти самого дна сосуда, насажен фарфоровый стаканчик, в котором разжигается табак. Вторая трубка закреплена подвижно. Воды в сосуд наливается столько, чтобы ее уровень делил на две равные части пространство между концами трубочек (нижняя погружена в воду, верхняя — нет). Дым, проходя через воду, очищается и может втягиваться непосредственно в легкие.

Достаточно трех затяжек, чтобы зрачки у курильщиков расширились, а через мгновение веки смежаются сами собой. Каждый принимает наиболее удобную для себя позу. Одни, сидя по-турецки, опираются локтями на колени. Другие, присев на правую ногу, обнимают левую, согнутую в колене. Глаза опущены вниз или, наоборот, обращены к потолку. Начинаются рассказы.

Поначалу мне приходилось прибегать к помощи Саида, чтобы понять, о чем идет речь. Потом я лишь время от времени обращался к нему с просьбой растолковать ту или иную сложную фразу, объяснить значение еще неизвестных мне слов.

В один из таких вечеров мудир рассказал легенду о влюбленных из Диларама.

История эта произошла много, много веков назад, когда в мире существовали иные границы, а страны носили иные названия.

«В Хорасане, — рассказывал тихим мелодичным голосом Абдул-хан, — вдали от караванного пути, что пролегает с Запада в Индию, там, где прекрасная река Диларам отделяла оазисы от огромной пустыни Баква, затерялось маленькое селение Гулистан.

Трудно было придумать лучшее название для этого живописного местечка[13]. Среди цветущих лугов здесь стояли белые домики, окруженные садами из роз.

Хади был красивым, сильным юношей. Он жил вместе с родителями в маленькой хижине рядом с прекрасным домом своего богатого дяди. Каждое утро, еще до рассвета, Хади уходил с топором в лес. Он был дровосеком.

С тех пор как Хади стал юношей, его не покидали мысли о хорошенькой кузине Бибо, подруге его детских забав, наследнице богатого соседа.

Однажды Хади отправился в лес, когда на небосводе еще не погасли последние звезды. «Сегодня я ее увижу. Она придет, непременно придет, потому что любит», — говорил он сам себе.

Когда огненный солнечный шар высоко поднялся над лесом, Хади, измученный работой, упал на траву у подножия молодого дерева. И тут между стволами мелькнуло белое платье девушки. Через минуту они молча сидели рядом. Любовь возвышенна, но полна страха. В юноше кипела страсть, но мягкий и робкий характер не позволял ей прорваться наружу.

А Бибо сама от себя таила чувства, которые пробудил в ней красивый, смелый юноша. И чем сильнее была любовь, тем упорнее она скрывала ее под маской равнодушия и холодности.

Первым заговорил Хади:

— Если бы я попросил тебя дотронуться до моих губ, ты бы исполнила мою просьбу?

Лицо девушки залил румянец. Она отвернулась, не ответив ни слова.

— Отчего ты молчишь, ведь я же не закрыл рукой тебе рот? Дай мне руку и говори…

Бибо уже хотела отдаться захлестнувшей ее волне счастья, но тут же испугалась своей слабости. Голос ее дрожал, когда она проговорила:

— Как ты смеешь так со мной обращаться?! Уж не вселился ли в тебя злой дух? Недаром мама говорит, что он обитает здесь.

— Злые духи не подсказывают слов любви. Они учат ненавидеть. А я люблю тебя, Бибо. Или ты думаешь, что я недостоин тебя?

Девушка опустила глаза и поспешно поднялась.

— Мне стыдно слушать тебя. Я ухожу, чтобы рассказать все отцу. Такие дела решают старшие.

Не оглядываясь, она направилась в сторону селения.

— Бибо, — крикнул юноша, — вернись! Если ты не вернешься, я покину край, где злые духи учат любви. Бибо!

Ответа не последовало.

Лесные духи, друзья свободных дровосеков, приказали Хади уйти из селения. Просторы Гярмсира стали для юноши тесными, деревья в лесу — слишком маленькими, вода в реке Диларам приобрела горьковатый вкус.

В глубине сердца он еще хранил надежду, что Бибо вернется. Долго сидел на опушке леса, но так никто и не пришел. И тогда Хади твердо решил: «Отныне ты будешь ждать меня в тоске и горе».

День приближался к концу. Жители селения укладывались спать под крышами своих домов. Но молодого дровосека среди них уже не было.

Отец Хади ни о чем не знал — он вместе со своим богатым шурином уехал по торговым делам, зато мать беспокоилась за единственного сына.

Бибо тоже думала о юноше, который признался ей в своих чувствах. Но напрасно глядела она на крыши Гулистана. Когда настал день, девушка побежала к матери Хади. Вместе они отправились в лес на поиски. В отчаянии ходили до самого вечера.

Наступили сумерки. Бибо хотела вернуться домой, но мать решила продолжать поиски сына. Ей не страшны были ни змеи, ни лесные духи. И тогда девушка рассказала о своей вчерашней встрече с Хади.

— Если все так, как ты говоришь, — вздохнула женщина, — значит, он ушел в иные края. Мы не найдем его ни в лесу, ни в селении.

Домой они возвратились с поникшими головами: Бибо — в богатый дом отца, ее тетка — в свою маленькую хижину Одному судьба готовит богатство, другому — нужду. Богачи позволяют беднякам строить домики рядом со своими дворцами, но ничего не хотят с ними делить.

Когда Хади подошел к Дилараму, он заметил индийский караван, следующий в Исфахан. Юноша переправился через реку и стал наблюдать, как на краю пустыни Баква располагался лагерем караван. Одна за другой вырастали палатки. Утихли колокольчики верблюдов. Наступила ночь. В отблеске горящих костров вились ночные бабочки. Раздавалось лишь тихое пение погонщиков.

У Хади не было ни палатки, ни огня. Душу юноши обуяла тоска. И он запел. Над пустынными песками полилась песнь о любви, бедности, одиночестве и унижении.

В лагере индийцев воцарилась тишина. Все слушали чистый молодой голос. Владелец каравана послал за таинственным певцом. Когда гулистанец предстал перед старым купцом, тот сказал:

— Злодей не стал бы петь так прекрасно. Кто же ты такой и что привело тебя на дороги пустыни?

Долго рассказывал Хади свою историю.

На следующий день купец предложил юноше присоединиться к каравану — нужен был проводник. Хади согласился.

За четыре года, проведенных в Исфахане, Хади привязался к доброму старцу, чтил его, как отца. В большом торговом центре юноша прославился честностью в финансовых делах.

А тем временем в далеком Гулистане Бибо жила надеждой на возвращение любимого. Любовь и тоска овладели сердцем девушки. Ее прозвали Желтым Цветком. В этом прозвище не было ничего дурного, наоборот, все сочувствовали ее горю и одиночеству. Дочерей богатых отцов уважают, даже если они глупы и бездушны, а Бибо умела любить.

Хади послал письма отцу и дяде. Он хотел убедить последнего, что ему сопутствует успех, хотел, чтобы все знали, кем он стал. В письмах юноша обещал вернуться в родное селение весной.

Пришла пора, и луга Гулистана покрылись яркими цветами, деревья дали новые побеги, а молодые сердца пробудились от зимнего сна.

Каждое утро Бибо вместе с подругами приходила к реке, и, пока другие девушки смеялись, шутили, рвали цветы, она высматривала караваны из Исфахана.

Однажды на горизонте появился одинокий всадник. Подъехав к переправе, он объявил о приближении каравана индийского купца. На вопрос Бибо о Хади гонец ответил утвердительно. Девушка закрыла зардевшееся от волнения лицо. Все решили, что лучше ожидать караван в селении, и веселой гурьбой побежали между залитыми солнцем домами Гулистана.

К вечеру караван подошел к краю пустыни, к тому самому месту, где тропинка, ведущая из селения, соединялась с караванной дорогой.

Старый купец был очень болен. Он позвал к себе Хади и заговорил тихим, прерывающимся голосом:

— Здесь я встретил тебя. Это было большое счастье для старика, который всегда желал иметь сына. Я хотел бы подольше пробыть в Гулистане, одарить твоих близких, порадоваться твоей радостью. Но я совсем слаб, а моя смерть вдали от дома была бы большим ударом для тех, кто меня ждет. Я не могу задерживаться ни на минуту.

Слезы стояли в глазах Хади, и он ответил:

— Редко случается, чтобы молодой человек встретил старого и полюбил его, как отца. Твоя воля — это моя воля.

Купец в волнении положил руки на склоненную голову юноши.

— Много людей в караване, с которыми я путешествую почти всю жизнь, но никогда никто не возбуждал во мне таких чувств, как ты. Едем со мной. Ты молод. Возвращение из Индии в Хорасан будет для тебя легким. Не покидай меня в тяжелые, может быть, последние минуты жизни.

В селении Бибо и родители ждали Хади, вглядываясь в темноту, прислушиваясь к шагам, а караван тем временем уже удалялся от Гулистана. Погруженный в глубокую печаль, Хади был спокоен. Пройдя через великое испытание в жизни, он чувствовал себя теперь настоящим мужчиной. Милосердие и благодарность — обязанности человека, личное счастье — награда.

Караван дошел до Индии.

И бедняки, и богачи — все высыпали на улицы, чтобы приветствовать возвратившихся. Но радость была преждевременной — старый купец умирал. Со слезами счастья на глазах он смотрел на дочь и на жену, а потом приказал позвать молодого гулистанца.

Когда тот вошел, он взял его за руку и отчетливо, хотя и с большим трудом, произнес:

— Хади, вот моя жена, а вот единственная дочь. Я оставляю их на тебя.

Старец улыбнулся, как будто великую тяжесть сняли с его сердца, и навсегда закрыл глаза.

Хади хотел было вернуться в родное селение, но не тут-то было. Вдова купца считала его своим сыном и наследником имущества. Ее дочь, влюбившаяся в юношу с первого взгляда, впала в глубокое отчаяние.

Когда пришел час расставания, прекрасная индианка так плакала, что Хади поклялся ей вернуться весной вместе с Бибо. Дочь купца обещала быть для Бибо сестрой и держаться в стороне; она дала ему красивое ожерелье для невесты.

Там, где царит любовь, нет места зависти.

Хади двинулся в Хорасан. Мысль о Бибо пьянила его. Любовь несла его как на крыльях. К полуночи он добрался до Диларама. Ярко светила луна. Хади подумал, что нет смысла появляться в Гулистане среди ночи, лег прямо на траву и тут же уснул, измученный долгим путешествием.

Проснулся он от боли в руке и увидел рядом с собой большую черную змею. Хади хотел было влезть на коня, но смертельный укус отнял у него силы… Он сполз на землю…

Утром случайный прохожий увидел труп и принес в Гулистан весть о смерти юноши.

Сбежались жители селения, Бибо бросилась на холодную грудь любимого, и тут жизнь ее оборвалась. Разъединили только тела, души же навсегда остались вместе. Хади и Бибо похоронили рядом. Их могилы стали местом паломничества для молодых людей. Считалось, что здесь исполняются все желания влюбленных.

Первой, чье желание на священном месте было исполнено, оказалась дочь купца. Не в состоянии вынести разлуки с Хади, почти обезумевшая от горя, она отправилась в Гулистан и, узнав страшную весть, пожелала себе смерти… И по сей день на берегу Диларама возвышается надгробие, на котором высечено ее имя».

Когда мудир закончил свой рассказ, воцарилась тишина. Сентиментальный и достаточно наивный, на наш взгляд, сюжет взволновал слушателей. Лишь по прошествии некоторого времени разговор возобновился. Странно, что весьма сомнительные факты здесь воспринимались без всякого недоверия, а совершенно естественные, напротив, — скептически. Никого, например, не удивило, что Хади ушел из селения, не предупредив отца или мать. Отец, разумеется, запретил бы ему сделать это, а приказ отца — священ.

Я спросил, не мог ли юноша все же завернуть в родное селение, когда караван находился неподалеку, а потом догнать купца. Мне объяснили, что он не мог так поступить. Во-первых, он оказался бы во власти отца, который запретил бы ему следовать с караваном дальше. Во-вторых, даже если бы он и получил такое разрешение, то не обошлось бы без длительного празднества. Попытки избежать исполнения семейных и приятельских обязанностей расценивались как смертельная обида.

Саид долго и путано объяснял мне, почему Хади отказался от дочери купца. В конце концов у меня создалось впечатление, что проблема заключалась лишь в том, кому из девушек быть первой женой. Обещание дочери купца относиться к Бибо как к сестре воспринималось слушателями совершенно естественно. Всем было понятно, что он не стал бы обращаться с ней как с сестрой.

В Афганистане, приветствуя, полагается спрашивать о здоровье, о сыне, о делах, о доме и о многом другом, но вопрос о жене был бы воспринят как оскорбление. Это глубоко интимная сторона жизни.

— Отчего же Бибо обидели слова Хади и почему в делах любви решающее слово принадлежит отцу? — наивно спросил я.

В разговор вмешался пожилой седеющий человек.

— Что непонятно этому господину? — спросил он у Саида. — Разве у них, в далекой Польше, дело обстоит иначе? Разве дети появляются там на свет без участия родителей? А дочери выходят замуж за тех, кто им нравится? В таком случае они безбожники.

Вместо ответа на мой вопрос мне рассказали такую историю. Директор гостиницы в Кундузе (я знал его — такой угрюмый, замкнутый господин) стал объектом издевательства всего города. Вопрос о свадьбе его дочери был уже улажен, когда она полюбила купца из Кандагара. Молодые люди тайком уехали в Кабул и там вступили в брак. Опозоренный отец написал дочери письмо с просьбой приехать за отцовским благословением. Когда молодожены приехали, отец заперся с дочерью в комнате. Вскоре он вышел и сказал непризнанному зятю, что тот может забрать свою жену. Войдя в комнату, муж обнаружил там труп жены с перерезанным горлом. Директора арестовали, но через неделю освободили. Закон оказался на его стороне.

После этого я всецело уверовал в правоту Бибо!