Марил Ростин сидел, тупо пялясь на стену. Впрочем, выбора у него не было. Если смотреть сквозь решетку, то взгляд упирался в этот кусок стены. Вот располагайся напротив другая камера, тогда бы хоть поглазеть на собрата по несчастью — и то забава. А так — тоска невообразимая. Не то чтобы жизнь Марила до водворения в тюрьму была очень интересной и веселой, но все ж получше. Но, с другой стороны, в тюрьме не было Гедрики. Ее вообще больше не было. Нигде! При воспоминании о бывшей жене сознание узника затуманила привычная красноватая дымка, дарящая ощущение сладостной муки, но сильно мешающая думать. Хотя о чем тут, за решеткой, думать-то? Лучше уж погрузиться в мучительно-блаженный угар, вновь и вновь переживая, как подыхала ненавистная стерва. Как она хрипела, как дергались ее мерзкие пухлые руки, где каждый жирный палец пережат перстнем, а то и двумя. Вспоминать и чувствовать каждым нервом агонию супруги было невыразимо приятно. Но осознание того, что это лишь воспоминания и проклятую бабу нельзя убивать снова и снова, причиняло почти физическую боль. И все же это было развлечение получше, чем разглядывание стены напротив.
Марил давно уже понял, что может хоть отчасти управлять своим состоянием. Хочет — наслаждается смертельным угаром, а хочет — возвращается в обыденный мир, сохраняя хоть какую-то власть над собственными мыслями. Почему же он не дошел до этого раньше? Зачем сидел над телом Гедрики, поглощенный радостью свершившегося возмездия? Если бы ему тогда хватило ума разогнать красный туман перед глазами и в мозгах и просто уйти из дома, он бы сейчас не пялился в стену через решетку. Нет, Марил ничуть не жалел о сделанном, напротив, жалел, что убить жену смог лишь один раз. В редкие минуты прозрения Ростин проклинал себя за то, что не додумался скрыться, а вместо этого сидел, как глупая домашняя скотина, безропотно ждущая, пока забьют.
Эх, надо было все-таки порешить Омизу, она же небось стражу-то и навела. Но тогда почему-то эта мысль казалась неправильной. Дело, наверное, в том, что Марил всегда испытывал симпатию и чувство родства к младшей сестре своей проклятой жены. Ей ведь не меньше доставалось от жирной гадины. Ну не мог он тогда прикончить Омизу. А сейчас бы смог. Еще как! И снова мир подернулся красной пленкой.
Так в чередовании досады, скуки и сладкой жажды чужой смерти проходили дни Ростина. Ничего не менялось. Два раза в день тюремщики приносили дрянную еду. Марил, в прошлой жизни бывший весьма словоохотливым, временами пытался заговорить с ними, просто чтобы разогнать скуку. Но стражи хранили суровое молчание или отвечали грязными ругательствами. Им-то он что плохого сделал? Что им всем до Гедрики? Кому какое дело, жива она или мертва? Да мир стал только лучше без этой ведьмы. И почему он должен гнить в темнице за совершение благого дела? А еще один из тюремщиков сообщил Ростину, что того скоро повесят. Не то чтобы Марил сильно боялся смерти. Как раз напротив: лишив жизни другого человека, он перестал дрожать за свою собственную. С другой стороны, смерти Ростин отнюдь не искал. Отдавать жизнь за вздорную бабу, которая ему столько лет кровь пила, он вовсе не жаждал.
Марил почти задремал, когда его вывели из оцепенения голоса. Один был знакомым — это Син, тот самый, что пророчил узнику скорую казнь. Син вел беседу с другим стражником. На радость изнывавшему от скуки заключенному, голоса звучали громко и четко, слышно было каждое слово.
— Слушай, Син, я тут человек новый, сам не разберусь.
— Было бы чего разбираться-то, — презрительно хмыкнул тюремщик. — Твое дело — харчи этим ублюдкам разнести, а дальше сиди и с косым Дормом в кости режься, попивая дрянное вино, что гонит его сестрица. Неужто не справишься? Один раз как человека тебя прошу. Ну очень мне надо сегодня вечером до Торговой части добраться, пока лавки не позакрывались. Такое, понимаешь, выгодное дельце…
Знаем мы ваши выгодные дела, про себя подумал Марил. Отнимают у заключенных все ценное, а потом, видно, распродают в Торговой части. У самого Ростина забрали пару перстней и пояс с серебряной пряжкой. Вещей было не жаль, все равно на Гедрикины поганые деньги куплены. Между тем стражники продолжали спорить, теперь вновь говорил новичок.
— Ну а ежели напутаю чего? Ты же мне потом и настучишь по рылу, Син, — в голосе чувствовалось явственное недоверие к собеседнику.
— Ну и трус же ты, Хидик, — Син словно выплевывал слова. — Хватит уже трястись за свою шкуру. Не меня ты боишься, а их, — должно быть, в этот момент страж указывал на камеры с заключенными, но Марил этого видеть не мог. — Думаешь, отопрешь решетку, тут они на тебя и набросятся. Так, а, Хидик?
— Вовсе не так, — обиженно возразил новенький. — Чего их бояться-то?
— Вот, слышу наконец речь мужчины, а не трусливого хорька, — Син решил выразить одобрение. — Ничего они тебе не сделают. Опасные все в кандалах, а самые страшные, те еще и к стене прикованы.
— Да я и не боюсь! — Хидик, похоже, начал раздражаться.
— Ну так подмени меня сегодня, а тебя потом выручу. Как есть обещаю!
— Смотри не забудь, — проворчал Хидик, похоже, сдаваясь.
Беседа закончилась, вновь воцарилась тишина, но узнику уже не было так скучно, как прежде. Прошло больше трех часов, прежде чем Марил увидел наконец Хидика. На стражника мелкий тщедушный человечек походил слабо. Рыжие волосы с изрядной проплешиной, взгляд какой-то неуверенный. Да Син полный идиот, если доверил этому задохлику обходить заключенных. Видно, очень уж нужно было стражнику в Рыночную часть. На какой-то миг Марил даже испытал к рыжему неудачнику что-то вроде сочувствия. Скорее всего, ему уже досталось от тех заключенных, что он успел обнести ужином. Немало небось наслушался, бедняга. А вот не надо давать собой помыкать тому, кто сильнее. Впрочем, сочувствие длилось недолго.
Жалость и сострадание к ближнему остались в той, прошлой жизни. Тот Марил был мягкотелый добряк, умеющий убедить себя, что терпит жену потому, что прощает, а не потому, что он жалкое ничтожество, попавшее под власть тупой, жадной и сволочной бабы. Тот Марил не мог обидеть и уличной собаки, не то что восстать против супруги. Лишь однажды решился он на бунт, уйдя от Гедрики к пусть не самой молодой и красивой, зато доброй и простой женщине. Но не прошло и пары месяцев, как совесть и чувство вины совершенно доконали неверного супруга, заставив поверить, что он просто умрет, если не вернется к законной жене. И он вернулся… чтобы спустя не так уж много времени убить ее. Вновь Марил почувствовал искушение погрузиться в пучину жутко-сладких воспоминаний, но не поддался ему. Сейчас нужно собрать остатки своего разума и воли, которые и в лучшие-то дни не были его сильными сторонами.
Усилия увенчались успехом, и узник вполне владел собою, когда рыжий Хидик зашел в камеру с миской похлебки, поверх которой лежал ломоть хлеба. Жалкая внешность нового тюремщика мало волновала Марила, он сосредоточил все внимание на связке ключей, которую страж крутил в левой руке, время от времени слегка подбрасывая. На заключенного Хидик покосился с явным недоверием и плохо скрываемым опасением.
— Боишься меня? — почти весело спросил Ростин.
— Вот еще! — рыжий попытался придать себе внушительный вид, исполненный презрения к жалкому заключенному. — Это ты жену, что ли, прикончил? — против воли Хидика в голосе его слышалось любопытство и еще что-то трудноуловимое.
— Я, — Марил вполне дружелюбно кивнул.
— Чего-то с трудом верится, — пробормотал страж. — За что хоть?
— Дура была и стерва, — узник улыбался так, словно только что отвесил покойной супруге комплимент. — У тебя небось не такая?
— Какое там, — Хидик вздохнул и безнадежно махнул рукой. — Такая же, если не хуже.
— Скажи, что сам никогда не думал, чтобы ее… — Марил провел рукой по горлу и высунул язык. Прежний застенчивый миляга никогда бы не позволил себе столь вульгарного жеста.
— Ну так думать — это одно. Все думают, — и тут же спохватился. — Но лишь такие выродки, как ты, способны…
— Освободиться? — услужливо подсказал узник.
— Ну да, — хмыкнул Хидик. — Уж ты-то свободен, как я посмотрю, прям как ветер в море. Мне такой свободы и даром не надобно, тем более качаться тебе скоро в петле. Уж лучше я под каблуком у гадины ползучей поживу, чем этак-то.
Тюремщик так и не поставил миску с мерзким на вид варевом, продолжая держать ее в одной руке, а другой по-прежнему машинально поигрывая с ключами. Он больше не выглядел испуганным — скорее, задумчивым и немного грустным. Теперь, видно, уже рыжий страж жалел незадачливого борца против семейного гнета. На какой-то миг Хидик отвел глаза, и узнику этого оказалось достаточно. Марил хлопнул рукой по дну миски — жаль, что похлебка давно не горячая, но опрокинутой на одежду еды хватило, чтобы тюремщик выронил ключи и инстинктивно наклонился за ними. Видно, он считал, что ключи — самое важное. И это была вторая ошибка. Лучше бы Хидик схватился за меч, а еще лучше — бросился к двери. Но он нагнулся за ключами, чтобы не дать узнику первым дотянуться до них. А тот и не пытался дотянуться до связки, он дотянулся до самого стража. Да, кандалы были впаяны в стену, но длина цепи вполне позволяла перекинуть ее через голову рыжего бедолаги, сдавить тонкую шею железными звеньями и силой собственных рук. Главное — не позволить ему издать ни единого звука. Тюремщик хрипел и задыхался, лицо его побагровело, тело содрогалось в конвульсиях. Как же сладко! Прям как тогда с Гедрикой! И пусть несчастный страж не сделал Марилу ничего дурного, это сейчас совсем не важно. Ничто не важно, даже цель, ради которой все это было затеяно. Красное марево затопило мозг и весь мир. Какое блаженство — раствориться в этом безумии и пить чужую агонию! Пить одновременно торопливо и жадно, но при этом желая растянуть наслаждение до бесконечности.
Однако Хидик не изволил доставить своему мучителю такое удовольствие. Умер он довольно быстро. Зато не зря. Велико было искушение усесться, как и в прошлый раз, над трупом, вновь и вновь прокручивая произошедшее перед глазами и ощущая всеми органами чувств. Но Марил все еще помнил, ради чего он это затеял. Вот теперь можно и нагнуться за ключами. Не так уж их и много, а человек, полжизни имевший дело с замками от многочисленных сундуков, кладовок и сараев, без труда поймет, какой из ключей подойдет к кандалам. Ключ от камеры искать не пришлось: решетчатая дверь так и осталась открытой. Вот и пришел миг возблагодарить богинь или, скорее, Изгоя за то, что напротив камеры лишь глухая стена, не позволяющая никому увидеть сцену расправы узника с тюремщиком.
Выйдя из камеры, Ростин довольно четко представлял, что собирается делать. Бежать из темницы в одиночку — совершенно безумная затея, не имеющая ни единого шанса на успех. Но у Марила есть ключи и несколько минут в запасе, что дает возможность попробовать изменить расклад.
Осторожно выглянув из-за угла, он обнаружил в поле зрения по четыре камеры — две справа и две слева. Окинув быстрым взглядом узников, Марил поспешил открыть те двери, за которыми томились здоровые на вид мужчины. Оба, подобно ему, были прикованы к стене цепями. Нежданно явившийся спаситель помог товарищам по несчастью отпереть замки от кандалов. Одна из оставшихся камер оказалась пуста, а в последней сидела старуха. Марил подивился столь странной узнице, но тратить силы, а главное, время, на ее освобождение он не собирался. Чем может помочь бабка в борьбе с тюремщиками, которые вот-вот опомнятся? Каждую минутку нужно увеличивать количество людей, способных если не дать отпор страже, то хотя бы отвлечь ее внимание. Нельзя же допустить, чтобы тюремная охрана бросила все силы на поимку одного сбежавшего узника. Пусть уж гоняется за всеми.
— Не знаю, кто ты, — глухим голосом произнес один из спасенных, — и за какими демонами вытащил нас, но советую выпустить и ее тоже. Бабка нам пригодится.
— Серьезно? Какой толк с этой старой шаэлы? — недоверчиво спросил Ростин.
— Она такая же, как мы.
— Какая? И что значит «как мы»? — Марил все меньше понимал смысл вынужденной задержки и начинал злиться.
— Хватит болтать! — окрысился мужчина, который тоже, видно, не жаждал терять время попусту. — Выпусти старуху. Если выберемся, тогда сам поймешь, что к чему.
Ростин, нервничая и ругаясь, отпер дверь еще одной камеры и освободил женщину, разомкнув кандалы.
— Спасибо, сынок, — хохотнула та. — Ты и вправду не пожалеешь.
Через несколько минут четверо спасенных оказались в длинном коридоре, по обеим сторонам которого располагались камеры.
— Выпускай всех, — скомандовал тот, кто просил за старуху. — Чем больше народу и беспорядку, тем сложнее придется сторожевым псам.
Ростин уже успел выяснить, что большая часть дверных замков отпиралась одним ключом. Какая безумная глупость! Может, это и удобно — не нужно каждый раз искать новый ключ, но, с другой стороны, предельно упростило задачу Марилу и его товарищам по побегу. Некоторые заключенные были в кандалах, но к стене не приковали ни одного из них. Ростин отцепил от связки ключ от кандалов и кинул его освобожденным — пусть снимают цепи по дороге. Его задача — отпирать двери камер.
Естественно, вечно везти им не могло. Стража спохватилась где-то через четверть часа. До этого, видно, тюремщики резались в кости в караулке, попивая кислое вино, что гонит сестрица косого Дорма. Но, проявив беспечность, охранники не собирались проявлять еще и глупость. Они показались сразу с двух концов коридора, отрезав заключенным любой из двух возможных путей к отступлению. Тюремщики были вооружены — кто алебардами, а кто мечами. Это, безусловно, давало им преимущество. Но узники, почуявшие запах свободы, являли собой достойных противников. Во-первых, в отчаянной попытке вырваться они были готовы на все, во-вторых, их было больше. В качестве оружия заключенным служили цепи. Раскручивая их над собой, узники наносили удары по врагам — хотя в свалке порой доставалось и своим. Наиболее ловкие умудрялись обвивать цепи вокруг мечей и алебард, вырывая оружие из рук противников и тут же вооружаясь трофеями.
Особенно хороши в бою оказались те, кого Марил освободил в первую очередь. Краем глаза он видел, как один из мужчин сдавил голову тюремщика так, что у того глаза выкатились, а из ушей и носа хлынула кровь. Другой направо и налево наносил восхитительно жуткие удары отнятой алебардой. К удивлению Ростина, не подвела и старуха. Подобно ему самому, она задушила одного из нападавших цепью. И при этом у женщины было столь блаженное выражение лица, что Марил начал понимать, почему она «такая как мы». Сам же он получил не меньшее наслаждение, схватив ближайшего тюремщика и впечатав его лицом в решетку одной из камер. Тот пытался вырваться, бестолково размахивая мечом, а Марил все глубже и глубже вдавливал жертву в переплетение железных прутьев.
Потери имелись с обеих сторон, но все же толпа отчаянных узников прорвала один из заслонов, устремившись в направлении выхода. Охране оставалось лишь догонять. Многие заключенные не впервые оказались в тюрьме и неплохо знали расположение коридоров и переходов. Разумеется, у входа дежурил немаленький отряд стражей. Это были опытные воины, понимавшие, чем им грозит массовый побег из тюрьмы. Они бились с отчаянием, не уступавшим отчаянию заключенных, рвавшихся к свободе. В этой схватке узников полегло куда больше. Но часть из них все же вырвалась на волю, принеся остальных в жертву. И судьба оказалась благосклонна к Марилу Ростину, который, по сути, все это и затеял. Ему довелось увидеть тяжелую главную дверь, отделяющую от вожделенной цели. Довелось прорваться к ней, буквально идя по трупам. Воздух тюремного двора показался Марилу слаще морского бриза, что он однажды вдыхал, когда Гедрика решила выбраться к побережью в сопровождении мужа. Во дворе их ждало новое побоище, безумный прорыв к воротам и почти безнадежная попытка вырваться за них, неожиданно увенчавшаяся успехом. Кто бы мог подумать, что седовласый страж, отвечающий за механизм открытия ворот, так сильно хочет жить. В надежде спасти свою шкуру он открыл ворота и выпустил тех, кто сумел до них добраться. Взявший на себя роль предводителя заключенный запретил убивать трусливого охранника, заверив, что того все равно ждет суд и петля, так что пусть сдохнет от рук своих товарищей.
Вырвавшись на улицу под предводительством все того же стихийного главаря, пара десятков бывших заключенных устремилась в Ночную часть, распугивая всех встречающихся по дороге прохожих. Главарь кричал, что таким, как они, в Ночной части всегда обеспечены прибежище и особое гостеприимство. Для пройдох, воров, разбойников Ночная часть — дом родной. Но не для Марила. Впрочем, того Марила, который даже днем боялся захаживать в Ночную часть, больше нет. А новому нужна новая жизнь и новый дом. Хотя как раз домами Ночная часть не изобиловала. То есть там обычные простенькие дома соседствовали с совсем уж убогими лачугами, но ни в одно из этих жилищ хозяева не жаждали пустить беглых узников.
И все-таки для них нашелся приют. Таковым стал недавно разгромленный трактир «Грязное золото». Правда, к моменту занятия изрядно пострадавшего здания вывески уже не было. Название трактира поведал все тот же бойкий малый, взявший на себя предводительство. Он же рассказал, как пару недель назад стражники и гвардейцы устроили тут настоящую бойню, изгоняя взбесившихся слуг какого-то богатея и тех, кто пожелал присоединиться к новой шайке. Сам рассказчик, которого, как оказалось, звали Пройдоха Тисли, был как раз из последних. Тогда его схватили и бросили в тюрьму.
— Уж никак я не чаял, что и пары недель не пройдет, как снова здесь окажусь, — ухмыльнулся Тисли. — Эх, жаль только, что эти ублюдки скоро явятся сюда за нами, и все начнется по новой. Я бы рванул из города, да все ворота, как пить дать, перекрыли, особливо Ночные. Так что, кроме как здесь окопаться, выбора у нас нет.
— Ты это, — неожиданно перебил Пройдоху тот, кого Марил освободил первым, — не мни о себе больно много. Привел нас сюда — и правильно сделал. Только главным тебя никто не назначал.
— Ты сам, что ли, главным хочешь заделаться? — вскинулся Тисли, уже считавший себя главарем.
— Может, и я, там видно будет, — с этими словами мужчина шагнул навстречу искалеченному трактиру со сбитой вывеской, снесенной дверью и хлопающими на ветру ставнями.