55

Семь из одиннадцати проституток покинули дом-укрытие, чтобы узнать, нет ли у них семьи, где можно остаться. Шестеро вернулись в слезах. Теперь одни из них вдовы, а других просто отвергли мужья, любовники и отцы, которые видели перед собой только шлюх. Позор.

Храбрость изменила Калдросе, а ведь она, не дрогнув, смогла взглянуть в лицо смерти. Кастрировала Берла Лагара и наблюдала, как тот истекает кровью — привязанный к постели, с кляпом во рту, гасящим крики. Затем оттащила труп, постелила свежие простыни и пригласила другого халидорского воина. Юношу, который обычно сначала занимался сексом, а уж потом неохотно бил и читал молитву. Казалось, он был противен сам себе.

Калдроса спросила:

— Зачем ты это делаешь? Тебе ведь не нравится меня бить.

Он ответил, не поднимая глаз:

— Ты не знаешь, каково это. У них повсюду шпионы. Твоя же семья тебя и сдаст, если не так пошутишь. Ом все равно узнает.

— Но почему вы бьете проституток?

— Не только их. Всех подряд. Нам нужны страдания. Для Чужих.

— В смысле? Каких еще чужих?

Юноша больше ничего не скажет. Спустя миг он уставился на постель. Кровь на матрасе просочилась сквозь чистую простыню. Калдроса ударила его ножом в глаз. За все время, даже когда он, весь в крови, преследовал ее, рыча от ярости, она ни разу не испугалась.

Тем не менее встретиться лицом к лицу с Томманом было выше ее сил. Перед тем как уйти к Мамочке К., Калдроса с ним крепко повздорила. Он удержал бы ее силой, только его избили так, что он не сумел подняться с кровати. Томман всегда был ревнив. Нет, Калдроса не сможет посмотреть ему в глаза. Она со всеми уйдет в лагерь мятежников. Что там делать, непонятно. На суше, где даже близко нет реки, вряд ли получишь работу капитана. И потом, если не достанет приличное платье, едва ли ей грозит честный труд. Хотя, после халидорцев, стать проституткой для сенарийцев, наверное, не так уж и плохо.

В дверь постучали, и все девушки напряглись. Стук не условный. Никто не двинулся. Дейдра вытащила из камина кочергу.

Снова раздался стук.

— Пожалуйста, — сказал мужской голос. — Я безоружен и не причиню вреда. Пожалуйста, впустите.

Сердце Калдросы чуть не выпрыгнуло из груди. Дыхание перехватило. Она, как в тумане, пошла к двери.

— Ты куда? — шепнула Дейдра.

Калдроса открыла смотровое окошко. Увидев ее, Томман просиял.

— Ты жива! О боги, Калдроса! Я-то думал, что, наверное, мертва. Что не так? Впусти меня.

Задвижка поднялась сама собой. Калдроса ничего поделать не могла. Дверь распахнулась настежь, и Томман сгреб ее в охапку.

— Ох, Калли, — вне себя от радости воскликнул он. Томман всегда соображал туговато. — Я не знал…

Только сейчас он заметил в комнате других женщин. Томман обнимал ее, и Калдроса не видела его лица, однако знала, что он глупо моргает при виде сразу множества прекрасных, экзотичных женщин. Причем почти раздетых. Даже у Дейдры платье девственницы дышало сладострастием.

Объятия становились крепче, и Калдроса обмякла.

Томман отступил на шаг и взглянул на нее. Ладони судорожно захлопали по ее плечам, словно рыба на причале.

Костюм был действительно хорош. Калдроса ненавидела свою тощую фигуру, считая, что выглядит как мальчишка. В костюме же, напротив, чувствовала себя пышной и нарядной. Разрез на блузке не только показывал, что Калдроса загорела до талии, но и открывал наполовину каждую грудь, создавая ложбинку. Брюки сидели как перчатка.

Одним словом, то, что Томману понравилось бы, носи это Калдроса дома.

Только здесь был не дом, а наряд — не для Томмана. Глаза его наполнились грустью. Он отвел взгляд. Девушки притихли. После мучительной паузы он выдавил:

— Ты прекрасна.

Затем с трудом сглотнул, и слезы потекли ручьем.

— Томман…

Калдроса тоже плакала, пытаясь прикрыться руками. Горькая ирония. Она старалась укрыться от глаз мужа, в то время как выставляла себя напоказ незнакомцам, которых презирала.

— Сколько их у тебя было? — отрывисто спросил он.

— Они бы тебя убили…

— Так что же, я теперь и не мужчина? — оборвал Томман.

Он уже не плакал. Всегда был смелым и горячим. За это Калдроса его и любила. Томман жизни бы не пожалел, чтобы вытащить ее отсюда. Он никогда не понимал, что даже если б умер, ей все равно пришлось бы идти в бордель.

— Меня избивали, — сказала она.

— Сколько?!

Голос Томмана стал резким и ломким.

— Я не знаю.

В душе она понимала, что Томман сейчас похож на собаку, которая, обезумев от боли, кусает хозяина. Однако видеть отвращение на его лице было невыносимо. Значит, она ему противна. Калдроса уступила апатии и отчаянию.

— Много. Девять или десять в день.

Его лицо исказилось болью, и он отвернулся.

— Томман, не покидай меня. Умоляю.

Он помедлил, но не обернулся. Затем вышел.

Как только дверь мягко закрылась, Калдроса разрыдалась. К ней подошли другие девушки. Ее горе — их горе. Подошли, зная, что она безутешна. Потому что, кроме них, больше некому. Да и у самих никого не осталось.

Загрузка...