На охотничьей тропе

Глава тринадцатая

Животноводческая ферма колхоза «Новая эра» расположилась на возвышенности, обрывающейся неглубоким оврагом. А за оврагом через просёлочную дорогу начинался рям[6], широкой полосой уходящий в болота.

Ферма с каждым годом становилась богаче. За развитие животноводства колхоз получил премию: грузовую машину. И тут нежданная нагрянула беда. В одну из лунных светлых ночей на ферму забрели волки и задавили девятнадцать овец. Через день они появились снова. Раскопав соломенную крышу кошары, они спустились к овцам. Колхозный сторож Филипп Петрович, щупленький старичок с сивенькой козлиной бородкой и изрезанным глубокими морщинами лицом, прихрамывая, выбежал из сторожки на блеяние овец. Зарядив берданку, выданную правлением колхоза после первого нашествия непрошенных гостей, он решительно распахнул ворота кошары. Волчица и два переярка шмыгнули мимо сторожа, чуть не сбив его с ног, разорвали кинувшуюся на них собачонку. Дед Филипп, не метившись, выстрелил. Волки одним прыжком перемахнули через изгородь и затрусили по направлению к ряму. Новыми жертвами стали восемь овец.

Когда сторож сообщил о случившемся председателю колхоза Иннокентию Васильевичу Пушкову, тот не на шутку забеспокоился. Грузно расхаживая взад и впёред по кабинету, он сердито бурчал:

— Вот напасть. Этак они всех овец погубят у нас, дорожка для них теперь проторённая. Ну, а ты-то что смотрел, Филипп, ты же для охраны поставлен?

— Оно и понятно, что для охраны. Да я-то что с ними сделаю, Иннокентий Васильевич, — оправдывался сторож. — Ведь это кто? Это ведь волки, они тихо, по-звериному. Да и какой из меня охотник. На утку никогда не ходил, а то на зверя.

— Надо охотникам сообщить, — посоветовал бригадир Полевин, пришедший к председателю подписать наряды, — они с волками быстро уладят. Вон Андронников сейчас с базара приехал. Попросить его.

Послали за Андронниковым. Тот вскоре явился. Раскинув полы пальто, нарочито показывая подстежённый ондатровый мех, Илья сел на предложенный стул и, приглаживая и без того гладкие, всегда смазанные репейным маслом волосы, поинтересовался, зачем позвали.

— Дело у нас к тебе, Илья Константиныч, — сказал Пушков, протягивая раскрытый портсигар Андронникову. — Для тебя оно может и плёвое, а для нас оно государственной важности. Волки на ферму повадились, овец режут… Просьба у нас к тебе: надо бы их отвадить.

— Волки? Эт-то надо подумать.

Чего тут думать-то? Это ведь по твоей специальности.

Андронников задумался. «На волков уйдёт много времени. Их так сразу-то не возьмёшь, — соображал он, — а за эти дни можно подогнать с заданием. И так много-времени затрачено на рыбалку, с заданием провал. Да и до конца месяца ещё бы надо выгадать денёк-другой порыбачить, щука на петлю хорошо пошла. На базар её, вот и денежки… А что волки? Так, пустое… Неделю, а то и больше проходишь за ними, а в день хотя бы по полцентнера рыбки — большая сумма набирается…»

— Нет, не могу, товарищ председатель, — ответил, наконец, Андронников, — не могу. У меня, знаете ли, план. Государственное, так сказать, задание… А на волков много время убьёшь.

— А что ж, это не государственное дело, — слова охотника задели Полевина. — Скот-то чей? Колхозный. А колхозы чьи? Общественные. Эх, ты!

— Не могу, не могу! И не горячитесь, и не уговаривайте. — Илья встал и начал застёгивать пальто, делая вид, что разговор окончен.

— Ну что ж, мы тебя не неволим, — сказал Пушков, не глядя на Андронникова.

Когда же Илья выводил из дверей, Полевин бросил ему вслед:

— Сволота! Зажировал… — и передразнил: — «Не могу, у меня план. Государственное задание, так сказать…» — Больше о себе думает, чем о государстве.

— Не горячись, бригадир, — спокойно заметил Пушков. — Не стоит он этого. Давай лучше подумаем, что будем предпринимать.

— Что предпринимать? На Лопушное к охотникам надо ехать.

— И то верно. Поеду…

Председатель колхоза застал на месте всех охотников. Сидя дружной семьёй за большим столом, они вперемежку с шутками ели уху.

— А, Васильич! Проходи, проходи, — встретил его гостеприимно заведующий участком Сергей Прокопьев. — Садись уху хлебать, гостем будешь.

Пушков скинул с себя собачью доху и сел за стол. Дед Нестер подвинул к нему эмалированную миску, доверху наполненную ухой.

Охотники интересовались колхозными делами, засыпая председателя вопросами: как с подготовкой к весне, как с животноводством, хватит ли сена на зимовку. Они искренне радовались успехам, вносили свои советы.

— Это правильно, что хозяйство стаёт многоотраслевым, — говорил Прокопьев. — И ты вот о чём подумай, Иннокентий Васильевич: звероферму надо в колхозе завести. Например, чернобурых лисиц развести или серебристых. Прибыльное это дело. Вон Столешников организовал у себя звероферму, Петухов с Подрядовым также приобрели для колхоза лисиц.

— Э, обожди, Селивёрстыч, не до зверинца, — отмахнулся Пушков. — Тут скот начал гибнуть, о нём первый разговор.

— Что за напасть приключилась?

— Волки повадились на ферму. Двадцать семь овец уже зарезали…

— Ах ты, премудрость! — с негодованием воскликнул Тимофей. — Так ты чего раньше-то молчал? Мы б их…

— Вот за этим-то и приехал к вам.

— Это ты правильно сделал, — заметил Прокопьев. Нам это дело привычное. Отрядим кого-нибудь. Ну вот, хоть Тимофей поедет. Он у нас мастер по волкам.

Замечание заведующего участком затронуло самую сокровенную струнку Шнуркова, и он не без гордости сказал:

— А что ж, поеду. Дело общественное, помочь надо…

— Когда приедешь-то, Тимофей Никанорыч?

— Да хоть сейчас вези. Вот только соберусь. Время-то дорого. Капканы Ермолаич снимет.

Пока шла оживлённая беседа, старый охотник собрал волчьи капканы, смазал барсучьим салом лыжи, набил патронташ патронами с картечью.

Через полчаса орловской породы рысак, высоко вскинув голову, иноходью шёл по перенесённой снегом дороге, увозя Тимофея Шнуркова, выспрашивающего у председателя о волках…

Тимофей был действительно мастером по истреблению волков. Настойчивость и упрямство, с какими он их выслеживал, всегда приносили хорошие результаты. Да и охотником-то он стал только из-за этого хитрого и хищного зверя. А случилось это так. Лет двадцать тому назад Тимофей с братом пахал на гриве у Клюквенного ряма. Неподалёку, в низине, паслась кобылица Карюха с недавно родившимся у неё жеребёнком.

Вспахав загон, Тимофей остановился на меже отдохнуть и вдруг увидел, что около кобылицы, к которой прижался жеребёнок, прохаживается волк. Он то ляжет, то снова сделает несколько шагов, помахивая хвостом, будто подманивая к себе несмышлёного сосунка.

— Николай, — крикнул Тимофей брату, — гляди-ка, волк! Задерёт жеребёнка…

Схватив подвернувшиеся под руки дубинки, братья кинулись к волку. За ними последовал сосед Финоген Борщев, прихватив с собой вилы.

Зверь, увидя бегущих людей, не торопясь и, как казалось, нехотя пошёл около болота по направлению к ельнику, но круто повернул от него и засеменил по обочине просёлочной дороги.

— Заходи с разных сторон! — крикнул на бегу Тимофей.

Перебежав овражек в гуще ельника, он выбрался на небольшую полянку, усеянную обглоданными костями. Под коряжиной заметил нору.

«А-а, логово, — догадался Тимофей. — Хитрый, думал в сторону увести», — и крикнул что было сил:

— Сюда! Сю-да, Финоген! Ни-ко-ла-а-й!..

Вскоре прибежали Николай с Финогеном.

— Здесь, — указал Шнурков на логово. — Видно, выводок размещается.

— Выводок-то выводок, да как ты его оттуда выковырнешь.

— Давай вилы, я полезу туда, — и Тимофей, не раздумывая, влез в узкий проход логова.

— А вдруг там ещё и волчица. Загрызёт, — забеспокоился Финоген.

Тянулись длинные минуты ожидания. Наконец, из норы показались ноги Тимофея, а потом и он сам. В руках он держал четырёх совсем ещё маленьких волчат.

— Во, трофеи какие! А сама видно убежала.

Сложив в мешок волчат. Шнурков повёз их вечером в деревню. Дорогой он видел, как далеко в стороне протрусил волк, но внимания на это не обратил.

Дома волчат он положил в сени. Они бегали из угла в угол и повизгивали, тыкаясь глупыми мордочками в стенку.

Когда же семья Тимофея села ужинать, в ограде вдруг завыла собака, затем с визгом, как будто кто-то стукнул её палкой, кинулась под сени и оттуда начала исступлённо лаять.

— Ребятишки опять, наверное, балуются, — проворчал Тимофей, вылезая из-за стола. — Вот ужо я им!..

Открыв дверь, он вышел в ограду, но никого не обнаружил. Шарик же, высунув морду в дыру из-под сеней, лаял не переставая, с визгом, захлёбываясь.

— Цыц ты, чего разгавкался! — прикрикнул Шнурков на собаку и в это время увидел волчицу Она стояла на сенях и разгребала передними лапами пластяную крышу.

Тимофей схватил стоявшие у сарая вилы и кинулся к волчице. Та одним прыжком перемахнула через забор, несколько минут постояла на валу в огороде и направилась в поле.

— Ишь ты, антихристово отродье, нашла ведь! — удивился Шнурков и подумал: «Однако, надо уничтожить волчат, а то опять придёт, как бы не напакостила».

Решив так, он стал собирать волчат в мешок.

— Ты куда их, тятька? — поинтересовался сынишка, белобрысый Петька.

— Куда, куда?.. На озеро. Утоплю проклятое отродье.

Петька понял и ему так стало жалко волчат, что он захныкал. Слёзы светлыми росинками стекали по щекам.

— Хоть одного оставь, я играть с ним буду. Тять, а тять… — плаксиво тянул мальчонка, размазывая слёзы по щекам.

Но Тимофей был непреклонен. Он торопливо зашагал на озеро, начинающееся прямо за огородами. А когда вернулся, успокаивающе сказал Петьке:

— Ну вот, так-то будет лучше. А то не приведи господи, беды с ними наживёшь.

Однако случилось непредвиденное. Наутро Шнурков обнаружил в хлеву своих шесть овец задавленными.

Злости Тимофея не было предела. Злился он на свою опрометчивость, а больше всего на волков, которых неизвестно зачем создала природа.

После этого он купил себе берданку, долго выслеживал волчицу и только глубокой осенью, по первому снегу, убил её.

Но ненависть к хищникам и разгоревшаяся охотничья страсть сделали своё дело: Тимофей навсегда остался охотником.

С тех пор много прошло времени, а этот случай он часто вспоминает. И едва ли кто в районе лучше Шнуркова теперь знает звериные повадки, и никто больше его не имеет на своём охотничьем счету уничтоженных волков и их выводков. Вот почему он с чувством некоторой гордости согласился помочь колхозу.

Тимофей обошёл на лыжах все прилегающие к деревне колки и болота, побывал в рямах. И вскоре он знал о волках всё, что надо знать охотнику: где они живут, куда ходят на промысел и даже сколько их — обо всём этом рассказали ему многочисленные следы на заснежённой степи.

Зима стояла морозная и буранная. Метели нагнали большие сугробы в колки, глубоко укрыли снегом землю. Знал Тимофей, что голодно зверю даже в первые зимние месяцы при такой погоде, поэтому-то и решил взять волков на приманку. К вечеру он вывез к ближайшему ряму задавленных волками овец и сбросил в снег, вокруг установил крупные капканы.

— Милости просим теперь в гости, — проговорил Тимофей, вставая на лыжи.

Утром он проверил капканы, однако они были пусты. Волки не пришли. Ночью же они опять пожаловали на колхозную ферму, но дед Филипп отогнал их выстрелами из берданки. Об этом он не замедлил рассказать охотнику.

— Правильно, Филипп Петрович, ты им сейчас не давай покоя, — заметил Шнурков, — Голод — не тётка, заставит к падали прийти, — и уже наставительно добавил: — Так ты смотри, не допусти их в кошару-то. А то и мне всю Масленицу испортишь.

— Так уж постараюсь…

Но и на другое утро волки не подошли к приманке. Однако, охотник заметил то, что не заметили бы другие. Метрах в тридцати от овец снег был утоптан волками Они кружили вокруг приманки, но подойти к ней не решились.

— Ага! — удовлетворённо воскликнул Шнурков. — Изучали. Теперь придёте, голубчики, придёте, — и заскользил на лыжах к селу.

Ночь Тимофей спал беспокойно, ворочался с боку на бок. Ему всё казалось, что волки, попав в капканы, сорвали их со стержня и ушли в болота. Он соскакивал с постели и выходил на двор. Над деревней стояла полная луна, бронзовый свет её разливался по крышам домов, по заиндевелым деревьям, покрывал санную дорогу.

«Эх, и длинная же ночь!» — вздыхал Тимофей, закуривал и опять уходил в избу. А лишь луна упала за горизонт, он не стал ждать, когда гостеприимная хозяйка вскипятит чай, вышел в степь.

По обе стороны дороги тянулись опушённые инеем берёзовые колки. Тетерева, недавно выбравшись из-под снега после ночёвки, примостились на макушке деревьев. У ближнего тальника мышковала лиса. И всё это вызывало восторженные чувства у Тимофея. За долгие годы охоты где только не проложил он свою лыжню. Даже в степи в зимнее время охотник не чувствовал себя одиноким, находя в неприметных на первый взгляд картинках природы такую красоту, какую мог понять только путешественник или художник.

На пригорке, у дороги, прижались друг к другу с десяток молоденьких берёзок. Тимофей заметил, что одна из них надломилась, уронив верхушку в снег.

«Видно ветром сломило», — подумал Тимофей и, свернув с дороги, подошёл к берёзке, вытащил из кармана тряпицу и начал старательно перевязывать по надлому.

— Что, пострадала, берёзонька? — ласково говорил он, обматывая тряпку вокруг ствола. — Ну, ничего, подправим. До свадьбы всё заживёт. Ещё какой красавицей вырастешь. Лет через пяток буду мимо итти, обязательно присяду около тебя отдохнуть.

Наложив повязку на дерево, Тимофей удовлетворённо осмотрел его, не торопясь спустился с пригорка, пересек овраг и пошёл вдоль ряма.

Ещё издали он заметил, как у падали метался волк, пытаясь избавиться от мёртвой хватки капкана. Немного дальше, захваченный ловушкой, установленной на тропе, сидел второй волк и, подняв кверху острую морду, протяжно и тоскливо выл.

— Попались, голубчики. Сколько вор не ворует, а петли не минует, — удовлетворённо сказал вслух Тимофей, приближаясь к рвавшимся из капкана зверям.

Волк хищно оскалил зубы и сделал прыжок в сторону охотника, но цепь задержала этот бросок. Тимофеи с силой ударил сапёрной лопаткой в нос зверя, и он за мертво повалился на снег. Так же быстро было покончено с другим.

— А ведь убёг третий, — проговорил Шнурков, рассматривая крупный след, уходящий в сторону ряма. — Видать, матёрый волчина. Старый и похитрее. Но и ты не уйдёшь, голубчик…

Освободив из капканов, охотник оставил мёртвых волков на снегу и пошёл по следу зверя, волоча за собой овцу. Он долго бродил по ряму, определяя место логовища, в одном из овражков оставил приманку и установил капканы, предварительно окурив их пахучей богородской травой. Возвращаясь назад, замёл лыжню лисьим хвостом. Ничто теперь не выдаст, что сюда приходил человек. В деревню Тимофей возвращался вечером, согнувшись под тяжестью добычи, усталый, но довольный, вполголоса напевая любимую песню:

Прошло ещё шесть дней, а волк не шёл на приманку. Он кружил вокруг соблазнительной овцы, оставляя на снегу следы, но близко не подходил. Тимофей, появляясь по утрам у овражка, начал терять уверенность и подумывал уже снять капканы, однако опыт подсказывал, что зверю с каждым днём всё труднее будет добывать пищу и голод заставит его, наконец, приблизиться к падали.

На седьмой день волк подошёл к овце и начал её рвать, наскоро глотая куски мёрзлого мяса. Вскоре он так увлёкся своим занятием, что забыл об опасности. Когда, насытившись, он ступил было на тропу, неожиданно тупо щёлкнули клещи капкана, лапу ожгла невыносимая боль. Зверь взвыл… Он метался из стороны в сторону, делая прыжки, но цепь не пускала, пытался зубами стянуть с лапы капкан и, наконец обессилев, лёг на снег, стараясь не шевелиться.

С наступлением утра волк почувствовал опасность. Ветер донёс до него запах человека. Зверь рванулся что было сил и, не обращая внимания на причиняемую боль, ещё и ещё. Наконец, почувствовав, что цепь оторвалась от стержня, на котором она вращалась, усталый зверь пошёл в степь, оставляя на снегу след трёх лап и борозду от капкана.

Шнурков сразу же понял случившееся. Закинув ружье за плечо, он быстро побежал на лыжах в сторону ушедшего зверя. Так было не раз, но он всегда настигал ускользнувшую добычу.

Ругая про себя хитрого зверя, охотник шёл и шёл вперёд. Примерно на пятом километре он заметил далеко впереди двигающуюся чёрную точку.

— А-а, серый, начинаешь сдавать, — сквозь зубы проговорил Тимофей, убыстряя бег лыж.

Но и он уже начал чувствовать усталость — пятьдесят лет прожитой жизни давали себя знать.

«Эх, лет бы десяток тому назад, ты бы далеко от меня не ушёл», — подумал Шнурков, вспомнив, как бегал наперегонки с молодыми лыжниками.

А волк уходил всё дальше и дальше. Когда охотник приближался, зверь ускорял бег, а оторвавшись от преследователя, ложился на снег и отдыхал. Однако с каждой лёжкой человек появлялся всё ближе. Волк вскакивал и, превозмогая усталость и боль в лапе, трусил по снегу.

Прошло ещё около часа. Охотник устал, по его лицу стекал ручейками пот, выбившиеся из-под шапки волосы смёрзлись в сосульки. Но и зверь уже не мог далеко оторваться от человека.

— Ну, ещё один бросок! — вслух проговорил Шнурков, будто подбадривая себя, и начал быстро, по полукругу, обходить серого. Тот свернул в сторону, направляясь к желтеющему невдалеке займищу.

— К камышам подался, — прохрипел охотник. — Не уйдёшь! — И, собрав все остатки иссякающих сил, увеличил скорость.

Расстояние между человеком и зверем быстро сокращалось, однако волк успел дойти до займища и скрыться в камышах.

Спускаясь со снежного бугра, Тимофей столкнулся с хищником. Сжавшись в комок, тот лежал в камышовом курене, положив голову на передние лапы. Охотник едва успел затормозить лыжи, как волк сделал прыжок к его сторону..

Гулко прозвучал выстрел — зверь сразу обмяк и свалился на твёрдую коросту снега.

— Матёрый!.. — проговорил Тимофей, поднимая хищника за передние лапы, и вдруг снова почувствовал себя таким же молодым, как двадцать лет тому назад.

Утром Тимофей пришёл на Лопушное, таща на плече три волчьих шкуры, а через два дня туда приехал председатель колхоза Пушков.

Поздоровавшись с охотниками, с Жаворонковым, он подошёл к Тимофею Шнуркову и, крепко пожав ему руку, сказал:

— Ты что же это, Тимофей Никанорыч, так тихонько, никому не доложив, из колхоза ушёл. Уж я от хозяйки узнал, что ты волков-то того…

— Время-то не ждёт, Васильич, я ведь большое обязательство взял. Надо навёрстывать. А с волками управился… Больше не прийдут на ферму.

— Спасибо! Спасибо от всех наших колхозников. Между прочим, на собрании порешили мы тебя премировать тремя овцами.

— Премировать? — удивлённо воскликнул Тимофей. — Да уж больно много чего-то!

— А как же! Вроде бы закон такой есть: охотнику выдавать овцу за каждого убитого хищника.

— Может и есть такой закон, Васильич. Но я не могу принять от колхоза такой подарок. Мне овцы ни к чему, а для вас они во как нужны. Не так просто трёхлетний план выполнить, надо каждую скотину беречь.

Пушков не сдавался.

— Всё это верно, Никанорыч. Но постановлением правительства и другое определено: за успехи в развитии животноводства колхозники получают дополнительную оплату труда. А ты великое дело Сделал: помог сохранить колхозный скот…

— Ты уж не обижай меня, — перебил Пушкова Тимофей, — вези назад овец. А зверьё уничтожать — это ведь моя, так сказать, должность.

— Ну, коли так, ещё раз большое спасибо от всего колхоза! — сдался Пушков и снова крепко пожал руку старому охотнику.

Промысловики внимательно слушали разговор Тимофея с председателем колхоза, одобрительно кивая головой. Лишь Андронников чувствовал себя неспокойно.

— Правильно, Никанорыч. Общественные интересы превыше всего, — пожимая руку Шнуркову, одобрительно сказал Жаворонков.

А Пушков, отъехав от охотничьей базы, думал: «Вот это охотник! Не то что Андронников. Люди одни, занятие одно, а понятие о долге разное».