На охотничьей тропе

Глава девятнадцатая

Конец марта. Промысловый сезон окончен. Капканы убраны, последняя добыча доставлена в избушку. Гуляй смелее, зверь. — тебя не подкарауливает больше на протоптанной тропе охотничья ловушка. До встречи осенью!

Охотники завершают свои последние дела: снимают шкурки с добытых ещё вчера ондатр, очищают и смазывают солидолом капканы. На лицах возбуждение, слышатся оживлённые разговоры, шутки, смех. Кажется, впервые за всю осень и зиму сегодня никто не торопится.

Из районного центра возвратились Прокопьев и Жаворонков. Охотники окружили их.

Жаворонков на все вопросы отвечал не торопясь, обстоятельно. И лишь на два вопроса не захотел ответить парторг (что с ним никогда не было раньше!): «Кто занял первенство, мы или николаевцы?» и «Что за ящик привёз он в полотняном чехле?» Второй вопрос, конечно, наивный, который и задал-то в силу своего юношеского любопытства Филька Гахов, потому ответа на него никто и не ожидал, а вот вопрос о первенстве? Об этом каждый хочет знать, но Жаворонков как-то многозначительно посмотрел на всех и… перевёл разговор совсем на другое.

«Не иначе николаевцы взяли верх», — думали про себя промысловики, заметив, как парторг постарался замять этот, самый важный для них вопрос.

И лишь под вечер, когда охотники уже переделали все свои дела и, собравшись кружком вокруг Тимофея, слушали его рассказы. Жаворонков незаметно прошёл в красный уголок, снял чехол с привезённого им новенького радиоприёмника, на котором было крупными буквами выведено «Родина», подсоединил к нему батареи, протянул комнатную антенну и настроил на волну московской радиостанции. Из эфира полились торжественные звуки марша, заполняя комнату, пробиваясь через стёкла окон в степь и через тесовую дверь в общежитие охотников.

— Музыка! — воскликнул Филька Гахов, первым услышавший доносившиеся из-за двери звуки марша.

— Бредишь! Откуда быть музыке, — заметил Тимофей, недовольный, что подросток перебил его рассказ на самом интересном месте.

— Слушай, слушай! За стенкой играет, — снова проговорил полушёпотом Филька.

Промысловики прислушались. Действительно, доносилась мелодия.

— И впрямь музыка! — вскочил со скамейки Благинин и распахнул дверь в красный уголок. Громкие звуки марша, того самого марша, под который он проходил по Красной площади в Москве на параде Победы, ворвались в раскрытую дверь.

Благинин осторожно прошёл в красный уголок, за ним, стараясь не шуметь, прошли и другие охотники, молча расселись на стульях и уставились на сетку радиоприёмника. Около него стоял Жаворонков.

— Давно не слушали, почти с осени, — тихо произнёс Благинин. — Соскучились. Москва?

— Москва, товарищи! — громко произнёс парторг Затем он повернул регулятор громкости, марш зазвучал тише. — Это вам прислали за хорошую работу. И знамя также ваше.

Охотники заговорили наперебой.

— Чего же молчал, Афанасий Васильевич? — спросил Ермолаич.

— А мы-то думали… — продребезжал голосок Тимофея.

— Всё-таки наша взяла! — не без гордости воскликнул Благинин и обнял Салима и Фильку, сидящих рядом с ним.

— Ой, хорошо, Петрович! — лицо Салима просияло. — Салимка чувствует, как его сердце от радости шибко-шибко стучит, — и он показал себе на грудь. — Хочет выскочить оттуда… — Вдруг он как-то сразу сник и уже мрачно добавил: — А я был глупый-глупый… как ишак.

— Не надо, Салим, не надо, — успокаивающе похлопал его по плечу Благинин, поняв, о чём вспомнил сейчас Зайнутдинов.

Жаворонков улыбнулся, скуластое лицо его стало светлее и красивее.

— А молчал потому, что хотел вам сюрприз сделать.

— Сюрприз? Это хорошо.

— Но, товарищи, — лицо Жаворонкова стало серьёзным, — николаевцы по выполнению плана вас перегнали почти на два процента. А первенство вам присуждено за вашу инициативу. За организацию колхозных звероферм и ту работу, которую вы начали. Правильно, товарищи, надо не только уничтожать пушного зверя, но и множить его запасы. Другие участки поддержали вас. Смотрите, чтобы вы не отстали от них.

— Понятно.

— Не отстанем! — перекрыл своим баском голоса других Благинин.

Когда шум смолк, Жаворонков докончил:

— Коробейников на заседании месткома твёрдо заявил, что знамя будет у николаевцев. Они народ упрямый..

— Посмотрим!

— А позволь, Афанасий Васильевич, спросить, — вы крикнул Тимофей Шнурков, — сколько добыл Василий Терентьич?

Жаворонков, зная, как внимательно следит за делами своего старого приятеля Шнурков, никогда не забывал привезти учётные данные по Николаевскому участку. Так было и в этот раз.

— Ваши показатели и показатели николаевских охотников мы вывесим в красном уголке, но могу поздравить тебя, Тимофей Никанорыч: ты одержал победу.

— Вот так! — только и нашёл что сказать Тимофей, одёргивая под ремнём гимнастёрку и поглядывая на охотников.

Жаворонков посмотрел на часы, повернул регулятор громкости радиоприёмника, и голос московского диктора перекрыл шум собравшихся в красном уголке.

— …У микрофона знатная колхозница Сибири Ульяна Бабина.

Небольшая пауза, и из радиоприёмника доносится звонкий девичий голос. Она рассказывает о своих успехах на промысле, о том, что выполнила своё обязательство. Пять сезонных заданий в этом году!

— Здорово! Вот это землячка! — восхищённо воскликнул Благинин, а Бабина говорила уже о другом.

«…Нужно, чтобы каждый юноша и каждая девушка любили охоту, — призывно звучал её голос из эфира. Охота воспитывает железную волю, умение отлично ориентироваться на местности, закаляет здоровье. Эти качества необходимы защитнику Родины — воину Советской Армии. Мне, например, пришлось однажды в метель долго блуждать в открытой степи. По разным приметам, какие хорошо знает охотник, я нашла стог сена и два дня провела в нём, пока не утихла метель. Ясно, что, не занимайся я охотой, мне не выдержать бы такого испытания…»

Голос её становится твёрже, каждое слово вылетает в эфир грозным предупреждением тем, кто готовит новую войну.

«…Пусть враги наши, поджигатели войны, знают, что в морозной Сибири день ото дня растут юные охотники-комсомольцы, которые бьют любого зверя только в глаз и умело снимают с него шкуру.

Сибиряки — трудолюбивый народ. Но они всегда готовы защищать свою любимую Родину — оплот счастья и дружбы народов. Любовь и преданность Родине воспитала в нас большевистская партия, под знаменем которой мы уверенно идём к коммунизму».

— Верно, дочка, верно! — вполголоса говорит Тимофей.

— Молодец, охотница! — выражает своё мнение Ермолаич.

Слушая Ульяну Бабину, о которой почти каждый знал, а кое-кто встречался на областном слёте охотников, промысловики вспоминали свои охотничьи будни, в которых было так много хорошего. Кого из них не застигала в степи пурга, кто из них не проводил длинные зимние ночи в оледеневшем стогу сена, кто не тонул в осенней жгучей воде, добывая пушнину, но каждого всегда согревала мысль, что его труд нужен. И никто не помышлял после всех перенесённых трудностей и опасностей бросить охоту, наоборот, каждый чувствовал себя крепче, здоровее, горячее любил жизнь, которая тем и интересна, что через трудности и опасности она приводит к победе.

Особые чувства возникли у Фильки Гахова. Ему казалось, речь простой девушки, охотницы Ульяны Бабиной, была обращена к нему. Он думал: «Подам заявление в комсомол. Раньше стыдно было проситься, а сейчас пушнины добываю не меньше других. Теперь примут. Вон парторг даже сам привёз из промхоза охотничий билет и сказал: «Получай, товарищ Гахов. Теперь ты настоящий охотник». И оттого, что Жаворонков назвал его настоящим охотником, Филька почувствовал себя взрослее, увереннее. И он будет вместе с комсомольцами в одних рядах.

— Эх, дожить бы до коммунизма! Хоть одним глазком посмотреть, какая там жизнь будет, — вздохнул, мечтательно полузакрыв глаза, Тимофей Шнурков.

— Доживём, Никанорыч, — заверил Жаворонков. Не мы, так наши дети доживут. Вот Филипп, например. Но нам нельзя ждать прихода коммунизма, сложа руки. Мы должны работать… А дети не забудут нас и в самый великий праздник помянут добрым словом.

— Это-то так, Афанасий Васильевич! — заметил Тимофей. — Хоть и небольшая наша работа, а всё-таки. Уйдёшь на всю зиму в степь, с сентября до марта на глаза людям не показываешься, вроде как в снегу затеряешься, а душа… душа со всеми вместе.

— Да. И работать мы должны лучше, чем вчера, а завтра лучше, чем сегодня. А у нас с вами, друзья, столько дел. По-новому ведь решили пушное хозяйство поставить.

— Решили.

— Поставим! Все пойдём на новые водоёмы.

Жаворонков снова включил радиоприёмник. Знакомая мелодия заполнила комнату: