На охотничьей тропе

Глава третья

Благинин с трудом втащил тяжёлое, точно налившееся свинцом, тело на маленький островок, занятый тальниковым кустом Корни тальника собрали вокруг себя иловые отложения, наносную почву и скрепили все это своими щупальцами — получилась твёрдая пробка, которая, даже под тяжестью человека, не давала островку глубоко уходить в воду.

Тело Ивана находилось только до половины в воде Держась за куст и опомнившись от только что пережитого, он думал: «А что теперь, кто же меня снимет с этого островка?.. Охотники не поедут на промысел, пока буря не утихнет. А сколько она ещё будет буйствовать?» — и чем больше думал Благинин, тем прочнее у него утверждалась мысль, что спасения ждать неоткуда. Пробиваться по лабзе к твёрдому берегу так же было бы безумием. И всё-таки какая-то маленькая искорка надежды заставляла его крепко держаться окоченевшими пальцами за ветвь тальника, чтобы не быть снесённым волной.

Прошло ещё с полчаса. Благинин чувствовал, что замерзает. Волны беспрерывно обдавали его холодной водой, резкий ветер пронизывал до костей. Тело с каждой минутой становилось слабее, появилось чувство, будто начиная от ног кровь стала постепенно застывать в жилах. Вот всё выше, выше… Скоро это оледенение дойдёт до кисти руки, пальцы отпустят тальниковую ветвь, а волна только и ждёт этого, увлечёт его за собой. Благинин закрыл глаза, посиневшие губы что-то беззвучно шепчут. Может быть последнее прощальное слово?

И вот уже оледенение подбирается к руке, которой Иван держится за ветвь, пальцы медленно разжимаются и он падает куда-то вниз…

Очнулся Благинин, когда чьи-то сильные руки взяли его за плечи и поставили на ноги. Открыл глаза. «Что это, уж не сон ли?» — первое, что он увидел — это улыбающееся лицо Тимофея Шнуркова. Рядом с ним — другие охотники.

Благинин хотел что-то сказать, но губы не шевелились. Медленно переставляя ноги, точно пьяный, побрёл вперёд, поддерживаемый товарищами.

А вот и знакомая избушка. Навстречу дед Нестер. Обдало теплом. Кто-то стягивает с него мокрую и надевает сухую одежду.

— Выпей, кровь-то и отогреется, — словно из-за перегородки доносится голос деда Нестера, который подносит к его губам стакан с водкой.

— А лодку вытащили? Там вся добыча, — шепчет Иван, стуча зубами о стакан.

— Вытащили, не беспокойся. Да ты пей.

Иван пьёт, захлёбываясь. По телу растекается теплота.

«Дорогие вы мои, друзья» — хочет сказать Благинин, но слов своих не слышит. Глаза закрываются, и он погружается в сон.

Когда Жаворонков приехал к избушке, в ней уже царило полное спокойствие.

Больше недели Иван пролежал в постели. Днём он себя чувствовал хорошо, а к вечеру знобило так, что Благинин натягивал на себя два одеяла, но унять мелкой дрожи не мог..

— Это у тебя малярия. Холодной-то водой окатило, а она осенью вредная, — участливо говорил дед Нестер и накидывал сверху одеял своё пальто и тулуп, привезённый Ермолаичем. Становилось душно, но дрожь не проходила. И только после полуночи Иван забывался в беспокойном сне.

Когда же становилось легче, Благинин тихо лежал, заложив руки под голову, и думал. В памяти часто всплывал тот день, когда охотники вытащили его из ледяной воды.

«Вот это дружба! И буря нипочём, когда надо товарищу помочь, — размышлял он. — А так ли раньше было, когда в одиночку промышляли? Нет, не было такого. Каждый только сам о себе думал, пропадать будешь руки не подадут. А сейчас… Какой хороший народ пошёл! Вот хотя бы Тимофей или Ермолаич, дед Нестер. Наверное, очень за меня переживали». «Ну, а ты, — спрашивал себя Иван, — разве ты оставил бы товарища а беде?» — и уверенно отвечал: «Нет, конечно!.. Да и никто не подумал бы о себе ради спасения товарища. А всё потому, что дела у нас другие, чем раньше, и сознание другое стало. А какое это хорошее слово: товарищ. То-варищ!..» — сам того не замечая, Благинин произнёс его вслух.

— Ты о чём, Иван? — спросил дед Нестер, подходя к постели Благинина.

— Нет, это я так, Нестер Наумыч. Про себя…

— А-а… А мне почудилось, что ты сказал: товарищ.

— Ага, сказал. Говорю, какое это хорошее слово.

— Верно-верно, хорошее. Да ты отдыхай.

— А вот Илья Андронников какой-то не такой. Скользкий… Будто вытесан из дерева внешне здорового, а внутри гнилушки. Я с ним, дед Нестер, вчера опять поскандалил, — и Благинин рассказал, как это случилось.

Иван ещё спал, когда охотники ушли на промысел. Вместе с ними отправился и Андронников. Дед Нестер проверял на озере выставленные с вечера сети.

Проснувшись, Благинин обратил внимание на полуоткрытую дверь избушки, через которую пробивался сноп солнечных лучей. В просвете между косяками и дверью был виден Андронников. В руках Илья держал большую связку уток. Рядом с ним стояла его жена Настасья, дородная и низенькая женщина в шерстяном полушалке и стёганой фуфайке с подвёрнутыми рукавами. Доносились приглушённые голоса. Благинин прислушался.

— Рыбу я тебе в коробок высыпал, — говорил Илья, — да вот уток штук тридцать. Только смотри не продешеви. Меньше, чем по десятке не отдавай…

— А то ты меня не знаешь, — скороговоркой ответила Настасья. — Слава богу, набила руку-то.

— То-то же!.. Теперь через неделю, раньше и не приезжай. Надо с заданием подтянуть, а то не выполнишь, так вопить будут, что не тем занимаюсь. А так тишь, да гладь, да божья благодать. Да я и сам собираюсь в Вагино, хорошая добыча будет, так увезу.

— Ладно уж… Ну, ни пуха, ни пера, Ильюшенька! — Настасья легко закинула за плечо связку уток и пошла за угол избушки. Через несколько минут до Благинина донёсся скрип отъезжающей телеги.

Илья вошёл в избушку, напевая вполголоса:

— Весело получается, — заметил Иван, рассматривая Андронникова, — тишь, да гладь, как ты выразился. Смотри: допрыгаешься…

Илья презрительно посмотрел на бледное лицо Благинина и ответил:

— Закаркал!.. И всегда тебе больше всех надо. На чужих лошадях хочешь в рай въехать, да далеко кулику до Петрова дня.

Иван приподнялся на локтях и, сдерживая дрожь в голосе, отрезал:

— Потому и говорю, что ты не тем занимаешься. Люди стараются для общества, а ты всё себе тянешь. На торгашеских началах работаешь…

Андронников сплюнул на сторону.

— Ты меня, Иван, не агитируй. Учёного учить только портить. План я выполняю, а до остального никому дела нет.

— Ты… — выдохнул из себя Благинин, — ты частник!

— Замолчи!.. О себе больше думай, а на других пальцем не показывай, — Илья с силой рванул дверь и вышел из избушки.

— Гад! — бросил вдогонку Иван. — Охотничьим билетом прикрылся…

Дед Нестер, внимательно выслушав Благинина, поддержал:

— Да. Замечал это я за ним. Настасья частенько днём приезжает на промысел. Хотел Сергею Селивёрстовичу сказать, да думаю, может делишки надо человеку какие-нибудь поправить. Мало ли с кем не бывает.

— Делишки?.. Нет, это у него в крови, видно, заложено. Для него общественное богатство — свой собственный карман…

— Да-да. Может быть… — согласился дед Нестер.

Благинин задумался, перебирая в памяти всё, что характеризовало Андронникова. Не ошибся ли он в нём, не зря ли вчера поскандалили? Вспомнилось, что не раз видел, как Илья вместо того, чтобы заниматься промыслом ондатры, подолгу утрами засиживался на тихом плёсе и отстреливал дичь, которую, как теперь стало ясно, отправлял на базар.

«Но ведь он всё-таки задания выполняет», пытался опровергнуть себя Благинин, но тут же и возражал.

«Ну так что ж, это для того, чтобы дым в глаза пустить, мол с заданием я справлюсь, а что больше на себя работаю, это ещё доказать надо, да до этого никому и дела нет. Нет-нет, Андронников — шкурник. И другие это же заметили. Вот и Тимофей Шнурков с ним поссорился, когда договор обсуждали с николаевцами».

— Ладно, посмотрим, что дальше будет… — вслух проговорил Иван и снова задумался, теперь уже о другом: «Отстану я с этой болезнью. Вон как у Тимофея с Салимом дело пошло, каждый день задание перевыполняют, а тут заболел не во-время. Что же делать? Одна надежда на «питомник», а ну как снова оттуда ондатра ушла? Да нет, не может быть! — успокоил он себя. — Приплод дала, теперь не уйдёт. Скорее бы на ноги, да на Епифановский плёс…»