На охотничьей тропе

Глава четвёртая

У Сергея Селивёрстовича Прокопьева была давнишняя мечта: организовать в каждом колхозе района звероводческую ферму. Возникла она ещё тогда, когда он работал на звероферме промхоза заведующим складом. Однажды он решил подсчитать, сколько получает звероферма дохода от продажи шкурок лисиц и норок. Он долго перелистывал складские ведомости, стучал костяшками счётов. Наконец, сумма расходов на уход и содержание зверей подсчитана. Вычитает эту сумму из средств, полученных от реализации шкурок в конце года, — и выходит внушительная цифра.

— Ого! — восклицает он удивлённо. — Есть в этом смысл. Вот бы у нас в колхозе завести такую звероферму, озолотились бы.

После этого Прокопьев перечитал десятки книг по звероводству, начал вникать в работу обслуживающего персонала, твёрдо решив вернуться в свой колхоз, расположенный в селе Крутояр, и создать там звероферму. Однако, этому не суждено было сбыться. Директор промхоза Светляков заметил знания Прокопьева в области звероводства и назначил его заведующим промысловым участком. Работа пришлась по душе, и Сергей Селивёрстович остался в промхозе. «Ну вот, тебе и карты в руки, — говорил себе после этого Прокопьев, — Теперь ты, Сергей, должен не только в «Новом пути», а во всех колхозах района организовать зверофермы».

Не раз он заводил разговоры с председателями колхозов, но те обычно отмахивались.

— Куда там с твоей зверофермой!.. Нам за животноводство надо как следует браться. А ты — звероферму…

— Так ведь в колхозе должны развиваться всякие отрасли. Вы только поймите, какая польза от зверофермы: стране — дополнительная пушнина, а для колхоза — большие доходы, — пытался доказать Прокопьев, но безрезультатно.

Своей затеи Сергей Селивёрстович не оставил, была в его характере такая черта: упорство, настойчивость. Ещё товарищи по школе и уличным забавам называли его «внуком Суворова», чем он немало гордился. Многие черты характера претерпели за это время изменения, но эта, так навсегда и осталась.

«С кем бы ещё из председателей поговорить, — думал Прокопьев. — Ну, как не могут люди понять пользу звероферм. Это ж доходная статья для колхоза. Разве с Прудниковым?.. Нет, этот не очень-то сговорчив. Любит по проторённой дорожке идти, когда другими уже всё проверено. С Федичкиным?.. Нет! Со Столешниковым?.. Идея! Фёдор Петрович руководитель умный и по-хозяйски расчётливый. Он сразу поймёт. Поеду к нему, поговорю…»

В конце сентября, когда все организационные вопросы на промысле были улажены, Сергей Селивёрстович заложил лёгкую тележку и выехал в село Переярково, в колхоз «Новая заря».

Столешникова Сергей Селивёрстович нашёл на ферме.

— Селивёрстыч, какими судьбами? — воскликнул председатель колхоза. — Живёшь со своими охотниками, как на выселках, и на люди не показываешься. А мы, брат, смотри, какой скотный двор вымахали, загляденье. Планируем автопоилки и подвесную дорогу установить.

— Хорош, типовой! — похвалил Прокопьев, рассматривая просторное кирпичное помещение с длинными рядами выстроившихся стойл.

Около двух часов водил Столешников гостя по фермам, показывая колхозное богатство. Прокопьев, любуясь чернопёстрыми остфризами, орловской породы рысаками, большим гуртом тонкорунных овец, пекинскими белоснежными утками, радовался вместе с председателем колхозным успехам.

— Только одного не хватает, Фёдор Петрович, — как бы между прочим заметил Прокопьев.

— Чего же? — заинтересовался председатель колхоза.

— Зверофермы.

— Зверофермы?.. Нет, Селивёрстыч, это уж по вашей части, вот вы и занимайтесь.

Так мы и занимаемся. У нас государственная звероферма. Речь-то идёт о колхозных. Ты вот подумай, какой от этого доход будете иметь, — Прокопьев достал из внутреннего кармана гимнастёрки блокнот, где у него были выписаны расчёты, и подошёл вплотную к Столешникову. — Посмотри-ка, Фёдор Петрович, на эти цифры. При правильно поставленном деле колхоз будет ежегодно получать от зверофермы десятки тысяч рублей прибыли.

Столешников долго разбирался в расчётах, заведующего участком, что-то вписывал в свою записную книжку и, наконец, сделал заключение.

— Да, пожалуй, тут есть о чём подумать.

— То-то же! Не понимают у нас многие этого. Привыкли так: пока сами не пощупают — не поверят. У вас будет показательная ферма. Другие увидят, что она прибыльна, у себя заведут. А мы поможем… Так, значит, порукам, Фёдор Петрович?

— Ишь ты какой быстрый, — улыбнулся Столешников. — Сам-то ведь я не могу решать. Средства на этот год да и на новый уже распределены. Решили электростанцию строить, клуб новый, ещё один типовой телятник, машины кой-какие приобрести. На всё деньги нужны…

— Так как же теперь?

— А так. На этой неделе у нас заседание правления колхоза, посоветуемся. Решим создавать, так позвоним.

— А ты-то сам как?

— Я?.. Я за звероферму.

— Так ты уж разъясни правлению. Так мол и так…

— Постараюсь.

Уезжая из колхоза, Прокопьев не был уверен, что его разговор принесёт свои плоды, однако на четвёртый день Столешников позвонил по телефону.

— Решили, Селивёрстыч. Давай своих чёрно-серебристых…

— Вот это правильно! — воскликнул довольный Прокопьев. На днях поеду в промхоз, привезу, а вы готовьте помещение.

— Давай-давай! — донёсся из телефонной трубки голос председателя. — А деньги переведём, не беспокойся.

Однако в промхозе Прокопьева ждало разочарование. Тихон Антонович Кубриков сразу же вспомнил совещание накануне открытия охотничьего сезона. Всплыло в памяти выступление на нём Прокопьева, и он тут же подумал: «Ишь ты до чего додумался. А потом при удобном случае скажешь: вот, мол, Кубриков не смог, не захотел организовать зверофермы в колхозах, а я сделал. Нет уж, такого повода для критики у тебя, уважаемый Сергей Селивёрстович; не будет». И наотрез отказал Прокопьеву.

— Не можем продать, товарищ Прокопьев, не можем. У нас план. Сам посуди: в этом году государству должны сдать 259 шкурок, а если начнём распродавать лисиц — с планом не вытянем. Уж как-нибудь потом, может на будущий год.

— Надо же выкроить для колхоза. Разведут лисиц, шкурки же в счёт нашего плана пойдут.

— Так когда ещё разведут, а нам нынче сдавать надо. Не выполнишь план, что Лозовников скажет? Он человек принципиальный. Не вам, мне придётся перед руководством отвечать. А план для того и даётся, чтобы его выполнять.

Прокопьев смотрел на коричневые пятна веснушек, густо усеявшие вечно беспокойно двигающиеся руки Кубрикова, и у него снова, как и при первом знакомстве, появилось чувство неприязни и отчуждённости к директору промхоза.

Захотелось сказать Тихону Антоновичу что-нибудь едкое, сердитое. Однако, Сергей Селивёрстович сказал спокойно.

— Да поймите же вы, Тихон Антонович, я ведь сам уговорил председателя организовать звероферму в колхозе. Обещал помочь…

Ни один мускул не дрогнул на лице Кубрикова. Придвигая к себе пухлую папку с бумагами, он ответил наставительно:

— А это вам наука, товарищ Прокопьев. Прежде чем что-нибудь решать, надо спросить. Вы смотрите на всё с узкой позиции заведующего участком. А на моих плечах всё хозяйство лежит и, чтобы оно было в ажуре, я должен предвидеть за всех.

— Значит?..

— Значит, отказываю в продаже.

Прокопьев поднялся и, не глядя на директора, произнёс:

— Хо-ро-шо. Я пойду к парторгу, в райком партии, а от своего не отступлюсь.

— Можете. Привыкли бегать… Чуть что, так и к парторгу.

Прокопьев застал Жаворонкова в его небольшой комнате, в которой стоял стол, накрытый красным сатином, десяток стульев да простенький шкаф с книгами. На стене — в красивых рамках — портреты вождей. В этой скромно обставленной комнатке Прокопьев всегда чувствовал себя свободнее, чем в просторном кабинете директора.

Афанасий Васильевич удивился, увидев всегда спокойного Сергея Селивёрстовича в таком состоянии.

Прокопьев напоминал сейчас человека, приготовившегося броситься на врага: длинная, сухая фигура его неестественно полусогнулась, отчего ещё более ссутулились остренькие плечи; на раскрасневшемся лице выдались узкие скулы; серые, всегда выражающие любопытство глаза теперь горели лихорадочным огнём, а стриженые под бобрик чёрные жёсткие волосы походили на ощетинившиеся плавники только что вытащенного из воды ерша.

Парторг по-приятельски пожал руку Сергею Селивёрстовичу, участливо спросил:

— Чем-то расстроен, Селивёрстыч, что-нибудь случилось?

— Ты ещё спрашиваешь: расстроен ли я? — загорячился Прокопьев. — Это не человек, а чёрствый ломоть..

— Да ты о ком речь-то ведёшь?

— О ком? Конечно, о директоре. Я ему одно, а он план в нос тычет… Не могу, у нас план, по плану предусмотрено, согласно плана рассчитано… — Прокопьев соскочил со стула, забегал по комнате, затем остановился перед Жаворонковым и опёрся обеими руками на стол. — Я тебя спрашиваю: когда он не будет зажимать инициативу?

Жаворонков спокойно наблюдал за сухощавой фигурой заведующего участком и улыбнулся.

— Ну ёрш и только, — проговорил он, наконец. — И ты думаешь, что я что-нибудь понимаю?

— И ты меня не понимаешь?!. Тогда в райком пойду, там-то уж меня, наверняка, поймут…

Парторг, не обращая внимания на угрожающий тон Прокопьева, вытащил из кармана портсигар и предложил:

— Закури, Сергей Селивёрстович. «Беломорканал», ленинградский…

Прокопьев машинально взял из портсигара папироску, прикурил от зажжённой Жаворонковым спички и глубоко затянулся дымом.

Замолчали. Сергей Селивёрстович сел на краешек стула и задумался. Жаворонков углубился в чтение раскрытой ещё до прихода заведующего участком книги, изредка бросая косой взгляд на Прокопьева. Когда заметил, что тот успокоился, сказал:

— А теперь рассказывай…

— А чего рассказывать-то. Решил колхоз «Новая заря» звероферму организовать, я по их просьбе приехал к директору, а он не хочет лисиц на потомство отпустить. Говорит, что не хватает с планом рассчитаться. А того не поймёт, что наладит колхоз звероводство, нашему же промхозу от этого польза.

— Верно! Так чего же тут волноваться, продать колхозу лисиц, да и только.

— В том-то и дело, что Кубриков не хочет продать.

— Не может быть? Нет, тут что-то не то. — заметил парторг и закрыл книгу, на обложке которой был оттиснут позолотой заголовок: «Избранные стихи». — Ну, что ж, пойдём к нему, проведём, так сказать, разъяснительную работу. — И уже выходя из кабинета, добавил. — А ты, Сергей, кипяток! Не думал…

Прокопьев промолчал. Увидя за спиной входящего парторга раскрасневшегося Прокопьева, Кубриков неприязненно подумал: «Сходил всё-таки. А всё равно не разрешу продать».

Жаворонков сел в кресло напротив директора, Прокопьев — поодаль, на стул, решив не вмешиваться в разговор, чтобы снова не разгорячиться.

— Тихон Антонович, вы отказали продать колхозу лисиц для потомства… — начал парторг.

— Отказал. И правильно сделал, — перебил его Кубриков. — Сейчас можно продать лисиц лишь в ущерб выполнению нынешнего плана сдачи пушнины.

— А правильно ли?.. Вы вот подумайте: кто бы, например, отказался остановить на месяц станок для переоборудования, чтобы он через два месяца не только компенсировал дни простоя, но и дал продукции значительно больше. Думаю, что таких близоруких людей не найдётся. Тем более, что другие станки могли перекрыть недовыпущенную продукцию остановленной для переоборудования машины. Для этого надо лишь перестроить работу агрегата.

— А как же мы… чем будем компенсировать?

— Перевыполнить план за счёт других пород зверей.

— Эт-то, пожалуй, верно, но как бы от Лозовникова не попало. В плане-то прямо указано: сдать двести пятьдесят девять шкурок платиновых и чёрно-серебристых лисиц. Двести пятьдесят девять!..

— Лозовников никогда против полезного возражать не будет. А развивать колхозное звероводство мы обязаны. Так ведь?..

Кубриков знал, что не прав, так как его отказ был вызван не мотивами здравого рассуждения, а эгоистическими соображениями, тем не менее перешёл в наступление.

— А вы, Афанасий Васильевич, ведь тоже за план? Зачем же вы меня толкаете на то, что не следует делать, зачем?..

— Да, за план! Но не за мёртвую цифру сто. Если мы продадим колхозам лисиц, то через два-три года получим этой ценной пушнины вдесятеро больше и тогда план будет во столько же раз перекрыт. Надо смотреть в будущее…

— Хорошо, я дам команду, а всё-таки… — недовольным тоном проговорил Кубриков.

— Вот это правильно. Получай, Селивёрстыч! Да скажи председателю колхоза, чтобы послал того, кого назначит звероводом, на недельку к Валентине Михайловне, пусть она его подучит, — заметил Жаворонков, направляясь к двери. — И ко мне загляни, увезёшь охотникам литературу.