На запад, с жирафами!

8 По Теннесси

Первым, кого я увидел на рассвете, когда, натянув сапоги, сонно выбрел из домика, был Старик, осматривающий трещину в стенке, оставленную яростными копытами Красавицы.

Заметив меня, он вскинул руки со словами:

— Ну что, в путь.

В полумраке я разглядел на стоянке зеленый «паккард». Старик его не заметил. А когда мы отъезжали, я видел, как Рыжик наблюдает за нами в окошко своего домика.

Мы остановились у первого же придорожного магазинчика, чтобы подзаправить машину и прикупить еды. Пока я проверял, как там жирафы, и высматривал Рыжика, я нет-нет да и бросал взгляд на табличку «Вестерн Юнион», висевшую на магазинчике, и гадал, отправит ли Старик телеграмму в Мемфис о поиске нового водителя, как он обещал, или нет. С каждой секундой настроение мое делалось все мрачнее.

Я вернулся за руль.

А через минуту явился Старик и высыпал на сиденье между нами мешки с едой и газету. Помню, что, когда он вонзил зубы в свой бутерброд с салями, я бегло взглянул на газету. На первой полосе крупными — размером с кулак — буквами было написано:

Но я толком и не обратил внимания на этот заголовок. Все мысли мои были сплошь о телеграмме. Отправил он ее? Или нет?

Старик протянул мне бутерброд:

— Хочешь кусочек?

Я покачал головой.

Он снова откусил изрядный кусок, а пока я съезжал на дорогу, произнес с набитым ртом:

— Кстати, я отправил телеграмму, чтобы мне подыскали нового шофера.

Вот и ответ.

— Так что довези нас до места, и я куплю тебе билет на поезд. Поедешь, куда захочешь…

Но я не дал ему договорить. С губ сорвались слова, которые я репетировал в уме еще с того момента, как мы приехали в магазинчик в горах.

— Мы бы объехали горы без приключений, если бы не авария! У меня все получалось! Я могу довезти вас до Калифорнии, богом клянусь!

Старик усмехнулся.

— Ушки разуй, малец. Я же сказал: куплю тебе билет, куда только пожелаешь.

— Правда?

— Ты это заслужил, — ответил он, проглотив остатки бутерброда. — Можно даже до Калифорнии, раз уж тебе так туда хочется.

— Вы не шутите?

— Нет. Попадешь туда раньше нас.

Итак, меня ждала Калифорния. И уже очень скоро. План сработал. Оставалось только добраться до Мемфиса, а оттуда я поеду прямиком в край молока и меда. Искорка надежды во мне полыхнула ярким пламенем.

Следующие несколько миль пронеслись как в тумане. Сам удивляюсь и как я только умудрился не заехать в канаву — так взволновало меня заявление Старика. Я даже перестал оглядываться в поисках Рыжика. Сказать по правде, я почти ничего не помню о том участке пути. В себя я пришел, только когда мы уже оказались в Теннесси, граница которого пролегала по соседству со Смоки-Маунтинс — Дымными горами, самыми высокими из всех, что только попадались нам по пути.

Вскоре мы вошли в ритм, как и в самый первый день путешествия. Только для меня все было по-новому. Я уже не гнал на краденом мотоцикле, стараясь не отстать. Не просчитывал каждый свой следующий шаг. А просто ехал и ехал, преисполненный блаженства. Часы шли, а за окошком проносились стоянки с гостевыми домиками, красивыми, точно с картинки, и деревьями с густой листвой — настоящее лакомство для жирафов. Мы проехали лошадиную ферму, и по пастбищу, огороженному белым заборчиком, следом за нами побежало стадо лошадей; ветер развевал их хвосты и густые гривы. А в какой-то момент Дикарь даже лег. На следующей остановке я откинул крышу вагончика и увидел, что жираф снова распластался на полу, закинув на спину длинную шею вопреки всем законам анатомии.

Но на этот раз я не стал звать Старика, а наклонился пониже и шепнул:

— Эй!

Расправив шею, Дикарь, будто бы спрашивая «Что такое?», поднялся на ноги, величественный, словно принц жирафьего королевства. А потом вместе с Красавицей потянулся к веточкам очередного дерева… Меня накрыло волной знакомого, но горьковатого чувства.

Позже, когда мы снова пустились в путь, я посмотрел на жирафов в зеркало заднего вида: они высунули головы из окошек, подставив морды ветру… и странное чувство вернулось. Я заставил себя вновь устремить взгляд вперед и стал представлять себе, как поеду на поезде в Калифорнию, и искорка надежды снова ярко запылала.

Остаток утра прошел безмятежно. Под конец на дороге стали встречаться крохотные таблички с рекламой крема для бритья «Бёрма-шейв»:

Последний стишок особенно мне запомнился, потому что неимоверно рассмешил Старика.

По правде сказать, на первой послеполуденной остановке мы все были в таком хорошем настроении, что Красавица даже не стала лягать Старика, когда тот осматривал ее ногу. Но когда мы вернулись на шоссе, вдалеке послышался шум поезда, и Старик заметно напрягся.

Шум становился все громче и громче, он шел откуда-то из-за деревьев. Нам навстречу снова ехал цирковой поезд. Когда за деревьями опять мелькнули желтые и красные полосы, Старик выругался полушепотом.

— Какой быстрый цирк! Вровень с нами идет! — поразился я.

— Все потому, что это дешевая однодневка, — пояснил он.

Деревьев стало поменьше, и я разглядел за ними вагончик для скота, в котором ехали слоны, низко опустив уши.

— Вид у них несчастный…

— Им там и впрямь не до счастья, — пробормотал Старик.

А потом сплюнул в окно, — и сейчас мне даже кажется, что это была не просто резкая потребность избавиться от слюны, но и своего рода комментарий в адрес циркачей.

— И ладно бы они просто были обманщиками, — сказал он. — Уже за одно то, как они обращаются с животными, они заслуживают самой строгой небесной кары.

Примерно с милю мы ехали вровень, а потом поезд начал нас обгонять. Мы разглядели на красном кабузе новую надпись:

А потом поезд скрылся из виду.

От хорошего настроения не осталось и следа. Лес за окном сменился пастбищем, а я нет-нет да и проверял, как там жирафы. Теперь их пульман напоминал мне о том вагончике для скота. Старик тоже стал чаще оглядываться. Но не на жирафов. А на дорогу, и длилось это на протяжении многих миль. Цирковой поезд уже давно проехал, так что я никак не мог взять в толк, что он там высматривает. Я поглядел на зеркало заднего вида, опасаясь, уж не зеленый ли «паккард» он заметил, но дорога пустовала.

— Поверни, — велел он, указав мне направление.

Я съехал на усыпанную гравием дорогу, ведущую через лесок.

— Заедем в рощицу, — сказал он каким-то стран — ным голосом. — Только жирафов спрячь.

Я повиновался, а они даже не думали противиться — и это тоже было очень и очень странно.

Мы просидели в кабине минут пять, а потом и все десять. Я уже начал ждать, когда мимо проедет хоть какая-нибудь машина, — до того мне было скучно. И увидел промельк цвета… сперва желтый… потом красный…

Мимо нас пролетел — и быстро унесся вдаль — тот самый фургончик, который мы уже видели в Мэриленде. Голову мою тут же наводнили вопросы, я украдкой покосился на Старика, но по его напряженно сжатой челюсти сразу понял — сейчас задавать их не время. Наше безмятежное настроение было не просто подпорчено, а уничтожено на корню.

Мы снова открыли жирафам окошки, а за следующую пару часов успели проехать множество городишек. Вдоль дороги пестрели рекламные плакаты со слоганами вроде:

Даже шуточки местных остряков — «Эй, как там погодка наверху?» — нас уже не смешили. Ближе к обеду заметно похолодало, так что мы подняли окошки, и даже жирафы спрятали головы в вагон. Старик сказал, что на ночевку мы остановимся через пару часов, пока температура не упала еще сильнее — да и настроение тоже.

А потом впереди показалась эстакада.

Точнее, ее руины.

Казалось, ее даже и не достроили толком. Центральная часть была пробита — явно чем-то потяжелее жирафьей головы. Остались одни только куски бетона и арматуры. А под эстакадой посреди дороги виднелась табличка с очередной крупной надписью:

Старик шумно выдохнул.

— Это еще что за дела…

Я сбавил скорость, и жирафы даже высунули головы в окошки, чтоб разузнать, отчего это мы плетемся как черепахи. Стрелка под табличкой указывала на объездную дорогу, которая, судя по всему, вскоре снова сливалась с шоссе. И все же выглядела она сомнительно. Пускай она и была залита асфальтом, но истрескалась и поросла сорняками, а еще у нее не было ни названия, ни номера. На единственной табличке, которая тут стояла, значилось: «Домики для цветных». Стрелка указывала, где эти самые домики находятся.

— Что мне делать? — спросил я.

Старик рассерженно выдохнул:

— Поезжай по этой дороге.

Мы проехали сотню ярдов без приключений, но стоило только повернуть, и мне пришлось ударить по тормозам. Впереди возник железнодорожный переезд старого образца — узкий, сконструированный так, что машинам приходится проезжать под поездами, а не наоборот. Мостик с рельсами казался низковатым.

Точнее даже сказать, очень низким.

Нам обоим хватило одного взгляда, чтобы понять, что по высоте вагончик еле-еле протиснется. Да и по ширине тоже.

Я бы с удовольствием объехал этот мост, вот только дорога уходила под него. Так что пришлось мне остановиться посреди дороги, а как только я это сделал, то тут же почувствовал на себе чей-то взгляд. Сперва я подумал, что это жирафы, но потом увидел беленую хибарку прямо у рельсов. В окошке под самой крышей я различил лицо темнокожей девочки, на вид ей было лет пять, не больше. Она находилась так близко, что я видел даже, как изумленно округлились ее глаза, стоило ей заметить жирафов.

— Иди измерь высоту моста, пока очередной недотепа не влетел в нас сзади, — велел Старик.

Он нащупал под сиденьем большую металлическую рулетку и кинул мне. Я схватил ее и побежал, а как только оказался под мостом, сразу развернул ее и поднял.

— Двенадцать футов восемь дюймов! — объявил я.

Ровно такой высоты и был наш прицеп — а может, даже чуточку выше, все-таки на ходу шины увеличиваются в размере.

Когда я вернулся к машине, Старик уже стоял у переднего крыла и разглядывал шины.

— А я-то надеялся, что до этого не дойдет, — пробормотал он и снял крышечку с ниппеля на одном из колес.

Спереди у тягача были одинарные колеса, а сзади — сдвоенные, чтобы выдерживать вес жирафов, а еще чтобы тягач смог продолжить путь, даже если одно из колес повредится или спустит. За считаные секунды он выпустил из всех шин немного воздуха — и каждый раз слышалось тихое ш-ш-ш-ш. А когда он добрался до последнего колеса — заднего правого, сдвоенного, — то обнаружил, что оно пробито гвоздем. Но выбора у него не было. Он выпустил из него воздух, и оно сдулось совсем. Хорошенько выругавшись, Старик глубоко вздохнул. У нас в запасе было еще одно сдвоенное колесо — на нем мы могли бы добраться до места ночлега и какой-нибудь автозаправки, где нам наверняка помогли бы, — но сперва надо было проехать под мостом.

Я снова измерил расстояние. Опять слишком мало. Придется Старику выпустить еще немного воздуха.

Когда он уже почти закончил и возился с ниппелем на шине, соседствующей с проткнутой, из-за поворота выскочил двухместный родстер, пролетел в каком-то дюйме от нас и нырнул под мост. Я подскочил, как перепуганная лягушка, — ну еще бы, в нас ведь уже вот так однажды влетали зеваки — и, как назло, врезался в Старика, да еще с такой силой, что его пальцы, по-прежнему сжимавшие ниппель, повернули его вбок… и шипение сменилось другим звуком… жалобным и тревожным свистом…

И он все не прекращался. Обе шины на сдвоенном колесе стремительно сдувались.

Мы со Стариком переглянулись, а потом он крикнул:

— Надо скорее проезжать мост, а то мы сейчас даже на обочину съехать не сможем! Закрой жирафов!

Целую минуту я пытался сделать так, чтобы они всунули головы в загончики, но даже вечно покладистый Дикарь сопротивлялся, что уж тут говорить о Красавице.

— Ладно, забудь, — сказал Старик и побежал к повороту.

Зрелище это, прямо скажем, пугало.

— Все чисто, — объявил он. — Поехали!

Я быстро уселся за руль. Из колеса еще доносился едва слышный свист.

— Ровно посерединке — не спеша, но поживее! — им надо успеть всунуть головы, но шина вот-вот сдуется! — крикнул Старик.

Жирафы беспокойно зафыркали и заметались по вагончику, а я нажал на газ в надежде, что они успеют спрятать головы и без моей помощи… И, хвала небесам, так и вышло. Очень и очень медленно мы нырнули под ржавый железнодорожный мост. Он царапнул крышу вагончика, и от этого деревянного скрежета я невольно стиснул зубы.

Мы уже почти выехали из-под моста — оставалось всего несколько дюймов, — когда последние крупицы воздуха вылетели из пробитой шины. Она печально зашипела, а потом тягач резко остановился, намертво закупорив проезд.

Я выскочил из машины и, с трудом протиснувшись между тягачом и опорой моста, подошел к Старику, который с ужасом смотрел на вагончик. Обе шины на правом заднем колесе сдулись. Мы быстро поняли, в чем дело. В жирафах. Как только они поняли, что мост уже позади и можно высовывать головы в окошки, они не стали терять время даром. И выглянули наружу. С одной стороны. Наполовину сдутая шина не выдержала такой нагрузки, а тут еще и прокол гвоздем, из-за которого она шипела все это время — а теперь, само собой, перестала.

Старик сорвал с головы свою несчастную Федору, бросил ее на землю, придавил подошвой и разразился такими отборными ругательствами, что я непременно восхитился бы ими, не будь наше положение столь незавидным. Его тирада была изобретательной, как сам грех, и длинной, как смачный плевок против ветра. Пожалуй, он был даже символичен — как ни крути, а вышло, что грандиозные планы в итоге вышли ему боком. Я догадывался, о чем он сейчас думает. И мне хотелось хорошенечко пнуть самого себя. Когда жирафы не дали мне закрыть окошки на одной из стенок вагончика, надо было их перехитрить, закрыв их на другой стороне, одно — в загончике Красавицы, другое — у Дикаря. Тогда, возможно, прицеп и сохранял бы равновесие еще несколько секунд, за которые мы успели бы проехать. И хотя было уже слишком поздно, я крепко-накрепко запер все окна, чтобы вагончик выровнялся. За это время Старик прекратил свою тираду и начал раздумывать, что делать дальше. Ведь теперь нам грозила смертельная опасность — ничуть не меньшая, чем в горах.

Я кинулся было к повороту, чтобы предупредить фатальное столкновение с другими машинами, но Старик криком остановил меня:

— А ну иди сюда!

Я обернулся к нему и увидел… полную нелепицу, честное слово.

Он подставил под ось заднего колеса домкрат — большой и нарядный, как и сам вагончик. И явно ждал, чтобы я привел его в действие. Вот только у нас имелось всего одно запасное колесо, две сдутых шины и два жирафа. Не говоря уже о том, что хвост вагончика еще не выехал из-под моста: оставалось еще три дюйма. План был обречен на провал. Я чувствовал это. Не придумало еще человечество такого домкрата, которым можно было бы поднять махину, у которой сдулись две шины, а еще внутри сидят два жирафа. И никакими силами невозможно уменьшить их двухтонный вес, при этом не важно, в какой части вагончика они стоят.

Я видел — Старик со мной солидарен, но он, казалось, так отчаялся, что был близок к безумию. Он подошел ко мне и толкнул к домкрату, велев приступать. Ничего другого мне не оставалось. Я приналег на рукоять и работал ею до тех пор, пока не услышал шепот — такой испуганный, что от воспоминаний о нем у меня и по сей день кровь стынет в жилах.

— Гм-м… малец…

Я проследил за его взглядом. Прямо на рельсах стоял темнокожий мужчина в синем комбинезоне. Роста в нем было футов шесть с половиной, никак не меньше. Но я мгновенно вскочил на ноги даже не из-за его внушительного вида. А из-за того, что у него в руках сверкнуло огромное лезвие. Мужчина держал длинную косу, какой обычно срезают пшеницу. Этот жуткий фермерский инструмент я раньше видел только в сараях — с тех пор как у нас появились тракторы, с помощью которых и убирали урожай хлопка, он стал не нужен и ржавел без дела. Но на этой косе не было и пятнышка ржавчины. Она была блестящей и острой. Именно такую носит в ужастиках Смерть, разодетая в длинный балахон.

Незнакомец спустился вниз и подошел к тягачу. Приблизившись, он воткнул рукоять косы в мягкую землю, точно Моисей — свой посох. А потом смерил нас долгим взглядом, от которого у нас со Стариком побежали мурашки.

— Мы за вами следили, — заявил он.

Услышав это самое «мы», я огляделся, но никого не заметил. Впрочем, не очень-то и хотелось.

Незнакомый раскатистый голос взволновал Красавину, и она с такой силой боднула запертое окно, что щеколда поддалась, и оно распахнулось.

— Это что за звери тут у вас? — нахмурился Моисей.

Не успел Старик ответить, как окошко по соседству тоже распахнулось — Дикарю, в свою очередь, захотелось поглядеть, что же тут творится. Но стоило обоим жирафам оказаться на одной стороне вагончика, как он опять накренился, металл застонал, а потом — щелк! — и домкрату пришел конец.

Моисей уставился на домкрат.

Потом на вагончик.

Потом на мост.

Потом на шины.

А потом снова на нас.

— Незавидное у вас положеньице, как я посмотрю, — изрек он.

— Ага, — отозвался Старик.

— Вы приспустили шины, чтобы проехать под мостом.

— Ага, — подтвердил Старик.

— И застряли, — подытожил Моисей.

— Ага, — снова сказал Старик.

Его уже начинало раздражать, что Моисей озвучивает и без того очевидные вещи.

Тот кивнул на жирафов:

— Должно быть, этих великанов тут не высвободить.

— Нет. — Старик так энергично замотал головой, что она, казалось, вот-вот слетит с шеи.

Мы видели, что у Моисея какие-то планы на жирафов, вот только наш вагончик был не то что какой-нибудь там трейлер для перевозки лошадей, который легко открывается сзади. Даже если бы мы очень захотели, мы не смогли бы вывести жирафов наружу, пока вагончик стоит под мостом. Для этого надо было бы убрать опору моста.

Вновь окинув машину взглядом, Моисей сказал:

— Мы можем сделать, что нужно. Но сперва придется договориться.

Уж не знаю, как Старику, а мне совсем не понравились эти слова.

Моисей поднес два пальца к губам и издал звук, похожий одновременно и на предсмертный крик вороны, и на брачную песнь малиновки. А спустя минуту перед нами предстало шесть широкоплечих копий Моисея, разве что помоложе. Они пришли один за другим, в таких же комбинезонах, что и у него. У кого-то на плечах были обе лямки, у кого-то только одна, кто-то был одет еще и в рубашку, а кто-то — нет, но все сжимали в больших кулаках фермерские инструменты.

Моисеи подошли к вагончику, а парочка даже потянулась к жирафам, чтобы их потрогать — для этого им не пришлось вставать на подножку. Вы, наверное, думаете, что при виде диковинных зверей они тоже восторженно защебетали — как и все, кому посчастливилось их увидеть, но нет: они точно воды в рот набрали и только сдержанно кивали, уперев руки в бока, да изредка вскидывали брови. Как и Моисей, они, не проронив ни слова, оценивающе осмотрели шины, мост, вагончик и друг дружку.

А потом поглядели на нас.

Тем временем Старик не сводил глаз с инструментов у них в руках. Я видел: он переживает, какой оборот все это примет. Метнув взгляд на ружье, оставшееся в кабине, он велел мне не отходить далеко, будто я и впрямь смогу помешать, если начнется потасовка.

— Дядьев надо позвать, — сказал Моисей и снова поднес пальцы к губам.

На этот раз свист больше напоминал предсмертный крик, чем брачную песнь. Откуда ни возьмись появилось еще шестеро мужчин — выглядели они еще внушительнее и старше, чем предыдущая группка, и отличались друг от друга разве что количеством волос на голове. Присоединившись к остальным, они также безмолвно оценили обстановку, но на это им потребовалось так много времени, что мы со Стариком уже начали терять терпение.

А потом все повернулись к железной дороге, встречая еще одного незнакомца. Вот этот уже отличался от всех. Он шел, опираясь на мотыгу, точно на тросточку, на висках у него белела седина, комбинезон был хорошо накрахмален, синяя рабочая рубашка тщательно отутюжена. Он подошел к Моисею, но взглянул только на жирафов.

Мне уже доводилось слышать о больших фермерских семействах, с некоторыми я даже был лично знаком, но это не шло с пришедшими ни в какое сравнение. Обведя взглядом весь клан, я рассудил, что мужчина с седыми бакенбардами — это, должно быть, отец семейства, дядья — это его братья, а остальные — их сыновья, а Моисей из них самый старший.

Пока отец семейства разглядывал жирафов, Моисей кивнул самому юному из клана, мускулистому, но не шибко высокому; тот послушно направился к повороту и встал там дозорным — живой шлагбаум, если такие вообще существуют.

Наконец отец семейства прервал молчание:

— Знаю, как можно помочь этим великанам, что явились к нам прямиком из Господнего рая…

Потом они с Моисеем снова замолчали. Старик едва держал себя в руках, у меня тоже уже заканчивалось самообладание. Я подумал, чего ж он не затевает скандал, чтобы сперва выяснить, что задумали эти незнакомцы, а уже потом доверяться им? Но быстро догадался, что к чему. В нашем положении помогло бы только одно. Нам надо было сдвинуть вагончик. Однако мы оба понятия не имели, как это сделать, не прибегая к помощи других машин и уж тем более не выводя жирафов наружу.

— Заводите машину, — скомандовал Моисей.

Я поглядел на Старика, а он на меня. И хотя было ясно как день, что ему не хочется этого делать, он мне кивнул. Я сел за руль, нажал на газ, и в голове вдруг пронеслась одна-единственная мысль: «Куда жирафы, туда и я». Мысль эта поразила меня и даже напугала. Но куда сильнее я испугался, когда посмотрел в зеркало заднего вида.

У поворота на обочине был припаркован зеленый «паккард» — видимо, он едва не объехал «живой шлагбаум», но тот ему помешал. Рыжик стояла на улице в мужском пальто и с фотоаппаратом в руках, а мускулистый детина сжимал ее запястье своей ручищей.

— Готов? — голос Моисея вернул меня к реальности.

Я кивнул.

— Ребят, взяли!

Как я уже говорил, нашему вагончику не хватило всего нескольких дюймов, чтобы выехать из-под моста, когда шины сдулись. Поэтому мы не могли даже свернуть на обочину. С этим-то нам и подсобил отец семейства и его клан: они подтолкнули машину на несколько дюймов вперед и помогли съехать с дороги. И не важно, что из-за меня она потяжелела: для этих силачей я весил не больше перышка. Не помешали им и спущенные шины. И то, что дорога шла в гору. И то, что жирафы метались по вагончику и высовывали головы то с одной, то с другой стороны, наблюдая за кутерьмой. Я усердно жал на газ, клан толкал машину, и наконец она вместе с двумя жирафами и пробитыми шинами преодолела заветные футы. Пока все семейство устало дышало после тяжелой работы, тягач затормозил на узкой обочине, прямо за железнодорожным мостом.

Я выключил зажигание, а Моисей снова присвистнул, будто малиновка. Детина-«шлагбаум» у поворота пропустил четыре автомобиля, потом высвободил Рыжика, и та, вместо того чтобы сесть в машину, стремглав побежала к нам, вскинув камеру. Когда я вышел из кабины, Старик уставился на меня разинув рот — мне еще не доводилось видеть его в таком изумлении! — а Рыжик была тут как тут и энергично делала снимки.

Старик потрясенно поглядел на нее.

— А ты еще кто такая?

Рыжик вскинула руку.

— Здравствуйте, мистер Джонс! Я веду хронику вашего путешествия для журнала «Лайф». Вуди готов за меня поручиться, правда же, Вуди?

— Святые угодники… — со стоном протянул Старик. — Да ты же та самая чертовка, из-за которой мы чуть с горы не сверзились! Ух, девчонка, держись от нас подальше. — Он резко от нее отвернулся, но Рыжика это ни капельки не остановило.

Она устремила объектив на сыновей и дядьев. Но к этому времени детина-«шлагбаум» уже успел вернуться и закрыл фотоаппарат огромной ручищей.

Рыжик сглотнула.

— Седьмой Сын считает, что сперва стоило бы спросить разрешения, мисси, — пояснил отец семейства.

Рыжик с секунду обдумывала слова отца, уставившись на лапишу Седьмого Сына на своем объективе, а потом сказала:

— Ой! Простите, пожалуйста. Можно вас сфотографировать?

Это, судя по всему, удовлетворило детину, и он опустил руку.

Моисей тем временем инспектировал сдутые задние шины.

— У вас есть одна запаска, — произнес он. — А надо две. Вам не хватает.

Старик прикусил язык. Эта констатация очевидного не особо его радовала.

— Ау вас не найдется ли шин нужного размера? Мы бы купили.

Моисей покачал головой.

— Может, у вас есть электронасос и вы его нам принесете, чтобы мы хоть одну запаску поставили? — попросил Старик. — Нам обязательно нужно уехать отсюда до темноты.

Моисей вновь покачал головой.

Не зная, что еще придумать, Старик в отчаянии посмотрел на меня. Дело принимало скверный оборот.

— Так великаны не смогут выйти наружу? — уточнил Моисей.

— Нет. — Старик замер в нерешительности. — И что теперь? Вы не станете нам помогать?

Отец семейства и Моисей переглянулись, потом последний медленно кивнул, и весь клан развернулся и ушел.

Нам оставалось одно — ждать. Старик злился, жирафы сопели в своем вагончике, Рыжик возилась с камерой, щелкая ручками и переключателями, позабыв обо всех заботах на свете — и даже о роскошном автомобиле, оставленном ею на обочине. Вдруг она вскинула голову. Навстречу нам снова шел Моисей с одной-единственной огромной шиной в руках — лысой, как его голова, — а следом группками вышагивали сыновья. Одна группка несла два длинных раздвоенных древесных ствола шириной с грудь взрослого мужчины, другая — стальные жерди, а третья катила огромный камень: плоский с одной стороны и округлый с другой. На скругленной стороне имелась выемка, диаметр которой совпадал с диаметром ствола. Этот самый камень положили плоской стороной вниз в нескольких ярдах от хвоста вагончика.

Сыновья, двигаясь с уверенностью людей, привыкших к такой работе, соорудили что-то вроде «сэндвича» из обрубков дерева и стальных жердей, потом поставили его под ось заднего колеса, затем разместили противоположный конец «сэндвича» в углублении на камне, сделав таким образом самые причудливые качели, какие только можно было себе представить.

А потом одним духом, точно хор, начинающий песню, все сыновья и дядья забрались на дальний край «сэндвича», торчащий над землей. Сталь заныла, дерево затрещало, вагончик скрипнул, и вся машина вместе с прицепом приподнялась на пару дюймов над землей, — этого оказалось достаточно, чтобы Моисей снял две сдутые шины и поставил новые — запаску и свою, «лысую».

Моисей вытер руки, сыновья и дядья по одному слезли с «качелей», а жирафы и вагончик опустились обратно. Шины коснулись земли, коротко отпружинив, — и ни капли не сдулись. Качели тут же оказались разобраны, и их части — в руках, которые их сюда принесли. Сыновья и дядья двигались неспешно и сосредоточенно.

Мы со Стариком аж дара речи лишились при виде такой ловкости и силы. Седьмой Сын похлопал Старика по плечу и протянул ему смятую Федору. Старик забрал ее, а Сын ушел за железную дорогу вместе со всеми.

Старик, рассеянно отряхнув шляпу, наконец справился с потрясением и спросил отца семей-ства:

— Чем мы можем вам отплатить?

Отец семейства крутанул свою мотыгу, и в этом жесте отчетливо читалась семейная гордость.

— Нам не нужны ваши деньги.

— Но чем тогда нам вас отблагодарить? — не отставал Старик.

Седьмой Сын вернулся. На плече у него сидела та самая девочка, которую мы уже видели в окошке хибарки, стоящей у железной дороги. Отец семейства заметил ее и широко улыбнулся.

— Малышка Хани-Би хочет познакомиться с вашими зверями, — объявил он. — Если вы не против.

Хани-Би что-то зашептала ему на ухо.

— А еще она хочет узнать, как их зовут, — добавил отец семейства.

Я видел, что Старика, несмотря ни на что, тронула эта сцена. Покосившись на меня, он произнес:

— Видите ли, мисс Хани-Би, они нам еще не сообщили своих имен. Так что давайте пока называть их Девочка и Мальчик. Вы не против?

Седьмой Сын поднял девчушку повыше, чтобы она могла поближе познакомиться с фыркающими великанами, и их личная аудиенция началась.

Отец семейства тем временем обратился к Старику:

— На старой шине вы далеко не уедете. Мы вам всё утром починим. А то темнеет уже. Можем устроить вас на ночлег. У нас свой мотель. — Он указал на грунтовку, видневшуюся футах в тридцати впереди. Она уходила в сосновый лесок, у которого виднелась еще одна табличка:

— Да и потом, — продолжал отец семейства, — Хани-Би наверняка захочет, чтобы вы остались. А у нас тут все ее слушаются! Правду я говорю, Хани-Би?

Девочка кивнула.

— Вы столько для нас сделали, что мы просто не можем вам отказать и с благодарностью воспользуемся вашим гостеприимством, — сказал Старик, протянув отцу семейства ладонь для рукопожатия.

Оно оказалось взаимным. Широко улыбнувшись, Старик вместе с отцом семейства и Моисеем зашагал к грунтовке, вновь обратившись в того самого очаровательного мистера Джонса, которого я наблюдал на «Раундовом дворе» в беседе с местными хозяюшками.

— Вам, мисси, тоже советуем присоединиться, — бросил отец семейства через плечо, а Седьмой Сын с Хани-Би на руках посмотрел на Рыжика.

Она покосилась на табличку «ДОМИКИ ДЛЯ ЦВЕТНЫХ», а потом взглянула на Седьмого Сына.

— Э-э-э… н-н-нет, б-б-благодарю вас…

Но отец семейства был уже далеко: они со Стариком шли к грунтовке, о чем-то переговариваясь. Под звонкий хохот Хани-Би я завел мотор и покатил следом, а Седьмой Сын поднял свободной рукой сдутые шины и сопроводил Рыжика в ту же сторону. Ее длинное пальто волочилось по земле.

Мы приблизились к трем домикам, они стояли у раскидистых кленов на окраине лесочка. Это и был мотель, о котором говорил отец семейства. Когда мы проезжали мимо первого домика, у которого был припаркован блестящий синий «олдсмобиль» с парой старых башмаков, привязанных к бамперу, на улицу вышла темнокожая парочка, разодетая как с картинки, и проводила нашу процессию пытливым взглядом.

Во второй домик Моисей определил Рыжика, оставив ее на крошечном крылечке с фотокамерой в руках.

А мы поехали к третьему домику. По пути нам встретилась развилка: вторая дорожка вела к двухэтажному беленому дому с амбаром вдвое больше его самого. Старик сделал мне знак подождать, так что мы с жирафами отстали от всех остальных. Через несколько минут Старик с Моисеем вернулись, а я подкатил тягач к третьему коттеджу. Старик — прямо так, на ходу, — заскочил на подножку у пассажирской двери, открыл ее, прыгнул в кабину и затараторил:

— Сдается мне, некоторые мальчишки с техасских ферм стали бы возражать против ночевки в мотеле для цветных, принадлежащем этому славному семейству. Ты как, поддержал бы их?

Я покачал головой.

— А будь ты против, признался бы мне?

Я снова покачал головой.

— Славно. Я бы и слушать тебя не стал. Твое задание: караулить машину. Сыновья хотят по очереди ее сторожить до утра, и я не могу им отказать. Первым, как мне сказали, в караул заступит Второй Сын. Но ты все равно останешься присматривать за жирафами. Я им скажу, что это твоя работа.

— Так вот почему он тут встал со своей косой! — догадался я, кивнув на парня, который, судя по всему, и был Вторым Сыном: он уже вытянулся у толстого дуба, заняв свой пост даже раньше, чем я успел затормозить.

— Да-да, — подтвердил Старик, выбираясь наружу. — Начнет клонить в сон — поспишь в кабине. Если все пойдет наперекосяк, трудно будет объяснить Начальнице, что произошло, не вдаваясь в лишние подробности. Так что никуда не отлучайся. А сейчас миз Энни Мэй вместе со своими невестками готовит невиданный пир! — добавил он, кивнув на большой дом. — Мы с тобой угостимся на славу: я внутри, а ты прямо на улице.

Когда я остановил машину у третьего домика, откинул крышу вагончика и напоил жирафов, ко мне явились Старик и Седьмой Сын. В руках у него была тарелка, полная изысканных кушаний, а на плечах по-прежнему восседала Хани-Би. Он поставил тарелку на капот тягача и пошел за Рыжиком.

Пока Рыжик фотографировала девчушку, угощавшую жирафов оладушками, я отведал стряпню миз Энни. Она оказалась так хороша, что, пожалуй, стоила всех наших сегодняшних невзгод. Это и впрямь был настоящий пир.

Как только Рыжик закончила съемку, она накинулась на еду и стала уплетать ее проворней меня! А когда мы доели, вылизав тарелки дочиста, жирафы принялись объедать веточки деревьев, а Хани-Би протянула мне последний оладушек, который я, к своему стыду, тоже проглотил. Солнце стало клониться к закату, и Хани-Би с Седьмым Сыном ушли, сопроводив Рыжика до ее домика. Жирафы умиротворенно зажевали жвачку, а Старик — с виду тоже крайне умиротворенный — прошел, ковыряясь в зубах зубочисткой, к третьему домику.

И вот спустилась ночь; мы — я и жирафы — остались около мотеля для цветных, посреди Пугающей Неизвестности. Бросив последний взгляд на Второго Сына, притаившегося в тени деревьев, я опустил крышу вагончика и пожелал Красавице с Дикарем доброй ночи. Желудок мой был полон и счастлив как никогда в жизни, и меня начало клонить в сон, даже несмотря на то, что я оказался заперт в кабине тягача посреди леса, на виду у человека с острой косой. Я закрыл окна, спасаясь от холода, растянулся на длинном сиденье и уже готовился предаться сытым грезам, как вдруг ручка на пассажирской двери задребезжала.

Я так и подскочил. Ручка повернулась, а следом открылась и дверь.

Рядом со мной уселась Рыжик — все в том же мужском пальто.

Тяжело дыша, она закрыла за собой дверь и прижала руку к сердцу.

— Я решила проведать тебя и жирафов… если ты не против. — Она обвела взглядом кабину, точно боялась наткнуться на Старика, и уточнила: — Ты тут еще посидишь немного, да?

— До самого утра, — сказал я.

Ее глаза округлились.

— До утра?

Я кивнул.

Она погладила себя по груди, бросив взгляд на Второго Сына: тот стоял на страже с косой в руках, и лунный свет вычерчивал его силуэт. Потом Рыжик потянулась и заперла мою дверь тоже.

— Я… не так уж часто встречалась с неграми. А ты?

Я посмотрел на Второго Сына и пожал плечами. Правду сказать, я в жизни не видывал черных, пока не отправился на поиски Каза по железной дороге. Если они и жили в моем уголке Техаса, то я даже не знал где, и оттого они казались мне куда смышленей всех белых, кого я знал. Но это вовсе не значило, что их встречали с распростертыми объятиями, особенно в Трудные времена, когда столько народу лишилось работы и хотело видеть, что хоть кому-то приходится еще хуже.

От мыслей меня отвлекла Рыжик: она стала растирать грудь усиленнее… Да и дыхание никак не восстанавливалось.

— Ты что, боишься? — спросил я.

Она покачала головой. Мое предположение ее разозлило. Но дышала она все равно неровно. Я стал извиняться, подумав, что рассердил ее, и тогда она начала задыхаться. Прижав ладони к груди, она хватала ртом воздух — таких отчаянных, рваных вдохов я не слышал с тех пор, как матушка с сестрой мучились от болезни. Я так перепугался, что застыл на месте — звуки, которых я надеялся никогда больше не слышать, парализовали меня.

А потом одышка замедлилась и вовсе затихла. Отбросив с глаз пряди волос, Рыжик шумно выдохнула и откинулась на спинку сиденья.

Я уставился на нее.

— Бывает, запыхиваюсь немножко, — призналась она.

Я не сводил с нее глаз. Увиденное никак не укладывалось в голове.

Рыжик снова вздохнула и сказала:

— У меня сердце пошаливает.

Я сразу понял: речь вовсе не о «шалостях», а об очень серьезных вещах.

— Это как?

— Говорю же, пошаливает. Каких только шуточек не выкинет!

Я отодвинулся от нее.

— Это не смешно.

— А я и не смеюсь, — пробормотала Рыжик.

Я не знал, что думать, а что делать — тем более, и, наверное, это читалось на моем лице. Потому что Рыжик схватила меня за руку и положила ее себе на сердце. Прямо на шелковую рубашку. На свои мягкие, округлые груди.

— У меня была ревматическая лихорадка. В детстве, — пояснила она. — И теперь сердце скорее трепыхается, чем бьется. Чувствуешь?

Если честно, последним, что я тогда чувствовал, было биение ее сердца.

— Что? — переспросил я.

— Сердце чувствуешь?

Я заставил себя сосредоточиться и стал ждать, когда же оно застучит. Не застучало. Теперь все мои мысли были лишь о сердцебиении. А когда я наконец его уловил… оно было таким: тук-тук… тук… тук-тук-тук… пауза… тук… пауза… пауза… пауза… пауза… тук.

Я так перепугался, что мне захотелось сильнее сдавить ее грудь, точно это помогло бы выправить пульс.

— И что, оно может вот так просто взять и остановиться? — потрясенно прошептал я. — И ты умрешь?

— Возможно. — Она снова улыбнулась своей натянутой улыбкой. — Но, скорее всего, не сегодня.

Сам не знаю почему, но на меня вдруг накатила злость. Я убрал руку.

— Тогда что ты вообще тут забыла?

Рыжик склонила голову набок и тихо спросила:

— Вуди, неужели ты никогда ничего не хотел так страстно, что готов был бы отдать ради мечты все — и даже свою жизнь?

Бывало, Именно об этом я и сам думал всего пару дней назад.

Но это — совсем другое дело.

Она обернулась к вагончику.

— А ты знаешь, что на воле жирафы живут всего двадцать пять лет, не больше? У них сердца быстро изнашиваются — ну еще бы, проталкивать кровь по такой длинной шее! Их счастье, что они об этом не догадываются, хотя глядят далеко и многое видят. Видят целый мир!

В ушах у меня все еще отдавался неровный ритм ее сердца, так что, когда Рыжик снова заговорила, я не сразу это заметил.

— А?

— Я говорю, помнишь отряд рабочих вчера в горах? — Рыжик сменила тему, решив больше не говорить о том, что может умереть в любую минуту — будто это была сущая мелочь, вроде бесед о погоде. — Такая прелесть! Будто бы целое войско вуди — таких же, как ты! Я тогда себя почувствовала Маргарет Бурк-Уайт, даже еще острее, чем обычно! Ты не видел ее снимков Пыльного котла? Ох, шкет, ты вполне мог и сам на них оказаться, с твоим-то лицом! — С этими словами она наклонилась ко мне и приподняла ладонями моя подбородок.

Я подумал, что уж теперь-то она наверняка поцелует меня в губы. Но нет: она обвела внимательным взглядом мое лицо — лицо парня с прерий, — точно делала фотоснимок одними глазами. Я был до того потрясен, точно в меня картечью пальнули. Никто на меня еще так не смотрел, да притом в лунном свете. Тогда я еще не понимал, что же это за взгляд такой. А теперь знаю, что он был преисполнен «любви к человечеству». Но в ту минуту, как любой семнадцатилетний мальчишка в порыве пламенных чувств, я принял все на свой счет, и кровь от горящих щек хлынула вниз, южнее пряжки ремня. Я весь залился краской — до того сильным было мое смущение — и возблагодарил небеса за то, что в такой темноте она ничего не увидит.

— Как же ты тут оказался, Вуди? — тихо спросила она. — Как выжил в Пыльном котле и урагане да еще стал водителем для жирафов? — Я не ответил, и она, улыбнувшись, опустила руки. — Ну и хорошо, что так. Я не знала, кому мне довериться в пути, но в тебе, Вуди Никель, я нисколько не сомневаюсь. — Рыжик снова взглянула на жирафов. — Наверное, не стоит к ним сегодня заглядывать. Но я так скучаю! — Она прижалась лбом к своему окну, вздохнула и закрыла глаза.

С водительского кресла толком не было видно, что творится за ее окном — я сумел разглядеть только тень Второго Сына в свете луны, изрезанном ветвями клена. Но зато Рыжик вся была у меня на виду — спасибо теням, в которых я мог укрыться. Я долго разглядывал ее, а когда открыл рот, чтобы заговорить, вдруг поймал себя на том, что ни разу не назвал ее настоящим именем. Большого труда стоило не произнести «Рыжик» вслух.

— Августа? — прошептал я вместо этого.

До чего непривычно было выговаривать это имя…

Но ответом мне было только медленное, мерное дыхание. Она уснула. В это мгновение мне и самому захотелось ее поцеловать. Притянуть к себе, нырнуть рукой в эти пламенеющие кудри, впиться в губы — по-настоящему, как взрослый мужчина, — будто мой поцелуй, лучший из всех, о которых я грезил еще с ночевок на платформе, мог что-то исправить. Но потом Рыжик свернулась на сиденье, точно мертвый жучок, а ее рыжие кудри упали мне на колено. Я застыл будто изваяние, слушая, как она дышит. Ничего не услышал. Решил поднести палец к ее носу, чтобы почувствовать тепло. Это тоже не вышло, и тогда я запаниковал. Убрал густые пряди, коснулся шеи, нащупывая пульс. И опять ничего. Сердце не билось… а потом застучало. И снова замерло. Каждый раз, когда оно пропускало удар, я и сам переставал дышать, пока не слышал заветного стука. Еще, и еще, и еще раз. Я застыл без движения на целую вечность. И наверное, в какой-то момент усталость взяла верх, и я забылся. Потому что вместо тревожного дыхания Рыжика я услышал матушкин голос:

«Малыш, с кем это ты разговариваешь?»

…и вот я уже бегу по папиной ферме среди бела дня, а потом вдруг оказываюсь на кукурузном поле.

… вижу над высокими стеблями жирафьи головы.

… слышу рев воды.

…слышу выстрел из ружья — моего ружья! — он эхом проносится по округе, а потом превращается в детский смех.

Вздрагиваю и просыпаюсь. В окно на меня глядят Седьмой Сын и Хани-Би. Рассвело. Рыжика на соседнем сиденье уже нет.

С тяжело колотящимся сердцем я выскочил на улицу. Седьмой Сын, многозначительно покосившись на домик Рыжика, улыбнулся, и мне стало не по себе. Я прошел мимо него и девчушки, открыл дверцы и стал возиться с жирафами. Они едва слышно притоптывали, будто спрашивая, где я так долго пропадал. Я набрал воды в ведра, поставил им в загончики, влез наверх, поднял крышу, чтобы они полакомились листвой.

Балансируя наверху, я едва мог пошевелиться под тяжестью собственных мыслей. Мало того что мой кошмар о кукурузном поле снова вернулся — я переживал еще и за Рыжика. И это было совсем не то переживание, какие испытывают мальчишки, когда рыжая красавица кладет их ладонь на свою пышную грудь. Куда больше меня взволновало ее рваное сердцебиение. И то, как она задыхалась — отчаянно, совсем как матушка, когда ее легкие забило пылью, а до смерти оставалось всего ничего. То же самое я чувствовал, когда смотрел, как в матушкиных глазах — единственных во всем свете, смотрящих на меня с неподдельной любовью, — гасла жизнь.

Единственных — до Рыжика Августы.

Я сумел вырваться из этих мыслей, лишь когда услышал внизу.

— Ну же, малец, спускайся.

Старик стоял рядом с мешком в руках.

— Пусть красавцы еще поедят листву! — крикнул он. — Колеса скоро починят, солнце встало, а если ты там наверху девчонку свою высматриваешь, так она уже уехала.

Я снова залился предательским румянцем и, стараясь не думать о Рыжике, спрыгнул на землю.

— Иди-ка, угостись сосисками и кашей с подливкой от миз Энни Мэй! — велел он, и кто-то из сыновей поставил на капот огромную тарелку с едой. — Я всех уже отблагодарил за гостеприимство. Ты тоже скажи спасибо, если будет возможность. Покажи, какой ты воспитанный. — Он открыл дверцу тягача и положил в кабину мешок. — Мистер Джексон поделился с нами луком из собственного сада — на прокорм «великанам, что явились к нам прямиком из Господнего рая».

— Кто такой мистер Джексон? — спросил я.

— Малец, так, вообще-то, зовут хозяина мотеля. Не нравится мне твой видок. Поешь. Станет полегче.

Я повиновался. Отменная стряпня миз Энни Мэй и впрямь успокоила мой ум и тело.

Пока жирафы объедали веточки, весь клан снова собрался вокруг нас — он пришел под предводительством Моисея, который прикатил две великолепные шины. Дядья и братья опять выставили свои «качели» и надели шины так быстро, что жирафы даже не успели отвлечься от завтрака.

Пока взрослые заканчивали с работой, я опять почувствовал на себе чей-то взгляд. Я опустил голову и увидел перед собой Хани-Би — она стояла всего в нескольких дюймах от меня. Девчушка расхохоталась и обняла мои тощие ноги.

Покатываясь со смеху, Старик похлопал меня по спине.

— Она, видать, думает, что ты тоже жираф — вон у тебя какая отметина на шее, — предположил он, кивнув на мое родимое пятно. — Верно я говорю, а, Хани-Би? — Девочка закивала, а потом Седьмой Сын поднял ее повыше, чтобы попрощалась с настоящими жирафами.

В конце концов мы со Стариком сели в кабину, жирафы высунулись из окошек, и мы снова поехали к объездной дороге в сопровождении всего клана.

А пока мы отдалялись, я видел в зеркале картину, которая и спустя много лет не померкла в моей памяти: жирафы, вытянув шеи, глядят на Хани-Би, а она машет им, сидя на плечах у Седьмого Сына. Отец семейства и все его отпрыски стоят по бокам, точно караульные, и все провожают нас в добрый путь.

…Глаза уже начинают уставать. Карандаш становится все короче. А я не могу остановиться.

Снова гляжу на окно: проверяю, здесь ли Красавица.

Здесь, благослови ее Бог. Прекрасный мой жираф просовывает голову в окно и тычется в меня большим носом.

— Ладно-ладно! — говорю я.

Затачиваю карандаш, делаю глубокий вздох, возвращаюсь к своим заметкам… но из головы никак не уходят вопросы.

Читаете ли вы эти самые строки?

Встретит ли эта история драгоценных читателей, подобных вам?

Старое сердце мое сжимается от этих мыслей, они никак не дают сосредоточиться. Я понимаю, что задаю несуразные вопросы, и все же что-то мешает мне приступить к описанию следующего дня нашего путешествия, хотя миновало почти девяносто лет, и это даже забавно. Видит бог, за отведенный мне век с небольшим я понаделал и более стыдных вещей. Но сейчас, по прошествии времени, написал бы о них спокойно и без малейшего промедления. Если сравнить тот самый день, скажем, с тем, что творит человек на поле боя, это сущая мелочь, право слово. И все же эта часть путешествия с жирафами глубоко меня ранит — сам не знаю почему. Если сердечко Рыжика работало на износ, то мое до той поры жило в праздности, не умея изъясняться, не ведая даже, какой путь избрать — что уж говорить о мелкой душе оборванца. Но предположу, что, когда путешествуешь вместе с «великанами, что явились к нам прямиком из Господнего рая», и впервые в жизни осознаешь гнилость собственного нутра, этого уже не забыть, как ни пытайся потом исправиться.

Смотрю на прекрасного жирафа за моим окном и вздыхаю.

Прости, Красавица.

Мне правда очень жаль.