Пролог

Вудро Уилсон Никель умер в 2025 году, в самый обычный день, самым обычным образом, но в необычном возрасте — сто пять лет.

Целый век да еще никель[2].

Юная сотрудница Ветеранского госпиталя, которой поручено было собирать вещи умерших пациентов и передавать их родне — в случае Вудро Уилсона Никеля речь шла о древнем армейском сундуке, а живых родственников не осталось и вовсе, — стояла посреди его опустевшей палаты.

Девушка посмотрела на часы — выбиваться из графика не хотелось. Должностные обязанности заставляли ее чувствовать себя эдакой хранительницей прошлого, особенно когда приходилось иметь дело с теми, кто прожил долгую жизнь — сто лет, а то и больше. Такие сундуки были только у этих долгожителей, и хуже всего, когда их некому было отдать. Они полнились смертным духом, почившим вместе со своим хозяином, и девушке казалось, будто она собственными глазами видит, как прошлое растворяется без остатка. Она глубоко вздохнула и подняла крышку, ожидая увидеть под ней старую военную форму, покрывшуюся плесенью, и поблекшие фотографии. А увидела жирафа.

Сундук был полон линованных листов для записей — десятки перевязанных бечевкой стопочек. Сверху на этой бумажной кипе лежала пожелтевшая газетная вырезка и жирафик — маленькая фарфоровая фигурка, сувенир из зоопарка Сан-Диего. Девушка не одержала улыбки и взяла его в руки. В детстве, когда эти милые гиганты еще не были так редки, как сегодня, она видела в зоопарке целую жирафью семью.

Она осторожно положила жирафика на место и хотела было отложить в сторону верхнюю стопку бумаг, но ее внимание привлек крупный стариковский почерк на первой страничке. Она опустилась на край кровати и пробежала листок глазами.

***

Я знавал немного настоящих друзей, и двое из них были жирафы: один из них чуть не затоптал меня до смерти, а другой спас мою ничего не стоящую сиротскую жизнь — да и вашу, драгоценную, тоже.

Их обоих давно нет в живых. А скоро на покой уйду и я, и едва ли это будет большая потеря. Но по телевизору только что сказали, что в ближайшее время в мире вовсе не останется жирафов: они исчезнут, как тигры, слоны и странствующие голуби, которых раньше было до того много, что, когда они взлетали ввысь, все небо темнело. И хотя я саданул кулаком по экрану, чтобы заткнуть эти разглагольствования, боюсь, что так все и будет.

Но я знаю, что на свете есть вы. И эта история не только про и меня, но и про вас. И если она канет в небытие вместе с моим бренным телом, это будет страшная несправедливость, виноват в которой лишь я. Ибо если я и видел лик самого Господа, то лишь в минуты, когда всматривался в величественные морды жирафов. И если я и должен оставить после себя наследие — то вот оно, в этой истории, написанной ради них и вас.

Так что запишу все поскорее, пока еще не поздно и есть шанс, что добрая душа прочтет эти строки и донесет их до вас.

***

Тут девушка развязала бечевку на первой стопке бумаг и, напрочь позабыв о своем графике, погрузилась в чтение…

***

…Я старее, чем мир.

А ежели ты старее, чем мир, то порой и случается заплутать во времени, в памяти, даже в пространстве.

Я сижу в своей маленькой комнатке в окружении стен и не могу отделаться от чувства, что меня… нет. Даже не знаю, сколько я вот так просидел. Должно быть, весь вечер, а потом очнулся ненадолго от туманного забытья и обнаружил себя среди других стариков, рассевшихся перед навороченным телеэкраном. Помню, как человек на экране стал рассказывать про последних жирафов на планете и как я кинулся на своем кресле-каталке, чтобы врезать ему хорошенько. Помню, как меня тут же откатили назад, как медсестра бинтовала кровоточащие костяшки. Помню, как санитар велел мне проглотить успокоительную таблетку, а я отказывался.

Но больше такого не повторится. Потому что прямо сейчас, стиснув карандаш в непослушных пальцах, я запишу одно воспоминание.

Не теряя больше ни секунды.

Я мог бы потратить последние часы здравомыслия на то, чтобы рассказать вам о Пыльном котле[3]. Или о войне. О французских пионах. Или о женах, коих у меня было немало. Или о могилах — их тоже было не счесть. Или о прощаниях — их была тьма-тьмущая. В самом конце пути эти воспоминания приходят ко мне на мгновение — если приходят вообще. Но среди них есть одно особое. Оно всегда со мной, всегда живо, всегда рядом, всегда — от мрачного старта до сладостно-горького финиша — окрашено яркими красками, даже по прошествии стольких лет.

И вот еще что: Рыжик, Старик, славные мои Дикарь и Красавица — как же я по вам скучаю!

Мне остается только одно: закрыть изнуренные глаза на кратчайшее мгновение.

И история начнется.

Загрузка...