На запад, с жирафами!

2 В Атении

«Баю-бай/Засыпай/спи скорей, малыш».

Смотрят карие глаза… Выстрел из ружья…

«Вуди Никель, а ну рассказывай, что произошло! Сейчас же!»

Наутро от кошмаров, приходящих ко мне каждую ночь с тех самых пор, как я покинул родной дом, меня разбудили рассерженные голоса:

— Хорош на яблоки с луком налегать, Эрл!

— Клянусь, мистер Джонс, я съел свою долю, не больше!

— А кто тогда остальное слопал, а? Жирафы?

Удивленно вытаращив глаза, я сел, не особенно понимая, что происходит, но потом вспомнил, где нахожусь и почему. Свет лился в маленькое оконце над моей головой. Я проспал всю ночь и теперь со стоном повалился на мох, которым был выстелен пол. Если не придумаю, как сбежать отсюда, то на целый день застряну в жирафьем фургоне.

Конечно, это было не самое страшное место, куда только мог угодить мальчишка, бежавший от Пыльного котла. Тут, по крайней мере, было сухо — настолько, что я и сам впервые за два дня наконец обсох. Стряхнув со штанов мох, я обвел взглядом свою темницу. Прицеп скорее напоминал не огромный загон, а вагон — эдакий фешенебельный пульман[8] для жирафов, с широкой щелью меж стенок, чтобы животные могли видеть друг дружку. Те, кто привык путешествовать на крышах поездов, ни за что бы не вылезли из такого роскошного вагона. Стены были так плотно обиты мягкой джутовой тканью, а полы — до того щедро усыпаны мхом, что сразу было понятно: куда хуже мне пришлось бы в любом убежище для жертв урагана или на задворках лодочного сарая Каза, и даже в родном домике на ферме, где ветер без конца задувал в щели, да так беспощадно, что и святой сошел бы с ума.

Я влез на поручень, который тянулся вдоль всей стены, приоткрыл одно из окошек и посмотрел на жирафий загон. Жирафы снова стояли, переплетясь шеями. Эрл подковылял к ним с ведрами, полными воды, и если Дикарь, вопреки имени, которое я ему мысленно дал, был смирен, как море в погожий денек, то у Красавицы норова хватало на двоих.

К огромному моему удовольствию, она кинулась на Эрла, стоило ему только шагнуть в загон, чтобы поставить ведра. Тот выскочил из ограды так быстро, что споткнулся и повалился на спину. Старик, что-то недовольно бормоча в адрес водителя, сам зашел в загон и нагнулся к задней ноге Красавицы, чтобы проверить повязку. Ветеринар забинтовал рану хорошо — если не сказать чересчур хорошо: когда Старик приблизился, Красавица принялась качать головой на длинной шее: влево, вправо, влево, вправо, а стоило ему коснуться больной ноги, она задрала ее и как пнет незваного гостя по бедру…

БАМ!

Удар был такой силы, что Старик отлетел в сторону, а с головы его упала шляпа.

Я поморщился. Ничего себе жирафы лягаются! Мне вчера тоже могло вот так же достаться! Если мул вдруг начнет лягаться, он без труда может покалечить человека на всю жизнь, а то и убить, что уж говорить о двухтонном жирафе. Поэтому я даже испугался, что Старик сейчас отдаст богу душу — или взмолится о том, чтобы тот ее забрал поскорее.

Если мула можно назвать настоящей «машиной-лягал кой», то в распоряжении жирафа была, казалось, целая батарея таких вот машин для выражения недовольства — впрочем, вовсе не смертельных. Потому что Старик, вместо того чтобы погибнуть на месте или еще что похуже, просто поднял свою шляпу и выполз из загона. Если мул пинал отца, тот непременно учил его уму-разуму тяжелым топорищем. Но Старик был совсем не таков. Он даже слова грубого Красавице не сказал.

Водитель тут же кинулся ему на помощь, но Старик только отмахнулся, точно его каждый день пинали жирафы.

— Мне надо телеграмму отправить, — проворчал он, снова водружая на голову шляпу, а потом, стараясь скрыть хромоту, зашагал к дверям сарая.

Едва я услышал, как они скрипнули, сразу понял: это мой шанс. Но потом мой фургон задрожал, и я осторожно выглянул в окошко. Эрл снова стоял на подножке, сунув голову в кабину. Он вынул оттуда фляжку, сделал изрядный глоток и снова спрятал ее в тайник. Чуть погодя он плюхнулся на койку поодаль от машины, а я наконец приоткрыл дверцу и выполз наружу спиной вперед и уже почти нащупал ногой землю, как вдруг…

…чертовы двери в сарай снова скрипнули.

И Старик увидел меня.

— Это еще что за…

Подошвы моих сапог ударились о землю, а в следующую секунду он схватил меня за руку, и тут я поступил ровно так, как и всегда, когда меня хватают. Замахнулся и хотел было стукнуть обидчика кулаком, но Старик увидел это и отбил удар. Тогда я сделал единственное, что оставалось: кинулся на него и повалил нас обоих наземь. Потом вскочил и опрометью кинулся из сарая под громкие вопли: «Эрл!»

Я снова нырнул в подкоп, выбрался с той стороны ограды и бросился наутек, пока карантинная станция совсем не пропала из виду. А потом прислонился к сломанному дереву, чтобы перевести дух и пораскинуть мозгами. Задумка добраться в Калифорнию вместе с жирафами уже не казалась мне такой блестящей. Старик увидел меня. Не зная, что предпринять, я пошел наугад — в Трудные времена многие бедолаги вот так вот бесцельно бродили, шагая, куда только глаза гладят, лишь бы передвигать ноги снова и снова. В конце концов я оказался в местной лавочке и попытался выкрасть батон хлеба.

— Я все видел, бродяжка бессовестный! — крикнул продавец, схватил меня за рубашку и сдернул ее у самого порога.

Батон упал в лужу. А я побежал прочь, но сперва подхватил размокший хлеб.

— Ах вот ты как! — проорал продавец мне вслед. — Я сейчас позову шерифа, пускай прогонит вашего брата отсюда! Ишь, опять зачастили!

Слово «шериф» громовыми раскатами стучало у меня в ушах, пока я, набив щеки мокрым хлебом, бежал прочь до тех пор, пока наконец не почувствовал себя в безопасности. Понурый, точно небо перед дождем, с открытой всем ветрам грудью, защищенной от них разве что дырявой майкой, я забрел в лагерь бродяжек, разбитый неподалеку от железной дороги. Их-то продавец и имел в виду, когда кричал про «нашего брата».

Мимо проехал товарный поезд. Торопливо дожевывая остатки грязного хлеба, я наблюдал, как один из оборванцев бежит за вагоном, уже плотно облепленным другими охотниками до бесплатной езды, поднимая ноги как можно выше, чтобы не затянуло под колеса, и мое неприкаянное будущее предстало передо мной во всей красе. Ну и кого я обманывал, думая, что сумею его избежать?

Но я никак не мог заглушить в себе мечты о молоке и меде, подаренные мне жирафами, которых везли в Калифорнию, и тут я почувствовал, как неверный огонек надежды в моей душе разгорается жарким пламенем. Вот что в те времена творила с людьми надежда — даже крошечные ее искры. Она заставляла строить планы и лелеять мечты, исполнение которых зависело от дурацкой затеи и парочки жирафов. И ты цеплялся за эту надежду, взращивал ее, берег от любых угроз, потому что только она и отличала тебя от других бродяг с пустым взглядом, которые, погибнув задолго до своей истинной смерти, бесцельно шли, куда только приведут ноги.

Так что вскоре я вернулся к заброшенному депо у ворот карантинной станции, где не изменилось ровным счетом ничего. Даже труп коровы, изуродованный ураганом, был там же. Мотоцикл, который я стащил, по-прежнему лежал в укромном месте за поваленным дубом.

Но что я никак не ожидал увидеть, так это зеленый «паккард».

Рыжик и франтоватый репортер остановились там же, где и накануне. А я опять затаился за деревом, чуть поодаль. Они стояли у машины, и мне совсем не понравилось, как журналист разговаривает с девушкой.

— Лайонель Абрахам Лёве! Журнал «Лайф»! — воскликнула она, щелкнув затвором камеры.

— Господи ты боже мой. ну сколько можно об этом?! Поехали. Я тебе уступил, привез сюда еще разок. Больше это не повторится.

— Ты же знаешь, я водить не умею, — ответила девушка, подняв камеру. — И мне придется сюда вернуться! Это же журнал «Лайф»!

— Авги, мне пора.

Но девушка даже не подумала сесть в машину, и тут репортер сделал то, чего я уже никак не мог стерпеть, — грубо схватил ее за руку. Не успев опомниться, я подскочил и ударил его по лицу.

Репортер взвыл и налетел спиной на «паккард».

— Опять ты! — вскричал он, потирая нос. — Да по тебе давно тюрьма плачет, маленький мерзавец, — брызжа слюной, процедил он. — Августа, сфотографируй его, а потом скажи охраннику, чтобы вызвал полицию!

Но Рыжик не сводила с меня глаз. А я так и остался на месте, даже не опустив кулаков. Ее красота так меня одурманила, что после нападения на репортера я и думать забыл о побеге.

— Черт побери, он же мне рубашку испортил! — простонал репортер и нервным движением выудил носовой платок, чтобы остановить кровь. — Авги, что я тебе сказал? Щелкни этого гаденыша!

Но вместо того, чтобы меня сфотографировать, она прошептала одними губами: «Беги!»

И тут я наконец вспомнил, что надо уносить ноги.

Я принялся ждать, когда жирафы снова отправятся в путь. Днем я воровал еду где угодно, но только не у того лавочника, а по ночам сворачивался калачиком на платформе у заброшенного депо и боролся со сном, опасаясь, как бы кошмары вновь не вернулись. С тех пор как я покинул дом, часы бодрствования во мраке наедине с собственными мыслями были немногим лучше беспокойных снов. Перед глазами снова вставали могилы родных, а в ушах звучало прерывистое дыхание матушки и сестренки, которых медленно задушила пневмония, развившаяся из-за пыли. От таких кошмаров невозможно было заснуть.

Но в ту, первую, ночь, когда я лежал на платформе под звездным небом, я не видел могил и не слышал предсмертных хрипов. Мне вспоминались прекрасные черты и голоса Рыжика и жирафов. Но уже тогда я понимал: будет лучше, если мы с ней больше не увидимся, раз уж я накинулся на репортера. А еще я мечтал снова увидеть жирафов, хоть и твердил себе, что надо потерпеть, а иначе калифорнийские планы мои не исполнятся. А пока я лежал без сна и думал о них, одиночество мое притуплялось. Я живо чувствовал, как они обнюхивают мои волосы и обшаривают мордами карманы, но еще не догадывался, что жирафьи чары уже околдовали меня и мои сиротские замыслы по сравнению с ними — лишь детский лепет.

На следующий день, прежде чем вернуться на платформу, я стащил с бельевой веревки рубашку — чтобы ночная мошкара поменьше меня донимала. А у депо время тянулось медленно. Я убивал мух, то и дело подыскивал себе новое местечко, когда ветер менялся, чтобы укрыться от вони: коровий труп уже начал сильно разлагаться. Смотрел, как охранник пожевывает и сплевывает табак. Наблюдал, как приезжают и уезжают грузовики. Вот и всё.

А потом появилась Рыжик. Одна — и за рулем. С которым управлялась из рук вон плохо.

Роскошный «паккард» перелетел через рельсы, а потом девушка дала по тормозам так резко, что вполне могла стереть под капотом все шестеренки. Затем долго смотрела задумчивым взглядом на ворота, даже не доставая камеры, а я наслаждался этим восхитительным зрелищем. Каждый раз, когда она отбрасывала назад огненно-рыжие пряди, падающие на лоб, внутри у меня все так и переворачивалось.

Когда она наконец подошла к воротам, чтобы сделать фотографии, я поймал себя на том, что пялюсь в открытое окно «паккарда». Если бы меня застукали за этим делом, я бы сказал, что просто ищу чем бы поживиться, но настоящая причина была в другом. Мне хотелось узнать больше. О ней самой. Я был бы счастлив просто уловить в воздухе аромат ее парфюма, но вместо этого увидел на сиденье новенький блокнот.

Она уехала, даже не заметив пропажи, а я, зажав в руке свою добычу, спрятался за деревом и открыл блокнот. Под первой страницей обнаружилась вырезка из свежей газеты — тут была статья, написанная Лайонелем Абрахамом Лёве, он же «мистер Великий Репортер».

«Нью-Йорк уорлд-телеграм»

22 сентября 1938 года

ЧУДЕСНОЕ СПАСЕНИЕ ЖИРАФОВ ПОСРЕДИ БУРИ

Нью-Йорк. 22 сентября (спецвыпуск). Сегодня утром, после Великого урагана, обрушившегося на Западное побережье накануне, пароход «Робин Гудфеллоу» причалил в Нью-Йоркской бухте с двумя выжившими жирафами на борту…

Следующая страница была исписана ее заметками:

Чудесное спасение от бури… Манхэттен: пожар и потоп… полицейск. на мотоцикл… Н.-Й. и Н.-Дж.

Обычный фургон… стандарта. кровать.

Гниющий коровий труп… вязаный моряцкий свитер.

Ветеринар из Бронкс, зоопарка… почему?

Высокий, тощий изнуренный симпатичный парнишка с красивой стрижкой… кто?

Первые жирафы в Калифорнии. Первый директор зоопарка — женщина.

Первое путешествие через всю страну. Линкольн — или Ли-Хайвей[9]

…как? 12 дней на разгадку

Рыжик упомянула меня! Мало того, она еще и назвала меня симпатичным — раньше этого мне никто не говорил! Грезя о большем, я перевернул страничку, но там было пусто. Только в самом конце блокнота она начала составлять список:

ЧТО Я ХОЧУ УСПЕТЬ ЗА ЖИЗНЬ Встретиться, с:

— Маргарет Бурк-Уайт[10]

— Амелией Эрхарт [11]

— Элеонорой Рузвельт

— Белль Бенчли

— потрогать жирафа

— повидать мир (начать с Африки)

— выучить французский

— научиться водить машину

— родить дочь

— увидеть свои фотографии на страницах журнала «Лайф»

В общем, это был список желаний, которые хочешь исполнить, прежде чем сыграть в ящик, — такие и сейчас в моде. Впрочем, тут не было и половины всего, чего Рыжик хотела, как я позже выяснил.

На следующее утро она снова приехала, и я украдкой подбросил блокнот на сиденье через окошко «паккарда». Ее улыбка, когда она его отыскала, была бесценнее всех сокровищ.

С тех пор я стал ждать у депо ее появления не меньше, чем выезда жирафов. Отныне я посвящал бессонные ночи не битвам с кошмарами и мрачными воспоминаниями о родине, а ей. Сперва я вспоминал огненные волосы — каждую прядку. Любовался в воображении ее улыбкой, клинышком волос на лбу, каждой веснушкой на носу, изгибами лица и фигуры; я наслаждался малейшими деталями — от белой шелковой рубашки до подогнанных по фигуре брюк и двухцветных туфель, даже камерой, которую она обнимала нежно, точно возлюбленного, а потом вспоминал ее зеленоватокарие глаза и тут же тонул в них.

А потом от ночи к ночи я начал представлять наш поцелуй. Пускай я и был во власти чар Рыжика, но все равно понимал, что вряд ли смогу поцеловать ее наяву. Хотя бы потому, что едва ли еще когда-нибудь подойду к ней близко. И все же в бессонные часы я безмятежно грезил о том, как коснулся бы ее пламенеющих локонов. Как окунул бы пальцы в густые кудри. Я воображал наш поцелуй то робким, сладким и нежным, то внезапным, бесстрашным, наполненным взрослой страстью.

И мне не стыдно признать, что воспоминания об этих грезах и сейчас согревают меня, убеленного сединами старика, пока я их записываю. И всякий раз, когда на платформе у депо меня клонило В сон, я снова и снова погружался в эти мечтания.

Но невозможно бороться со сном вечно. Спустя несколько ночей, вопреки всем своим стараниям, я задремал — и мне снова привиделся знакомый кошмар.

«Баю-бай/Засыпай/спи скорей, малыш».

«Сейчас я сделаю из тебя мужчину!»

«Вуди Никель, а ну рассказывай, что произошло! Сейчас же!»

Смотрят карие глаза… Выстрел из ружья… Плещется вода…

«Малыш, с кем это ты разговариваешь?»

Я вскочил на ноги и стал мерить шагами платформу. В ушах звучали отголоски кошмара, который я уже успел выучить назубок — мамина колыбельная, папины крики, выстрел моего ружья, извечное удивление, что окружной шериф не сцапал меня на станции Мьюлшу. Вот только на этот раз в моем давнем кошмаре появилось кое-что новое.

Оно-то и поразило меня до глубины души.

Моя матушка любила рассказывать одну семейную историю о том, как однажды в детстве я уполз из своей колыбельки, а потом меня отыскали в амбаре: я сидел рядом с кобылой и что-то ей лепетал.

«Малыш, с кем это ты разговариваешь?» — спросила тогда матушка. Я указал на кобылу, а мама подхватила меня на руки и запела колыбельную. Она частенько находила меня среди высокой травы в прерии, и когда спрашивала, с кем это я разговариваю, я указывал на какого-нибудь кролика, ящерку или полевую мышь, притаившихся в зарослях бурьяна.

Но когда бессвязный лепет сменился предсказаниями, касающимися событий, о которых я никак не мог знать: прихода священника, надвигающегося шторма, петушиного крика, отца охватывала дрожь, а матушка начинала возносить хвалу Иисусу. Она говорила, что у меня дар предвидения, что я, должно быть, унаследовал способности ее тетушки Бьюлы, которая умела разговаривать с птицами. А папа решил выбить из меня эту дурь.

Раньше все это было лишь семейной историей, которую часто рассказывала матушка… но потом пришла пыльная буря и повергла меня в немоту, а следом за ней грянул ураган, который чуть меня не убил, а после судьба привела меня к заброшенному депо. Во сне я не только услышал матушкин голос — она спрашивала, с кем это я разговариваю, — но и шум воды, а ведь у нас в Техасе ее и вовсе не было, ни шумной, ни беззвучной, никакой. Так что теперь, меряя шагами платформу и с ужасом вспоминая тетушку Бьюлу с ее даром, я поклялся, что отныне не сомкну глаз. Меня больше не успокаивали мысли о жирафах и поцелуях с Рыжиком.

После того случая я, бессонный, измученный, стал считать дни и ночи до отправки жирафов в путешествие. Я почти не покидал платформы из страха, что они уедут без меня.

И вот к воротам снова подъехал фургончик с ветеринаром из зоопарка и скрылся за ними.

Время пришло.

Я метнулся к подкопу, протиснулся в него и со всех ног кинулся к высокому сараю. Огромные двери уже были широко распахнуты, а рядом стояла машина из зоопарка. Я шмыгнул мимо нее. Пожалуй, стоило позаботиться о том, чтобы меня не заметили, но сейчас я мог бы завести в сарай хоть грузовик, полный домашней живности, — никто бы и ухом не повел, а уж Старик — тем более. У него в данный момент была проблема посерьезнее: он пытался загрузить в вольеры жирафов, которые совсем не горели желанием там оказаться.

Тягач подъехал вплотную к загону, прицеп в форме буквы «Т» открыли: одна из стенок без труда отодвинулась в сторону вместе с крышей. Я и не догадывался, что это чудо техники на такое способно. Благодаря подвижным петлям, расположенным внизу, и защелкам, прилаженным сверху, всю стену удалось плашмя положить на землю. Теперь обитые джутовой тканью загончики казались просторнее, шире — даже уютнее. Между загоном и прицепом поставили два коротеньких «трапа» — чтобы жирафам удобнее было забираться в свои комфортабельные купе. Но они уже знали, что такое клетка — роскошная, нет ли, и уж тем более знали, что такое грузовик. Оба жирафа сделали пару шагов по трапу, увидели, что их ждет впереди, и застыли как вкопанные.

Точно не знаю, сколько они вот так простояли, но по усталому виду Старика было понятно — немало. Он сидел на корточках в майке и, теребя свою Федору, смотрел на зверей. Ветеринар тоже был неподалеку — осматривал больную ногу Красавицы. Эрл стоял чуть поодаль вместе с горсткой ребят в хаки. Все тяжело дышали. Старик выпрямился.

С выражением полного отчаяния на лице он отошел в сторонку и вернулся с веревкой, а потом они все — вместе с ветеринаром и мальцами в хаки — попытались затащить жирафов в загончики, точно телят. Но великаны упрямились, и Старик снова опустился на корточки, не зная, что еще предпринять.

А потом ноздри у Красавицы задрожали, и она потянулась в ту самую часть прицепа, в которой я спал. Сделала шажок. Потом еще один. Сунула нос в угол распахнутого загончика, а когда вскинула голову, челюсти у нее уже вовсю работали. Она отыскала луковицу, которую я выронил накануне.

Старик тут же смекнул, что к чему, и вскочил. Он выхватил из кабины мешок с припасами и выложил дорожку до вольера луковицами. Красавица в один миг забрела внутрь, на моховой настил, и стала искать лакомство. Из остатков лука Старик выложил дорожку во второй вольер, и Дикарь последовал примеру подруги.

Тут все бросились закрывать дверцы и щелкать задвижками, а когда через мгновение жирафы высунули головы в окошки, облизывая губы, на которых, должно быть, еще остался сладкий привкус лука, Старик сорвал с головы шляпу и устало выдохнул, а потом они с ветеринаром торопливо зашагали к докторской машине, за которой я и прятался. Я нырнул за соседнюю бочку.

— По пути надо будет обрабатывать рану суль-фой, — сказал доктор. — Сколько раз — зависит от тяжести поездки и от того, сколько займет ваш путь. Если сумеете погасить инфекцию, у пострадавшей появится шанс. — Он достал из машины запасной черный чемоданчик, положил его на капот и открыл, чтобы показать Старику содержимое: бинты, лангеты, склянки с медикаментами, а потом протянул ему: — Это я для них собрал. С небольшим запасом — чтобы и на вас двоих хватило. — Сказав это, ветеринар пожал Старику руку, сел в кабину, пожелал удачи на прощание и укатил.

Остаток дня жирафы привыкали к новой обстановке, а я сидел за бочкой и ждал.

Перед самым рассветом Старик распахнул двери сарая. Эрл уже сидел за рулем, двигатель рычал, а жирафы высунули головы в окошки. Окинув сарай прощальным взглядом, Старик тоже сел в кабину, и тягач выехал на улицу.

Я опрометью бросился к подкопу и оказался за воротами почти в то же время, что и они. Двое нью-джерсийских полицейских на мотоциклах уже поджидали жирафов, разрезая предрассветный мрак ярким светом фар. Они-то и сопроводили тягач до дороги.

Я вытащил краденый мотоцикл из-под поваленного дуба, дал по газам, и железный конь взвыл, зарычал, задрожал, а потом устремился за жирафами. Но сперва я старательно потер кроличью лапку Каза. «Калифорния, мы едем к тебе», — пронеслось у меня в голове. Ну и что, что нас разделяет вся страна, раскинувшаяся от одних искристых вод до других.

Откуда мне было знать тогда, что не у меня одного планы на жирафов — и, самое страшное, что, если планы эти воплотятся в жизнь, не видать нам Калифорнии.

ВЕСТЕРН ЮНИОН

5 окт. 38 = 0334П

Кому: миссис Белль Бенчли

Зоопарк Сан-Диего

Сан-Диего, Калифорния

ЖИРАФЫ ЗАГРУЖЕНЫ. ВЫЕЗД НА РАССВЕТЕ.

Р. Дж.

ВОСТОЧН.-АФР. ТРАНСП. КОМП.

ВЕСТЕРН ЮНИОН

5 окт. 38 = 0402П

Кому: мистеру Райли Джонсу

Карантинная станция США

Атения, Нью-Джерси

[ДО ВОСТРЕБОВАНИЯ]

УДАЧИ. НАПИШИТЕ КАК СМОЖЕТЕ.

ББ.

ВЕСТЕРН ЮНИОН

5 окт. 38 = 0501П

Кому: миссис Белль Бенчли

Зоопарк Сан-Диего

Сан-Диего, Калифорния

СТРАХОВКА НА ТРАНСПОРТИРОВКУ ДВУХ ЖИРАФОВ В СПЕЦИАЛЬНО ОСНАЩЕННОМ ПРИЦЕПЕ ОДОБРЕНА. ДОПОЛНЕНИЕ: АВАРИИ. СТИХИЙНЫЕ БЕДСТВИЯ. ТОРНАДО. ПЫЛЬНЫЕ БУРИ. ПОТОПЫ. В ПРОГРАММЕ ПРЕМИУМ ЗА 150$ ВСЁ ЭТО ПРЕДУСМОТРЕНО.

А. ПЕТТИГРЮ

ЛОНДОНСКИЙ ЛЛОЙД[12]

ЛИДЕНХОЛЛ-СТРИТ, 12

ЛОНДОН ЕСЗ[13]

«Нью-Йорк ивнинг ньюс»

6 октября 1938 года

ЖЕРТВЫ УРАГАНА ОТПРАВЛЯЮТСЯ В ДОРОГУ

Пара жирафов сегодня пересечет Нью-Джерси по пути в Калифорнию.

Атения, Н.-Дж. 6 октября (спецвыпуск). Два жирафа, чудом выживших в недавнем урагане, сошли на сушу и теперь станут первыми представителями своего вида, пересекшими континент на колесах. Сегодня они покинут федеральную карантинную станцию в Атении и отправятся в зоопарк Сан-Диего в Калифорнии. Им предстоит преодолеть 3200 миль.

Этим утром жирафы пересекут Нью-Джерси в сопровождении полиции штата, которая настоятельно рекомендует гражданам своими глазами увидеть «пульмановский вагон для жирафов».

«Чикаго трибьюн»

7 октября 1938 года

ЖИРАФЫ СПЕШАТ В САН-ДИЕГО

Нью-Йорк. 7 окт.

Сегодня началось трансконтинентальное путешествие жирафов, которое даст начало новой эре в истории транспорта, сельского хозяйства и… неприятностей. Миссис Белль Бенчли, первая в мире женщина, занявшая должность директора зоопарка, поручила самому опытному своему сотруднику Райли Джонсу непростое задание, которое осложняется еще и высотой груза, а также хрупкостью жирафьих костей. Если Джонсу удастся переправить бесценных великанов, минуя все туннели, виадуки, крытые мосты, низкие ветки, это будет первый случай в жирафьей истории, когда разом двух особей — или по меньшей мере одну! — получилось доставить с одного побережья на другое.

«Они еще молодые и не набрали пока полный рост, так что нам нужен зазор высотой порядка двенадцати футов и восьми дюймов[14], чтобы не застрять, — говорит Джонс, проложивший маршрут для поездки самостоятельно. — Если понадобится, будем выпускать воздух из шин».

Мы попросили директора чикагского зоопарка «Брукфилд» прокомментировать ситуацию, и вот что он сказал: «Джонс — славный малый. Если он нашел хорошего водителя, то непременно все сделает по высшему разряду».

… — Золотце?

Кто-то снова явился ко мне на порог, отвлекая от записей. Не успеваю я и головы повернуть, в комнату входит еще один санитар. Я собираюсь было отчитать его, но тут понимаю, что это она. Огненно-рыжие волосы. Знакомое лицо.

И тут я вспоминаю. Та самая рыжеволосая крепышка, которая так мне нравится. Роуз? Рози? Точно, Рози.

— Золотце, что же вы на завтраке не были? Скоро уже и священник приедет отслужить в часовне. Давайте я вас спущу?

Сейчас воскресенье. Утро. Я не хожу на службы. Но они так и норовят предложить мне это, ведь каждое воскресенье может стать для нас, старых распутников, последней возможностью очиститься. Возможно, сегодня мой последний шанс. Но эти записи и есть моя исповедь. Бросаю короткий взгляд на лицо вошедшей и возвращаюсь к своим заметкам.

— Я занят.

— Золотце, а вы, меня узнали? — спрашивает она.

— Само собой, — бросаю через плечо.

— Сколько лет, сколько зим, золотце! Помните, вы всё отказывались пить таблетки, если я не сыграю с вами в домино и не послушаю какую-нибудь из ваших историй? Я слышала про жирафов. Мне страшно жаль. — Вслед за этим она тянется к окну и закрывает его.

Разворачиваю кресло, да так резко, что врезаюсь в кровать.

— Откройте! Откройте!

Она повинуется. Красавица по-прежнему на месте. Сердце у меня снова начинает бешено колотиться, и я потираю грудь.

От Рози это не укрылось.

— Давайте я позову медсестру, она даст вам таблеточку.

— Нет! Никаких медсестер! Никаких таблеток! Я должен все записать для нее, так что мне надо ясно мыслить!

Рози упирает руки в свои крепкие бедра и окидывает меня взглядом с головы до ног — совсем как Старик в свое время. Заправляет за ухо прядь, в которой уже серебрится седина, и говорит:

— Хорошо, но я останусь с вами, пока вы не успокоитесь.

— Чувствуйте себя как дома, — говорю я, спокойный как удав, и возвращаюсь к записям в надежде, что теперь-то она угомонится. Но куда там.

— Золотце, а кто она — та, для которой вы пишете?

Пропускаю вопрос мимо ушей.

— Рыжик Августа?

Оборачиваюсь к ней — так проворно, что еще бы чуть-чуть — и свернул себе шею.

— Откуда вы знаете про Рыжика?

— Вы ее упоминали во всех историях, которые рассказывали мне, пока мы играли в домино. Рыжик Августа, Старик, жирафы… Вы же об этом пишете? О своем путешествии? А говорили, что это совсем не важно.

— Ошибался, — ворчу я в ответ.

Спокойно. И снова продолжаю писать.

Несколько минут она грузно сидит на краешке моей кровати. Потом поднимается. Услышав это, я смотрю, как она закрывает за собой дверь, и погружаюсь в воспоминания.

Домино и истории…