На запад, с жирафами!

3 Через Нью-Джерси и Делавэр

И вот мы отправились в путь.

Легко сказать, а вот сам путь проделать непросто, особенно если ты бродяжка. Неприкаянное создание, которое к дикой жизни не приспособлено, — это жалкое зрелище.

Когда к нам на ферму забредали бездомные псы, даже моя матушка, эта истая христианка, их прогоняла — такой у них был пугающий, безнадежный вид. Но она свято верила в то, что уж бездомного-то мальчишку никогда бы без помощи не оставила, и, знаю, многие из вас такого же о себе мнения. Но в те времена нас таких — несчастных, потерянных, безрассудных — были тысячи. Представьте, что вы тогда живете у железной дороги или шоссе. Что ваш дом на всю округу славится как обитель доброго христианина, чье сердце болит за всех обездоленных. Представьте, что к вам днем и ночью колотятся грязные бродяжки и одичавшие мальчики. Что вы станете делать? Запрете ли двери, занавесите ли окна? Спрячете ли собственных детей в укромные уголки дома? А если какой-нибудь бродяга выхватит бритву или осколок стекла, чтобы сразиться с соперником за право заночевать тайком в вашем саду, что вы станете делать? Вызовете полицию, достанете дробовик?

А потом вы напрочь об этом забудете — и я этому даже рад. Я тоже пытался забыть, каково мне пришлось, пока я, бездомный мальчишка, пытался добраться до Каза. За несколько дней, полных бед и злоключений, я почти утратил всякую человечность, но со временем стал все меньше об этом тревожиться. Когда измученный желудок томится по пище, тебе уже не до томлений духа. День ото дня ты все сильнее забываешь о своей душе и о сердце, а потом уже даже бродячие псы становятся человечней тебя.

Стоит еще сказать о дорогах. Эти самые «шоссе» едва подходили для перевозки людей, а уж для жирафов — тем более. В стране имелось всего две «трансконтинентальные магистрали», такие редкие, что им даже дали имена — Линкольн и Ли, но нам до них было очень далеко. На большинстве междугородних дорог можно было встретить разве что парнишку с автозаправки, который указывал, куда ехать дальше, и порой его советы помогали, а иногда загоняли в непроходимый тупик. В Трудные времена пойти такой дорогой значило взять в руки собственную судьбу, а ровно этого я теперь и старался избежать, «сев на хвост» жирафам.

Наверное, мысль о том, чтобы снова отправиться в путь, должна была бы меня ужаснуть, но я был спокоен — пока впереди маячил вагончик с жирафами. Но с восходом солнца ситуация стала во всех смыслах шаткой. Казалось, яркий свет напугал жирафов, и они, не находя себе места в этом новом аду, куда их заманили, стали метаться по загончикам, то и дело высовывая головы в окошки и снова пряча их. Прицеп начал раскачиваться и трястись, а один раз даже подскочил — так высоко, что колеса оторвались от земли, и мне уже стало казаться, что сейчас он завалится набок и звери расшибутся насмерть — и это в самом начале пути. Старик тут же прикрикнул на Эрла, тот сбавил скорость до черепашьей, жирафы восстановили равновесие, и тряска сошла на нет. Мы продолжили путь через Нью-Джерси, и на всем его протяжении нас сопровождали полицейские на мотоциклах.

Жители первого города, попавшегося нам на пути, были до того изумлены увиденным, что только вытягивали шеи, чтобы лучше нас рассмотреть, и сонно посмеивались.

А вот во втором народ уже знал, что скоро приедут жирафы. У окраины нас встретила местная патрульная машина. А пока тягач и полицейские на минимальной скорости пересекали город, я вдруг оказался посреди настоящего парада. За вагончиком устремились люди на велосипедах и автомобилях. Старики махали процессии со скамеек, ступенек, крылечек. Женщины в домашней одежде стояли на верандах с детишками на руках. Тротуары запрудили прохожие. Мимо меня, размахивая газетой, побежал мальчишка, и я выхватил ее и быстро прочел первую страницу. Тогда я не обратил особого внимания на заголовок на первой полосе, но там значилось кое-что эпохальное.

Когда я вспоминаю об этом заголовке теперь, по спине бегут мурашки. В статье речь шла о Мюнхенском соглашении — события с подобными названиями часто остаются только на страницах школьных учебников и стираются из памяти, но тогда я не знал, что об этом скоро заговорит весь мир. Гитлер захватил Австрию и теперь требовал кусочек Чехословакии, обещая в обмен мир. Перепуганные союзники, поверив сказочкам этого безумца, исполнили его требование. Но какое мне тогда было дело до событий, творящихся на другом конце света? Не удостоив Адольфа Гитлера вниманием, я перевернул страницу — там-то меня и ждал заголовок, который уже видели все:

Я съехал на обочину, чтобы прочесть заметку, но успел пробежать взглядом лишь заголовок. Потому что краешком глаза увидел то, из-за чего пришлось тут же выронить газету и резко обернуться, — зеленый «паккард». Он проехал как раз мимо меня; за рулем сидел репортер, а Рыжик, высунувшись из окна, фотографировала происходящее. Я думал, что, когда мы выедем за город, они развернутся и уедут, как прежде, — но нет, они не отставали от жирафов.

Так что теперь я преследовал еще и «паккард».

Все утро мы ехали в таком вот неизменном ритме: тихие фермерские угодья, онемевшие пешеходы, маленькие города, местные полицейские, стихийные парады, ликующий городской люд, кричащий повсюду одни и те же шутки:

«Эй, как там погодка наверху?»

«Глянешь на вас — аж в глазах рябит!»

«Осторожно, впереди низкий мостик!»

А потом безо всякого предупреждения полицейские Нью-Джерси в последний раз отсалютовали Старику и уехали восвояси. Мы оказались на границе штата. Что было само по себе замечательно, если не учитывать тот факт, что она пролегала вдоль реки, у которой не было никакого моста. Зато был паром. Лодка. Которая и должна была переправить нас на другой берег. А это вовсе не пустяк, если вспомнить, что вода уже однажды чуть не погубила меня и жирафов.

Старик тоже был не в восторге от такого расклада. Когда фургон остановился у посадочной площадки, он выскочил из кабины и вступил с паромщиком в долгие переговоры, и прошло немало времени, прежде чем он хоть немного успокоился, стянул свою помятую федору, утер лоб рукавом и стал смотреть, как паромщик помогает Эрлу завезти машину на паром. Когда тягач с прицепом наконец остановился, Старик снова натянул шляпу, глубоко вздохнул и сам взошел на борт. Следом потянулись другие машины, а я решил немного выждать. Потом, старательно потерев кроличью лапку, я набрал в легкие побольше воздуха и тоже закатил на паром свой мотоцикл.

Пока мы переправлялись через реку, все пассажиры парома молча вышли из автомобилей, чтобы поглазеть на жирафов. Я и сам ненадолго потерял дар речи, увидев это: большие жирафьи головы, высунувшиеся из окошек, их отражения в спокойной воде. Чарующая картина. Моя юная бунтарская натура тут же стала гасить теплое чувство, проснувшееся внутри, но этот чудесный миг запомнился мне на всю жизнь.

Мы пересекали реку Делавэр с жирафами на борту до того плавно, точно на лодке и не работал никакой двигатель. Причем спокойнее всех держались сами жирафы. Уж не знаю, в чем причина: то ли течение реки было до того неспешным, что они даже его не замечали, то ли привыкли уже к своему пульману, но вид у зверей был мирный, без капли тревоги.

Я огляделся, выискивая взглядом Рыжика в надежде, что она решит запечатлеть эти кадры, но на пароме зеленого «паккарда» не оказалось. Я резко развернулся и обвел взглядом береговую линию. И правда: он стоял у погрузочной площадки, а рядом с ним — репортер и Рыжик, вот только теплое чувство, вспыхнувшее во мне при виде девушки, через мгновение сменилось горячей яростью, и вот почему.

Репортер кивнул на машину.

Рыжик вскинула руки.

Он опять схватил ее за запястье.

Она вырвалась.

Он уселся в машину, хлопнул дверцей, завел мотор в ожидании, когда же Рыжик сядет к нему.

Но она не торопилась. А вместо этого повернулась и посмотрела на жирафов.

Пока паром уносил нас все дальше и дальше, я не сводил с нее глаз. На ее лице читались чувства, постичь которых я не мог, и все же старался запе-чатлеть их в памяти, пока она не исчезла из виду. Тогда я был уверен, что это наша последняя встреча… И все всматривался вдаль, даже когда из виду пропали и зеленая машина, и пламя рыжих волос.

Как только паром остановился у дальнего берега, все тут же поспешили к жирафам и их вагончику, точно Старик был королем Сиама, обладателем несметных сокровищ, на которые можно было полюбоваться. Даже когда жирафьи головы исчезли вдали, все по-прежнему стояли не шелохнувшись. Очарованные длинношеими красавцами и коротким путешествием по безмятежным речным водам, пассажиры не в силах были сдвинуться с места, не давая мне пройти. Я уже начал думать, что никогда не ступлю на берег. Мы с мотоциклом змейкой обогнули их всех, и я ударил по газам, боясь, что не догоню жирафов, но вскоре впереди показались их головы — высоко поднятые, гордые, мгновенно приковывающие к себе внимание, — и я сбавил скорость.

Через некоторое время мы пересекли границу следующего штата — в этих местах они сменяли друг друга так часто, как округи в Техасе.

ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ В МЭРИЛЕНД — прочел я на табличке. Тягач поехал еще медленнее: дорога змеилась, кроме нас по ней ехали тракторы, пикапы и даже тележки, запряженные лошадьми. А потом фургон резко свернул и исчез из виду.

Вслед за этим раздался визг тормозов… затем грохот, от которого у меня аж дух перехватило, и леденящий душу вой. По спине пополз холодок, и все же я заглянул за поворот, а в следующий миг кинулся в канаву, чтобы спрятаться в высокой траве. Оказалось, что фургон остановился посреди дороги, а у правого крыла, у самой обочины, лежит что-то крупное. Сперва я подумал, что Эрл сбил пешехода. Но присмотрелся и разглядел облезлого пса, огромного, словно пони. На окровавленной облезлой шерсти лежали вывороченные внутренности.

Старик велел Эрлу сидеть на месте, а сам взял из кабины ружье и вышел на улицу. Он присел на корточки рядом с умирающим псом, положив оружие на колени. Собака уже сотрясалась в предсмертной агонии. Но одышка и судороги все не стихали, и тогда Старик поднялся и вскинул ружье. Не успел он нажать на курок, как животное в последний раз дернулось и вздохнуло, а потом замерло. Старик в нерешительности опустил ружье. Потом, снова присев на корточки, положил ладонь на шкуру мертвой собаки и оставил ее там, будто священник, дающий благословение.

Пока я наблюдал за этой картиной, в памяти пронеслись события из детства: мы с отцом едем по техасской дороге на пикапе, врезаемся во что-то желтое, и оно тут же отлетает в кусты. Папа выскакивает из кабины, видит вмятину на крыле, шумно ругается, а я беру ружье, и тут ругательства летят уже в мою сторону: «Черт возьми, сынок, ты что удумал? Если б это был койот, мы б его застрелили: койот есть койот. А если это просто шавка бродячая, нечего и пули тратить. Не будь слюнтяем, ты ж уже не малыш! Это же просто животные!»

Старик же тем временем распрямился, взял собаку за заднюю лапу и стащил труп с дороги. Жирафы наблюдали за этим в окошки. Он встал на подножку, погладил их обоих по шеям — ветер снова донес до меня обрывки жирафьего наречия, — а потом забрался в кабину, и вагончик поехал дальше и вскоре исчез за очередным поворотом. Я поскорее проехал мимо неподвижного тела, решив поразмыслить об этой сцене позже.

У следующего поворота меня ждали беды посерьезнее. Стрелка на датчике топлива колебалась на пугающе низкой отметке, а у меня в кармане не было ни доллара, ни даже десяти центов.

Но я продолжил путь. А что мне было еще делать?

Уже на закате, когда мотоцикл был на последнем издыхании, мы приблизились к городу Коновинго, который запомнился мне не только забавным названием. Справа от нас вытянулись линией деревья, а слева змеилась быстрая река, в которую и упиралась дорога.

Рядом с рекой стояли две таблички: ОДНОСТОРОННЕЕ ДВИЖЕНИЕ, — значилось на одной; низководный мост, — уточнялось на следующей.

Я не верил своим глазам. Неужели жирафов и впрямь повезут чуть ли не вброд?

Но в следующий миг этот вопрос потерял для меня всякий смысл, потому что мотоцикл захрипел, запыхтел и остановился.

Вновь и вновь выжимая сцепление, я запрыгал на сиденье, дергая за руль, точно моя возня могла подбавить топлива в бак. Вопреки здравому смыслу я пробовал снова и снова, пока окончательно не выбился из сил.

Тяжело дыша, я поглядел вслед вагончику с жирафами, который с каждым мгновением отдалялся, и с болью в сердце подумал о том, что с калифорнийскими планами, кажется, придется проститься. «Все кончено», — сказал я себе и поймал себя на мысли, что душу продал бы, лишь бы это было не так. Учитывая, что я не слишком-то близко был знаком с собственной душой, мысль была неожиданная. А потом, подгоняемый тем же яростным порывом — «сделай или умри!», какой охватил меня на причале, я побежал, рассудив, что уж лучше умру, изнуренный бегом, чем буду спокойно стоять и смотреть, как тает слабый проблеск моей надежды.

Но тут я заметил, что тягач, еще не пересекший реку, сбавил скорость до минимальной — как тут не задуматься, а вдруг я и впрямь подкупил провидение своей дурной воровской душонкой? Особенно если учесть, что через мгновение вагончик исчез за деревьями, у которых стояла табличка:

Я тут же кинулся обратно за мотоциклом и покатил заглохшего «коня» к табличке. Сердце так бешено стучало в груди, что дыхание перехватывало.

Когда я добрался до ворот кемпинга, тягач уже стоял у административного здания, где по совместительству располагалось кафе с прилавком, за которым могли разместиться восемь человек. Судя по тому, что все стулья были заняты, здесь подавали и ужин тоже.

Я поспешил спрятаться от чужих глаз, и тут из здания вышел управляющий вместе со Стариком. Управляющий показал гостям направление, вагончик с жирафами подъехал к самому дальнему в ряду домиков — таких маленьких, что непонятно было, как в них даже кровать умещается, — и припарковался под раскидистым платаном. Я тайком подкатил мотоцикл поближе и притаился за валуном. Старик тем временем приподнял крышу вагона; жирафы высунули крупные морды и начали с аппетитом обгладывать ветки платана.

Но посреди пира оба зверя повернулись в мою сторону и стали поводить носами — будто почувствовали запах моей цветущей юности. Я пригнулся, а когда, чуть погодя, осмелился выглянуть, увидел ту же картину. Нос Красавицы прямо-таки ходуном ходил, точно она хотела распробовать этот самый запах получше, понять, чем это пахнет. Жутко испугавшись, что они меня выдадут, я опять нырнул за валун и сидел там, съежившись, пока не услышал, как распахнулись боковые дверцы, и Старик приказал Эрлу напоить жирафов.

В дверные проемы видно было жирафьи копыта. Перед Дикарем водитель поставил ведро без особых происшествий. А вот когда попытался проделать то же самое с Красавицей, та пнула его по руке с такой силой, что он, громко ругнувшись, отлетел назад и едва не упал — к огромной моей радости.

Потом Старик, решив проверить рану на ноге Красавицы, провернул целый хитрый маневр. Он дождался, пока покалеченная нога окажется рядом с дверцей, а потом схватил ее. Красавица пошла в атаку. Он увернулся. Она снова его лягнула — и Старик повалился на подножку, беспомощно поглядев на Эрла, который стоял далеко в стороне — на полпути ко мне.

Тут подошел управляющий с блюдом, полным гамбургеров, — его он взял из кафе, — а следом подтянулась целая толпа. Здесь были и все посетители кафе, и даже водитель блестящего молочного фургончика, припаркованного у дороги, — он принес к гамбургерам несколько кувшинов свежего молока. Запах бутербродов вскружил мне голову, поэтому я достал из кармана ворованную картофелину и стал грызть ее сырой, чтобы только не натворить глупостей. Управляющий с трудом разогнал зевак, и стало понятно, что скоро целый округ прознает о том, кто остановился в лагере.

Солнце клонилось все ниже и ниже к горизонту, жирафы продолжали лакомиться листвой, но с каждой переменой ветра поворачивались в мою сторону. Так что я не рискнул выбираться из убежища до тех самых пор, пока единственным источником света не стал фонарь у административного здания.

Тогда-то я выглянул и увидел, что Старик жестом указал Эрлу на домик, опустился на подножку и достал себе сигарету из пачки с надписью «Лаки Страйк». Меня, бедного фермерского мальчишку, прямо-таки восхитило, что он может себе позволить покупное курево, а не вертеть самокрутки. А когда он щелкнул зажигалкой «Зиппо», я и вовсе пришел к выводу, что в Калифорнии все, должно быть, богаты, как Рокфеллеры, — и мне еще сильнее захотелось туда попасть.

Я поглядел на фургон молочника, грезя если не о меде, то хотя бы о молоке, и откусил еще кусочек от картофелины, собирая в своих мечтах сладкий виноград с калифорнийских лоз. Устроившись на островке мха за валуном, я стал смотреть, как Старик выкуривает одну сигарету за другой, прикуривая каждую новую от бычка предыдущей. Как и всегда, я отчаянно боролся со сном и час за часом следил за Стариком, раздумывая, как же мне и дальше продолжить свое путешествие.

А коль скоро стратег из меня был неважный, идеи меня посещали не ахти какие… К примеру, я подумал, что можно подзаправиться на бензоколонке неподалеку, но сперва придется стащить десятицентовик или доллар у кого-нибудь из кармана. Можно угнать какой-нибудь другой транспорт, но почти все приличные варианты уже укатили. Оставался только фургончик молочника — с ним я точно насытился бы, но в остальном желанной добычей его назвать было никак нельзя. С течением времени мои замыслы делались только отчаяннее и глупее. Когда я всерьез задумался, а не прицепиться ли к вагончику, как я, бывало, цеплялся к поездам, стало понятно, что пора с этим заканчивать.

Вскоре Старик разбудил Эрла — пришла его очередь дежурить, — велел опустить крышу вагончика и зашел в домик. Сунув за щеку кусочек табаку, Эрл пригладил волосы обеими ладонями. А потом, напрочь позабыв о наказе опустить крышу вагончика, он сделал ровно то, чего я так боялся. Бросив опасливый взгляд на домик, где отдыхал Старик, он выудил из потайного кармана флягу и начал с удовольствием из нее потягивать. Во рту выпивка смешивалась с табачным соком, но его, как заправского выпивоху, это ни капельки не смущало. Когда он опустился на подножку, жирафы выглянули из окошек, бросили на него один-единственный взгляд и тут же спрятались обратно. Но прежде Красавица вновь повела носом с крупными ноздрями в мою сторону.

Весь следующий час Эрл надирался и харкал, а потом, разомлев, откинул голову на дверцу вагончика. В вертикальном положении его теперь удерживал один только табачный сок, от которого он плевался и кашлял — впрочем, может, на то и был его расчет.

Но когда водитель все же завалился набок, я вдруг услышал чуть поодаль чей-то смешок. И тут же вскочил на ноги. Из полумрака выскользнули три здоровяка — один был настоящий громила, втрое крупнее меня, второй одет в один только рабочий комбинезон, а замыкал шествие коротышка со стрижкой под горшок. Они пихнули локтем развалившегося водителя, загоготали еще громче, а потом здоровый детина постучал кулаком по пульману. Окошки тут же распахнулись, и из них высунулись жирафьи головы. Одного взгляда на чужаков оказалось довольно, чтобы животные тут же спрятались обратно — как прятались они от Эрла. Тогда коротышка решил вскарабкаться повыше и поглядеть на них в окошки. Детина подсобил ему, и коротышка полез под громкий хохот товарищей.

А потом дело приняло скверный оборот. И это еще слабо сказано.

Жирафы начали топать, фыркать, раскачивать фургон, да так сильно, что коротышка упал, но затем снова стал карабкаться к окнам.

А затем я обратил внимание на то, что уже успел заметить негодяй и что давно поняли жирафы: крыша по-прежнему была поднята. К ней-то и устремился коротышка.

Я же так и остался стоять в тени, сжимая и разжимая кулаки, — я повиновался отцовскому голосу в голове, перечислявшему главные законы выживания. Я и сам был точно подлый койот, вот только еще и задиристый. Даже когда меня одолевала ярость, сил хватало только на то, чтобы ударить врага — притом только одного — и кинуться наутек.

Пока коротышка взбирался на вагончик еще раз, он снова начал по нему колотить. Жирафы опять выглянули из окошек и уставились на меня, и в глазах их читались ужас и мольба. А потом коротышка добрался до самого верха.

Моих скромных сил не хватит, чтобы во всех подробностях изложить то, что случилось дальше.

Осознав, что бежать некуда, лягаться бесполезно, а на помощь никто не придет, жирафы, должно быть, пришли в отчаяние. Потому что тишину огласил вопль, такой душераздирающий, что у меня до сих пор мурашки по коже, стоит мне только про него вспомнить.

Говорят, жирафы никаких звуков не издают. Но уверяю вас, это неправда — то был одновременно и стон, и рев, и плач, сравнимый по силе с самим ураганом. Должно быть, такие вот крики жирафьего ужаса слышат только львы, когда смыкают на жертве свои челюсти.

Я зажал уши ладонями, но это не помогло: вопль был таким громким, что отзывался в груди дрожью, точно страх был и не жирафьим вовсе, а моим собственным. Я больше не мог этого вынести. Не успев опомниться, я подбежал к вагончику, толкнул детину, пнул парня в комбинезоне и, высоко подпрыгнув, вцепился в ногу коротышке. Остальные двое схватили меня за лодыжки и потянули их в разные стороны, будто ноги мои были куриной «вилочкой», которую надо разломать, чтобы сбылось желание[15]. Но не успели они его загадать, как жирафы опять раскачали вагончик, и коротышка упал внутрь.

А потом к жирафьему воплю примешался еще и стук лягающихся ног и человеческий вой, вслед за чем раздался звук, который я уже слышал, наверное, тысячу раз: щелчок ружейного затвора.

На улице, вскинув на изготовку ружье, стоял Старик в майке и шортах.

Коротышка плюхнулся на землю — проворно, точно ракета, и вся троица кинулась прятаться в кусты, а я снова нырнул за валун. Эхо выстрела разнеслось по всей опушке, а затем повисла тишина — даже жирафы перестали кричать, к огромному моему облегчению.

Старик звучно перезарядил ружье, и я опасливо выглянул из своего укрытия. Вагончик по-прежнему раскачивался, жирафы фыркали и топали, а Старик целился прямо Эрлу в голову.

— Где тебя, черт подери, носило?! — громогласно спросил он.

— Я тут был… — дрожащим голосом ответил водитель. — Вы же сами видите.

— А еще чую, сукин ты сын! Опять пьянствуем, да? — Старик зажал ружье под мышкой и выхватил у Эрла фляжку. Мне даже показалось, что сейчас он его этой самой флягой и отделает. Но он швырнул ее во мрак. — Больше, чем лжецов с воришками, я презираю только алкашей!

Эрл вскочил на ноги и пошатнулся.

— Я трезвый! И меру свою знаю! Готов хоть на стопке Библий поклясться!

— А ну сядь! — приказал Старик.

Эрл послушно сел.

— Если с жирафами что-то случится из-за твоего пьянства, богом клянусь, я тебя из этого самого ружья изрешечу. А потом отдам миссис Бенчли на растерзание. Слышишь меня?

Эрл кивнул. На его лице не дрогнул ни один мускул, но во взгляде, которым он проводил фляжку, читалась тоска.

Старик, как был, с ружьем под мышкой, забрался на стенку вагончика и стал успокаивать зверей на жирафьем наречии, пока они совсем не затихли. Потом он собственноручно опустил крышу и слез на землю.

— Надо ехать, пока сюда еще местного хулиганья не понабежало, — сказал он Эрлу, который так и не сдвинулся с места. — Напои их и позвони в городскую полицию. Но это если ты, конечно, можешь сесть за руль. Если нет, приходи в кондицию поживее, а не то я сам тебя копам сдам, не успеешь и пикнуть.

Стоило Старику упомянуть копов, как Эрл что-то забормотал в знак протеста. Виду него был перепуганный и вполне себе трезвый. Дуло ружья, устремленное в лицо, и впрямь отрезвляет. Но в действительности все оказалось не так радужно. Все еще бормоча себе под нос, Эрл встал на ноги и огляделся в поисках ведра для воды. Не отыскав его, он открыл дверцу, ведущую в загончик Красавицы, сунул в него нос, а потом…

БАМ!

…рухнул на землю, раскинув руки. Из ушей и носа у него текла кровь.

Старик тут же выскочил на улицу, все еще с ружьем в руках, но увидел одного только Эрла. Водитель валялся на земле ни жив ни мертв. Старик в ярости пнул его ботинком. Эрл не шелохнулся. Тогда Старик прислонил ружье к вагончику, взял ведро, стоявшее на своем законном месте — по соседству с баками, полными воды, наполнил его при помощи насоса, стоявшего неподалеку, и опрокинул на Эрла.

Тут пьянчуга наконец пришел в себя.

Закрыв обеими руками изуродованный нос, Эрл поднялся на ноги, завывая, притоптывая и сыпля проклятиями — одновременно.

— Этот жираф чуть меня не угробил! — взвыл он. Кровь проступила между его пальцами. — Он н-нос мне сломал!

Старик покосился на распахнутую дверцу.

— А какого черта ты его туда сунул, нос-то свой? Пресвятая Мария, Иисус да Иосиф, да что ж я за недоумка-то нанял?! — посетовал он, взяв с земли ружье. — Иди скорее умойся. Нам надо ехать.

— Но у меня в глазах двоится…

— Глупости, — отрезал Старик, смерив его взглядом. — Тебе придется сесть за руль. Сам знаешь, я не могу, а у нас и минуты лишней нет, если мы хотим доставить самку живой. Ты же слышал, что доктор сказал.

— Но этот жираф смерти моей хочет! — проныл Эрл.

— Ну что за ерунда, — проворчал Старик. — Она бы в момент тебе череп раскроила, точно орешек, если б пожелала. Сам видел, как она со мной обошлась — но я-то пока живой.

— Ну уж нет, с меня хватит! — прохныкал Эрл.

Старик описал дулом ружья круг, точно это был и не дробовик вовсе, а маленький револьвер.

— Мы в пути, сукин ты сын недоделанный! И ты нас в беде не бросишь. А теперь захлопни-ка варежку!

И Эрл ее захлопнул.

— Сядь на жопу свою бестолковую.

И Эрл сел на «бестолковую жопу».

Старик опустил ружье.

— Я принесу тебе кофе и бинты. Все будет хорошо — ну или по меньшей мере сносно. Ты поведешь машину. Выбора у нас нет. — Сказав это, он ушел к административному корпусу.

На дороге вспыхнули фары — молочник на своем фургоне готовился к выезду. Когда взревел двигатель, Эрл вскинул голову, огляделся и, зажимая ладонью кровоточащий нос, поспешил прямиком к машине. Да еще с такой прытью, которой ну никак не ожидаешь от побитого, захмелевшего, перепачканного кровью мужика. Он распахнул пассажирскую дверь и запрыгнул в кабину, когда фургон уже выезжал на дорогу — ту самую, по которой мы сюда приехали. Все произошло так стремительно, что я не смог бы ему помешать, даже если бы очень хотел. А такого желания у меня, само собой, не возникло.

Из административного здания вышел Старик. В руках у него были бинты и стаканчик с кофе, подмышкой — ружье. Подойдя ближе, он уставился на то место, где должен был сидеть Эрл, не в силах поверить, что того тут нет. Услышав хлопок пассажирской дверцы и рев мотора фургончика, выехавшего на дорогу, Старик, видимо, сложил два и два Выронив бинты и кофе, он побежал следом, целясь в удаляющуюся машину.

Я не сомневался, что вот-вот грянет выстрел, но Старик остановился и, опустив ружье, уставился фургону вслед. Казалось, он по крупицам осмысляет весть о побеге водителя. Когда она «дошла» до него во всей своей полноте, он гневно заворчал, брызжа слюной, точно сама его злость могла вернуть Эрла. А потом начал расхаживать из стороны в сторону, взметая ногами комья земли и шумно ругаясь на чем свет стоит — чаще всего в этом потоке встречалась фраза «сукин сын, недоумок убогий», — пока наконец не выбился из сил. Тогда он вернулся к вагончику, сел на подножку, опустил ружье на землю и уронил голову на ладони.

Так он просидел долго. Потом, взяв ружье, поднялся на ноги, выпрямил спину и пошел к домику.

Осененный новой идеей, я кинулся к машине. Под пристальным взглядом жирафов запрыгнул на подножку и сунул голову в окошко кабины, чтобы повнимательнее изучить коробку передач. Рассматривал я ее долго. Слишком долго. А когда соскочил на землю, меня уже поджидал Старик — с ружьем на изготовку.

Я вскинул руки.

— Не стреляйте! — пискнул я и сам испугался — это были первые мои слова, сказанные вслух после того, как я осыпал бранью и избил Каза. — Я не из той хулиганской шайки! Помните? Мы с вами уже виделись на карантинной станции!

Старик опустил ружье, разглядывая меня — а видок у меня и впрямь был еще тот: рваная одежда, запекшаяся грязь еще со станции.

— Что за… — прошептал Старик. — Ты чего это, следил за нами? — Он переложил ружье в другую руку, и тут я понял, почему он не может сам сесть за руль. Увечной, похожей на сухую ветку рукой, на которую я обратил внимание на причале, была как раз правая. Та, без которой с управлением никак не справиться. И тут я выпалил свою новую, гениальную идею, которая сорвалась с губ, даже еще толком не успев оформиться у меня в голове:

— Я могу помочь. Вы с Дикарем и Красавицей сами не доберетесь.

— С кем, с кем? — переспросил Старик.

— Я так жирафов назвал. Так вот, я могу довезти вас до Калифорнии.

Он вскинул кустистые брови так высоко, что, казалось, они вот-вот воспарят надо лбом.

— Тебя кто вообще об этом просил? И с чего ты, черт побери, взял, что я соглашусь?

Я кивнул на дорогу.

— А с того, что ваш водитель только что бросил вас в беде, вот и всё. Уверяю вас, такого водителя вы днем с огнем не сыщете! Я почти не сплю, я не какой-то там проходимец и за воротник не закладываю. Мне можно доверять.

— Доверять? Да я же совсем тебя не знаю! — Старик окинул меня взглядом, задержав его на поношенных брюках, подвязанных веревкой и едва достающих до сапог. — Сколько тебе вообще лет?

— Восемнадцать, — солгал я. — А еще я умею водить все, что только ездит, и в двигателях понимаю, честное слово!

— Может, ты и с жирафами ладишь? — усмехнулся Старик.

Я вскинул подбородок:

— Да уж получше вашего водилы.

— И с чего же ты это взял?

Я сунул руку в карман.

— Во-первых, я знаю, что соваться лицом к их копытам не стоит, — снова солгал я.

Ведь в тот день, когда я пытался вытащить из загона кроличью лапку, я ровно эту ошибку и допустил.

Старик рассеянно взглянул на меня.

— А как ты вообще сюда добрался?

— На мотоцикле. — Я кивнул на «железного коня», спрятанного в тени.

Старик сощурился.

— А он точно твой? Я не выношу воришек и лжецов.

— Мой-мой, не сомневайтесь, — ответил я, разом признавшись в обоих грехах.

К административному зданию подъехала патрульная машина, ее осветил фонарь, и я испуганно нырнул в тень.

От Старика это не укрылось.

— Довольно! — рявкнул он и, зажав под мышкой ружье, подошел к ворованному мотоциклу, протянул к нему руку, вырвал пучок проводков и вернулся к вагончику. — Не советую попадаться мне на глаза — у меня в каждом городе по знакомому шерифу, и я им с радостью тебя передам. Вряд ли ты сам будешь в восторге. А еще, Пресвятая Мария, Иисус да Иосиф, скажи-ка на милость, тебя что, в хлеву растили? Искупайся! Тут неподалеку река. От тебя воняет, аж глаза слезятся!

Он уселся за руль, опустил ружье на подставку, надвинул потрепанную шляпу пониже на глаза, ощупал все рычаги в салоне, пока не отыскал нужный, и тягач, дребезжа и пошатываясь, покатил кдороге.

А я опустился на землю, беспомощно глядя на мотоцикл с пучком оборванных проводков и опустошенным топливным баком. Я и сам был опустошен. Потому что понимал: мотоцикл не починить. Во всяком случае, мне. Я ничегошеньки не знаю о двигателях и умею разве что завести с ноги краденый мотоцикл. Я бы легко соврал Старику, сказав, что умею воскрешать людей, если б только от этого зависело, возьмет ли он меня с собой. Что же до дурацкой идеи сесть за руль тягача… Я верил — с упертостью юного дурачка, — что и впрямь справлюсь с любым транспортным средством. Не важно, что я в жизни не водил ничего крупнее старенького отцовского «Форда Модэл Ти-Ти». И что ездил я на нем самое дальнее двадцать миль по техасскому шоссе — такому прямому, что справилась бы и подслеповатая старушка. Грезы о Калифорнии не оставляли меня, да и с жирафами прощаться было рано, хотя в ту пору я и сам еще этого не знал.

Как ни крути, а каждый спасается как может.

Так я сидел у своего бесполезного мотоцикла и слушал, как тягач, за рулем которого был Старик, с ревом уезжает все дальше и дальше. Но спустя считание минуты, когда у меня уже голова закружилась — до того сильно я прищуривался, высматривая машину, — я снова вскочил и что было духу кинулся следом. Там, где не справлялся мой внутренний лжец, на помощь всегда приходил воришка, вот только ему не справиться, если я так и остался бы сидеть сиднем. Я снова припустил во весь дух, прямо в своих ковбойских сапогах, громко стуча по земле ногами, лишь бы только нагнать жирафов — и, к моему изумлению, мне это удалось.

Было еще темно — такой мрак всегда сгущается перед самым рассветом. Но я разглядел впереди, по ту сторону невысокого мостика через реку, фары полицейских. Однако тягач с вагончиком реку еще не преодолели. Старик остановился в нерешительности. В свете фар тягача серебрились речные воды — они захлестывали мостик, который представлял собой, по сути, большой кусок бетона, брошенный в водоем и закрепленный на дне. Жирафы, снова высунувшись в окошки, опять начали раскачивать вагончик, перепугавшись шума воды, — и тут вдруг почуяли меня. Оба тут же развернулись и стали смотреть, как я бегу к ним — так быстро, как только позволяла мне неудобная обувь. Мне не хватило буквально нескольких шагов, когда Старик ударил по газам. Я окинул отчаянным взглядом реку и заднюю стену вагончика.

А когда тебя охватывает отчаяние, в ход идут и планы под стать.

На глазах у жирафьей аудитории я разбежался, прыгнул, зацепился за пульман, как цеплялся порой за вагоны товарного поезда, стараясь удержаться и не соскользнуть с мокрого бампера, пока тягач переправляется через реку. Удивительно, но когда он, подскакивая, выкатил на дальний берег, я по-прежнему висел сзади. Но с каждым мгновением моя хватка слабела, и жирафы, высунувшие длинные шеи из окон так сильно, что чуть ли не весь вагон обогнули, ничем не могли мне помочь. Дикарь оказался так близко, что коснулся юрким, точно змея, языком моих волос. Я едва не свалился, пока пытался от него отбиться.

Тягач въехал в маленький сонный город, а я, с трудом удерживаясь на подножке, отчаянно выискивал взглядом что-нибудь, что можно было бы стащить, пока я не упал. Но тщетно. Рассвело. Мы проехали знак, указывающий, что город остался позади, а полицейская машина развернулась и уехала. Поверьте, я был в отчаянии. Хватка с каждым мигом слабела, а сапоги то и дело соскальзывали с опоры. Оставалось одно из двух: влезть на крышу или спуститься. Иначе, не ровен час, упаду в канаву, и на этом песенка моя будет спета: останется только зализывать раны и глядеть, как вагончик вместе с мечтой навсегда исчезает вдали. Так что я подтянул повыше свое изнуренное тело, стараясь не обращать внимания на Дикаря, который все вылизывал мне волосы, и влез на самую крышу вагончика. А потом разлегся на ней, раскинув руки, тщетно пытаясь нащупать, за что бы ухватиться, и то и дело отбиваясь от мошек, пока Старик увлекал нас дальше и дальше по дороге.

Так продолжалось до появления первых утренних зевак.

Один из водителей, потрясенный появлением жирафов на проселочной дороге в столь ранний час, подъехал к вагончику слишком близко, а Старик, вероятно, резко вывернул руль в другую сторону — и меня подбросило в воздух. Ударившись больным ребром, а потом еще и боком, я повалился навзничь в канаву — и, должно быть, громко взвыл при этом. Потому что в следующий миг увидел лицо Старика.

— Черт побери, малец, ты что, на крыше вагона ехал? Так ведь и шею свернуть можно! Признавайся, что за шутку ты эдак хотел провернуть, а? Хотя нет, лучше не отвечай. — Он рывком поднял меня на ноги. — Ничего не сломал?

Я умудрился порвать штаны, а из коленки текла кровь. Пока жирафы, пофыркивая, глядели на меня, Старик ощупал шершавыми пальцами мои руки и ноги. Потом достал черный чемоданчик от ветеринара, разорвал пошире дыру на моей штанине и перевязал окровавленное колено, а потом с нескрываемым удовольствием обработал все мои ссадины меркурохромом — мерзким красноватым антисептиком, от которого жутко драло кожу и который мы звали «обезьяньей кровью». Пока он возился со мной, я то и дело повизгивал от боли — на потеху жирафам, которые зафыркали еще громче.

— Жить будешь, — пообещал Старик и, достав из бумажника долларовую купюру, сунул ее мне. — Вот тебе доллар. Поймаешь попутку, — сказал он, собрал медикаменты и пошел к машине.

— Вы что, бросаете меня?

— Кто-нибудь да довезет тебя до города, а там позвонишь родным — они заберут тебя домой.

— Нет у меня ни родных, ни дома! — крикнул я ему вслед. — Я хочу в Калифорнию!

— Это не моя забота, — бросил он через плечо.

Жирафы шумно засопели и принялись нервно расхаживать из стороны в сторону, подергивая головами на длинных шеях. Заметив это, я натужно сглотнул, расправил плечи и крикнул:

— Ну да, ваша забота в другом: что вы искалечите жирафов своим неумелым вождением. Думаете, миссис Бенчли это понравится?

Услышав имя миссис Бенчли, которое я запомнил из телеграмм, он сбавил шаг. Надвинул шляпу пониже на глаза. Но потом пошел дальше.

— Вам нужна рука помощи! — крикнул я ему вслед.

Заслышав столь бессовестную и глупую формулировку, Старик замер как вкопанный, а потом резко развернулся и увидел, как я пялюсь на его искалеченную руку.

— А ну повтори, что ты сейчас сказал, — прорычал он, наградив меня убийственнейшим из взглядов, но тут уже мне хватило ума «захлопнуть варежку».

Он распахнул водительскую дверь, влез на сиденье и завел мотор. Тот зашипел и умолк. Старик повторил попытку.

— Полегче! Не давите так на педаль! — крикнул я. Когда двигатель все-таки ожил, я опять не сдержался: — А если бы он не завелся? Я вам нужен!

Хотя на самом деле мне хотелось сказать другое: они мне нужны, очень-очень.

Мотор натужно заревел, машина задрожала, жирафов затрясло, а Старик снова вырулил на дорогу. Я опять остался смотреть, как пульман катится прочь. Душа моя ухнула не то что в пятки — а глубоко под землю.

Но тут вагончик остановился. Старик помахал мне, подзывая к себе.

Я понесся к нему — так быстро, как только позволяло окровавленное колено. А когда поравнялся с водительской дверцей, он спросил:

— Ты и впрямь механик хоть куда? Только не лги.

— Да я просто гений! — солгал я.

— Водительские права у тебя есть?

— А то!

— А с такой машиной справишься?

— Ну раз двигатель и сцепление есть, так что ж не справиться!

— Ладно, посмотрим. Мне надо, чтобы ты довез нас до Вашингтона.

— Но… Вы ведь в Калифорнию едете.

— Мы — да. А ты — нет.

— Но почему именно до Вашингтона?

— Оттуда берет начало южная трасса. Останавливаться там я не хотел, но Эрл, сукин сын, поменял все мои планы, — ответил он. — Мы найдем нового водителя при помощи местного зоопарка. Но сперва мне предстоит разговор с Начальницей, и не то чтобы я сильно о нем мечтал. Но самое страшное — нам придется задержаться там на день, а то и дольше, а между тем любая заминка опасна для наших красавцев. Вот только выбора у меня нет, — добавил он, вновь обругав Эрла сквозь зубы «сукиным сыном». — Когда, точнее, если мы благополучно доберемся до Вашингтона, я куплю тебе билет на поезд до Нью-Йорка.

— Но я не хочу возвращаться! Я сам довезу вас до Калифорнии! Я могу, клянусь матушкиной могилой!

Взгляд, которым он меня наградил, остановил бы и разъяренного носорога.

— Малец, либо ты соглашаешься на Вашингтон, либо останешься тут, на обочине, дожидаться, пока тебе соизволит помочь кто-нибудь из незнакомцев. Решай.

Я кивнул. Старик распахнул дверь пошире, перебрался на пассажирское сиденье, а я мигом шмыгнул в кабину, пока он не передумал.

Пока я только осваивался с управлением, нас так трясло, что зубы без конца стучали. Но с каждой милей у меня прибавлялось сноровки, а внутри начало зарождаться какое-то новое чувство — я и сам не знал, стоит ли ему верить, ведь никогда прежде еще не ощущал ничего подобного, — но, кажется, мне наконец улыбнулась удача.

К тому же я заметил в окно заднего вида машину, которая с каждой секундой приближалась, а потом сбавила скорость и стала, как привязанная, ехать за нами на небольшом расстоянии.

Это был «паккард». Зеленого цвета.

Впервые в жизни я ощутил бескрайнее, чистейшее счастье. В ту минуту я готов был ферму поставить на то, что в салоне сидит рыжеволосая девушка в брюках и с верной камерой под рукой.

— …Золотце, я вам завтрак принесла!

Это снова та рыжеволосая санитарка. Она выбила крепким бедром дверь как раз в тот миг, когда я ставил точку в конце предложения.

— Не хочу, — бросаю я через плечо.

— И разогрела, — уточняет она, ставя на кровать у окна поднос с яичницей-болтуньей и отвратительным кофе.

Красавица принюхивается и качает большой головой.

— Вам же силы нужны, чтобы заметки-то делать! — подмечает Рози с надеждой в голосе.

А я все пишу.

— Почему бы не сделать перерыв? Можем с вами в домино сыграть — а заодно вы историю мне расскажете, как в старые добрые времена! — предлагает она, заглянув мне через плечо. — Вижу, у вас тут работа идет полным ходом!

А я все пишу.

— Так кому все эти записи предназначаются? — не унимается она.

А я все пишу.

Рози вздыхает:

— Ладно, вы победили. Я ухожу.

Но прежде чем покинуть комнату, она легонько сжимает мое плечо и говорит:

— И все же, золотце, вы и впрямь пишете Рыжику Августе? Если так, то на какой адрес вы их отправите?

От этих слов сердце вздрагивает. Снова смотрю на Красавицу за окном — она мирно жует свою жвачку. Достаю перочинный ножик, затачиваю карандаш поострее и продолжаю спасать жирафов, выживших в урагане.

«Нью-Йорк стар-игл»

8 октября 1938 года

НЕЖДАННАЯ ВСТРЕЧА НА ШОССЕ

Атения, Н.-Дж. 8 октября (вечерний выпуск). Видели утром на дороге пару жирафов? Не стоит тут же звонить доктору. Эта рябь в глазах вам не померещилась..

«Лос-Анджелес экзаминер»

8 октября 1938 года

Нью-Джерси — 8 октября. Вот уже второй день жирафы, которым суждено стать первыми представителями своего вида, попавшими в Южную Калифорнию, продолжают свой трансконтинентальный вояж на колесах — к ужасу автовладельцев, восторгу журналистов и огромной радости остряков из окрестных деревень, по сообщениям телеграфных агентств. Жители маленьких городков не могут поверить своим глазам и зарекаются пить, а весельчаки сыплют вслед вагончику отменными остротами…

«Джерси джорнал»

8 октября 1938 года

ВОТ ТАК ЗАДАЧКА!

Атения, Н.-Дж. 8 октября (спецвыпуск). Вам бы хотелось пересечь всю страну с парой жирафов в прицепе? Именно эту непростую миссию и поручили мистеру Райли Джонсу…

«Бостон пост»

8 октября 1938 года

ПУТЕШЕСТВИЕ

ДЛИННЕЕ ЖИРАФЬЕЙ ШЕИ

Нью-Джерси. 8 октября. По словам миссис Белль Бенчли, директора зоопарка Сан-Диего — единственной женщины в мире на подобном посту, — первые жирафы, которым предстоит пересечь страну на колесах, вынуждены вступить в гонку со временем. Они движутся с невиданной скоростью, ведь на кону — здоровье этих хрупких, изящных созданий…