На запад, с жирафами!

12 По северу Техаса

«Баю-бай/ Засыпай/спи скорей, малыш,».

«Сейчас я сделаю из тебя мужчину!»

«Вуди Никель, а ну рассказывай, что произошло! Сейчас же!»

«Малыш, с кем это ты разговариваешь?»

Смотрят карие глаза… выстрел из ружья… плещется вода…

…воздух наполняется пронзительными, жалобными, испуганными жирафьими стонами, они всё нарастают и нарастают, а потом…

Раскат грома разбудил меня, я подскочил на постели, стоявшей в вигваме, и зажал руками уши. В окно тут же хлынул поток мощных струй. С тяжело колотящимся сердцем я захлопнул его, проклиная и тетушку Бьюлу, и беспощадные ураганы, и кошмары о Пыльном котле — словом, все, что коварно портило мои сны.

Дверь распахнулась, и в комнату зашел Старик. С его одежды ручьями стекала вода, и он сам был точно грозовое облако, проникшее внутрь домика, пока не переоделся в сухое. Дождь кончился, не успев толком начаться. Старик снова вышел на улицу и поглядел на небо.

— Кажется, ливня больше не будет, — недовольно сообщил он. — К западу небо светлеет.

Занималась заря, так что я натянул штаны с сапогами и пошел следом. Впрочем, на небо смотреть не стал. Куда больше меня интересовало то, что творится в трех вигвамах от нас.

Накануне ночью, когда Рыжика стошнило, она ничком упала на землю. Пока я подыскивал подходящие слова, она, пробормотав короткое «извини», вскочила и убежала прочь. «Да не волнуйся, жирафы съедят!» — крикнул я ей вслед, чтобы хоть как-то утешить. Ничего лучше мне в голову не пришло. Но стоило мне самому услышать, какая чушь сорвалась с моих губ, и я тут же затих. А через мгновение Рыжик уже пропала из виду, поглощенная тьмой.

И вот теперь я вновь уловил звуки рвоты. Зеленый «паккард» стоял в трех вигвамах от нас.

Старик посмотрел в ту же сторону.

— Это ее там полощет? — спросил он.

Я кивнул.

Старик подошел к вигваму, рядом с которым стояла машина, и постучал в дверь, а потом громко проговорил:

— Девка, послушай меня! Если ты захворала, к нам не приближайся! У нас на болезни нет времени!

Дверь домика распахнулась. На пороге стоял лысый мужичок, а из-за его спины выглядывали два светловолосых мальчонки.

Старик уставился на них с подозрением.

— Вы еще кто такие? А где девка?

За мальчиками появилась тихая и невзрачная женщина.

— Как ты мою жену назвал?! — грозно спросил лысый.

Рыжик выглянула из-за «паккарда». Откинула с лица волну кудрей, утерла губы… Взглянув на эти самые губы, я вновь перенесся в тот миг, когда мы, сидя на перекладине между загончиками, целовались посреди жирафов.

А потом Рыжик снова исчезла.

Под звуки очередного рвотного приступа дверь вигвама захлопнулась, а мы со Стариком обошли «паккард» и снова увидели Рыжика — она стояла и с несчастным видом вытирала рот. На плечах у нее по-прежнему висело все то же мужское пальто, которое я уже видел у негритянского мотеля. Наверное, она спала, укутавшись в него. Задняя дверь «паккарда» была распахнута.

Одного взгляда хватило, чтобы понять: Рыжик ночевала прямо внутри. Мало того, лишь в тот момент я — бедный фермерский мальчишка, который и свое мешковатое исподнее редко менял, не говоря уже о верхней одежде, — заметил, что все это время Рыжик путешествовала в одних и тех же вещах: в тех же брюках, белой рубашке и так далее, вплоть до ободранных двуцветных туфель. И теперь, в свете дня, весь ее наряд выглядел грязным и помятым. А я начал понимать кое-что из того, что никак до меня не доходило прежде.

— Я, наверное, съела что-то не то по пути, — пробормотала она, смахивая рвоту с кудряшек.

Старик склонил голову набок, смерив взглядом ее левую руку. На пальце блеснуло тоненькое золотое кольцо, которого я раньше не замечал.

— Хорошо, если так, — проговорил Старик. — А то можно подумать, что кто-то готовится к пополнению в семействе.

Рыжик взглянула на него со злобой.

— Это никак невозможно, уверяю вас.

— Да что ты? — Старик подозрительно кивнул на кольцо. — Ты же замужем, разве не так?

Рыжик достала из кабины полотенце, чтобы утереть лицо, и отрезала:

— Что-то я не пойму, каким боком здесь вы, мистер Джо…

Но он не дал ей закончить.

— А может, ты у нас непорочная Дева Мария?

Она отняла от лица полотенце и уставилась на него.

— Как вы сказали?

— А может, шлюшка? — не унимался Старик.

Она уже готова была влепить ему пощечину, да и я был к этому близок. Щеки мои обдало жаром.

— Ты же понимаешь, к чему я клоню, — продолжал он. — Может, у тебя любовничек в этих краях?

Он нарочно пытался пробудить в ней ярость, но тогда я этого не понимал. В мыслях засел один только наш поцелуй. Переступив с пятки на носок, я сжал и разжал кулаки.

— Погодите-ка, а…

Но Старик не дал мне договорить:

— Закрой рот, малец.

— Вы вообще за кого меня принимаете?! — возмутилась Рыжик.

— Сама на свой вопрос и ответь, — парировал Старик. — Всякий знает: истинные леди в одиночку не путешествуют. Так ты, получается, никакая не леди?

Она ахнула от негодования:

— Как вы можете так говорить!

Раздираемый праведным гневом, я едва сдержался, чтобы не накинуться на него с кулаками:

— Нет, погодите-ка!

— Малец, я же сказал, помолчи! — Старик навис над Рыжиком. — Так вот, только шлюхи путешествуют в одиночку.

После этих слов я уже не сдержался. Напрочь позабыв и о долготерпении Старика, и о моей собственной подлой лжи, я его ударил.

Он, разумеется, догадывался, что так и будет. Наверняка ведь Рыжик была не первой девушкой, которую он подначивал на своем веку. Перехватив мой кулак и заломив мне руку, он крикнул ей:

— Нет, ты погляди — ты ведь мальчонку совсем с ума свела! Тебе стыдно должно быть за это!

Он отпустил меня, и я, отшатнувшись, приземлился на пятую точку прямо у ее ног.

Рыжик так побледнела, что я даже испугался, что сейчас ее стошнит прямо на меня.

— Я же вам сказала, — натужно сглотнув, проговорила она. — Я путешествую одна: снимаю для журнала «Лайф»! Уверяю вас, мистер Джонс, это обычное отравление, — сказала она, плотнее запахнувшись в пальто, точно оно могло вернуть ей утраченное достоинство.

— Рассказывай, что хочешь, — сказал Старик, — но шутки кончились.

Рыжик выдержала паузу.

— То есть мне нельзя теперь ездить за вами? — наконец спросила она.

— То есть я теперь буду за тобой приглядывать. Не знаю, девка, что за игру ты затеяла и зачем преследуешь нас и лжешь на каждом шагу, но с этой минуты держись подальше от прицепа и жирафов.

Рыжик замерла.

— То есть как это?

— А так, что никакой ты не фотограф журнала «Лайф».

Я уставился на него, а потом перевел взгляд на Рыжика.

— Что за глупости! — воскликнула она.

Я начал подниматься с земли.

— А ну ни с места! — рявкнул Старик и снова повернулся к Рыжику. — Терпеть не могу лжецов, — заявил он. — Так что спрошу прямо в лоб: ты и впрямь работаешь на «Лайф» или нет? Желательно еще доказательства предоставить.

Помню, как она нервно сглотнула. Будто пыталась утаить что-то куда серьезнее рвоты. Еще немного — и я узнаю что.

— Я и впрямь пока не работаю в «Лайф»… — затараторила она. — Но стану штатным фотографом, клянусь! Я боялась, что вы не возьмете меня с собой, поэтому спешила сперва сделать фотографии — и теперь они у меня есть! И они потрясающие! Вы себе даже не представляете!

А потом она вспомнила обо мне.

Я же, сидя в грязи, глядел на Рыжика снизу вверх, а она на меня — сверху вниз. Я бросил последний взгляд на ее лицо, а потом попытался затолкать его подальше, на самые задворки памяти.

— А ну поднимайся, — велел Старик. — Нам нора.

Надо было осмотреть жирафов и снова пускаться в путь. Так мы и поступили, не проронив больше ни слова.

Когда мы отъезжали от кемпинга «Вигвам», Рыжика нигде не было видно, и я этому только порадовался. Но расстаться с мыслями о ней было сложно: как-никак я и сам вымостил ложью свой путь в Калифорнию. Заведя машину, я покосился на Старика и сказал:

— А может, она говорит нам правду?

Старик достал из нагрудного кармана обрывок бумаги и протянул мне.

— Прочти это, а потом замолкни о ней навсегда, договорились?

Обрывком оказалась вчерашняя телеграмма от Начальницы, миссис Бенчли, в которой значилось:

Я прочел эти строки. Перечитал вновь. И пока осмыслял их, никак не мог отделаться от злости: на Рыжика — за все то, что она натворила, на Старика — за то, что не показал мне телеграмму раньше, на себя — за то, что оказался наивным деревенщиной.

Мы проехали пятьдесят миль в гробовом молчании, прежде чем мне наконец хватило духу взглянуть на Старика. И все потому, что впереди я увидел надпись:

Должно быть, тут у меня на целую милю перехватило дыхание, потому что, когда мы пересекли наконец границу Техаса, голова у меня уже шла кругом. На моей родине нас приветствовал знак просто невообразимых размеров, на котором я прочел:

Стараясь выровнять дыхание, я поставил себе цель: добраться до Нью-Мексико до прихода темноты. В голове крутилась одна мысль: если я сумею пересечь техасский север без приключений, то все будет хорошо, то я — мы! — точно благополучно доберемся до Калифорнии. И от этих мыслей мне стало так тревожно, что даже Старик это заметил.

— Хватит ерзать, меня уже укачивает, — проворчал он. — Это ты из-за девки или возвращения в Техас?

Я залился краской и покосился на него.

— Простите, что снова на вас накинулся.

— У тебя ужасно предсказуемые атаки, — буркнул он в ответ, снова поглядев на дорогу. — Поработай над этим.

Но чем дальше мы продвигались, тем сильнее становилась моя тревога. Она улеглась лишь тогда, когда мы проехали мимо ее причины — заброшенной дороги. Я с облегчением выдохнул — так шумно, что Старик опять обратил на меня внимание.

— У тебя, что ли, дом поблизости? — полюбопытствовал он, с подозрением покосившись на меня.

Я напрягся. Ну вот опять. Сейчас снова придется лгать, а ведь все мы знаем, какого он мнения о лжецах. Да и потом, я и сам никак не мог прийти в себя после щедрой порции лжи от Рыжика. Скармливать Старику ничуть не меньшую чушь мне совсем не хотелось. «Я хочу одного: переправить жирафов в целости и сохранности через Техас, да так, чтобы Старик остался мною доволен, — думал я. — Больше мне ничего не нужно».

Но, как и множество раз до этого, дорога заставила нас позабыть обо всем, кроме нее самой. Она была довольно загруженной — на севере Техаса такое можно увидеть нечасто, точнее сказать, такого прежде не бывало никогда. И что самое странное, пробка тянулась от знака с надписью

Рядом с этой табличкой стояли две полицейские машины. Сперва я испугался, что это окружной шериф меня поджидает, но оказалось, что автомобили принадлежат патрульным, следящим за порядком на шоссе. Сами они стояли посреди дороги и останавливали все машины подряд — прямо здесь, посреди захолустья.

Старик подался вперед и всмотрелся в знак.

— Я его уже видел во время пробной поездки по нашему маршруту. Западную часть магистрали закончили только в прошлом году, осталось доделать лишь несколько мостов через сухие овраги вроде этого. Нам это не должно помешать. Асфальтовая дорога тянется дальше, по ней и поедем.

Но стоило нам приблизиться к патрульным, как один из них, поправив свою шляпу, направился к моему окошку. Жирафы с любопытством высунулись наружу.

— Ма-а-ать моя женщина… куда это вы везете жирафов?! — изумился он. — Впереди ведь одна пустыня.

— В Сан-Диего, — сообщил Старик. — У нас нет времени на остановки. Пропустите, пожалуй-ста.

Патрульный, мигом вспомнив о своем долге блюстителя закона, положил руки на кобуру.

— Извините, сэр, никак нельзя. Вам придется съехать с шоссе. Оно перекрыто, пока не станет ясно, что будет с водой в овраге.

Мы оба уставились на совершенно сухую яму.

— С какой еще водой? — не понял Старик.

— В ста милях к северу сейчас грозовой фронт: уже целые сутки льет как из ведра, ей-богу. Эту грозу уже назвали самой мощной за столетие, — ответил патрульный.

— Как вы сказали, в ста милях к северу? — переспросил Старик.

— Именно так, сэр. Пыльные бури, бушевавшие много лет, разметали верхние слои почвы, так что мы теперь не знаем, будет ли где подтоп. На ближайшие десять миль приходится целых три оврага вроде этого, так что мы на всякий случай временно перекрыли шоссе.

— Но раз дожди идут в сотне миль к северу, то сюда они еще не скоро доберутся, так? — с надеждой проговорил Старик.

— Как знать, сэр.

Старик поглядел на растрескавшуюся землю и безоблачное небо и попробовал еще разок:

— Нам нельзя останавливаться. Мы очень спешим, ведь от этого зависит их жизнь.

Патрульный облокотился на мое окно.

— Сэр, вы, кажется, недопонимаете всю серьезность ситуации. Вы видели когда-нибудь наводнения? Они начинаются за считаные секунды и уносят деревья, скот, дома. Можно захлебнуться и в воде высотой всего в пару футов, если тебя утащит течение.

Старик смерил патрульного взглядом:

— Даже так?

— Даже так, — ответил тот, тоже смерив Старика взглядом.

— А вы сами-то видели, как это происходит? — спросил Старик.

Патрульный посмотрел ему прямо в глаза.

— Я и пыльной бури не видел, а потом оказался в ней сам. Этот край живет по своим часам. Тут есть растения, которые цветут раз в сто лет, и звери, чье сердце останавливается, когда им надо передохнуть от солнца. Понимаю, трудно поверить на слово, когда говорят, что есть риск свернуть шею, — добавил он, поглядев на жирафов. — Но такими ценными шеями рисковать не стоит. — Патрульный перевел взгляд на меня. — Сынок, уверен, тебе хватит благоразумия не перечить мне, раз уж на твоем попечении такой редкий груз. Заночуйте с вашими красавцами где-нибудь в сторонке отсюда, сдайте немного назад. Можно даже доехать до Мьюлшу, ежели надо. Поберегите себя, а мы пока разберемся, что к чему.

Он отошел на несколько шагов, упер руки в бока и стал ждать, что мы поступим, как он сказал.

Внутри у меня все сжалось. Всего несколько минут — и мы покинули бы Техас! Так что искушение не послушаться патрульного было велико, словно с громоздким прицепом это так легко сделать. А все потому, что, кроме меня, никто больше не знал, что если мы «сдадим немного назад», то наткнемся на заброшенную дорогу, ведущую к ферме моего отца.

Патрульный не двигался с места. С тяжелым вздохом я объехал кактусы и перекати-поле на обочине, надеясь в глубине души, что шины завязнут в земле, а потом поехал в то место, которое, как мне казалось, я давно оставил в прошлом.

Старик что-то заговорил.

— А? — переспросил я.

—А ты что-то подобное видел?

Я покачал головой.

— По-моему, этот патрульный на солнышке перегрелся, — проворчал Старик. — Мы бы уже давно из штата выехали. Да и потом, мы же жирафов везем. Сколько бы там воды и ни налило в этот овражек, а жираф в нем ни за что не утопнет. Тем более если он в прицепе и на асфальтированной дороге. Да мы можем хоть через реку бурливую переехать по мощеной дорожке-то! — Он выдержал паузу и злобно выдохнул: — Ни в какой Мьюлшу мы, конечно, не двинем. Помнится, с милю назад я видел какой-то гостевой дворик.

Я охотно согласился с его задумкой.

И вот мы подъехали к ближайшему местечку, где можно было заночевать. Им оказался маленький туристический дворик с зоной для кемпинга — такой крошечный, что в первый раз мы его почти и не заметили. Впрочем, он уже был под завязку забит другими водителями, которых не пустили по шоссе дальше. Но Старик все равно вышел из машины и направился куда-то, достав на ходу бумажник. Я тоже вышел размять ноги и видел, как он протягивает всклокоченному типчику в административном здании банкноту за банкнотой, а потом выходит и идет мне навстречу.

— Ну что ж, за ночь уплачено, — сообщил он. — Будем прятаться вон за теми жалкими мескитовы-ми деревьями, насколько это у нас вообще получится. Лакомиться нашим красавцам там будет особо нечем. Сегодня отведают сена. Но еще пару часиков, до наступления темноты, я бы сюда не заезжал. Раз уж тот мерзкий тип и бровью не повел, когда забирал мои деньги, должно быть, сегодня у него ожидается еще целая толпа клиентов. Не хочу, чтобы все они пялились на наших бедняжек. К тому же надо позаботиться о том, чтобы их как можно дольше обдувал ветерок. Предлагаю немного прокатиться, чтобы отыскать заправку и магазинчик, которые, насколько я помню по прошлым поездкам, тоже находятся где-то поблизости. Там хоть купим бензина и припасов — всяко дешевле, чем у этого прохвоста.

После этих слов меня заколотило так сильно, что невозможно было скрывать. А все потому, что я сразу понял, куда это он собрался. На многие мили от папиной фермы была всего одна заправка и магазинчик, и мне предстояло заехать именно туда, да еще с парочкой жирафов.

— Да что с тобой такое? — спросил Старик, заметив мое волнение. — Скорпион в штаны заполз?

Пару минут мы искали скорпиона. Я даже выскочил из кабины и стянул штаны. Так ничего и не отыскав, Старик сдался.

— Ладно, поехали.

Мгновенно покрывшись холодным потом, я натянул штаны и уселся за руль.

Судьбу, участь и ниспосланные Богом совпадения роднит то, что все они внушают тебе иллюзию, будто ты — хозяин собственной жизни. И когда все происходит по-твоему, легко на нее купиться. А вот когда наоборот… Впрочем, похожие чувства уже одолевали меня в Теннесси, и мне не хотелось больше с ними бороться. Да и потом, какой восемнадцатилетка поверит, что у него совсем нет свободы выбора? Вот и я внушил себе, что, какая бы несусветная чушь ни творилась, выбор у меня есть всегда, — тогда я еще и понятия не имел, что порой наличие выбора даже хуже, чем его отсутствие.

Мы продолжили путь. Через несколько миль ла окном показалась заброшенная асфальтированная дорога, которую я хорошо знал. Я не удостоил ее взглядом. Но когда впереди показалась автозаправка, меня снова заколотило.

— Может, дальше проедем? — предложил я. — Не нравится мне это местечко.

— А по-моему, ничего, — возразил Старик. — Подъезжаем.

Я притормозил у колонок.

— Пожалуй, тут посижу, — сказал я, кажется, чересчур быстро.

Окинув меня подозрительным взглядом, Старик ушел оплатить бензин, а к машине вышел заправщик — тот самый беззубый здоровяк в комбинезоне, работавший тут еще с незапамятных времен.

Я пригнулся.

— Сэр, да у вас тут жирафы! — воскликнул он и приступил к заправке. — Вы цирковые, что ли? Люблю цирк, но в Техасе хороший был разве что в Амарилло, и то в двадцатые годы. Сколько воды с тех пор утекло!

Он наполнил бак, протер ветровое стекло, обернулся, чтобы сказать еще что-нибудь про жирафов и цирки, и вдруг нахмурился, глядя прямо на меня.

— А ну-ка…

Я нагнулся еще ниже.

— Ну-ка-ну-ка! Ты, что ли, сынок Неда Никеля? Из Аркадии?

Пассажирская дверь распахнулась, и в кабину влез Старик с большим пакетом припасов. Не успел он усесться, как я ударил по газам. Когда мы в очередной раз проезжали заброшенную асфальтированную дорогу, на которую мне хватило духу не смотреть в первый раз, я дал слабину. И покосился на старый, побитый знак:

— А далеко она? — спросил Старик.

— Что? — прошептал я.

— Твой отец был не издольщиком[25], а гомстедером[26], местным жителем, так? И у вас был дом вон у той дороги. — Я не ответил, и он склонил голову набок. — А ну остановись-ка на минутку.

Я свернул на обочину и нажал на тормоза. Я чувствовал, что Старик ждет от меня объяснений. Он глядел на меня в таком смятении, какого я никогда прежде не видел. До этого он знал обо мне лишь то, что мои родители умерли, а пыльная буря уничтожила нашу ферму. А теперь вот выяснилось, что мы дважды проехали мимо нее, а я ни слова не сказал.

Вариантов у меня было немного. Либо божиться, что он неправильно все расслышал, и придерживаться этой версии. Уж тут-то моя лживая натура пришла бы на помощь. Вот только, вспомнив события сегодняшнего дня, я тут же пришел к выводу, что долго я эдак не протяну. Он того и гляди заставит меня поклясться на матушкиной могиле или еще что-нибудь в этом духе. И разве же его можно винить? Пускай я и стрелял в человека, чтобы защитить его и жирафов, — я еще и прикарманил пачку банкнот, а не далее как сегодня утром накинулся на него с кулаками — опять. Даже если Старик и проявлял ко мне милосердие — бог его знает почему, — не стоило им злоупотреблять. Он уже дважды меня простил. Но лишь Господь всепрощающ, как любила повторять моя матушка. Может, он все же оставит меня при себе, раз уж со мной удается так быстро путешествовать, — и не важно, что еще он обо мне услышит. А может, кто его знает, отреагирует так, что и предугадать нельзя. Словом, я сидел неподвижно, точно пень.

Нет, даже хуже: точно олень в свете фар.

— А ну посмотри на меня! — потребовал Старик, устав от молчания. — Это правда?

Я не знал, что делать. И кивнул, растеряв всю решимость.

— Далеко?

— В паре миль от бетонки, — пробормотал я, глядя на старую фермерскую дорогу. Местность тут была до того плоской, что легко можно было разглядеть хлопкоочистительную машину, стоявшую в самом конце дороги.

Мимо проносилось все больше машин, они гудели и поднимали страшный шум при виде нас. Встревоженные этим гамом, жирафы даже перестали жевать жвачку.

— Вот проклятье! — ругнулся Старик, выглянув в окно. — Надо съезжать с шоссе, но возвращаться к той ночлежке пока не стоит. Нет ли у фермерской дороги какого-нибудь деревца для красавцев?

— Считайте, что нет, — сказал я, пускай и прозвучало это ужасно глупо.

Старик нахмурился:

— Это как понимать? Что-то все-таки есть?

Я медленно кивнул.

— Если оно никуда не делось. — Я поглядел на ясное небо. — А еще патрульный предупреждал о дожде…

Старик молчал так долго, что я невольно обернулся к нему.

— Если тебе это не по зубам, так и скажи, — попросил он.

Как будто восемнадцатилетний парнишка признается, что ему страшно возвращаться домой. Я снова умолк и замер — на этот раз надолго.

— Ты мне чего-то недоговариваешь, да? — спросил он, сдвинув кустистые брови так низко, как никогда прежде.

Ну вот пожалуйста. Теперь он думает, что я что-то скрываю. А ведь так и есть.

Сзади нас остановилась машина. Зеленый «паккард». Впрочем, в тот момент меня было уже ничем не удивить, богом клянусь. И все же я отчетливо помню, что тогда умолял небеса о том, чтобы Рыжик Августа свернула не туда. Старик увидел ее в зеркало заднего вида и мгновенно вышел из себя. Но зато от меня отвлекся.

— Вот же неймется чертовке! — проворчал он. — Устал я уже за нее тревожиться. Если хочет тащиться за нами до самого Сан-Диего, на здоровье. Вот только она об этом еще пожалеет.

Я тоже поглядел на нее в зеркало: она сидела за рулем припаркованного «паккарда» и, вне всяких сомнений, пыталась разобраться, что к чему: почему мы остановились, как ей снова добиться нашего расположения и все в таком духе, — а еще едва ли понимала, что ее ждет в Сан-Диего.

Мимо, протяжно гудя, проскочило еще две машины. Обернувшись на жирафов, чьи шеи уже начали раскачиваться, Старик кивнул на фермерскую дорогу.

— Малец, послушай, нам надо ненадолго увезти отсюда красавцев. Хотя бы вон туда.

Я не послушался. Вместо этого повернулся к Старику и сказал единственное, что оставалось:

— Мне это не по зубам.

Мимо проехал фургон — с таким шумом, что жирафы задрожали, раскачав прицеп. Старик обернулся, чтобы проверить, как они там, а когда снова взглянул на меня, что-то в выражении его лица переменилось. Передо мной будто бы оказался совсем другой, незнакомый человек, который и на меня глядел как на незнакомца. Кажется, я нащупал грань его долготерпения. Ею были жирафы.

— Поехали, — приказал он.

— Но вы же сказали…

— Либо ты везешь нас по фермерской дороге, либо выметаешься прямо сейчас, а дерево я и сам как-нибудь отыщу. Дальше поедешь со своей девкой. А нам с жирафами уже надоело тут сидеть.

С тяжело колотящимся сердцем я сдал назад, а потом свернул на дорогу, по которой уже и не надеялся когда-нибудь прокатиться. Я поглядел в зеркало: «паккард» повернул за нами, и мне вспомнилось, как Рыжик проникла вслед за мной в мои кошмары.

Пока мы лавировали между шариками перекати-поля, я заметил, что асфальт под колесами весь истрескавшийся и неровный, и сообщил об этом Старику, надеясь, что тот передумает.

Он окинул взглядом дорогу, а потом посмотрел на меня.

— Там впереди дерево, верно? Уж до него-то мы доберемся. — А затем заприметил сухое углубление, тянувшееся вдоль дороги. — Это что, овраг?

Я проследил за его взглядом. Здесь, в Техасе, где земля плоская, как блин, любой пригорок зовут холмом, а малейшую яму — оврагом. И сейчас он как раз такую ямку и усмотрел. Мне она тоже была знакома: всю мою жизнь она встречала меня, когда я возвращался домой, и провожала, когда уходил.

— Да это просто канавка, — проворчал я.

— В ней вода была хоть раз?

Я покачал головой.

— То есть ни разу? — упорствовал Старик. Ему явно хотелось получить словесный ответ.

— Ни разу.

— Притормози, — приказал он.

Я ударил по тормозам. Старик вышел из кабины, прищурился, попинал землю и вернулся на место.

— Господи боже, вот нашел из-за чего волноваться. Обыкновенная канава. Земля так запеклась, что и молотком не расколешь. Будь я проклят, если ее сегодня затопит.

И мы продолжили путь. Жирафы принюхивались так сосредоточенно, будто чувствовали приближение грозовой тучи с севера. Вскоре дорога оборвалась. Справа стояла заброшенная хлопкоочистительная машина. Слева, по другую сторону от канавы, виднелась покосившаяся церквушка, окруженная деревянными самодельными крестами — безвременно переполненное кладбище. А напротив него, разливая тень там, где она никому не была нужна, стояло дерево — небольшой, но выносливый крупноплодный дуб, питаемый лишь сосновыми гробиками, закопанными у корней, — единственное живое растение на многие мили вокруг, покрытые лишь иссохшей землей да перекати-полем.

При виде зелени посреди бурой равнины Старик едва сдержал улыбку. А я вот смотрел прямо перед собой.

У самого конца асфальтированной дороги стоял побитый знак — «АРКАДИЯ». От него в разные стороны расходились тропинки, ведущие к опустевшим амбарам и сараям, разбросанным повсюду, куда только хватало глаз. Кроме этого знака, на столбике висели и маленькие деревянные стрелочки с вырезанными на них именами, они указывали во все мыслимые стороны, даже вниз, повествуя печальную историю этого края, понятную с первого взгляда. В самом низу была и наша стрелочка — с надписью «НИКЕЛЬ», — она по-прежнему указывала на тропинку, ведущую за кладбище, будто ничего и не изменилось, будто там нас ждала к ужину матушка.

Жирафы качнули прицеп. Я обернулся и заметил, что от Старика не укрылось, как я гляжу на стрелку с папиной фамилией. Он хотел было что-то сказать, но прицеп снова дернулся. Мы высунулись, чтобы выяснить, что происходит. Оказалось, жирафы уже вовсю тянулись к дереву. И, как тогда, в горах, из-за этого кренился весь вагончик.

— Подъезжай поближе, — велел Старик и вышел наружу. — Земля твердая, выдержит.

Я осторожно подвел машину поближе к дереву так, что левая ее сторона оказалась на иссохшей земле. Теперь ветви были прямо над нами. Пока я взбирался по стенке прицепа, чтобы поднять крышу, жирафы радостно фыркали, предвкушая первый за целый день перекус зелеными листочками. Голова пошла кругом, и я отвел глаза, но тут же наткнулся взглядом на безымянные могилы моих родных, и мне стало еще хуже. Я зажмурился на секунду, потом открыл глаза и увидел Рыжика: она остановилась неподалеку и теперь щелкала фотоаппаратом из окна «паккарда». Я отвернулся и от нее.

Потому что знал, что будет дальше.

Спустился на землю и стал ждать.

Старик смотрел на тропку слева — ту, на которую указывала стрелка с надписью «НИКЕЛЬ». Всего в сотне ярдов от канавы виднелись останки отцовской фермы. Со стороны церкви ее можно было рассмотреть во всех подробностях. Покосившийся, ветхий амбар. Папин поломанный фургон. Но Старик обратил внимание на другое. Он напряженно всматривался в обугленный каменный очаг, возвышавшийся, точно могильная плита, над горсткой опаленной земли.

Он снова посмотрел на меня, дожидаясь объяснений. Я понимал: что бы я ни сказал, у него все равно возникнут вопросы, так что не мог и слова проронить.

Бросив на меня последний взгляд, Старик пересек кладбище, обогнул канаву и пошел прямо к очагу. Мне оставалось только следовать за ним, понурившись. Этот путь я знал как свои пять пальцев. Когда мы поравнялись с амбаром, голова у меня кружилась уже так сильно, что я едва мог стоять на ногах. Послышалось жужжание мух, и с каждым шагом оно нарастало. Старик осмотрел ружье и патроны, ржавеющие в грязи, подошел к очагу, стал разглядывать горстку пепла, обугленный железный каркас кровати, почерневшую от огня печь. Больше смотреть было толком не на что.

Кроме неглубокой могилы позади. Мелкой, разрытой могилы, полной поломанных и обглоданных косточек.

Земля поплыла у меня под ногами. Канюки и койоты все равно ее нашли.

Старик обернулся ко мне:

— Скажи, что это звериные кости.

Но я словно его не слышал.

— Малец! — громко окликнул он. — Что тут стряслось?

Я мог отказаться и ничего не рассказывать. Но тогда он точно меня вышвырнул бы, недоумевая, с кем же это он путешествовал столько дней, да еще и с жирафами. И был бы совершенно прав. В конце концов, даже я сам толком не знаю себя.

Так что вариант у меня оставался только один, а потом уже Старику предстояло решать, что делать. Либо поверить в мою историю, либо нет. Либо взять меня с собой в Калифорнию, либо оставить в глуши, из которой я бежал с таким рвением, точно от этого зависела моя жизнь — впрочем, я был уверен, что так и есть. Я уже открыл было рот, чтобы ответить, но взглянул на вагончик — проверить, как там Дикарь с Красавицей.

И тут увидел воду.

Я даже не сразу понял, что случилось. Всю мою жизнь эта канавка была пустой и сухой. И когда в нее стал стекать тоненький ручеек, показалось даже, что это всего-навсего игра воображения… мираж. А потом струйка окрепла и набрала скорость. Превратилась в бурливый поток. И канавка действительно превратилась в овраг, в мгновение ока переполнившийся водой, взявшейся неведомо откуда. Этой земле, которая жила по своим правилам, было наплевать на весь житейский опыт какого-то там мальчишки, выжившего в Пыльном котле. Залетные, незримые бури обрушились на техасскую землю, и она не выдержала этого напора. Патрульный оказался прав.

Начиналось наводнение.

Старик стоял рядом, разинув рот от изумления. Мы переглянулись и уставились на струю, точнее, на мощный поток, который уже вышел из берегов канавы и мчался к дубу, растущему у кладбища. И к жирафам, мирно пощипывающим листву.

«Воде ни за что до них не добраться, они же высокие», — сказал я себе, стараясь сохранять спокойствие.

— Что происходит?! — крикнула нам Рыжик, стоявшая на тропинке неподалеку. — Откуда столько воды? Где дождеприемники?!

— Девка, ты что, в Нью-Йорке? — съязвил в ответ Старик. — Мы, черт возьми, у границы Великих равнин, да еще и в пустыне, будь она неладна! Тут и воды-то не предусмотрено, а ты про дождеприемники! — Он так бурно жестикулировал, точно тем самым можно было спугнуть всю эту нелепую опасность.

А я вдруг бросился бежать.

В ситуации, когда на твоих глазах происходит невозможное, сложно себя контролировать. Я помню, как понесся к вагончику и кладбищу. Помню, как пересекал канаву и под ногами у меня хлюпала вода, достающая мне до лодыжек, помню, как слышал за спиной крики Старика. Как прибавил скорость, не сводя глаз с жирафов, этих несравненных гигантов, по-прежнему ощипывающих листву над кладбищенскими крестами. Помню, как крикнул Рыжику, чтобы она отогнала «паккард» по асфальтированной дороге к тому месту, где дорога отклонялась от канавы, чтобы я мог проделать то же самое с нашим прицепом и жирафами, и как можно скорее.

Но остаток пути стерся из памяти. Помню только, как, уже сидя за рулем, запустил стартер, выжал сцепление и завел двигатель, совершив ужасную ошибку. Я так переусердствовал, что залил двигатель. Меня охватила паника, которая может напасть только на жителя техасских равнин во время потопа. А все потому, что слишком уж многое стояло на кону в этом злосчастном местечке, куда я привез великанов, что явились к нам прямиком из Господнего рая. Виноват не Старик. А я. Это из-за меня мы сюда попали, это я привез жирафов, спасшихся после урагана и от океана-убийцы, прямиком в лапищи пустынного потопа, и даже кошмары о том, как жирафов несет бурлящий поток, не сумели меня вразумить.

Я вновь попытался включить зажигание и только потом остановил себя. Вода в канаве уже выплескивалась из берегов и заливала кладбище. Жирафы, почуяв опасность, беспокойно затопали и завозились. Вагончик затрясся. «Можно захлебнуться и в воде высотой всего в пару футов», — предупреждал патрульный. Но разум твердил мне, что это никак невозможно. Может, несмышленым юнцам восемнадцати лет такая смерть и грозит, но точно не великанам-жирафам, чей рост составляет все двенадцать футов. Я выскочил из кабины, чтобы посмотреть, как там наши пассажиры, и тут на плечо мне опустилась рука и резко меня развернула.

— Ты слышишь меня или нет? — прокричал Старик. Лицо у него было перекошено от нового страха. — Тут нет асфальта! — Он указав на спекшуюся землю под левой половиной прицепа. — А вагончик безумно тяжелый! Сама вода не так страшна, как размытая почва. Если тут все кругом зальет, земля размягчится и у жирафов начнется паника, то повозка… — Ему не хватило духу произнести последнее слово: опрокинется.

— А что мне тогда делать?!

— Заводи машину и выезжай на асфальт! До него всего пара футов, делов-то!

— Двигатель залило, — простонал я. — Что еще можно сделать?

Он только руками всплеснул.

— Понятия не имею! Ни разу не перевозил жирафов через затопленные пустыни, знаешь ли!

— Закрыть окна, опустить крышу? — предложил я.

— А толку-то? Это ж тебе не ковчег!

— Вывести их наружу?

— Не выйдут они, а если и выйдут, то не сразу.

— А если поднять крышу и опустить стенки?

— То они вывалятся и поранятся, не успев и на ноги встать, а для самочки это верная смерть.

— Что еще… что же еще… — бормотал я. — Должен же быть выход!

— Да вон же асфальт! — Старик налег всем своим весом на прицеп, точно отчаяния было достаточно, чтобы его сдвинуть, и саданул кулаком по капоту. — Ты, главное, заведи машину.

Счет шел на секунды. Я запрыгнул в кабину и снова попробовал раскочегарить двигатель, а Старик тем временем достал несколько луковиц и полез наверх успокаивать жирафов своими речами в надежде, что тогда они не опрокинут вагончик.

— Ну же, ну же, ну же… — приговаривал я, дергая ключом в замке зажигания, но тщетно.

Чуть не угробив батарею, я сдался и, распахнув дверь кабины, прыгнул на землю и попытался зачерпнуть ее в горсть у левой стороны прицепа. Она по-прежнему была иссохшей и твердой как камень. Я сказал себе, что прицеп она точно выдержит, потому что… как же иначе? А что мне еще было себе говорить… особенно теперь, когда вода вовсю вытекала из канавы.

Потоп настал.

Я моргнул — и мощная струя уже побежала по кладбищу.

Моргнул снова — и она уже сносила кресты, разметывая вокруг землю, точно искала нас, и вот уже умудрилась даже затечь мне в сапоги.

Стихия так разгулялась, что и словами не описать. А поскольку на пути к своей цели вода не останавливается ни перед чем, то накрыла она и растрескавшийся асфальт позади нас, а потом устремилась в сторону от канавы, к повороту, за которым должна была прятаться Рыжик — вот только как бы не так. На самом деле та остановилась неподалеку от нас и торопливо делала снимки. И теперь вода добралась и до нее.

Жирафы начали раскачивать вагончик, а рев воды заглушал успокаивающие речи Старика. Я снова уселся за руль в надежде завести машину и все дергал замок зажигания, пока не услышал, как села батарея. От страха я его чуть не раскурочил: казалось, если тягач не заведется прямо сейчас, то вскоре некому будет уже и пытаться вернуть его к жизни.

Но вместо этого я вскарабкался к Старику и жирафам, снова и снова твердя себе: «Потоп прекратится… потоп прекратится…»

Но куда там!

Взобравшись по стенке вагончика, мы наконец увидели то же, что и жирафы. Самое страшное — мощная волна, несущая с собой ворох мусора, собранного за сотни миль, — только надвигалось. Пока поток несся мимо, в прицеп летели и ветки, и камни, и комья земли. А потом показалось даже целое дерево, с корнем выдранное из земли: его кидало от одного края оврага к другому, затем волна швырнула его прямо в церковь, повалив и без того покосившуюся постройку. Мы и вскрикнуть не успели, а половина церквушки и ствол дерева уже обогнули кладбищенский дуб и влетели прямо в левый бок вагончика, да с такой силой, что с головы Старика аж сорвало федору, а он сам едва не рухнул в воду, но в последний момент я успел его подхватить.

Теперь, когда водоворот закружился вокруг дерева, прибитого стихией к нашему вагончику, нас уже волновали не глубина и скорость воды, а ее сила. Как и боялся Старик, вскоре почва под левой стороной прицепа начала размягчаться. А сам он накренился.

Мы мигом переметнулись на другую сторону и стали звать жирафов, чтобы те подошли к нам поближе. Но они, вновь оказавшись в эпицентре водной стихии, запаниковали. Прицеп склонялся набок все сильнее и сильнее, неминуемо приближаясь к точке невозврата, и воздух вновь огласили гортанные, леденящие кровь жирафьи стоны.

Рыжик взобралась на капот «паккарда», припаркованного на залитой водой асфальтированной дороге, и наблюдала за происходящим. Я уставился на нее, моля небеса, чтобы следующий миг не настал, чтобы время остановилось.

Вот только это невозможно.

Наступил тот самый следующий миг, и… я услышал рев мотора.

«Паккард» понесся прямо на нас.

Стремительно набирая скорость, он заскользил по поверхности воды, разбрызгивая ее во все стороны, пока наконец не затормозил всего в нескольких дюймах от нашего вагончика, чудом его не задев. Потом Рыжик вывернула руль влево, и «паккард» вклинился между стихией и прицепом, и стоило только воде хлынуть на нас, как Рыжик проворно повернула вправо, и внушительный «паккард» подпер собой накренившийся вагончик, не давая ему упасть.

Когда до меня наконец дошло, что же сейчас случилось, Рыжик уже успела вылезти из окна машины и вскарабкаться к нам, а наводнение достигло апогея. Потянулись долгие, как сама вечность, секунды. Нам ничего не оставалось, кроме как смотреть и гадать, устоит ли прицеп и жирафы, выдержит ли подпорка в виде «паккарда», и стараться не думать о том, что земля есть земля, а грязь есть грязь и что ревущие, быстротечные реки обтачивают целые горы.

А потом вода исчезла — так же стремительно, как появилась.

Мусор осел на землю, затих рев волн, а мы всё сидели на вагончике. Тишина сводила с ума. Но мы не могли шевельнуться. Мы глядели на яркое солнышко. Слушали, как фыркает Красавица и чихает Дикарь. Таращились на согбенный кладбищенский дуб и разбросанные кресты. Что-то похожее я уже испытывал после того урагана. Сознание долго отказывалось воспринимать случившееся, но когда ко мне наконец вернулось здравомыслие, оказалось, что я крепко держу Рыжика, а Старик — нас обоих. Мы разжали хватку, отстранились друг от дружки на несколько дюймов и посмотрели на «паккард». Из него ручьями текла вода.

Только тут Рыжик и вспомнила о позабытом внутри сокровище.

Сдавленно вскрикнув, она соскочила вниз, распахнула дверь машины и выхватила насквозь промокшую сумку. В грязь тут же полетели все ее камеры, мотки пленки, фотопластинки, а следом и она сама опустилась на мокрую землю и закрыла лицо руками.

Я тоже слез на землю. Я думал, что у «паккарда» куда больше шансов вернуться к жизни, чем у размокшей пленки или навороченных камер. Но когда наклонился, поднял несколько коробочек с пленкой и услышал, как внутри хлюпает вода, мне стало ясно: дело плохо. И лучше Рыжика пока не трогать.

Старик, который к тому моменту тоже уже успел спрыгнуть с вагончика, глядел на жирафов, склонивших головы над обломками металла и дерева, смешанными с грязью. Прицеп еще не выровнялся, но жирафы сохраняли спокойствие, будто знали: самые страшные львы уже ушли.

Я опустился на корточки и зачерпнул ладонью землю рядом с одной из шин. Промок лишь самый верхний слой толщиной дюйма в три, а под ним почва была плотной и сухой. Если получится завести машину и выровнять жирафов, наверняка мы сможем отсюда уехать.

Старик тем временем распахнул боковую дверцу загончика Красавицы, чтобы осмотреть окровавленную повязку. Обнаружив, что Красавица только разок поцарапалась, но не более того, он нежно опустил руку на бинты и шумно выдохнул.

А я тем временем поднял капот, чтобы проверить двигатель. Он оказался сухим. Я накрыл его рукой и сам облегченно выдохнул.

А Рыжик все сидела у «паккарда» и глядела на промокшие пленки и камеры. Пока Старик выискивал свою федору, я подошел к девушке в надежде, что она поднимет взгляд. Но она этого так и не сделала. Тогда я обошел ее, обратив внимание на сдутые шины и погнувшуюся ось колеса, и поднял помятый капот «паккарда», насколько это было возможно. Двигатель был затоплен. Я все равно попытался завести машину, но даже щелчка не добился. Если тягач, переполненный не водой, а бензином, вполне мог завестись, стоило лишь выждать немного, то «паккарду» пришел конец.

Я вынул ключ из замка зажигания и оглядел салон в поисках дорожной сумки. Но нашел только мужское пальто, которое уже видел на Рыжике. В карманах обнаружилась расческа, зубная щетка, кусочек мыла, замотанный в бумагу, — и Рыжиков блокнот. Я открыл его. Почти все записи были сделаны перьевой ручкой и от воды превратились в смазанные синие линии. Разобрать можно было лишь список на последней страничке, который она составила карандашом еще давным-давно.

Встретиться с:

— Маргарет Бурк-Уайт

— Амелией Эрхарт

— Элеонорой Рузвельт

— Белль Бенчли

— потрогать-жирафа

— повидать мир (начать с Африки)

— выучить французский

— научиться водить машину

— родить дочь

— увидеть свои фотографии на страницах журнала «Лайф»

— возвратить долг Вуди

Я изумленно уставился на свое имя, появившееся в последнем пункте, и на вычеркнутые строки. Мне вспомнился неровный ритм ее сердца у негритянского мотеля, и подлинный смысл этого самого списка наконец приоткрылся мне. Будь у меня с собой карандаш, я бы, не задумываясь, вычеркнул последний пункт. Спрятав блокнот в карман пальто, я сложил его и вышел к Рыжику. Она по-прежнему сидела в грязи. Я хотел было что-то сказать ей в утешение. Но что? Я положил ее пальто в кабину и поискал взглядом Старика. Он стоял в паре сотен футов от нас: его шляпу прибило к кресту неподалеку от оврага, и теперь он старательно отряхивал ее о штанину.

А потом мы расхаживали кругами, собирая поломанные доски, чтобы подложить их под шины — так тягачу проще будет выехать на дорогу. Ходили мы долго — куда дольше, чем требовалось, а все потому, что хотели дать и машине, и Рыжику время прийти в себя. Когда полуденное солнце уже начало опускаться, я набрался храбрости для новой попытки завести тягач. В первый раз я чересчур сильно нажал на педаль. Двигатель забулькал и заглох. Я убрал ногу. Попробовал снова: машина опять заклокотала — один раз, второй, а потом двигатель взревел в полную силу. Тогда я, одумавшись, переключился на нейтральную передачу на несколько минут, чтобы убедиться, что двигатель внезапно не заглохнет. И тут уже Старик по-настоящему улыбнулся.

Вот только, прежде чем отправляться в путь, надо было выпрямить прицеп, чтобы он не заваливался ни на ствол дерева, ни на «паккард», и вот где нам понадобилась помощь жирафов. Старик, прихватив несколько луковиц, вскарабкался по правой стороне вагончика и подозвал к себе жирафов. Когда они послушно приблизились, я окликнул Рыжика. Но с таким же успехом можно было взывать к грязи. Поэтому, поглядывая то на нее, то на Старика с жирафами, я ударил по газам, и прицеп начал потихоньку отъезжать и от «паккарда», коря-бая металлом по металлу, и от вырванного с корнем дерева, царапаясь железом о древесину, пока наконец не высвободился и не оказался всеми своими колесами на асфальте.

Старик ласково погладил жирафов, которые уже успели выпрямиться и вообще выглядели вполне довольными жизнью. Потом он слез на землю, чтобы осмотреть прицеп. Тот покрылся вмятинами и сколами, а сбоку теперь протянулась длинная царапина от удара дерева. Но в пути это не помешает.

— Нам пора ехать, сказал он, покосившись на Рыжика.

Не заглушая двигателя, я вышел из кабины. Девушка по-прежнему сидела на том же месте. Я убрал промокшие камеры с пленкой обратно в сумку, сверху положил пальто, оставленное в кабине, и подошел к ней. Взял за руку, вложил в ладонь ключи от «паккарда».

— Пора в путь. Жирафы не могут ждать, — сказал я так нежно, как только мог. — Если хочешь, попросим кого-нибудь отбуксировать «паккард» отсюда, но это позже. Сейчас ты должна поехать с нами.

Я помог ей подняться. Сжав в кулаке ключи от «паккарда», она последний раз взглянула на затопленный, помятый автомобиль, потом швырнула связку в открытое окно и забралась в кабину тягача.

Пока мы ехали по асфальтированной дороге, за окном мелькали ужасающие картины разрушения. Но стоило вернуться на шоссе, как они пропали. До магистрали потоп не добрался — ушел в сторону оврагов у закрытого участка дороги, на запад.

Рыжик сидела молча, глядя прямо перед собой. И только когда мы добрались до видавшего виды гостевого дворика, она сказала:

— Мистер Джонс, будьте так любезны, высадите меня на вокзале следующего крупного города.

И Старик согласился. В эту минуту его лицо приняло удивительно мягкое выражение — никогда прежде я не видел его таким.

Когда мы приехали на стоянку, солнце уже садилось. Должно быть, впечатление мы производили забавное — вымокшие насквозь, будто крысы, да еще с парочкой жирафов-путешественников. Никто из нас особо не жаждал завести новые знакомства, так что Старик решил, что лучше будет закрыть окошки пульмана, а уже потом подъехать к мескитовым деревьям в расчете на то, что жирафы не станут сопротивляться — слишком уж устали. Так и вышло.

На небольшой круглой площадке каких только транспортных средств не было: и мотоциклы, и трейлеры, и модные седаны, и грузовики дальнобойщиков. Большинство гостей уже устроилось на ночлег, повинуясь обстоятельствам. Нам встретилось только несколько семей оки, они расположились на краю участка, где припарковались мы сами, и тесно расселись вокруг костров. Их старые фордики были доверху забиты вещами.

Старик высадился у административного здания, чтобы отстегнуть хозяину еще несколько купюр за сухие полотенца и постельное белье. Когда он вернулся, нагруженный всем этим добром, я уже поставил прицеп за вереницей деревьев и забрался по стенке, чтобы открыть крышу для жирафов. Спрыгнув на землю, я взял постельное белье и стал искать Рыжика, чтобы отдать ей ее стопку.

Но ее не было.

Остаток вечера мы под покровом темноты обхаживали жирафов. Пришлось приложить немало усилий, чтобы открыть боковые дверцы, изрядно помятые стихией, — а закрывать их оказалось и того сложнее. Но общение с жирафами в промежутке между этими операциями того стоило. Особенно меня порадовала Красавица, лягнувшая Старика, когда тот попытался заменить окровавленные бинты у нее на ноге на свежие.

— Принеси мне луку, а? — проворчал он. — Поскорей бы уже этот денек закончился, боже правый.

А когда жирафы, по своему обыкновению, зачавкали жвачкой, мы решили, что оставим крышу поднятой на ночь. Старик пошел к управляющему переговорить о «паккарде», после чего мы должны были по очереди дежурить у прицепа, пока другой отсыпается в кабине. Я проводил Старика взглядом, и когда он проходил мимо первого костра, я узнал в людях, сидевших рядом, семейство оки с автостоянки «Вигвам», а еще заметил то, на что не обратил внимания мистер Джонс. В их компании, укутавшись в самодельное лоскутное одеяло, сидела Рыжик. Это самое одеяло ей выдала бабушка, теперь сидевшая по соседству, а одежду Рыжика вывесила сушиться на бельевую веревку. Я взял промокшую сумку с камерой и прочими принадлежностями, подаватил сложенное пальто и направился к костру.

Бабушка помахала мне.

— Паренек, как дела? Всё в порядке?

Я кивнул.

— Да, мэм.

Улыбнувшись, она оставила нас наедине. Я сел рядом с Рыжиком и положил к ее ногам сумку с камерой и пальто. Она не притронулась ни к тому ни к другому. Просто сидела и смотрела на огонь с бледным как мел лицом, точно ее опять донимала тошнота. Я диву давался, как меня самого не мутит после всего пережитого.

— Старик сейчас говорит с управляющим о «паккарде», — сообщил я. — Мы уедем еще до рассвета. Отвезем тебя, куда пожелаешь.

Она снова промолчала, а я стал отчаянно искать слова. Мне хотелось произнести то, чего не мог сказать ни Старик, ни я сам. Поблагодарить ее за то, что пожертвовала «паккардом» ради спасения жирафов и нас самих. Извиниться за то, что из-за нас она потеряла все свои пленки и надежду на исполнение заветной мечты.

Но вместо этого с губ моих сорвался вопрос, ответ на который сильнее всего хотелось узнать дурной юной голове.

— Зачем ты это сделала?! — выпалил я.

После всего риска, на который ей пришлось пойти, чтобы сюда добраться, после всей лжи, после высмеянных ею традиций, после нарушенных законов, после дерзкого побега от мужа.

Она метнула на меня взгляд, который без труда превратил бы пламя в лед.

— Как ты можешь такое спрашивать?

На этот раз мне хватило ума прикусить язык.

Рыжик вздохнула и снова поглядела на жирафов.

— Можно мне с ними повидаться?

Старик уже вовсю храпел в кабине, но даже будь это не так, меня б это не остановило. Я поднялся, и Рыжик следом за мной, потуже замотавшись в одеяло. Когда мы подошли к прицепу и пришло время карабкаться по стенке, она избавилась от одеяла и осталась в одном нижнем белье. Его я тоже увидел впервые в жизни — как и женские брюки. Я и матушки-то в лифчике, поддерживающем ее пышный бюст, ни разу не видел, а уж в трусах — тем более. И теперь, глядя на Рыжика, нисколько не переживавшую о своем внешнем виде, я прикладывал все усилия, чтобы не притянуть ее к себе — не столько из-за того, что я вдруг увидел, но из-за острого желания к ней прикоснуться. Такое со мной тоже было впервые.

Я снова помог ей взобраться наверх, прихватив с собой полотенце, чтобы ей было помягче сидеть, Красавица тут же подошла поближе и бесцеремонно обнюхала ее белье, а вот Дикарь был куда обходительнее: нежно и мягко поприветствовал ее, принюхался к волосам.

А следующий миг на долгие годы отпечатался в моей памяти, отозвавшись внутри чувством, которое уже не переменится никогда. Рыжик склонилась к ним обоим. Непослушные кудри упали ей на лицо, а жирафы поспешили попробовать их на вкус, но она не сопротивлялась, будто наслаждаясь каждым их движением. Казалось, она хочет поблагодарить их за что-то и… попрощаться.

Я ощутил это до того остро, что не выдержал и сказал вслух:

— Еще увидимся завтра. Мы же не прощаемся.

Рыжик ничего не ответила. Она еще раз потянулась к жирафам, погладила их, слезла, укуталась в одеяло и направилась к костру оки. Бабушка села рядом и протянула ей оловянную кружку с чем-то. Рыжик начала ей что-то рассказывать. Слов я не разобрал — слишком уж далеко они были, — но и без того догадался, о чем идет разговор. Я смотрел, как она рассказывает бабушке про сегодняшний день, то и дело кивая на прицеп. Вскоре к ним присоединилась мать с ребенком на руках. Рыжик закашлялась, потом взяла бабушку за руку и положила ее ладонь себе на сердце, как когда-то мою. Чуть погодя бабушка опустила руку ей на живот. Рыжик бросила быстрый взгляд на ребенка.

Тут-то я и осознал, что Старик оказался прав в своих подозрениях.

И, кажется, она тоже обо всем догадалась.