На запад, с жирафами!

4 Через Мэриленд

Итак, я, Вуди Никель, вез жирафов по стране, преследуемый веснушчатой, рыжеволосой красоткой. Раз уж на каждой улице бывает праздник, может, ему пришло время случиться и на моей, — если у бродячих мальчишек вообще может быть «своя улица». Видит бог, я заслужил хоть малюсенький подарок небес, и не важно, верил ли я в высшие силы. Как и многие люди, я на них полагался, пускай подчас и отрицал их существование.

Сейчас, в глубочайшей старости, оглядываясь назад, могу сказать, что я столько раз метался из веры в неверие и обратно, что и не сосчитать, ведь жизнь — дорога ухабистая, как ни крути. Но вот что могу сказать твердо: кажется, тогда мне и впрямь улыбнулась удача. И если когда-нибудь я и чувствовал, что мной руководит рука провидения, что я стал важнее и значимее, чем прежде, что я делаюсь все лучше и лучше, так это в минуты, когда я вез жирафов по дороге и вцдел в зеркале зеленый «паккард». Я не знал, что мне делать, и даже боялся дышать, чтобы не спугнуть этот грандиозный миг. Каждые несколько секунд я косился на зеркало, мучительно вглядываясь в отражение, пока не разглядел, что за рулем и впрямь Рыжик. Совсем одна.

— Застегнись, — буркнул Старик, кивнув на мою рубашку.

Краденая рубашка оказалась слишком маленькой, чтобы застегивать ее на все пуговицы, но я попытался хоть как-то исправить положение свободной рукой.

— Простите, что кинулся на вас с кулаками на карантинной станции, — пробормотал я, опасливо покосившись на Старика.

— К счастью, у тебя ничего не вышло, а не то бы ты здесь не сидел, — заключил он, буравя взглядом последнюю пуговку, хотя мы оба понимали, что она не покорится. — Ладно, шут с ней. На дорогу смотри.

Впереди нас ждал поворот. Кабину мотнуло, но не сильно, и мы оба с тревогой взглянули в зеркала заднего вида, чтобы узнать, как там жирафы. Они тоже хорошо перенесли вираж. Мы разогнались до тридцати пяти миль в час.

— Прекрасно. Быстрее не нужно, — приказным тоном велел он.

Я чувствовал, что Старик рассматривает мой жалкий облик. Он так долго не сводил с меня глаз, что по коже аж зуд побежал.

— Что случилось с твоей родней? — наконец спросил он.

— Они все погибли.

— А с фермой?

— Пыльной бурей смело. — Я снова посмотрел на Рыжика, и искорка надежды опять вспыхнула жарким костром. — Я могу довезти вас до самой Калифорнии. Честное слово. Я хочу туда.

— Как и все оки, — раздраженно ответил Старик.

— А я не оки.

— Хорош заливать. Вон как гнусавишь.

— Я из Техаса. С «Ручки Сковороды»[16].

— Разницы никакой, — отмахнулся он.

Там, откуда я родом, такие слова сочли бы оскорблением. Но когда ты в пути, а за душой у тебя ни гроша, не столь уж и важно, откуда ты — из Канзаса, Арканзаса или Техаса, — ты оки, и всё тут.

— Нечего тебе о Калифорнии грезить. Там все вовсе не так, как ты думаешь. — Старик снова смерил меня взглядом. — Когда ты последний раз ел?

— Я не голоден, — солгал я, решив, что он ищет новый повод избавиться от меня. — И ем очень мало.

Потом Старик обвел взглядом мои руки, покрытые ссадинами, царапины на лице, расшатавшийся зуб, который я то и дело ощупывал кончиком языка.

— Так ты попал в ураган?

Я кивнул и снова, потрогал зуб.

— Если хочешь, чтобы он вывалился, продолжай в том же духе.

Я мгновенно перестал.

— А на лице у тебя струпья тоже после урагана, а?

Я кивнул.

— А по-моему, тут рана постарее. На вид будто пулей задело.

Отвечать на это я не стал: Старик явно был из тех, кто в момент из тебя правду вытащит, только дай крохотный шанс, а я не был готов рассказывать, как все было на самом деле.

— А звать тебя как, сынок?

В голове у меня продолжала крутиться его последняя фраза — «будто пулей задело», и я отрезал:

— Никакой я вам не сынок! — А потом, проглотив ярость, вдруг полыхнувшую внутри, добавил: — Сэр.

Теперь Старик смотрел на меня, точно на призовую свинью на аукционе. Так что я расправил плечи и ответил как полагается:

— Меня зовут Вудро Уилсон Никель. Можно просто Вуди.

Он покосился на меня и хохотнул:

— Тебя правда зовут Вуди Никель?

— Не пойму, что тут смешного, — проворчал я. Но отчего-то мой ответ его успокоил.

— А я Райли Джонс, — представился он. — Можно просто мистер Джонс. — А потом он высунул локоть в открытое окно и начал давать мне указания по переправке жирафов. — В общем, так. Слушай. Мы делаем остановку раз в три часа, чтобы они отдохнули. Находим деревья, поднимаем крышу, чтобы наши красавцы могли размять шею и полакомиться листочками, и никуда не уходим, пока они не начнут жевать жвачку. Делаем привал утром, днем и ночью, чтобы покормить их и напоить, даже если нас задержат городские зеваки. Пока едем, периодически проверяем, как они там. Они могут в любую секунду голову в окно высунуть, если оно не заперто. Так что следи за дорогой: что у нас по бокам и сверху. Если хоть один из наших красавцев ударится из-за тебя головой, ты мигом в канаве окажешься. Чтобы можно было въехать в туннель, нам нужен зазор высотой по меньшей мере в двенадцать футов и восемь дюймов, так что на подъезде не спеши. Разгоняться больше сорока в час нельзя, к черту ситуацию на дороге. Словом, следи за скоростью и за животными. Понял?

Я кивнул, и он умолк. Мне бы тоже последовать его примеру, но, поглядев в зеркало заднего вида, я увидел на подставке ружье — оно торчало как раз за нашими головами.

— А вы правда пристрелили бы тех проходимцев? — спросил я неожиданно даже для самого себя.

— Если б понадобилось, — ответил он до того быстро, что мне даже стало не по себе. — Хотя снайпер из меня так себе.

Я выдержал паузу.

— То есть… вы убили бы за жирафов?

— Начальница сама меня прибьет, если я не довезу их в целости и сохранности, — фыркнул Старик, но, заметив мою серьезность, добавил: — Убил бы я за красавцев? Ты еще спроси, умер бы я за них сам? Нормальный человек, наверное, скажет: нет. Но если тебе и впрямь интересно, я всегда считал несправедливым, что жизнь зверя ценится ниже человеческой. Жизнь ведь есть жизнь.

Снова взглянув в зеркало на двух африканских великанов, вдыхающих американский воздух, я задал вопрос, который вертелся у меня на языке с тех самых пор, как я впервые их увидел.

— А как они вообще сюда попали?

Лицо Старика омрачилось.

— Жили себе и жили спокойно, будучи самыми юными или медленными особями в стае, теми самыми, которыми каждый день лакомятся львы. И вот однажды к ним заявились шумные двуногие львы на колесах с ружьями и веревками наперевес. Они разогнали все стадо, чтобы поймать отстающих. И это в лучшем случае. А может, за дело взялись звероловы, которым ничего не стоит застрелить мать, чтобы забрать детишек. А ее тело оставить гиенам или продать на «бушмит» в ближайшей деревеньке.

— На «бушмит»?

— Так называют мясо диких животных.

— Там едят жирафов?

— Это же Африка. Буфет, черт подери, — сказал он. — Мы же все львы, за исключением этих красавцев да еще некоторых, храни их Господь.

Меня передернуло. Старик заметил это и поглядел на меня так, будто понял, что у меня на уме, — хотя в действительности был бесконечно далек от истины.

— А ты так не думаешь, а, малец? Неужели никогда кролика к ужину не стрелял?

— Еще как стрелял! — Я вскинул подбородок. — Я могу попасть в кролика с расстояния в четверть мили и освежевать его прямо на месте. — И, повинуясь голосу отца, зазвучавшему в голове, добавил: — Это же просто животные.

— Будь это так, ты бы здесь сейчас не сидел, — подметил Старик. — Наверное, ты рад будешь узнать, что Начальница презирает звероловов. И предпочитает иметь дело с дружественными зоопарками по всему свету. Но этих двух бедолаг спасли после того, как зверолов бросил их на голодную смерть. Их нельзя было просто так отпустить на волю — все-таки они стадные животные, пускай и отлученные от родного стада. Так что о них сообщили Начальнице — и вот теперь мы везем их в зоопарк, потому что все хотят поглядеть на жирафа. Некоторым это просто необходимо. Таким, как ты, например, — если вспомнить, через что тебе пришлось пройти.

«Нет уж, мне необходимо попасть в Калифорнию, и всё», — подумал я.

— Ты говоришь, что хочешь в Калифорнию и ничего больше, — продолжал Старик, опередив мои мысли. — Но встреча с жирафами тоже была тебе нужна. Пускай ты и сам не знаешь зачем, ведь так? А я тебе расскажу: зверям ведома тайна жизни.

Как не погибнуть — вот единственная тайна жизни, которая меня интересовала. Да и потом, я ни капельки не сомневался, что Старик нарочно меня дразнит, и даже ждал, когда он опять засмеется. Но нет, он посмотрел в зеркало на жирафов со все той же пламенной нежностью, которую я заметил на карантинной станции, и продолжил:

— Животные самодостаточны, они живут, повинуясь голосам, которых мы даже не слышим, и знают то, что превосходит наш крошечный кругозор.

А жирафы среди них главные мудрецы. Слоны, тигры, обезьяны, зебры… Рядом с ними испытываешь совсем не то, что рядом с жирафами. Взять хотя бы наших двух, пускай они уже столько всего пережили. — Не сводя глаз с пятнистых великанов, он не сдержал улыбки. — Но ты за них не переживай. Их ждет зоопарк Сан-Диего, где тепло и уютно, какдома, и зелено, точно в саду, и круглый год с моря дует живительный бриз. Там им уже не придется тревожиться ни о поиске пропитания, ни о том, чтобы спрятаться от львов, — там их будет любить целый город лишь за то, что они нам позволят узнать себя получше. Нам это только на пользу, помяни мое слово. Нашему несчастному миру отчаянно не хватает какого-нибудь чуда природы, способного научить нас тайнам жизни. — Тут он покосился на меня. — Сейчас у тебя в прицепе сразу два чуда. Повыспра-шивай у них эти тайны, как будет минутка.

В окошко подул ветер. Старик снял шляпу и принялся ею обмахиваться.

— Господи боже мой, малец, тебе бы и впрямь помыться! Просто ходячий свинарник! — В паре миль от нас замаячил первый город. — Там сделаем остановочку. Отыщем еды и, если улыбнется удача, водокачку. А потом — дальше по дороге — поищем местечко, где жирафы могли бы отдохнуть.

Обрадованный тем, что Рыжик сможет увидеть меня при деле — да еще каком! шутка ли — перевозить жирафов! — я обернулся. «Паккарда» сзади уже не было, и это меня удивило.

А потом меня сумел удивить и Старик. Впереди нас ехал желто-красный грузовой фургон, и когда он свернул к ближайшему железнодорожному переезду, мой спутник заметно напрягся. Пока мы и сами, страдая от тряски, переезжали на ту сторону, он не сводил глаз с рельсов.

Но к тому времени и мне нашлось на что попя-литься. Впереди, рядом со знаком въезда в город, стояла патрульная машина… ровно той же модели, что у техасского шерифа. Я так и застыл, и пришел в чувство лишь тогда, когда разглядел, что за рулем обычный городской полицейский. Он выскочил из кабины и помахал нам.

Рослый дородный полицейский, посмеиваясь, зашагал в нашу сторону, чтобы поприветствовать жирафов. А потом повел нас к кафе. Посетители тут же высыпали на улицу, а официантки принесли две тарелки, доверху наполненные яичницей и беконом. Еду поставили на капот тягача, и я в один миг смел все подчистую и только потом осознал, что слопал и порцию Старика тоже. Редактор местной газеты как раз позировал вместе с ним и жирафами для фото к статье. А потом Дикарь облизал полицейского змеистым язычком, а Красавица сорвала у него с головы фуражку, и толпа зашлась восторженным смехом.

Пока Старик дожидался нового завтрака, он спросил, вскинув брови:

— Ты наелся?

Я робко кивнул. Чтобы его задобрить, я двинулся прямиком к водяному насосу, стоявшему за кафе, и умылся. И все же, коль я был «мальчишкой из Пыльного котла», я знал, что полному желудку доверять не стоит, и потому стащил картофелину с рынка, располагавшегося неподалеку.

А когда я уселся на водительское сиденье, Старик тяжело опустился рядом, положив между нами мешок, полный яблок и лука и пакет из галантереи.

— Точно не голоден? — вновь спросил он.

Я снова кивнул.

— Славно, — сказал он. — Я к чему это: если еще хоть что-то своруешь, я тебя в канаву спущу. Не терплю ни лжецов, ни воришек. И больше этого повторять не буду.

— Да, сэр, — ответил я, крепче сжимая картофелину в кармане. Я ни капли не сомневался, что он заставит меня отдать ее. Но он только швырнул мне пакет.

— Открой.

Я разорвал коричневую бумагу. Внутри оказалась рабочая одежда: полный комплект. Новый, с иголочки.

— Переоденься.

Я уставился на него, не зная, что делать, — точно в один миг забыл, как одеваться. Впрочем, одеваться в новое мне раньше не приходилось. Да, мне стукнуло уже семнадцать, но никогда прежде — ни разу в жизни! — я не носил новых вещей, даже белье и то было поношенное. Я тут же начал срывать краденую рубашку.

— Пресвятая Мария, Иисус да Иосиф! Вот что значит фермерское дитя, — проворчал Старик. — Найди укромное местечко и там переоденься. Только на этот раз правда умойся как следует.

Я нашел дерево поприличнее, сбросил обноски, старательно вымылся при помощи насоса и натянул новую одежду. Пускай это был лишь рабочий костюм, в нем я почувствовал себя миллионером в шикарном наряде. Не уверен, что с тех пор еще хоть раз испытывал такие же чувства, как в те минуты, когда впервые в жизни надел новое. Я стянул дырявую майку и надел новую, наслаждаясь мыслью о том, что моя кожа — первая, которой коснулась эта ткань. Потом натянул новую саржевую рубашку, разгладил ткань, застегнул все новые пуговки до единой. Натянул джинсы, подвернул штанины, оказавшиеся неожиданно длинными, потуже затянул новый ремень. Старик даже купил мне пару носок! Поэтому я, сбросив сапоги, натянул этих красавцев и почувствовал себя просто до неприличия богатым щеголем.

Одергивая новый костюм, я пошел назад, к тягачу. Старик смерил меня взглядом, украдкой принюхался.

— Уже лучше.

Не привыкший рассыпаться в благодарностях, я не нашелся с ответом.

— Я вам все возмещу, — пробормотал я.

Это была самая лучшая форма благодарности, какая только пришла мне на ум, и, судя по тому, как Старик коротко пожал плечами, большего ему и не требовалось.

Я нажал на педаль газа. Толпа проводила нас улюлюканьем.

— Ты, главное, деревянными никелями[17] оплату не принимай! — пошутил толстобрюхий полицейский мне вслед.

Старик хохотнул, оценив шутку.

— Поздновато метаться! — крикнул он, покосившись на меня.

Но мне было все равно. Я вез жирафов на большом красивом тягаче. И в новой одежде. Я, Вудро Уилсон Никель. Я сидел, вытянувшись и расправив плечи, и то и дело смотрел в зеркало на пустую дорогу позади, жалея, что Рыжик меня сейчас не вида.

— Не забывай: ты нас везешь только до Вашингтона, — напомнил Старик, но моя эйфория была глуха к этой правде.

Сказать по совести, теперь, после подарка Старика, в глубине души у меня заворочалось желание рассказать ему обо всем, что случилось со мной в последний день Пыльного котла и потом много раз повторялось в кошмарах. Вот что способна сотворить крошечная капелька добра с семнадцатилетним сиротой, который не знавал прежде удачи. Но я понимал, что ничем хорошим признания в этом бесспорном преступлении для меня не обернутся, коль скоро на кону поездка в Калифорнию. Так что я прикусил язык.

Мы несколько миль ехали по дороге, пока Старик высматривал подходящее местечко для жирафьей остановки. Наконец он заметил высокое дерево с густой листвой неподалеку и кивнул на него. Я остановился, он натянул на голову шляпу и выскочил на улицу, а я последовал его примеру.

— Сможешь влезть на самый верх и не расшибиться? — спросил он.

— Да, сэр, — ответил я.

— Но сперва послушай, — попросил он. — Это дикие звери, а никакие не фермерские. Дикие делятся на хищников и добычу. Хищники орудуют когтями, а добыча — копытами. Жирафы относятся к последним и умеют лягаться с такой силой, что способны разломать льву черепушку или даже хребет перебить. Если их разозлить, они могут убить тебя передними ногами. А задними — искалечить. Так что лучше их не раздражай. Они могут начать лягаться даже от самого легкого испуга, уж поверь мне — человеку, который вынужден обрабатывать рану. Все ясно?

— Да, сэр.

— Хорошо. Подними крышу, чтобы наши красавцы могли поесть.

Старик снова пошел в машину, а когда вернулся, я уже забрался на верхушку вагончика и отстегнул крышу. Красавица быстро высунула нос, а вот Дикаря не было видно. Я заглянул к нему в загончик. Он лежал на полу, съежив свое сильное тело и подобрав ноги, и, что самое страшное, запрокинув шею на спину.

Я спрыгнул на землю и испуганно прошептал:

— Один из жирафов слег.

Старик распахнул боковую дверцу. Жираф лежал совсем близко — руку протяни. Вытянув узловатые пальцы, Старик коснулся изогнутой шеи. Дикарь тут же выпрямил ее и лизнул ему руку в знак удовольствия, а потом поднялся на ноги и встал рядом с подружкой.

— Это добрый знак, — сказал Старик, поглядев на меня. — Им нравится, как ты ведешь машину. А значит, нравится и мне.

Я все не мог поверить увиденному.

— Жирафы ложатся?

Старик пожал плечами:

— А ты что же это, никогда не видел лежащих лошадей у себя на ферме, а, оки?

Видел, конечно. Но ведь лошади — не жирафы. Но тут мне вспомнилось, с каким видом Старик пожимал плечами.

— А вы видели лежащих жирафов?

— Чего не видел, того не видел, — признался он, щелкая задвижкой на дверце Красавицы. — Вообще, директоры тех немногих зоопарков, где живут жирафы, уверяют, что они никогда не ложатся. Разве что перед смертью.

Смертью?!

— А чего ж вы тогда говорите, что это добрый знак?

— Я так чувствую, — ответил он. — Вот только если один ляжет, второй ни за что этого делать не станет, наверное. Во всяком случае, пока у самочки болит нога.

— Почему?

— Из-за львов. Кто-то же должен стоять на страже. — Он нагнулся, чтобы осмотреть ее ногу, но сперва предусмотрительно наклонился в сторону — явно понимал, что сегодня наверняка придется повторить их излюбленный «танец». Красавица уже недовольно переминалась с ноги на ногу, почуяв его присутствие. — Отойди подальше, — велел он мне.

— Я могу помочь, — сказал я.

— Ни в коем случае, — бросил Старик в мою сторону, пошире расправив плечи.

Дикарка вскинула ногу.

БАМ!

Он со стоном отшатнулся.

Пока он не успел возразить, я кинулся в кабину, взял мешок, забрался по стенке вагончика и протянул Красавице луковицу. Она выхватила ее у меня из пальцев, жадно проглотила и стала ждать добавки. Вскоре, как в самую первую ночь на карантине, оба жирафа уже обнюхивали меня в надежде урвать сладкое лакомство. Старик с минуту наблюдал за нами, потом осторожно закончил перевязку, пока его подопечная хрустела луком в награду за то, что она больше не лягается, а ее друг — просто за компанию, все же справедливость есть справедливость.

Пока жирафы нетерпеливо тыкали меня носами, я чувствовал на себе взгляд Старика. Он достал из кармана рубашки пачку «Лаки Страйк», выхватил сигарету, зажег ее и уселся на корточки у дерева, жестом показав мне, что пора спускаться. Я спрыгнул на землю. Он протянул мне пачку. В те времена табак был все равно что жевательная резинка, даже моя боголюбивая матушка закладывала его за щеку — более мерзкого зрелища, уж поверьте, сыскать сложно. А я за свою короткую жизнь и так успел уже порядком накашляться, и мне хватило ума не пристраститься к курению до самой войны.

Когда я отрицательно покачал головой, он спрятал пачку в карман, глубоко затянулся и прислонился спиной к стволу дерева, вытянув руки вдоль колен. Сигарета повисла меж изуродованных пальцев. Наконец я смог внимательно их разглядеть: у одного пальца недоставало половины, а остальные выглядели так, точно их пожевал беспощадный хищник, а потом выплюнул и они срослись сплошь неправильно.

— Если уж я тебе разрешу помогать мне с нашими красавчиками, не вздумай лезть внутрь, — сказал он. — Они ведь даже не понимают, какие они огромные. Могут тебя полюбить, как маму родную, а потом руку или ногу тебе сломать и даже не моргнут глазом. И не смотри, что они еще молоденькие. Вспомни, что они пережили — и что им приходится выносить сейчас из-за нас, — и поймешь, что они такие же норовистые, каким и ты был бы на их месте. Слышишь меня?

Я кивнул.

Старик сделал последнюю затяжку и кинул бычок на дорогу, а потом взял ведро для воды и наполнил его из резервуара, хранящегося в машине. Потом поставил воду перед жирафами и заговорил с ними на своем излюбленном наречии. У меня было такое чувство, точно я подслушиваю какой-то очень личный разговор.

— Вы очень любите животных, да? — тихо спросил я.

Он протянул мне полное ведро, и я взял.

— Какое точное наблюдение.

— Мой отец говорил, что это слабость.

— Вот оно как, — отозвался он, наполняя второе ведро. — И что, похож я, по-твоему, на слабака?

— Нет, но папа говорил, что Бог создал животных нам в помощь, что это естественный порядок вещей, что противоречить ему — это все детские шалости и что животных надо либо есть, либо убивать ради выживания.

— Ну уж про выживание точно подмечено, видит Бог, — прошептал Старик.

— Вы с ним согласны? — К сарказму я был непривычен: на ферме его нечасто услышишь.

— Что? — переспросил он, пропустив мои слова мимо ушей.

— Вы согласны с папой?

— Ну, тут дело такое, — проговорил он, протягивая мне второе ведро. — Я же сказал, что мы все львы. А львы всегда остаются львами — иного выбора у них нет. Таковы уж мы. Кстати сказать, ты и сам к зверям неравнодушен, пускай твоему отцу это бы и не понравилось. — Он кивнул на жирафов. — И наши красавчики чувствуют это. Эрла вот, сукина сына, они быстро раскусили — и прогнали взашей.

Жирафы уже нетерпеливо притоптывали, поторапливая нас: им хотелось пить. Я поспешил к ним с ведрами, а Старик тем временем сел на подножку, зажег новую сигарету и опять принялся меня разглядывать. Под его взглядом в затылке у меня закололо, словно он был пумой, выследившей меня среди техасских прерий. И чем дольше это продолжалось, тем сильнее я жалел, что вывел его на этот разговор.

Наконец он проговорил:

— Знаешь, что такое бойня? Это было мое первое место работы, пускай я тогда был чересчур юн для таких мест — мне и двенадцати еще не стукнуло. Бойня скупала старых лошадей, которым оставалась одна дорога — на фабрику животного клея, — а потом их пристреливали, сдирали шкуру, продавали ее, а мясо скармливали животным. А задача смотрителя состояла в том, чтобы вверенные ему животные были живы и здоровы — тут уж плоть старых лошадей была очень кстати. Они приходили с большими ножами, отрезали нужные куски мяса и относили хищникам — тиграм и львам.

— И это все в зоопарке Сан-Диего?

— Ты дашь рассказать или нет? Не в зоопарке. Я был своего рода иудой, предателем, ведущим мирное стадо лошадок на убой. Прошло совсем немного времени — и меня уже перевели на рубку мяса для хищников. Но я так ко всему этому и не привык — все же лошади благороднейшие создания, как ни крути. Учитывая, что я был еще мальчишкой, лишенным такой роскоши, как возможность уйти, я решил подойти к делу с философской точки зрения. Решил, что таков уж последний благородный долг этих благородных существ, что поделать. А еще — открою тебе один секрет — довольно рано я начал благодарить каждого из них, совсем как Соколиный Глаз.

Я с недоумением уставился на него.

Он вскинул брови.

— Соколиный Глаз, Зверобой, Последний из могикан… Боже мой, малец! Ты что, книжек не читал? Мистера Фенимора Купера. Неужели вы в школе не проходили? А я-то едва алфавит выучил, и все их запоем прочел! — Глаза у него заблестели. Он величественно взмахнул рукой с зажатой между пальцев сигаретой и произнес: — Никогда нельзя спокойно наслаждаться плодами грабежа.

Я был уверен, что он цитирует какую-то книгу, хотя на моей памяти люди цитировали только Священное Писание, и я ни разу не видел, чтобы кто-нибудь при этом размахивал сигаретой.

Старик склонился ко мне.

— Соколиный Глаз был охотником в колониальные времена — настоящей легендой с длинным ружьем через плечо. Мог застрелить оленя прямо в воздухе за сотню шагов, — продолжал он, размахивая сигаретой. — В те времена стаи странствующих голубей были такими большими, что закрывали собой все небо, заволакивали само солнце! По ним палили из мушкетонов забавы ради — а еще ради дурацких шляп с перьями — и в конце концов истребили совсем. Но наш славный герой был совсем не таков. Он ни разу не отнял жизнь у зверя без особой на то причины, а когда приходилось убивать оленей ради еды, он всегда благодарил их за то, что они своей жизнью спасли его. — Старик снова откинулся на ствол дерева. — Когда я работал на бойне, меня очень тронула эта история. И я стал подражать Соколиному Глазу.

И делаю так до сих пор. Все привыкли благодарить Господа перед едой. А я благодарю того, кого ем. За то, что отдал свою жизнь за мою. — Он выдержал паузу и рассеянно погладил изуродованную руку. — Недалек тот час, когда я верну должок, пускай и одним лишь червям. После смерти все мы — лишь мясо. Таков естественный порядок вещей. Какое мне дело, что станется с моей плотью, когда она перестанет быть нужной мне самому? — Он поднялся. — Впрочем, если меня за нее поблагодарят, ничего против иметь не буду.

С этими словами он сделал последнюю затяжку, потушил окурок ботинком и взобрался в кабину тягача, предоставив мне самому выполнить все оставшиеся дела — то ли его чересчур уж увлекли мысли о Соколином Глазе, то ли он просто проникся ко мне доверием. Я решил, что дело в первой причине, но приготовился на всякий случай доказать ему, что он во мне не ошибся. Я поставил ведра для воды рядом с резервуарами, надежно закрыл боковые дверки, сел на водительское сиденье, и мы поехали дальше. Старик все глядел в окно, на дорогу. Стоило мне нажать на газ, и он продолжил отвечать на вопрос — я уже и сам забыл, что задал его.

— Жизнь надо уважать, и не важно, чья она, — проговорил он. — Если ты этого не понимаешь, то ты просто мешок с костями и ничего больше. — Он кивнул на дорогу. — Смотри-ка, закат на подходе.

На дорогу я выехал в смятении. Никак не ожидал, что путешествие мое примет такой оборот. Старик оказался совсем не похож ни на папу, ни на Каза — вообще ни на кого из мужчин, с которыми я был знаком, хотя с первого взгляда ни за что и не скажешь. Снаружи он казался суровым и собранным, как, наверное, и подобает путешественнику, но внутри у него таились бесчисленные тайны. Пускай тогда я еще даже и представить не мог, какие сюрпризы ждут нас впереди. Меня так поразили слова Старика, что только через милю я опомнился и поглядел в зеркало — не едет ли следом Рыжик?

Увы, дорога была пуста.

Мы продолжили путь в блаженной тишине. Но когда впереди показался железнодорожный переезд, я опять почувствовал, что Старик напрягся. Когда мы подъехали, взвыла сирена и опустился шлагбаум. Приближался поезд. Причем не пассажирский и не грузовой вроде тех, к которым я прицеплялся. А цирковой, разукрашенный в ярко-красный и желтый — те же цвета, что и фургон, который мы видели утром. Длиной он был вагонов в двенадцать, не больше, но мне показался прямо-таки бесконечным. Переезд стоял посреди поля, где росло всего несколько маленьких деревьев, поэтому мне были хорошо видны надписи на вагончиках. Мы стояли так близко к железной дороге, что, казалось, вот-вот встретимся взглядами и с циркачами, и с их четвероногими подопечными.

Но Старик не собирался этого допускать.

— Сдай назад, — приказал он.

Я съехал с дороги и притормозил у маленькой рощицы. А уже через секунду мимо нас проехали две машины: «олдсмобиль» — седан с номерами Нью-Джерси и побитый «шевроле». Сперва их пассажиры с интересом оглядели нас, а потом, когда машины вплотную приблизились к шлагбауму, стали ждать циркачей. Поезд уже подъезжал к переезду — со свистом и громким гудением. ПЕРЕДВИЖНОЙ ЦИРК БОУЛЗА И УОТЕРСА — значилось на роскошном пульмановском вагоне. Следом тянулся вагон с цирковым органом, а потом — со львом в причудливой клетке. Далее ехали слоны и лошади — целое стадо. А вот жирафов — ни одного. В те времена не каждый на этом континенте мог похвастаться тем, что видел этих африканских красавцев вживую. Модные зоопарки на Восточном побережье из кожи вон лезли, чтобы заполучить их себе, но в тех краях было слишком уж холодно, и жирафы быстро погибали. Цирки тоже старались прибрать их к рукам, но и путешествия давались жирафам нелегко, поэтому они гибли еще быстрее. И пускай я понимал, что существа эти — особенные, но не догадывался, до какой степени, и уж точно не знал, что за ними охотятся все. И мне предстояло сполна в этом убедиться.

Жирафы высунулись в окна, с любопытством поглядывая на шумный поезд, а Старик был весь на взводе. Он распахнул дверцу тягача и выскочил наружу с криком:

— Помоги их спрятать! Неприятности нам ни к чему!

Его интонация мне совсем не понравилась, тем более что прятать длинношеих было уже поздно: поезд вовсю несся мимо.

И ровно в эту минуту появился «паккард».

Он мелькнул мимо зеленой стрелой, пока я взбирался по стенке вагончика. Резко притормозил позади других машин, стоявших у переезда. А потом наружу, тряхнув огненными кудрями, выбралась Рыжик с камерой в руках. Она щелкнула поезд, машины, а потом повернулась к нам. Но стоило ей заметить в объектив меня, как ее охватило такое изумление, что она даже камеру опустила, чтобы получше разглядеть. А я, в свою очередь, во все глаза глядел на нее.

— Малец, поскорее! — поторопил меня Старик.

Тем временем из «шевроле» вышел незнакомец и поспешил к нам.

— Бог ты мой, неужто и впрямь жирафы?! Вы с цирком путешествуете, да?

Я ему не ответил: был слишком уж занят попытками закрыть окно, в которое так и норовила высунуть свою большущую голову Красавица. А когда у меня в очередной раз ничего не вышло, я в отчаянии вскинул руки и оглянулся на Старика, ожвдая, что сейчас тот осыплет меня бранью. Но ему было не до меня — он до того пристально всматривался в отдаляющийся поезд, что я испугался, как бы ему глаза кровью не залило.

К нам присоединилась семейка из «оддсмобиля».

— А я вас знаю! — закудахтала мамочка, подбежав к нам со своими детками. — Читала о вас в газете! Смотрите, мои хорошие! Это жирафы! Они выжили в урагане и теперь едут в Калифорнию! А там будут жить в зоопарке, под присмотром Белль Бенчли! Мы с вами видели ее в новостях, помните? — все не унималась она.

Старик не обратил на нее внимания. Оно было приковано к маленькому красному кабузу[18] и висевшей на нем афише:

Когда поезд уже почти скрылся за поворотом, из задней двери этого самого кабуза вышел рослый толстяк и уставился на нас. Пристально.

Старик шепотом выругался.

Шлагбаум наконец поднялся, но зеваки не спешили нас отпускать, так что нам пришлось объехать очередь из машин. Пока жирафы, высунув головы, тянули длинные шеи к толпе, мы пересекли рельсы и исчезли за тем же поворотом. Я следил за Рыжиком в зеркало заднего вида, пока она не скрылась из глаз. Уж не знаю, заметил ли ее Старик. Его ум был занят цирковым поездом.

Когда дорога ушла в сторону от рельсов, Старик объявил:

— Остановимся на ночевку прямо сейчас, а в Вашингтон поедем завтра.

Еще одно странное решение, учитывая, что до захода солнца у нас был еще целый час. Впрочем, спорить я с ним не стал, помня о том, что в Вашингтоне он собирается со мной распрощаться — а значит, надо выгадать время, чтобы его переубедить.

А где-то через милю мы подъехали к небольшой автостоянке «Раундов двор». Обстановка тут была скромная: четыре ветхих домика да плетеные кресла, расставленные кругом у костра. На улицу тут же вышла пышнотелая женщина с седыми волосами, убранными в пучок, вместе с двумя взрослыми дочерьми — поглазеть на жирафов. По пути все трое вытирали руки о фартуки.

Автостоянка была семейным предприятием — это сразу бросалось в глаза. У дороги стоял небольшой семейный домик, обшитый вагонкой, — административное здание, а рядом маленькое кафе, если так вообще можно назвать единственный стол в окружении шести стульев. Мать семейства указала на дальний домик у симпатичной рощицы — именно там, как ей показалось, нам будет удобнее всего разместиться.

Обустроились мы быстро. Только успели управиться с жирафами — не обошлось без ляганий, подкупа луком, поедания листьев, — как три женщины уже принесли нам пирогов с мясом, картошки и кокосовых пирожных. Манеры Старика меня прямо-таки потрясли. Я-то думал, что он человек грубый и толстокожий и даже гордится этим. Но слышали бы вы, как он любезничал с теми женщинами! «О, миссис Раунд, не стоило так беспокоиться!» да «От души благодарю вас, дамы». Просто само очарование.

А когда они ушли, Старик, заметив мой озадаченный взгляд, кивнул на домик:

— Иди поспи первым, а я подежурю.

— Попозже, — сказал я, не желая признаваться, что вообще не сплю.

— Ладно, я скоро тебя подменю, — пообещал он. Я сунул руки в карманы и задумался, что мне делать дальше. Старик кивнул на костер. — Иди посиди в кресле. Оттуда хорошо видно жирафов.

Так я и поступил.

Уже спустилась ночь. На стоянке была припаркована всего одна машина. Какая — я разглядеть не смог: мрак рассеивался только бледным светом костерка. Я прищурился, вглядываясь в машину, и подскочил от неожиданности. Это был «паккард»! И чем напряженнее я в него всматривался, тем сильнее он зеленел!

Я подвинул кресло так, чтобы было видно и машину, и жирафов, и стал ждать. Разгладил новый костюм, попытался принять позу, подобающую не оборванцу, каким я был, а беззаботному водителю тягача, и стал смотреть, как одна за другой загораются звездочки. Когда надо мной засиял Большой Ковш, дверь маленького домика неподалеку распахнулась и на улицу вышла она.

— Шкет, это и впрямь ты?! — воскликнула Рыжик, подойдя поближе. — Можно присоединиться? — спросила она и села рядом.

В отсветах костра ее волосы стали еще ярче — казалось, они вот-вот запылают. Вблизи я разглядел, что вся ее кожа усыпана веснушками — яркими и крупными, — ирландки привыкли прятать такие под толстым слоем штукатурки. Но только не Рыжик. А еще я понял, что она немногим старше меня, пускай и носит щегольские наряды. Ей было лет девятнадцать-двадцать, но она казалась взрослее — на свою беду и, так уж вышло, на мою тоже.

— Ты и впрямь везешь жирафов?! Невероятно! — воскликнула она. — А другой водитель что, выбыл?

Я кивнул.

— Я сама не ахти как вожу машину. Только начала. Горожанка, что с меня взять. А ты, наверное, первоклассный шофер!

Я улыбнулся, расправив плечи. Если не заговорю сейчас, она решит, что я немой. Прочистив горло, я наконец выдавил из себя, пожалуй чересчур громко:

— Так ты следила за нами?

— Ты не против, надеюсь?

Я покачал головой.

Рыжик посмотрела на вагончик. Незадолго до этого я поднял его крышу, и теперь жирафы, высунувшись в просвет, объедали веточки.

Она широко улыбнулась:

— Жирафы! Нет, ты представляешь!

Я пожал плечами — на этот раз с бравадой, точно это был сущий пустяк.

— Да ладно тебе, обычные звери.

— «Обычные звери»! — воскликнула она и уставилась на меня так, будто у меня отросла вторая голова. — Если это — обычные звери, то Эмпайр-стейт-билдинг — просто домик! — Ее взгляд скользнул по моей шее и остановился на родимом пятне размером с призовой томат. А увидев, что от меня это не укрылось, показала и свою пятно на запястье — формой оно напоминало птичку. — Говорят, что родимые пятна приносят удачу.

— Ну уж не знаю… — отозвался я.

Дома мне твердили, что это отметка дьявола, но я не собирался об этом рассказывать.

— Мне ты точно удачу приносишь, — продолжила Рыжик. — И еще какую! — Повисла неловкая пауза. Мы понаблюдали за жирафами, а потом она, не глядя на меня, спросила: — А за что ты ударил Лайонеля?

Я напряженно вытянулся.

— Он схватил тебя за руку.

— Знаешь ли, я и сама могу о себе позаботиться! — воскликнула она.

Но ее лицо смягчилось — настолько, что я даже подумал — поверил, — что ей мой поступок понравился.

Тут жирафы начали пережевывать жвачку и опустили головы, скрывшись из виду.

— Ой… как жаль! — погрустнела Рыжик. — А можно мне еще на них поглядеть? Или уже поздно?

Пришел мой звездный час. Как-никак Старик днями напролет подпускал к жирафам публику, разве не так? Да и потом, я же читал список в ее блокноте. Она мечтала прикоснуться к жирафам, и в моих силах было сделать так, чтобы ее мечта сбылась.

Меня охватили сомнения, но ее лицо — прекрасное, точно роза, — было так близко, что я не мог сопротивляться.

Прислушиваясь к стариковскому храпу, я повел Рыжика к вагончику, стараясь держаться в тени. А потом полез по стене наверх. Но стоило мне подняться на подножку, как жирафы высунулись из окошек, и Рыжик ахнула — век бы слушать этот чарующий вздох. Я спрыгнул, чтобы помочь ей подняться, но это оказалось ни к чему. Она сбросила свои двухцветные туфли — одна оказалась на подножке, вторая застряла в колесе — и потянулась к жирафам. Пока она знакомилась с ними, вытягивая ножки то в одну сторону, то в другую, я не мог отвести глаз от брюк. И она это заметила, как заметил я ее пристальное внимание к моему родимому пятнышку.

— Что такое? — спросила Рыжик.

Я почувствовал, как запылали щеки.

— Впервые вижу девушку в брюках.

Рыжик рассмеялась.

— Еще не раз увидишь! Уж поверь мне на слово! — сказала она.

А потом проворно, точно кошка, взобралась по стенке вагончика, села на перекладину между двумя загонами, в которых путешествовали жирафы, и улыбнулась мне, будто бы спрашивая: «Ну а ты чего ждешь?»

Я резко обернулся и поглядел на домик, где спал Старик. Его раскатистый храп нисколько не утих, так что я, собравшись с духом, вскарабкался следом за Рыжиком, а потом уселся на перекладину лицом к ней. Жирафы всунули головы в окошки и окружили нас, тычась мордами в наши колени. Красавица так старательно обнюхивала меня в поисках лука, что едва не уронила — мне даже пришлось схватиться за ее большую голову, чтобы не рухнуть вниз. А Рыжик тем временем потрогала один из рожек Дикаря и даже прошла боевое крещение жирафьей слюной. Любая девушка после такого завизжала бы и попросила спустить ее вниз.

Но только не Рыжик.

Она снова рассмеялась, одной рукой вытерла лицо и шелковую рубашку, а другой легонько похлопала Дикаря по массивной челюсти, а потом ее хлопки сменились ласковыми поглаживаниями. Девушку переполнял восторг.

— Ничего себе, я глажу живого жирафа! — Рыжик вздохнула так мечтательно, что я испугался, как бы она сейчас не воспарила в небеса. — Даже смотреть на них такое счастье! Словно сама в Африке оказалась! Будто увидела своими глазами все чудеса этого мира, которые ждут не дождутся, когда их заметят! — сказала она, глядя на меня с такой безграничной, бьющей через край радостью, что мне даже показалось, что сейчас она меня поцелует!

И хотя я не одну ночь провел у депо в мечтах о поцелуях с Рыжиком Августой, тогда я испугался не на шутку. Не выбери Красавица ровно этот момент, чтобы боднуть меня сбоку, я бы наверняка узнал, каково это. Но не случилось: Рыжик направила всю свою нежность на Дикаря, а ее легкие поглаживания стали еще ласковее.

— Трудно поверить, что они и впрямь существуют, правда?

Глядя на то, как она голубит Дикаря, трудно было не потерять голову. Я судорожно искал, за что бы уцепиться, что бы такое сказать, чтобы отвлечься, и вдруг услышал, как сам же и повторил одно из предостережений Старика:

— Осторожно, они ведь даже не понимают, какие огромные…

Дикарь блаженно облизывался, пока Рыжик его ласкала.

— Они же совсем безобидные, разве не так?

В эту секунду Красавица снова боднула меня своей большой головой.

— Они могут льву череп раскроить одним ударом копыта, — сказал я и, простонав от боли, покрепче вцепился в перекладину.

Рыжик примолкла.

— А ты видел, как они лягаются? — наконец спросила она.

— Ой, еще как! — Я многозначительно кивнул на Красавицу, которая тщательно обнюхала все мои карманы. — Знаешь, как она Старика отмутузила! Не так сильно, чтобы он концы отдал, но все же!

— Так она дамочка с характером! Хорошая девочка. — Рыжик потянулась к Красавице и погладила ее. А потом снова посмотрела на Дикаря. — А это, я погляжу, истинный джентльмен!

В ответ он ткнулся мордой ей в промежность. От неожиданности Рыжик аж подскочила, а я едва не стукнул наглеца. Он поднял взгляд, преисполненный жирафьей невинности, и Рыжик снова расхохоталась.

— Джентльмен, но плутоватый! Отличное сочетание! — И она снова принялась с благоговением гладить пятнышко в форме бриллианта на его челюсти, будто не веря, что оно настоящее. Ее голос стал тише, мечтательнее: — А ты знаешь, что жирафов уже возили через всю страну? Примерно сто лет назад правитель Египта отправил одного королю Франции. Сперва тот жираф плыл на лодке, а потом прошел пять сотен миль до самого Парижа. Представляешь? — спросила она еще нежнее и проникновеннее. — Вся страна просто обезумела: женщины стали носить высокие прически «в жирафьем стиле», а мужчины — шляпы под стать. Поговаривают, что на улицы города вышла стотысячная толпа: люди с благоговением смотрели, как королевская кавалерия ведет диковинного зверя во дворец. — Она провела рукой по жирафьей шее, и Дикарь вздрогнул от наслаждения. — А за сотни лет до этого египетский султан отправил жирафа во Флоренцию. Этот сюжет можно увидеть на многих фресках и полотнах, развешанных на городских площадях и в садах. В честь этого события даже назвали созвездие! — Она поглядела на звезды. — Говорят, его можно увидеть на севере Мексики. Может, мы его и в пустыне разглядим… — Тут она снова вздохнула, но так тихо, что я почти пропустил этот вздох, а мне очень, очень не хотелось упускать даже его.

Дикарь снова начал гонять во рту свою жвачку, а Красавица, оставив тщетные поиски лука и обслюнявив мне новый костюм, последовала его примеру.

— А ты, я смотрю, много знаешь про жирафов, — сказал я Рыжику, вытирая перепачканную одежду.

А когда поднял на нее взгляд, оторопел: она смотрела на жирафов точно так же, как в свое время Старик.

— Они полны того, чего я в жизни не делала и не видела — разве что в книжках. Кажется даже, что они спустились на Землю прямо с небес, из какой-нибудь космической дыры — их принес ураган и поставил прямо передо мной. Когда я увидела их впервые, сразу поняла, что надо делать. — С этими словами она в последний раз погладила обоих жирафов и соскочила на землю, не дожидаясь моей помощи.

Я спрыгнул следом. Рыжик стояла, прижав руки к сердцу, дыхание у нее сбилось, но она счастливо улыбалась мне.

— Это было… чудесно, — прошептала она. — Шкет, я так тебе… — Она сдавила меня в объятиях, таких крепких, что сломанное ребро, казалось, вонзилось в измученный позвоночник. А потом отпрянула — так быстро, точно объятия и ее саму удивили. — Прости… ты не представляешь, как это все для меня важно! Спасибо тебе большое, — проговорила она, стараясь поскорее прийти в себя.

А я вот приходить в себя не спешил — и еще ощущал болезненное тепло ее прикосновения, а также мысленно поблагодарил Старика за то, что заставил меня ополоснуться.

По пути к костру она опять вздохнула — последний раз. А потом посерьезнела, откинула кудри с лица, достала из кармана рубашки планшет для бумаг и спросила:

— А мистер Джонс знает, что я за вами слежу?

— Вряд ли.

— Пока ничего ему не рассказывай. Хочу сперва его впечатлить. Может, потом нас познакомишь, ладно?

— Хорошо. А откуда ты знаешь, как его зовут?

— Газеты только о нем и пишут. Все новости — сплошь о жирафах. — Рыжик отцепила от планшета газетную вырезку и протянула мне.

В отсветах костра я увидел, что это та же статья, которую я уже просматривал у нее в блокноте у карантинной станции: «Чудесное спасение жирафов посреди бури», авторства Лайонеля Абрахама Лёве, мистера Великого Репортера. Там же значилось и имя Старика — Райли Джонс.

— Оставь себе, — широко улыбаясь, предложила она. — Если что-то попало в газеты, то это уже исторический факт. Скоро и ты в историю войдешь!

Пока я прятал вырезку в карман новой рубашки, Рыжик аж подпрыгивала от воодушевления — так проворно, что непонятно было, каким чудом веснушки еще держатся на ней! Но для меня, семнадцатилетнего мальчишки, она в ту минуту была прекраснее любой кинозвезды! Почувствовав, что щеки вновь заливает краска, я отвел взгляд, боясь, что даже тени не скроют моего румянца, будь он неладен. Переступив с ноги на ногу, я тихонько велел себе успокоиться.

— Шкет, а расскажи свою историю, — попросила она.

Сделав вид, будто наблюдаю за огнем в костре, я пробормотал:

— Нет у меня никакой истории.

— Еще как есть! Она есть у каждого!

Я вскинул на нее глаза:

— А твоя какая?

Она мгновенно помрачнела. Перестала радостно прыгать. Натянуто улыбнулась. Я не мог взять в толк, откуда такая перемена.

— Грустные истории никому не нравятся, — проговорила она. — А у тебя наверняка ровно такая, как надо, уж меня-то не проведешь. Лицом ты похож на пострадавших от Пыльного ковша: я их фото видела. Ты оки, да? Расскажи, как сюда попал, и твоя история попадет в журнал «Лайф»!

Даже фермерские мальчишки знали, что такое журнал «Лайф» — листать его было почти то же самое, что смотреть телевизор, и на каждой блестящей страничке пестрели яркие, цветные фотографии со всего света. Одни только женские фото чего стоили!

— Так ты работаешь в журнале «Лайф»?

— Делаю фотоэссе, — пояснила она, изобразив ладонями фотокамеру. — «В эти дни, когда страну разоряет Депрессия, а на горизонте замаячила война в Европе, парочка жирафов, переживших ураган, дарит людям желанную радость по пути через всю страну в зоопарк Сан-Диего, где их ждет директриса, миссис Белль Бенчли». — Она дернула пальцем, точно нажала на кнопку фотоаппарата, чтобы сделать снимок. — Без фотографий эти слова мало что значат. Даже если случится Второе пришествие, в «Лайф» о нем писать не станут, пока не предоставят фото. Я хочу сделать фотоэссе и о Белль Бенчли, когда доберемся до места. Хочу стать новой Маргарет Бурк-Уайт!

— Кем-кем?

— Это первая женщина-фотограф, которая работала в «Лайф», — пояснила Рыжик. — Если читал журнал, то наверняка видел ее снимки. Как по мне, это величайший фотограф на Земле.

Мне вдруг сделалось стыдно за свое невежество — точно я, перемазанный конским навозом, осмелился подойти близко к морю, полному розовой воды. А заметив в полумраке очертания «паккарда», я только сильней расшатал свое положение. В те времена женщины не ездили по магистралям за рулем, да еще в одиночку. Ни одна на это не решалась. И точка. Вот почему я выпалил:

— А тебе не страшно одной на дороге?

Рыжик замерла, озадаченно глядя на меня.

— А почему ты спрашиваешь?

— Ну как, ты же девушка! — ляпнул я.

В глазах ее что-то вспыхнуло. Она сердито посмотрела на меня, и в этом взгляде читалось: «Ох, шкет, и ты туда же, да?»

Надо было извиниться, а я, залюбовавшись пламенем в ее зеленовато-карих глазах, снова зарделся. Изо всех сил стараясь утаить это, пробормотал: — Я к тому, что одной-то опасно.

Что с меня взять, пропащий человек — она быстро это поняла. Я видел, как пламя в ее глазах потихоньку угасает. Она покосилась на вагончик и снова мне улыбнулась, пускай и едва заметно.

— Ну теперь-то я не одна, правда? — А потом, вновь приняв вид деловой горожанки, вскинула подбородок и произнесла: — У меня к тебе деловое предложение. Я бы хотела, чтобы ты помог мне написать этот материал, а взамен отплачу, чем хочешь. — Она протянула мне руку. — Договорились?

Я пожал ее протянутую ладонь, а она ответила тем же. Хватка у нее была крепкая, прямо как у мужчины.

— Только чур без дураков, — уточнила она, не прерывая рукопожатия.

— Хорошо.

— Все строго по уговору.

— Ладно.

— Меня не надо ни защищать, ни спасать, — продолжала она.

— Понял, — кивнул я.

— Ну вот и договорились, — подытожила Рыжик, и мы наконец перестали трясти друг другу руки.

Но внутри у меня по-прежнему все дрожало. Мы стояли у гаснущего костерка, и я чувствовал, что с каждой секундой разлука неумолимо приближается.

— Меня зовут Вуди, — сказал я.

Фамилию называть не стал — испугался, что она меня на смех поднимет, как Старик.

— А я Августа.

— Авги? — уточнил я, вспомнив, как ее звал репортер.

— Меня так только один человек называет, когда хочет позлить, — ответила она и снова натянуто улыбнулась. А потом зашагала к своему домику. Кудри подпрыгивали у нее на плечах, точно были живыми, как и она сама. У меня защемило сердце. — Еще увидимся по дороге, Вуди, — крикнула она через плечо.

Мне очень хотелось сказать в ответ что-нибудь достойное Водителя Жирафов — ответить как-нибудь в духе Кларка Гейбла, но вместо этого я ляпнул:

— А фамилия у меня Никель.

Рыжик обернулась:

— Безопасной тебе дороги, Вуди Никель. Фамилия ни капельки ее не насмешила.

Я смотрел ей вслед, пока ее не поглотила тьма. Подбросил дров в костер и уселся в кресло, еще на пару часов погрузившись в грезы о девичьих брюках, модных журналах, Париже, старинных полотнах, жирафах, спускающихся с небес на землю. Время летело быстро. Мне даже показалось, что я опять слышу тихую песнь жирафов, как тогда, на карантинной станции. Но когда я подошел поближе, чтобы послушать, уловил только вой ветра в ветвях и снова вернулся к огню и нескончаемым мыслям.

Старик вынырнул из мрака, когда огонь почти погас, а звезды стали бледнеть.

— Тебе пора поспать, малец. Только крышу сперва опусти, — сказал он, расшевеливая угли, чтобы вернуть пламя к жизни.