Наш советский новояз

Эта штука посильнее, чем «Фауст» Гете

Это Сталин сказал (даже не сказал, а собственноручно написал) на титульном листе ранней и, по правде говоря, ничем не примечательной поэмы Горького «Девушка и смерть». Как и многие другие — такие же глубокомысленные — высказывания вождя, эта сталинская реплика, разумеется, тут же была объявлена новым откровением марксистско-ленинской эстетики, подхвачена всей мощной машиной советской пропаганды и надолго (тогда казалось, что навсегда) вошла в тезаурус советского новояза.

Поэма Горького немедленно была включена в школьные программы, и факсимильное воспроизведение сталинского отзыва красовалось в наших школьных учебниках. Слово «любовь» сталинской рукой было написано там без мягкого знака: «любов». В школе, где я учился, ходили слухи, что кто-то из озорников-старшеклассников нарочно сделал в этом слове такую же ошибку, а когда ему хотели снизить за это оценку, сослался на то, что «так у Сталина». И никто из учителей не посмел ему намекнуть, что, мол, квод лицет Йови, нон лицет корове. Хорошо еще, что не внесли соответствующее изменение в орфографию, объявив, что отныне слово это надлежит писать именно так, как начертал его Сталин.

Помню еще, что какой-то известный советский художник написал картину, на которой был изображен А.М. Горький, читающий эту свою «штуку» Сталину, Ворошилову, Молотову и кому-то еще из тогдашних наших «тонкошеих вождей».

«Тонкошеими» их назвал О.Э. Мандельштам в том самом, знаменитом своем антисталинском стихотворении:

С историей создания этого стихотворения, за которое автор его заплатил, как известно, тюрьмой, ссылкой, а потом и гибелью, связано (если не прямо, так косвенно) и сталинское высказывание о «штуке», которая посильнее, чем «Фауст» Гете.

Н.Я. Мандельштам в первой книге своих воспоминаний рассказывает, что, прочитав отзыв Сталина на сказку Горького «Девушка и смерть», Осип Эмильевич сказал; «Мы погибли…»

Она замечает при этом, что слова эти он повторял потом часто. Увидав, например, на обложке какого-то иллюстрированного журнала, как Сталин протягивает руку Ежову.

Да и мало ли их было тогда, куда более зловещих и жутких сигналов, предвещающих неизбежную гибель — не только его собственную, гибель всей русской интеллигенции, всей русской культуры, гибель самой России.

Но впервые, свидетельствует Надежда Яковлевна, он произнес эти слова именно вот тогда, когда прочитал знаменитую реплику Сталина о горьковской сказке.

Странная вещь, непонятная вещь! Да что, в конце концов, такого уж страшного было в этом дурацком сталинском замечании? В особенности если сравнить его с другими — откровенно людоедскими — высказываниями, а тем более деяниями «отца народов»!

Но слова Сталина о горьковской сказке не зря наполнили душу Мандельштама таким леденящим ужасом.

Черт с ним, пусть дружески протягивает руку Ежову. В конце концов, это его дело. И ничего такого уж особенно нового нет в этом трогательном рукопожатии властителя и палача. Чего там! «Власть отвратительна, как руки брадобрея». Но тут эти «руки брадобрея» потянулись к Гете, прикоснулись к «Фаусту»…

Ладно бы еще, если б эта дурацкая сталинская реплика была просто личным, частным мнением Иосифа Виссарионовича Сталина. Но вылетевшая из этих уст, она, как и все, что из них вылетало, мгновенно обретала силу закона, высочайшего указа отныне всем и каждому предписывается считать, что эта штука посильнее, чем «Фауст» Гете.

Дело было серьезное. Что, однако, не помешало возникновению и разного рода юмористических откликов на эту сталинскую реплику. Вот, например, такой глумливый перифраз:

Услышал я ее сравнительно недавно — в докладе Гасана Гусейнова на научной конференции в Ноттингаме: «200 лет русского юмора и сатиры». Доклад был посвящен проблемам так называемого стеба. Стеб — явление сравнительно новое, из чего можно заключить, что и комический перифраз старой сталинской формулы, приведенный докладчиком, родился в недавнее, уже постсоветское время.

А вот еще одна острота, переводящая многомудрое высказывание вождя в область, как теперь принято выражаться, телесного низа. Родилась эта острота еще в эпоху социализма, когда на 16-й полосе «Литературной газеты» действовал изобретенный наподобие Козьмы Пруткова писатель Евгений Сазонов, автор бесконечного романа-эпопеи «Бурный поток». Однажды «Литературка» устроила в Большом зале Центрального дома литераторов устный выпуск 16-й полосы. И там прозвучала такая новость:

Однако и при жизни «отца народов» были попытки комической десакрализации этого священного текста.

Помню, например, такое пародийное объявление:

В качестве примера, удостоверяющего, что эта сталинская формула вошла и в обиходную, бытовую речь, никак не связанную со специальной литературоведческой тематикой и проблематикой, может служить такая, например, цитата:

Эту реплику в повести С. Довлатова «Заповедник» произносит майор КГБ, проводящий воспитательную беседу с главным ее героем — писателем-диссидентом. То есть человек, в какой-то мере (по долгу службы) обязанный быть в курсе литературоведческой терминологии и фразеологии. Так что, строго говоря, пример этот не может считаться вполне надежным свидетельством, подтверждающим, что эта сталинская фраза действительно вошла в повседневную бытовую речь рядового советского обывателя. Майор КГБ — это все-таки не обыватель. А если даже и обыватель, то, во всяком случае, — не рядовой.

Но вот еще одна такая же реплика:

На этот раз ее произносит уже не майор ГБ, а — зэк, бывший летчик. Так что, может быть, сталинская формула и в самом деле пошла в народ.

Вряд ли Довлатов все это выдумал. Что-то такое все-таки слышал, наверно. Уж. больно натурально звучат эти реплики в живой речи его невыдуманных героев.