Наши гости

ВМЕСТО ТОРЖЕСТВА ПОМИНКИ

Мой дедушка умеет очень хорошо все предсказывать. Если он скажет, что сегодня пойдет дождь, то дождь непременно пойдет. Скажет — будет ветер, и тут же ветер задует. Увидит незнакомого мальчика, пристально посмотрит ему в лицо и скажет: "Если я не ошибаюсь, то ты должен быть сын того-то". И оказывается прав. Вот и сегодня так получилось. Увидев, как к нам направляется кто-то на красном мотоцикле, он сказал:

— Хоть бы к добру. Не нравится мне, что этот парень едет сюда с утра пораньше.

И оказался снова прав. Парень снял с головы шлем и поздоровался. Потом торопливо произнес:

— Папа послал, велел, скажи Белли-уста, а если дома, то и Коссеку. Вчера в полночь закончил свое дело Мурти-ага…

"Закончил свое дело" — так у туркмен говорят, если кто-нибудь умер.

Сказав эту печальную весть, он снова тронул свой мотоцикл и поехал назад. Папа воткнул в землю лопату, которой рыл очаг. Дедушка прикрыл мясо, которое разделывал на большой клеенке, и сунул нож в ножны.

Вскоре папа вышел в халате и в папахе. Дедушка тоже снял с себя телогрейку и накинул на плечи легкий чекмень. Папа вначале направился к машине. Потом, видимо, вдруг вспомнил, что у него гости, и подошел к дяде Мише.

— Вчера ночью один из наших отправился в мир иной. Уж не взыщи, Миша, как только похороним, сразу же вернемся…

— Что ты, Коссек, я все понимаю. Поезжайте, поезжайте. А этот человек был старым или молодым?

— Мурти-ага? Да уж не молодой, а все-таки…

Папа не успел договорить, дядя Миша воскликнул:

— Мурти-ага? Я его помню. Слушай, Коссек, а что, если я с вами поеду? Можно?

— Очень хорошо сделаешь! Уважишь покойного, горсть земли на его могилу бросишь.

Дядя Миша стал собираться. Дедушка напомнил ему, чтобы он надел шляпу:

— У нас на кладбище не ходят с обнаженной головой.

Я много раз видел Мурти-ага. Это был маленький чистенький старичок в очках, с ровно подстриженной седой бородкой. Когда я был маленьким, он часто приходил к моей бабушке. Однажды он пришел, когда я был один дома. Он увидел меня и поздоровался: "Салам алейкум!" Я растерялся. Первым я с ним поздороваться не успел. Не могу ведь я седовласому старику на его "салам алейкум" ответить, как взрослые: "алейкум эссалам". Потом я сказал бабушке: "Мурти-ага или плохо видеть стал, или же из ума выживает, даже со мной здоровается". И спросил у нее, разве младшие не должны здороваться со старшими первыми?

И тогда бабушка ответила мне: "Правильно, детка, если старшие встречаются где-нибудь на улице или еще где, то младший должен первым здороваться. Но если кто-то идет в чей-то дом, то он и должен здороваться первым. Таким образом он здоровается с домом. Почитает соль этого дома.

Вот уже почти пять лет, как я не вижу бабушки. А с сегодняшнего дня никогда больше не увижу и этого чистенького старичка, не услышу его веселого заливистого смеха. Потому что умерших потом уже никто не видит. Но сейчас казалось, что я сожалею не о том, что Мурти-ага умер, а о том, что папа уезжает вместе с гостем. Потому что ведь сегодня у нас намечалось торжество. Именно поэтому дедушка сегодня так рано встал и зарезал крикливую овцу. И папа потому соорудил очаг, чтобы на него можно было поставить большой казан. Теперь у нас не будет праздника. Я не смог удержать свое сожаление:

— Папа, ну не уезжайте! Ведь вам не сказали, чтобы вы пришли, — жалобно произнес я.

Папа вроде бы задумался, однако ничего не ответил, Дедушка, расположившийся на заднем сиденье машины, собираясь закрыть дверцу, посмотрел на меня и сказал:

— В таких случаях не приглашают, сынок. Главное, чтобы сообщили, этого достаточно. А остальное уж твое дело. Хочешь — иди, не хочешь — можешь не ходить… Как подскажет совесть.

Я понял, что моя просьба прозвучала неуместно. Расшатанный капот машины захлопнулся только после третьей попытки. Папа сел за руль. Вдруг он, словно вспомнив что-то, посмотрел на меня.

— А что, если и ты поедешь, сынок?

Дедушка тоже поддержал его:

— Ну да, конечно, Базарджан уже не маленький, пора приобщаться к радостям и печалям аула… Всему надо учиться потихоньку…

Главное, что дедушка одобрил, этого достаточно, но если я поеду на кладбище, то и Володя тоже должен поехать. Я не стал даже спрашивать, возьмут ли его с собой, закричал во всю глотку:

— Вовка, беги скорей, мы тоже едем на кладбище!..

Кажется, я чересчур громко закричал. Видимо, голос мой прозвучал радостно. Папа посмотрел на меня и покачал головой. Верный себе дедушка и нам сказал, что не повезет нас с обнаженными головами. Я вошел в шалаш и надел тюбетейку. Но что же наденет Вовка? У меня другой тюбетейки здесь нет. Неужели же ему теперь придется остаться только из-за того, что ему нечего будет надеть на голову?

Я уже подумал, может, попросить дедушку сделать ему бумажную шляпу, такую же, как он тогда сделал мне. Но тут Вовка побежал в шалаш, вытащил чемодан и стал что-то искать там. Оказалось, что еще в Ленинграде, когда они стали собираться к нам в гости, тетя Маша купила ему в "Детском мире" соломенную фуражку с зеленым клеенчатым козырьком. Вовка быстренько отыскал эту фуражку. Бегом выбежали мы из шалаша. Лиля стояла возле машины.

— Я тоже поеду на кладбище…

Вовка прикрикнул на нее:

— А ну иди отсюда!

Я стал уговаривать ее:

— Лиля, ты лучше останься. У нас девчонки не ходят на кладбище…

Лиля и не подумала послушать меня. Напротив, она рвалась так, словно мы собирались на какое-то интересное зрелище:

— И не обманывай, и не обманывай, вы с Вовкой обманываете меня.

Вовка с силой захлопнул дверцу машины, так что чуть было не прищемил курносый нос своей младшей сестры. Мы с Вовкой сейчас вели себя так, словно мы одни решали, кому ехать, а кому нет. Папа молчал. И всю дорогу они молчали. Оказывается, это очень плохо, когда люди сидят рядом друг с другом и молчат. Дедушка, словно прочитав мои мысли, нарушил молчание:

— Коссек, Миша, вы помните, когда я вернулся с фронта? Вообще-то вы тогда были мальчишками…

— Помню. Мы тогда спрашивали: "Белли-уста, а куда ты дел свою ногу?" — сказал папа.

— Вы о войне рассказывали, сахар нам дали, — добавил дядя Миша.

— А помните той, который устроили в ауле по случаю моего возвращения?

— Конечно!

— Я думал, что только такие старики, как мы с покойным Мурти, помнят это время, но, оказывается, и вы краешек захватили. — Дедушка помолчал, потом опять заговорил. — Бычка зарезали, мясо было, а вот муки… Мы перед тем тоем весь аул обошли в поисках муки, чтобы испечь один тамдыр лепешек, но не могли найти. И вдруг Мурти… Идет и тащит на спине полмешка зерна: "Женщины, перемелите зерна и быстренько испеките лепешки!" Все поразились. Ведь полчувала зерна по тем временам было целое богатство. Откуда оно взялось у Мурти? Оказывается, он раскопал нору суслика и нашел в ней зерно, потом и другие норы стал разрывать. Вот и набрал. Женщины сказали: "Оставь это зерно для своих детей. Если экономно использовать муку, смешивать ее с травой, варить похлебку, то хватит надолго". — "Мои дети обойдутся, как обходятся другие дети, — ответил Мурти. — Испеките лепешки для всех". Да, такое не каждый бы сделал! — закончил дедушка.

— Он много добра делал людям, — добавил папа. — Ведь это он научил нас пахать. "Вам выпишут трудодни, это будет помощью вашим семьям. А заодно и колхозу помощь", — сказал он и каждому из нас вручил по узде лошади. Однажды кобыла наступила мне на ногу, так он быстро развязал свою портянку, замотал мне ногу, а сам надел чокай на босу ногу… Председатель тогда не хотел доверить нам быков. "Они дети, не смогут пахать", — сказал он. А Мурти-ага встал на нашу защиту: "Будь спокоен, председатель, хоть они и мальчишки, но мальчишки военных лет, им все под силу".

Мы с Володей слушали, что говорили взрослые. Трудно было представить себе папу и дядю Мишу мальчишками. И как хорошо Мурти-ага сказал о них: "Мальчишки военных лет", — думал я. Я и не заметил, как мы проехали остаток пути. Оказывается, путь кажется дальним, когда едешь молча, а в разговоре он быстро пролетает.

Папина "Победа" въехала в аул. Дядя Миша смотрел то в одну, то в другую сторону. Ему все хотелось увидеть.

— Мы что, в районный центр приехали, Коссек? — спросил он.

Папа улыбнулся:

— Нет, Миша, это и есть наш аул. Но ты прав — он ничем не хуже районного центра.

Дядя Миша промолчал. Он не мог оторвать взгляда от кирпичных домов, крытых шифером, построенных по обе стороны тенистых улиц поселка. В другое бы время он бы, наверное, остановил машину, вышел из нее, осмотрелся по сторонам, как на станции Карыбата. Но сейчас было некогда, ведь мы ехали на похороны Мурти-ага.

Мы с Володей за всю дорогу не проронили ни слова. И только когда поравнялись с большим двухэтажным зданием посередине села, я шепнул ему на ухо:

— Наша школа!

Честно говоря, я немного даже обиделся на Вовку. Я-то думал, что он сейчас присвистнет и постарается получше разглядеть здание. "Неужели ты в такой красивой школе учишься? На втором этаже или первом?" — должен был бы спросить он у меня. Но Вовка равнодушно посмотрел в ту сторону и промолчал. Я снова толкнул его.

— Смотри, с восточной стороны сорок окон!

Вовка кивнул головой. Однако взгляд его снова остался безучастным.

— А вон там наш спортзал… А рядом — столовая…

Вовка почему-то не удивлялся. А ведь у нас в колхозе таких двухэтажных зданий всего два. Одно из них — наша школа, а второе принадлежит Дворцу культуры.

Мы уже поравнялись с Дворцом культуры. Я обратил внимание на киноафишу, написанную красными буквами. Я не успел прочитать ее, но мне показалось, что там было написано "Неуловимые мстители". Ну, конечно, "Неуловимые мстители"! У меня даже настроение испортилось. Такой фильм будут показывать, а меня не будет. Может, вы думаете, что я не видел этого фильма? Видел. И даже два раза. Один раз он шел на русском языке, второй — на туркменском. Но все равно хотелось еще раз посмотреть. Мальчишки стали просить киномеханика Берды Хораз-ага снова показать этот фильм, даже кирпичи таскали, помогая ему строить новый дом. Берды Хораз-ага пообещал: "Ладно, привезу как-нибудь." И вот привез. Я хотел было сказать об этом Вовке, но посмотрел на него и промолчал. Даже не сказал, чтобы он взглянул на наш Дворец культуры. Все равно ему все безразлично. Вот была бы Лиля, совсем другое дело. "Базар, ты в этой школе учишься? Ой, какая же она красивая! На втором этаже, да? Наверно, там здорово. Сидишь на уроке, посмотришь в окно, а дома все внизу, да?" — сказала бы она. А Вовка все молча сидит. Если бы он сам учился в такой школе, то никому бы покоя не было от его хвастовства. Ну погоди, Вовочка. Когда ты увидишь памятник моему деду, рот от удивления раскроешь. В нашем парке, простирающемся от Дворца культуры, два памятника. Один из них — Герою Советского Союза Келеву Джуманиязову и его жене Говхёр-гелнедже[5]. Келев Джуманиязов проявил беспримерное мужество и отвагу на войне. А Говхер-гелнедже в военные годы первой села на трактор и пахала землю. Какие-то бандиты стащили ее с трактора и убили. Второй памятник поставили не так давно. Он очень красивый, высеченный из камня нераскрывшийся бутон розы. Это памятник нашим землякам, которые не вернулись с фронта. На блестящем черном камне написаны их имена, и среди них имя моего деда Базара Атаджана-оглы.

Мы чуть не опоздали. Около дома Мурти-ага было полно народу. Некоторые стояли в ожидании, другие сидели и потихоньку переговаривались между собой. На грядку, с которой недавно была срезана люцерна, насыпали чистого песка, и там собрались старики.

— Ого, уже начали джиназу, — сказал дедушка и, как только машина остановилась, прихрамывая, направился к старикам.

— Что такое джиназа? — спросил Володя.

Я не знал, что ответить. Объяснил папа:

— Отходная молитва, которую читает мулла.

Папа и дядя Миша растворились в толпе. Мы с Вовкой остались возле машины. Никто на нас не обращал внимания. Ребят никого не было — одни взрослые. Я пожалел, что мы поехали сюда. Той — другое дело, там веселье. Там встречают, когда ты еще не успеешь с машины сойти. Не знают, где усадить. И мальчишек много, можно поиграть. И вкусных угощений. А на похоронах очень грустно.

Мы не знали, что делать. Сесть в машину и ждать, когда вернутся папа и дядя Миша? Я так и предложил Вовке. Но он сказал, пойдем туда, где собрались люди.

Мы протиснулись сквозь толпу. На погребальных носилках лежал человек, завернутый в шелка. Это был Мурти-ага. Вдруг толпа расступилась. Женщины, сидевшие возле дома, с плачем поднялись с мест. В изголовье Мурти-ага встали его сыновья. Носилки с телом покойного подняли и понесли на плечах.

— Ой, папочка!

— Ой, брат!..

Мне показалось, что в эту минуту закричали не только сыновья и родственники покойного, но и все остальные люди. У меня из глаз полились слезы. Я испугался, что Вовка посмеется надо мной. Но он не смеялся. Молча протянул мне свой платок. Я вытер глаза и увидел, что толпа уже выходит за аул.

Мы побежали следом. Люди шли так быстро, что мы с трудом нагнали их, когда они уже были на мосту большого арыка. Когда мы перебрались через мост, я заметил отца и дядю Мишу. Они шли в изголовье Мурти-ага. Каждый держался за одну сторону носилок…

И вот пришли на кладбище. Мы с Володей стояли у самого края могилы и смотрели. Мурти-ага опустили в могилу. Его старший сын со слезами на глазах бросил в могилу горсть земли.

Мы с Вовкой тоже бросили по паре горстей земли. Потому что так должны делать все, кто приходит на кладбище. Это было традицией, последней данью покойному. Вскоре могила Мурти-ага превратилась в небольшой холмик. Мой дедушка вышел из толпы.

— Люди, остался ли должен что-нибудь кому-то из вас Мурти-ага? — громко спросил он. Все молчали. Дедушка еще два раза повторил свой вопрос. Никто не сказал, что Мурти-ага остался что-либо должен ему. Мне показалось, что дедушка это знал, а спрашивал так потому, что таков обычай.

— Говорите, люди! Не стесняйтесь! Здесь находятся сыновья Мурти-ага. Они готовы заплатить долги отца. Если долги будут оплачены, Мурти-ага будет спокойно лежать в земле.

Опять все промолчали, и дедушка задал второй вопрос:

— Люди, каким человеком был Мурти-ага?

На этот раз ответили все разом:

— Хорошим человеком!

Дедушка и этот вопрос повторил три раза. И три раза получал один и тот же ответ. Потом дедушка сказал:

— Люди, всем вам большое спасибо. А сейчас прошу всех не расходиться, отправиться в дом покойного Мурти, помянуть его.

Все толпой направились к дому Мурти-ага, но никто не сел вокруг угощений, не стал есть. Таков был обычай: каким бы вкусным ни был обед на поминках, его не едят, а только пробуют.

Ко всему надо постепенно приобщаться, потихоньку учиться всему, опять вспомнил я слова дедушки.