Наследие

Глава 3. Будь ты проклят

Трудные времена требуют решительных мер — Никон не знал этого выражения, но нашел в себе силы покинуть свою опочивальню, чтобы провести Общий Совет в Зале Иисуса своей резиденции. За всё время его правления как Патриарха это был второй Общий Совет. Первый он провел, когда назрела необходимость принятия радикальных мер, связанных с распространением сторонников секты «Возвращение». В ту пору он только вступил в должность Патриарха и прекрасно понимал, чем мягкие меры к сторонникам возвращения мифического Макс Са грозят всей их системе власти. Но Макс Са оказался не мифическим, а вполне реальным и осязаемым.

"Будь ты проклят, гори в аду, еретик", — мысленно пожелал Никон своему врагу. Опираясь на Данка, преодолел около семидесяти метров от своей комнаты до Зала Иисуса.

Общий Совет являлся высшим органом среди «христоверов». Когда-то его прадед и дед потребовали созвать Общий Совет, чтобы покинуть чужую страну и возвратиться на Родину. В итоге они обрели новую Родину, где их власти ничто не угрожало, — не угрожало до возвращения проклятого Макс Са, ставшего настоящей занозой в заднице.

Никон знал, что он рискует, созывая Общий Совет — не сумей он переубедить членов Совета в своей позиции, его могли сместить, отправив на заслуженный покой. Но взятие и сожжение Будилихи стало последней каплей: если не принять решительных мер, эти новости могли выбить из-под них стул, на котором зиждилась вся власть «христоверов».

Зал Иисуса был полон: при появлении Патриарха все собравшиеся встали, низко склонив головы. Добравшись до Кресла Наместника Иисуса, Никон тяжело опустился, устраиваясь поудобнее. Перед ним стоял стол, накрытый зеленым сукном с кубком воды для утоления жажды. Штатный писарь сидел слева за небольшим приставным столиков, разложив белые листы бумаги и приготовив чернильницу.

— Уважаемые Члены Совета, — прекрасная акустика усиливала голос Никона, давая возможность услышать каждое слово даже на последних рядах. — Я созвал Большой Совет, чтобы мы сегодня вынесли Решение, от которого зависит наше существование. Как вы уже знаете, оплот нашей Веры — город Будилиха — предан огню нечестивым еретиком, его мы сами и возвели в ранг Сына Бога, пытаясь заполучить расположение местных жителей. Было это сделано ещё при первом императоре Тихоне и моем деде, бывшем в то время Патриархом. Их расчет, что местные, называвшие себя Русами забудут своего идола и обратятся к истинной Вере, оказался верным только наполовину.

Никон сделал паузу, давая осмыслить сказанное: по рядам прокатился легкий гул. Собравшись с силами и сделав глоток воды, Патриарх продолжил:

— Сегодня мы собрались для того, чтобы исправить ошибку наших предков. Мы должны прийти к единому мнению: стоит ли и дальше искажать нашу религию для умиротворения дикарей — или же признать Макса Са еретиком, предать его анафеме и объявить награду за его голову.

Конец фразы Никона потонул в громком гуле — треть зала открыто протестовала даже против постановки такого вопроса. Патриарх с сожалением смотрел в зал: случилось то, чего он боялся. За долгие годы вдалбливания дикарям в голову, что Макс Са — Сын Иисуса, многие священнослужители и сами поверили в это. Особенно это касалось священников мелких церквей и соборов, расположенных в окрестностях империи Русов. Для таких служителей Церкви, по их мнению, в Зале Иисуса происходило святотатство.

Подняв дряблую высохшую руку, Никон призвал зал к тишине.

— Я расскажу вам, как и когда Макс Са стал Сыном Бога нашего Иисуса. Слушайте меня и не перебивайте, мне трудно говорить при шуме.

Говорил Никон долго — обстоятельно рассказал предысторию «христоверов», поведал про их переселение в Латинскую Америку и желание части из них возвратиться на Родину. Для большинства из присутствующих его слова были кощунственны, особенно в части, что первый Патриарх решил преднамеренно объявить Макса Са Сыном Бога. Гневные восклицания собравшихся то и дело прерывали речь Патриарха. Но Никона трудно смутить — больше половины собравшихся он знал лично — именно через него происходило назначение священнослужителей.

Один из молодых и ретивых священников не выдержал. С криком «Ты оскорбляешь Сына Бога» он вскочил с места и метнулся к Патриарху. Огромный Данк схватил его, поднимая в воздух: хрустнули сломанные ребра и позвоночник. Молодой безумец безвольной куклой опустился у ног Патриарха. Случившееся несколько образумило горячие головы, Никон больше не слышал прямых оскорблений.

Говорил он не меньше часа, иногда делая минутные передышки.

Закончив свою речь, обвел глазами зал: ему удалось переубедить часть собравшихся. А, может, на это повлияла смерть молодого священника, не совладавшего с эмоциями. Теперь только голосование могло решить участь и Макса Са, и самого Патриарха. Отпив воду из кубка, Никон решительно проговорил в зал:

— Нам осталось голосовать, братья — Закон вы знаете. Если большинство проголосует за мое предложение, остальные примут наше Решение. Если проголосует меньшинство, я оставляю свой пост, сразу будем выбирать нового Патриарха. Всё, что я вам сказал — Истинная Правда, клянусь Господом Богом нашим Иисусом.

Один за другим поднимались руки: некоторые в зале голосовали сразу, остальные поднимали, увидев реакцию соседа. Молодой священник из его резиденции вел подсчет. Закончив, викарий громко объявил:

— За предложение Патриарха объявить Макса Са еретиком, вероотступником и предать анафеме проголосовало сорок семь человек.

Никону удалось скрыть улыбку — количество Членов Большого Совета всегда оставалось неизменным: шестьдесят шесть. Голосовать против не имело смысла, здесь не было важно, сколько против, если большинство голосовало за предложение Патриарха.

— Властью, данной мне от Бога, пользуясь поддержкой большинства Общего Совета, я объявляю… — голос Никона сорвался, он закашлялся. Данк услужливо протянул ему кубок, придерживая голову Патриарха.

Отдышавшись, Никон продолжил:

— Макса Са не считать более Сыном Бога, объявить его вероотступником и еретиком. Макс Са предан анафеме. Все, кто его поддерживает, даёт ему кров и пищу, объявляются вероотступниками, подлежащие убийству любыми доступными методами. Объявить за живого Макса Са, доставленного на Церковный Суд, награду в тысячу рублей, за голову мертвого вероотступника — пять сотен рублей. Награда будет выдана незамедлительно. Поймавшему или убившему еретика будет предоставлена охрана, если он посчитает ее нужной.

Никон замолчал — зал хранил полное молчание. Сегодня ему удалось выиграть бой, но Патриарх осознавал, что время его на исходе. Он отчетливо понимал, что любой проигрыш в сражении с еретиком грозит обрушить всю его власть. Следовало незамедлительно отменить военный поход против Берлина, забыв о договоренностях с Дитрихом. Только укрепив собственную оборону, «христоверы» могли рассчитывать на сохранение власти. Этот Макс Са оказался слишком умен и силен. Никон в который раз пожалел, что не приказал удавить его прямо в своей резиденции.

Следовало отпустить Членов Большого Совета — он вызвал к себе Синода и Тихона, предупредив их взять с собой воинов на случай проигрыша в сегодняшнем заседании.

— Братья мои, — обратился он к молчащему залу, — все мы связаны Клятвой Верности к нашему Господу. Вы проголосовали, и Решение принято! Доведите нашу общую волю до своей паствы, — доведите ее так, чтобы ваши овцы не смели роптать. Но если найдется промеж них паршивая — устраните ее, пока она не заразила остальных. От имени Бога нашего Иисуса благодарю вас за Веру и Терпение.

Никон не стал дожидаться, пока все покинут Зал Иисуса — у него был свой выход. Данк вел его по коридору. Одержанная победа на Большом Совете его измотала. Великан, почувствовав это, бережно взял его на руки, как младенца. Патриарх уснул бы на сильных руках Данка, но его впереди ждал ещё один раунд борьбы — предстояло убедить сына и внучатого племянника, что атаковать Берлин они не будут.

Синод и Тихон Четвертый вскочили при их появлении. Данк бережно усадил Патриарха на огромную кровать. По лицам сына и племянника Никон понял, что до его прихода был спор и разговор на повышенных тонах."Идиоты, находят время для ссоры, когда над нами такая опасность", — с горечью подумал Патриарх, пока Данк взбивал ему подушку. Аккуратно прислонившись к подушке, Никон вкратце поведал Синоду и Тихону Решение, принятое Общим Советом. Лица обоих отразили недоумение, свое непонимание первым озвучил Синод:

— Отец, вся наша Вера и Власть основывалась на том, что Макс Са — Сын Иисуса. Как теперь нам управлять людьми, если мы их лишаем Веры?

— Не Веры, мы их лишаем поклонения Идолу, — устало возразил Никон, — но это не ваша забота, об этом позаботятся священники Всё равно половина наших людей не верила, что Макс Са — Сын Иисуса, величая его Великим Духом. Ваша задача — выявлять непокорных, казнить из без малейшей жалости, не давая распространиться заразе. Пусть воины патрулируют все улицы, выявляют всех его сторонников.

— Ваше Святейшество, — уважительно обратился к нему Тихон, — у нас нет воинов, чтобы этим заниматься. Сейчас идет погрузка армии на корабли для атаки Берлина, а часть наших сил уже перешла Рону, чтобы атакой с суши отвлечь внимание берлинцев от порта. Послезавтра уже первое июня, ведь именно о таком плане договорились с Дитрихом Гранит и Иканий, мир его праху.

— Нападение отменяется, отряды Макс Са уже на наших землях. Усильте оборону городов и поселений, пусть немец сам бьется с еретиком. Если он захватит ещё один наш город, как захватил Будилиху, от нас отвернутся все.

— Отец, мы готовы его сокрушить! — вскричал Синод, вскакивая с места.

— Я всё сказал! — в голосе Патриарха прозвенел металл, — если мне придется повторить это ещё раз, я скажу это над вашими трупами. А теперь выполняйте указание. Данк вас проводит, чтобы вы не заблудились.

Слабая улыбка тронула губы Никона при виде, как изменившиеся в лице сын и племянник покидают комнату, косясь на Данка: сегодня он одержал две победы. Ему осталось одержать третью — над собственным телом, слабевшим с каждым днем.

«Господи, — взмолился старец, — дай мне несколько месяцев жизни, чтобы я мог уничтожить этого Макса Са, да будет он Тобой проклят!».

Проводив Илса, Ганс вернулся к себе, слушая, как затихает цокот копыт по мостовой. Внезапно поймал себя на мысли, что хотел бы оказаться на месте Илса и спешить к Макс Са. Раньше, когда не был знаком с императором Русов, каждое слово Дитриха казалось ему непогрешимым, а сам король — воплощением мужества и чести. Всё познается в сравнении — в этом теперь Ганс не сомневался. Король Дитрих в сравнении с императором Макс Са проигрывал во всем.

Уже засыпая, Ганс улыбнулся, вспомнив, как во время очного разговора Макс Са заставил Дитриха нервничать.

Проснулся от лошадиного ржанья: голос своего жеребца Ганс узнал бы из сотен других. Выскочив на улицу, Мольтке увидел, как его гнедой беспокойно топчется на месте.

«Что случилось с Илсом?» — промелькнула мысль, ведь он на своем коне отправил его, чтобы предупредить Макс Са о планах Дитриха. Отсыпав жеребцу немного овса, Ганс задумался: Илс либо схвачен, либо убит. В первом случае Дитрих прикажет его пытать, и он непременно выдаст его самого. Если же Илс убит — Ганс вне подозрений, но Макс Са не получит информацию о готовящемся нападении с двух сторон.

Торопливо согрев завтрак, Мольтке методично жевал, пытаясь сконцентрироваться. Надо было что-то делать, пока обезумевший Дитрих не вторгся снова в земли Русов. Ганс не мог простить ему двух авантюрных штурмов Мехика: Дитрих бросал своих воинов на верную смерть, несмотря на все его предостережения. В его памяти всплыли слова, сказанные ему Максом при прощании через очаровательную Нату. При мысли о Нате Ганс почувствовал, как гулко бьется сердце. Усилием воли подавил в себе желание любоваться образом красавицы, вспоминая сказанное императором Русов: «Управляй Дойчами как нормальный человек, наши народы могли бы дружить, помогать друг другу, торговать, делиться знаниями. Но Дитрих одурманен идеей всех покорить. Он закончит свою жизнь на виселице, как обычный вор или убийца». Ганс, увидевший, как сильно изменился друг его детства, был согласен со словами Макса Са.

— Откуда же взять другого короля, если он всех претендентов умертвил, — вырвалось у него вслух.

Дитрих, будучи подозрительным, едва став королем, разобрался с возможными претендентами на престол, сослав всех членов королевской семьи на север. В том регионе фюрлянда жили дикие племена, не брезговавшие человечиной. Периодически эти каннибалы нападали на гарнизон Дойчей, невзирая на потери: в одно из нападений погибли двое кузенов Дитриха.

Все приближенные короля, занимавшие значимые посты, были верны ему и боялись до ужаса. Несогласных Дитрих держал в подвале воинского гарнизона, словно напоминая всем командирам своего войска, чем грозит неповиновение.

«А может, Гросс, Хельмут или Берт?..» — Мольтке перебирал имена знати Дойчей, отправленных в подвал за несогласие с войной, высказанное на Королевском Совете. Каждый из перечисленных в свое время обладал немалым влиянием, но сейчас они томились в ожидании казни, отсроченной Дитрихом по непонятной причине.

Вскочив на жеребца, Ганс направился к казармам: встреченные по дороге воины приветствовали его, уважительно кивая головой и поднимая вверх сжатый кулак. Сама казарма почти пуста: армия Дитриха собиралась за городом, готовясь к скорому походу. Возвели примитивную стену, похожую на укрепления Мехика, которую воины Дойчей преодолевали. Дитрих назвал это тренировкой, новое слово было странным, произносилось трудно, но король любил его повторять.

— Открой решетку, мне надо поговорить с предателями, — обратился Ганс с надзирателю, в чьи обязанности входил присмотр за задержанными.

Взяв со стены факел, он спустился по каменным ступенькам в подвал и обернулся к хмурому надзирателю:

— Можешь идти, у меня поручение короля, оно не для посторонних ушей. — Невнятно буркнув, охранник ушел наверх.

Тюрьма, устроенная в подвале казарм, представляла собой клетки из железных прутьев. Все трое, Гросс, Берт и Хельмут, сидели в одной клетке. За время, проведенное в заключении, они заросли как дикари, от них несло так, что Мольтке пришлось подавить приступ рвоты. Убедившись, что их не слышат чужие уши, Ганс изложил свой план, заключающийся в том, чтобы свергнуть Дитриха и посадить на престол Гросса, занимавшего пост первого министра.

— Это проверка, ты по поручению короля? — проскрипел Берт, самый недоверчивый из троицы. Будучи главным казначеем фюрлянда, Берт привык относиться с недоверием ко всему, что не являлось деньгами.

— Нет, это не поручение короля. Я действую сам, меня поддержат многие воины. Я видел, что могут эти Русы и их император — лучшая часть нашего войска уже убита; не хочу, чтобы убили остальных. Дитрих перестал ко мне прислушиваться, им движет желание мести. Так вы со мной или на вас не стоит рассчитывать? — Закончив монолог, Ганс напряженно ждал ответа.

Хельмут, ранее занимавший пост министра сельского хозяйства уклончиво пробормотал, что свиньи и козы надежней людей. И что людям он перестал доверять. Гросс молчал, хотя именно он был главной надеждой Мольтке.

— Мы слишком долго находимся в темнице, чтобы народ — и особенно воины — нас поддержали, — заговорил Гросс. — Твой план хорош и разумен, но есть загвоздка: мой предок — простой человек, поэтому меня не поддержит Королевский Совет, даже если удастся устранить Дитриха. Начнется война между Дойчами, а это очень плохо для развития нашего народа. Есть только один человек: его поддержат воины и Королевский Совет, ему и надо примерить на себя трон Дитриха.

— И кто это? — нетерпеливо спросил Мольтке: нельзя было задерживаться в темнице слишком долго.

— Это ты, Ганс — твой предок был капитаном, доставившим сюда наш народ, наших предков. Воины тебя любят, Королевский Совет тебя поддержит. Если ты победишь и освободишь нас — мы все принесем тебе клятву верности. Если то, что ты говоришь, искренне, — Ганс, не теряй времени. До нас и сюда доносятся слухи о предстоящем походе, самое время воспользоваться любовью воинов, пока они все здесь. Дай им понять, что спасаешь их от смерти, и они будут твоими. Иди, Ганс, да помогут тебе Боги и все силы природы!

Попрощавшись с заключенными, Ганс поднялся наверх. Надзиратель метнул на него подозрительный взгляд, Мольтке с огромным усилием сдержался, чтобы не прикончить его коротким кинжалом.

Он брел по улице Регенсбурга, забыв о привязанном около казарм жеребце. В голове звучали слова Гросса: «Это ты, Ганс — твой предок был капитаном, доставившим сюда наш народ, наших предков. Воины тебя любят, Королевский Совет тебя поддержит. Если ты победишь и освободишь нас — мы все принесем тебе клятву верности».