Навстречу рассвету

ТЕЗКА В ЗЕЛЕНОЙ ФУРАЖКЕ

Однако Амур — река пограничная. И пора уже рассказать о тех, кого никак не миновать на границе, — о воинах в зеленых фуражках.

Пограничники, как известно, не любят сюрпризов, они совершенно справедливо усматривают в них нарушения пограничных правил. Поэтому я заранее обговорил с пограничным начальством, что в одном месте, если удастся, сойду на берег и загляну в гости на заставу. Возражений не было. Начальству приходится проверять бдительность несения службы пограничниками, и оно время от времени посылает так называемых «условных нарушителей». В такой роли предстояло выступить и мне.

Когда наш маленький караван выбрался из одной амурской петли и вышел, как говорил лоцман Алексеич, «на финишную прямую» к другой петле, той самой, где мне предстояло высадиться, я пошел к капитану просить моторку. Расчет был простой: вырваться на моторке далеко вперед и, пока буксир с баржами неторопливо шлепает по Амуру да пока огибает очередную петлю, побывать у пограничников.

Выслушав меня, капитан посмотрел на карту, потом на небо, плотно затянутое тучами, потом на мокрую палубу.

— В такую погоду пойдете?

И тут же, словно устрашая, ветер хлестнул по окнам рубки, швырнул в стекло пригоршню мелкого дождя. Погода была как раз такой, в которую хороший хозяин, как говорится… и так далее… Но у меня не было выбора. Высадиться я мог только здесь, и нигде более, и не воспользоваться такой возможностью значило обречь себя на долгие муки сожаления об упущенном.

— Пойду! — сказал я твердо.

Вызванный капитаном, явился Володя с лицом мрачнее неба, потоптался в рубке, спросил:

— Плавать умеете?

— В резиновых-то сапогах? Лучше не надо.

Володя еще постоял, ожидая, не изменится ли решение, и, вздохнув, отправился готовить моторку. А я пошел одеваться. Натянул резиновые сапоги, огромные, выше колен, поверх своей «болоньи» надел капитанский брезентовый плащ, длинный, до пят, с глубоким жестким капюшоном. В таком одеянии, я был уверен, дождь не страшен.

Через четверть часа мы с Володей были в полном одиночестве на изрытом волнами Амуре. Шумел ветер, дождь барабанил по капюшону. Мы мчались по реке, словно утюгом разглаживая волны. Мчались по кромке государственной границы, на километр дальше самой передовой зеленой фуражки. А впрочем, где они были, зеленые фуражки? Сколько я ни всматривался в берег, не видел ни пограничных вышек, ни силуэтов людей. На берегу громоздились только зеленые сопки, они обрывались у воды, выставляя свои острые каменные ребра.

Сопки были одинаковые, как близнецы, но Володя отлично ориентировался в этом однообразии. В какой-то момент он круто повернул к берегу, и моторка зарылась носом в густую траву.

— Точно? Это здесь?

— У нашей фирмы ошибки исключены, — доброжелательно сказал Володя. Прогулка под дождем, как видно, только взбодрила его.

Я вылез на бровку берега, помахал Володе, разворачивавшему моторку. Потом огляделся. Справа высилась пологая сопка, слева поблескивала черной водой болотистая речка. Терпко пахла трава. Крупные ромашки, белые и голубые, тянули свои букеты к самому лицу. Какие-то незнакомые цветы стояли прямо, как большие церковные свечи. Я сломил один цветок, с удовольствием понюхал. И сразу полегчало на душе. Будто очутился вдруг на вечерней московской улице и будто незнакомка, молодая и чистая, прошла мимо в мягком волнующем облачке тонких духов.

Первое, что мне предстояло, — найти тропу. Я помнил наставления пограничных начальников, что мне надо идти прямо по тропе, не сворачивая. Правда, тот человек, который мне это разъяснял, признался, что сам тут не бывал, но у меня не имелось других указаний, а я не считал нужным проявлять самодеятельность. Я не боялся потеряться: с детских лет усвоил, что на нашей границе ничего не теряется, что здесь не то что человек, а и зверь не пройдет и птица не пролетит незамеченными.

Но тропы все не было. Вокруг расстилалась трава и трава, высокая, по грудь, темно-зеленым клином уходила в распадок. Я рассудил, что тропу можно высмотреть, если взобраться на склон сопки. Полез напрямую, удивляясь столь бурной местной растительности. И неожиданно оказался на тропе. Опа походила на зеленое ущелье, по дну которого бежал ручей.

Через минуту я выбрался на более открытое место. Справа и слева на кустах краснели крупные ягоды шиповника. Грузди величиной с тарелку мочили в лужах рваные края своих шляп.

Тропа, извиваясь, вела все выше и выше. Порывами шумели на ветру дубы, березы, осины. На широких болотистых полянах стояли плотные копны кустов. Я протирал очки, все время заливаемые дождем, испуганно таращился на эти кусты, напоминавшие свернувшихся во сне неведомых зверей.

«Для полного комплекта впечатлений мне теперь не хватает только встречи с медведем, — подумал я. — А впрочем, при залитых дождем очках, как его узнать?..»

Вдруг я услышал звук. Не крик человека, не рев зверя, а именно ни на что не похожий звук. Будто кто-то провел железом о железо над самым ухом. Огляделся. Никого и ничего. А дождливая морось совсем уж затянула даль, и ноги стали по щиколотку тонуть в зыбкой черной почве.

«Если встречу медведя, — подумал я, — ударю его фотоаппаратом по носу. Зверя — главное, ошеломить. Ведь никто еще не бил медведя фотоаппаратом…»

«А если он не убежит?» — спросил я себя.

«Тогда я сам убегу. И все равно буду считать себя победителем. Убежать от медведя не так уж и стыдно».

«Есть еще третий вариант (какой-то бес решил, видно, доконать меня скепсисом): если ему не удастся от меня убежать. Тогда — худо. Что я с ним буду делать?..»

И тут я прямо-таки загорелся желанием иметь медвежью шкуру. Сидел бы дома и писал охотничьи рассказы, поставив ноги на шкуру не убитого мною медведя. Не я первый, не я последний…

Вдруг что то мягкое прыгнуло мне на плечо и закричало все тем же страшным металлическим голосом. Убей бог, не помню, как я его стряхнул. Помню только, что потом, вернувшись, разглядел в траве маленького зеленого лягушонка, продолжавшего сердито скрипеть.

Именно после этого я почувствовал как следует, до чего же теплая, прямо-таки душная нынче погода.

Медведя я не встретил, встретил пограничников.

— Руки вверх! — сказал один из них.

— Я свой… Корреспондент…

— Своих мы знаем.

Все было верно. Какой-такой корреспондент будет ходить один под дождем в глухом пограничном лесу? Корреспонденты заранее оповещают о себе и приезжают не иначе как с сопровождающими.

— На заставу мне и надо. Но руки-то хоть не заставляй поднимать, стыдно ведь.

— Идите, идите, тут стесняться некого.

Пограничник, с лычками младшего сержанта на погонах, был широкоплеч, широколиц, большерот — этакий богатырь со старой картинки. Только глаза у него были слишком уж спокойны для богатыря, и где-то в глубине их поблескивала уверенная лукавинка, словно нарушителей границы он встречал не реже, чем прохожих на городской улице.

— Ладно, опустите руки, — сказал он, — вода в рукава нальется.

Я был доволен тем, что меня нашли так быстро.

— Честное слово, корреспондент, — сказал я.

— Ну и ладно, — усмехнулся он, — Значит, вовремя прибыли. И добавил совсем по-другому, озорно — Война войной, а обед по распорядку…

Потом я узнал, что не зря верил в бдительность пограничников: о моем путешествии они знали с первого шага. Оказывается, когда я нюхал цветок на берегу, застава уже строилась, поднятая «в ружье». Когда я мечтал о медвежьей шкуре, другой зверь с поэтической кличкой Анчар нюхал след моих резиновых сапог. И еще оказалось, что мне крупно повезло: задержись я немного на дороге и не миновать бы мне встречи с этой «поэтической собачкой» с глазу на глаз. Я видел ее из окна заставы, когда начальник давал общий отбой. На морде собачки, как мне показалось, было прямо-таки нарисовано, что она страшно разочарована таким исходом дела и сгорает от нетерпения познакомиться со мной поближе.

На заставе все быстро выяснилось. Забрав мои документы, начальник заставы ушел куда-то, но вскоре вернулся и улыбнулся с порога:

— Милости просим. Не часто, а, можно сказать, совсем редко к нам заезжают московские гости. Так что же вас интересует?

Ох уж этот сакраментальный вопрос! Да меня все интересует на такой отдаленной заставе: и как они несут службу, и как живут, и как, обитая в такой отшельнической глуши, умудряются оставаться оптимистами…

— Оставайтесь, — предложил начальник, выслушав мои сбивчивые пожелания. — Пароход пусть себе плывет, а вы поживите у нас хоть недельку. На охоту сходим. Честное слово, не пожалеете.

Я и сам знал, что не пожалею. Знал, что на всю жизнь осталась бы эта «неделька» самым светлым воспоминанием. Но я был запрограммирован на дорогу. Журналисты знают, что это такое, когда ты, как стрела, которую уже выпустили из лука, не можешь остановиться, когда живешь, словно бы не принадлежа себе.

— Тогда начнем с обеда, — снова терпеливо выслушав меня, сказал начальник.

Но и это меня не устраивало. Обед — дело не быстрое. Не для того я добирался сюда, чтобы только и успеть, что пообедать. Потрачу время, а ведь пароход ждать не будет.

— Будет, — успокоил начальник. — Пока пароход доплывет да пока обогнет петлю, будет вечер. А вечером будет туман. И придется вашему «Батуми» становиться на якорь, ночевать возле нас…

Все-то они знали, пограничники, все-то предвидели.

— Но ведь надо предупредить капитана.

— Это наша забота…

За обедом, как известно, о делах не говорят, и я старался помалкивать. Но начальник нарушил эту традицию:

— Вы знаете, кто вас задержал, то есть э-э… обнаружил? — спросил он и положил на стол фотоплакат в половину газетного листа, напечатанный на отличной мелованной бумаге. Внизу мелким шрифтом указывался издатель — политический отдел войск Краснознаменного Дальневосточного пограничного округа, а вверху, под изображением красного комсомольского значка, было фото знакомого мне младшего сержанта и статья о нем. Заголовок гласил: «Вожак молодежи заставы».

— Ого, знаменитость! — удивился я.

— А вы читайте, читайте.

По привычке я глянул в конец текста и прочел, что за активную комсомольскую работу мой «крестник» награжден грамотой ЦК ВЛКСМ, что его грудь украшают все знаки солдатской доблести. Потом посмотрел начало и удивился еще больше: «крестник» оказался еще и тезкой — Рыбиным Николаем Ивановичем.

— Значит, судьба, — обрадовался я. — Вот с ним-то первым я и побеседую.

— Не судьба, — сказал начальник. — Рыбин сейчас в наряде.

— Тогда вы сами о нем расскажите.

— А может, пусть лучше его товарищи расскажут? Поговорите с пограничниками.

Так и порешили. После обеда я пошел по заставе с одним вопросом:

— Расскажите о младшем сержанте Рыбине.

— Хороший товарищ, всегда поможет, — сказал рядовой Тихонов.

— Я вот сержантскую школу окончил, а он младшим командиром стал без всякой школы. Это вам о чем-нибудь говорит? — сказал сержант Арбузов.

— Чуть свободная минута — сидит над книгами, учится, — сказал рядовой Исаков.

И тут выяснилось, что мой тезка к трудностям службы добровольно добавил себе еще трудности общеобразовательной учебы. Иногда это в войсках допускается: если пограничник отлично выполняет свои обязанности и если есть соответствующие условия, командование разрешает ему еще и учиться в школе, так сказать, без отрыва от службы, окончить десятый класс. Только сильные решаются на это, поскольку такое обучение не освобождает от тяжелой и очень напряженной пограничной службы. Николай Рыбин решился. Время от времени, в свои законные выходные дни, ездит в школу соседнего села, сдает экзамены по отдельным предметам.

А ефрейтор Казаков рассказал мне историю, которая позволила лучше понять особенности пограничной службы п природные условия этих мест.

Зимой было дело. Кряхтели деревья в лесу от сорокаградусного мороза. Звезды дрожали над скованным Амуром, а лупа куталась в шубу искристого тумана, словно так же, как и пограничники, одетые в тулупы, спасалась от свирепой стужи.

С вечера Николай Рыбин укладывал чемодан, собираясь в отпуск: утром он должен был уехать на станцию. Перед тем как лечь спать, вышел на крыльцо, посмотрел на луну и встревожился: все говорило о том, что идет пурга.

Проснулся он от стука за окном. Стучали ставни. Со двора доносился надрывный стон ветра.

«Ну, все, — подумал Николай, — заметет дороги». Оделся, вышел к дежурному по заставе и увидел торопливо собиравшихся куда-то своих связистов.

— Что случилось? — с беспокойством спросил он.

— Связь порвало…

— Я пойду, — решительно сказал Николай.

— Ты же в отпуске. Езжай, пока дорогу совсем не занесло. Без тебя управимся.

— Я пойду, — повторил он. И крикнул, уже натягивая полушубок. — Поеду, когда все исправим!..

Над Амуром неслась белая мгла. По времени стояло уже светлое утро, а в двадцати шагах ничего не было видно. Ветер нес по льду обломанные ветки деревьев. Младший сержант Рыбин, командир технического отделения, и ефрейтор Казаков, старший мастер по электроприборам, держась друг за друга, пробирались берегом реки, увертываясь от летящих веток. Боялись ступить на лед: бросит, понесет, не удержишься. Порой останавливались, оттирали друг другу быстро белевшие щеки.

Когда нашли обрыв, обрадовались так, будто все было уже позади. Хотя самое трудное еще только предстояло: для того чтобы ремонтировать линию связи, нужно было сиять рукавицы. Руки быстро застывали на обжигающем ветру, коченели. Пограничники отогревали руки за пазухой и снова гнули непослушные провода.

Вернувшись на заставу, припали к раскаленной печке, не задумываясь, что можно обжечься. Руки еще и не отошли, как снова случился обрыв на линии. И снова они нырнули в мутное марево летящего снега. Не потому, что не доверяли другим, просто знали, что навстречу трудностям первыми должны идти первые специалисты, которые все могут сделать и быстрее, и лучше…

— Потом у обоих кожа на руках слезала, так обморозились, — спокойно, как говорят о давно прошедшем и не заслуживающем особого внимания, сказал Казаков.

Все, что я узнавал о своем тезке и его товарищах, было, разумеется, весьма любопытно, но меня интересовало большее. Ведь речь шла о пограничной службе, а все мы с детских лет привыкли связывать с границей не одни только служебные будни. Однако по опыту общения с пограничниками я знал, что в наши дни схватки с нарушителями — дело весьма редкое. «Граница на замке» — это выражение привычно не только нам, но и тем, кто хотел бы видеть на границе обратное.

И все яге желание найти «изюминку», без которой, как мне казалось, и рассказ не рассказ, взяло верх.

— Неужели мой тезка так-таки и не видел ни одного нарушителя границы? — напрямую спросил я у начальника заставы.

— Не только видел, но и брал, — ответил он.

Это случилось прошлым летом. Николай первым заметил нарушителя, как полагается, сообщил на заставу и организовал преследование. Когда нарушитель понял, что ему не уйти, бросился на пограничника с палкой. Трудно сказать, на что он рассчитывал. Всего скорее просто был уверен, что советский пограничник не станет стрелять в безоружного, хоть в случае нападения он и имеет на это право. Николай стрелять не стал. Выбил палку из рук нарушителя и задержал его.

Вот и вся история. Маленькая. Но в ней проявились высокие боевые, моральные, личные качества младшего сержанта Рыбина и его товарищей…

А потом пришел со службы мой тезка, и я успел перехватить его на пороге, обменяться несколькими фразами.

Родился Рыбин в селе Рыбино Свердловской области. Сообщив мне об этом, Николай вроде бы горько усмехнулся:

— Что за жизнь? Никакого стимула.

Это было довольно необычное для пограничника заявление, и я попросил разъяснений.

— Посудите сами, — щурясь в усмешке, сказал он, — город Рыбинск уже есть и город Николаев, даже город Иваново. Так что, старайся не старайся, в мою честь ничего не назовут.

— Что же, — сказал я, принимая шутку, — надо жить так, чтобы убедить всех, будто эти города названы в вашу честь.

— Стараюсь.

— Получается?

— Мама, кажется, готова поверить.

— М-да, работы еще много.

— Много, — согласился он. Засмеялся и пошел в комнату оружия чистить мокрый автомат.

А я снова вспомнил о своем «Батуми» и забеспокоился. Как бы там ни было, а перед капитаном мне было неловко за эту затянувшуюся прогулку по берегу.

— Не волнуйтесь, — сказал начальник заставы. — Стоит ваш «Батуми» на якоре, туман пережидает. Вот поужинаем и доставим вас на пароход в Целости и сохранности.

— Поужинаем?

— Нельзя обижать наших женщин. Они уже стол накрыли.

Так я, как говорится, «под занавес» попал в женскую компанию. То есть вначале за столом были все офицеры заставы со своими женами. Но потом — такова уж особенность пограничной службы — офицеры один за другим ушли по каким-то своим совершенно неотложным и совершенно срочным делам. «На минуточку», — говорил каждый их них. И исчезал надолго.

Остались мы вчетвером, сидели за столом, тихо беседовали. Собственно, больше говорила самая пожилая из женщин — Аграфена Петровна, у которой «стаж» пограничной жизни исчислялся десятилетиями. Двух других женщин скорее можно было бы назвать ученицами в жизненных вопросах. Нина всего лишь год, как вышла замуж за офицера-пограничника, а семейный стаж Нади исчислялся неделями.

Я слушал, не перебивал. И прежде, бывая на отдаленных пограничных заставах, я интересовался не только трудностями службы да опасностями, подстерегающими пограничников, но и жизнью семей. Да простят мне москвички, но на заставах они всегда вспоминались мне донельзя избалованными. Я поражался оптимизму жен пограничников, лишенных не только городских или пусть даже сельских удобств, но зачастую и обычного женского общества. Поражался их умению улыбаться, когда трудно, когда ждать уже невмочь, и поддерживать вернувшихся с границы мужей, хотя самим очень нелегко. И каждый раз вспоминал, не знаю чью, но часто слышанную на заставах песню: «Низко кланяюсь вам, офицерские жены. В гарнизонах, на точках, вдали от Москвы непреклонен устав и суровы законы, по которым живете и служите вы…»

— Нет, девочки мои, легкой жизни на границе не бывает, — говорила Аграфена Петровна. — А счастье — это же совсем другое дело. Счастье не от легкой жизни зависит, а скорее как раз наоборот…

— Легкости мы не ждем, — сказала Нина, поправляя свои пышные белокурые волосы. — Обидно, что специальность пропадает.

— Ты кем будешь, когда учиться кончишь? Преподавательницей французского? Не горюй, школы везде есть. Если же когда попадете с мужем на совсем отдаленную заставу, то будешь пограничников учить французскому. Они до учебы охочие. Вот Наде труднее придется — механический техникум кончила. Но пожалуй, и Надя себе дело найдет, если захочет. Да ведь и по дому дел хватает. Дети пойдут…

— До этого еще далеко, — испуганно воскликнула Надя.

— Ничего не далеко. Сама без детей не захочешь. У меня вон их трое, девочек. Бывало, все к отцу в кабинет лезут. А ему некогда. Даст им по листу бумаги: «Сидите тихо, рисуйте». — «А что рисовать?» Он им и скажет первое, что в голову придет: «Рисуйте штурмовую полосу». Сидят, стараются. И смех, и грех!.. Любили на строевые занятия глядеть. Сядут рядком, спорят между собой, кто из пограничников лучше ходит… С детьми даже на самых глухих заставах скучать не приходится. Помню, приехала — лес кругом. Травы нехоженые. Тишина. Как-то возвращаюсь из леса, а в воротах заставы коза стоит. Дикая. Остановилась, гляжу на нее, а она на меня. Ну, опомнилась, кричу часовому. А коза непуганая, крика не любит. Прыг — и нет ее… Долго потом мне было радостно от этой встречи. Все думала: зачем коза на заставу приходила? Потом все мы увлеклись рыбалкой. В городе устраивают коллективные выходы в кино, в музеи, а мы — на рыбалку. И я, конечно, тоже, и дочки мои. Особенно Галка это полюбила. Встанет пи свет ни заря, глаза еще не открываются, а уже хвать за удочку и шагает одна к реке. А за ней котенок…

Аграфена Петровна улыбнулась задумчиво краешками, губ, помолчала, видимо заново переживая. свое далекое, задушевное.

— Бывало, на рассвете над деревней призывно, гудит пастушеский рожок., будит хозяек, навевает мирные сны вернувшимся с ночных постов пограничникам. Рассказывали, будто был случай, когда один, молодой, офицер, спросонья примял рожок за сигнал, тревоги. Прибежал и был крайне удивлен, что все спокойны…

— Аграфена Петровна, а что из вашей жизни вам. больше всего запомнилось? — спросил я.

— Да мало ли!

— Опасное когда-нибудь было?

— Было, — быстро отозвалась она. — Наводнение в пятьдесят восьмом году. Вода вначале прибывала как обычно. Мы и внимания не обращали: она каждый год то прибывала, то убывала — привыкли. А тут пришло сообщение: ожидается большое наводнение. Мы, конечно, приготовились, ждем. Вода потихоньку добралась до ворот заставы. Решили на всякий случай эвакуироваться в сопки. Начали переносить имущество повыше. И тут река словно сорвалась, пошла- прибывать по. пол. метра в. час, представляете?! Мы день и ночь вещи таскали. Даже по грудь в воде приходилось. Все же успели. Еще и соседней деревне помогли. И китайских крестьян спасали. Муж награжден именными часами за спасение китайцев во время того наводнения…

— Интересно, — откликнулась Нина, тряхнув своими яркими кудрями.

— Ну вот, — сказала Аграфена Петровна. — Я про-страшное рассказываю, а ей интересно. — И улыбнулась ласково — Впрочем, как же не интересно….

По густой чернильной тьме начальник заставы вместе с моим тезкой, провожали меня к. берегу, где, вызванная с парохода, уже ждала моторная, лодка. Лучи фонаря уходили в туман, как в вату, и стоял вокруг луча призрачный таинственный ореол. Поблескивали подносами лужи, высокая мокрая трава, касаясь, холодила руки.

— В такую погоду нарушителя границы, можно и не заметить, — сказал я.

— Нельзя, — как всегда категорично, заявил начальник заставы.

— Почему?

— Потому что охрана границы — не мертвая схема, потому что мы знаем, как может вести себя нарушитель в такую погоду, потому, наконец, что все местное население — наши помощники.

— А бывало? — Мне показалось, что начальник заставы готов рассказать что-то еще интересное. — Бывало, чтобы… с помощью населения?

— Бывало, — с готовностью отозвался он. — Пришел человек в колхоз на работу устраиваться, а фотография на паспорте вроде бы не похожа. Колхозиники привели на заставу.

— Нарушитель?

— Да. Условный. Проверка была.

— А еще что-нибудь было?

— В газике люди ехали. Спросили у колхозников дорогу, а сами свернули на другую, к границе.

— Ну и…

— Оказалось, просто заблудились… А как-то проверяющий из погранотрада приехал, попросил срочно провести занятия по боевому гранатометанию. А мы в горячке не предупредили об этом наших помощников из местного населения. Только и успели, что выставить оцепление. А потом… Младший сержант Рыбин как раз дежурным по заставе был. Что было потом? — опросил он его.

— Семь минут прошло с первого взрыва, как приехал на заставу грузовик, полный колхозников, — сказал май тезка. — Они решили, что на заставе ЧП и нам помощь требуется…

Берег появился внезапно. Тропа оборвалась, под низким обрывчиком возникла черная, как пропасть, вода и полувытащенная на отмель лодка. Возле лодки стоял Володя с «Батуми» и двое пограничников.

— Не заблудитесь в тумане? — спросил Володю начальник заставы.

— Огни ж видно, — ответил он.

Я присмотрелся, увидел, что ниже по течению туман — вроде как бы светился большими расплывчатыми пятнами.

— Верно-верно, — удовлетворенно сказал начальник заставы. — Плывите, коли так. Гудните с парохода, чтоб мать. — И повернулся ко мне — Счастливой вам дороги. Плывите спокойно.

— Плывите спокойно, — тотчас с обычней для него усмешкой в голосе подхватил тезка. — Не волнуйтесь в дороге. Наше дело правое. Хоть мы и на левом берегу.