Не путай клад с могилой

Глава 18

– Сегодня вся милиция района работает на Вацуру, – сказал мне тот же капитан, который рано утром выезжал со мной на берег заповедника. – Что у вас тут творится? То пропадают люди, то вешаются.

– Черная полоса пошла, – ответил я.

– Черная полоса! – проворчал капитан, садясь за стол под зонтом. – Как коммерческие структуры начали появляться, так в городе одна сплошная черная полоса пошла… Ну, что стоишь? Накрывай стол!

Сашку вынесли на носилках, накрытого несвежей простыней. Из-под нее выглядывала рука с оттопыренным указательным пальцем. Рука раскачивалась в такт шагам санитаров, и казалось, что Сашка молча грозит всем нам.

– Есть какие-нибудь версии? – спросил капитан, играясь фуражкой, лежащей на столе.

Я пожал плечами и выразительно посмотрел на профессора, стоящего рядом, мол, слушайте и сопоставляйте с тем, в чем вы меня обвиняли.

– Нервный срыв! – вдруг включился в разговор профессор. – Страх перед будущим, осознание своей никчемности… Такое случается среди юношей.

Капитан повернул голову, с удивлением взглянув на профессора.

– А это кто? – спросил он меня.

Я не успел ответить, как профессор отрекомендовался по полной форме:

– Заслуженный деятель культуры, лауреат премии Адриена Эбрара, доктор исторических наук, профессор Курахов Валерий Петрович!

И поклонился.

Капитана впечатлил список титулов, он удовлетворенно кивнул и снова принялся катать по столу фуражку.

– Ну и что вы там про нервный срыв говорили? – напомнил он.

Профессор на минуту задумался, готовя новый словесный фейерверк.

– Видите ли, мы имеем дело со своеобразным психологическим конфликтом, когда неокрепшая нервная система юноши вплотную соприкасается с нашей, так сказать, мрачной действительностью, и первый всплеск эйфории от открывающихся радужных перспектив сменяется горестными заботами о хлебе насущном…

– Понятно, – протянул капитан таким тоном, словно хотел сказать: «Ни хрена не пойму, что ты там наплел».

Курахов тем временем встал рядом со мной, плечом к плечу. Он явно верил, что я не имею никакого отношения к самоубийству Сашки, и своим объяснением самоубийства словно бы просил меня ничего не рассказывать о ночном происшествии. Профессор не был заинтересован в милицейском разбирательстве, и в этом отношении мы были с ним союзниками.

Я подал капитану завтрак. Тот в первую очередь взялся за томатный сок, сыпанул в стакан полную чайную ложку соли и, отпивая маленькими глотками, часто вздыхал и вытирал платком вспотевший лоб. К овощному салату он не притронулся, зато с куриным окорочком расправился в считанные секунды.

– Ну что? Прикрыть твою частную лавочку? – спросил милиционер, вытерев губы и кинув салфетку поверх тарелки. – Люди пропадают, вешаются. Непорядок!

Он чего-то ждал от меня, а я почему-то никак не хотел понять, чего именно. Курахов не выдержал паузы и поспешил заявить о своих правах:

– Лично я заплатил деньги за проживание в этой, так сказать, гостинице. И потому, уважаемый господин начальник, претворяя в жизнь свои благородные цели, не забудьте побеспокоиться о соблюдении закона о потребительском праве.

– Чего? – поморщился капитан, жуя фильтр сигареты, и, не дождавшись повторения, усмехнулся, покрутил головой и поднес к сигарете зажигалку. – Умные, блин, все стали, о законах говорят так, будто в этом что-то понимают.

Он встал, надвинул на лоб козырек фуражки и, выдыхая дым мне в лицо, процедил:

– Даю три дня. Думай. Но этот бардак я больше не потерплю. Закрою твой притон к едрене фене!

– Мне кажется, что этот облеченный властью гражданин намекал вам про взятку, – сказал профессор, когда калитка за милиционером захлопнулась.

– Я уже устал платить всем подряд, – ответил я.

Профессор ободряюще похлопал меня по плечу:

– Коммерция, друг мой, это скользкий и опасный путь. Я посоветовал бы вам заняться историей, но ваши мозги, к сожалению, совсем не предназначены для этой области.

Марина появилась во дворе перед самым обедом. Она узнала о беде от отца Агапа, расплакалась, но быстро справилась с чувствами, поднялась к себе и переоделась в черную сатиновую рубашку.

Священник, уже одетый в черную рясу, разложил посреди двора свой чемодан с утварью и принялся готовиться к ритуалу. В бутылку из-под шампанского, на треть заполненную какой-то жидкостью, он добавил водопроводной воды и тщательно взболтал смесь. Затем взял пеньковый веничек, похожий на тот, каким белят потолки, большой деревянный крест, покрытый мельхиоровой чеканкой, кадило с кривой крышкой, в отверстиях которой застревали деформированные от служебного усердия звенья цепочек, и образок с ликом святого апостола Павла.

Марина, вытерев слезы и покрыв голову черным платком, взяла крест, образок и тонким фальцетным голоском, от которого у меня между лопаток пробежал холодок, запела:

– Господи! К тебе взываю; поспеши ко мне, внемли голосу моления моего, когда взываю к тебе…

Отец Агап торопливо раздувал угольки в кадиле, что-то у него не получалось, он чиркал спичками, обжигал пальцы и повторял Марине:

– Погодь!.. Погодь!..

– Блаженны верующие, ибо бога узрят, – сочувствующим голосом произнес профессор, глядя на всю эту канитель. – Скажите, господин… Все время забываю, как вас зовут. Скажите, а обед сегодня отменяется или как?

Я не мог думать о еде. Мое сознание переполняли трупы, которые мне пришлось повидать за неполные сутки. От этого желудок сжимался, как пробитый футбольный мяч, и к горлу подкатывал ком.

– Неужели вы еще можете думать о еде? – спросил я.

– А вы слишком впечатлительны, – ничуть не смутившись, ответил профессор. – Да, рядом с нами происходят не совсем приятные дела. Но почему из-за них я должен жертвовать обедом, за который были заплачены деньги? Почему мой организм должен испытывать недостаток в энергетике именно в то время, когда потребность в ней возрастает многократно?

– Я сейчас вам накрою, – ответил я, сделал шаг и, обернувшись, с нехорошим намеком спросил: – А вы не боитесь, профессор?

– Что?! Чего я не боюсь? Чего, по-вашему, я должен бояться?

– Не делайте вид, будто вам невдомек, что все эти неприятные дела тянутся от вашего манускрипта, – негромко ответил я, нависая над профессорской лысиной и прожигая взглядом его глаза. – Троих уже нет, и я не уверен, что счет жертвам на этом прекратится. Разве вы думаете иначе?

– У вас больное воображение! – воскликнул профессор, отскакивая от меня, как от опасно больного. – С манускриптом я связываю только обыск в своем номере! И больше ничего!.. Где ваш обед, в конце концов?!

Я зашел за стойку бара, глядя на стеллажи, уставленные бутылками, высушенными крабами, рапанами и прочей дрянью, подыскивая, чем бы накормить Курахова. Маленькое окошко, соединяющее бар с кухней, было наполовину заставлено грязными тарелками с остатками засохшей пищи. Я с тоской глянул через посудную баррикаду на холодную электропечь, заваленную пустыми кастрюлями.

Нет, весь этот кавардак начался не с профессорского манускрипта, подумал я. Все это началось с того момента, как ушла Анна. Все, оказывается, держалось на ней. А я думал, на мне.

Я зашел в кухню, открыл тяжелую дверь холодильной камеры и только тогда заметил притаившуюся между холодильником и окном Риту. Девочка курила и исподлобья следила за мной. Глаза ее распухли от слез, черные тонкие пряди налипли на лоб.

– Что ты здесь делаешь? – спросил я, хотя прекрасно видел, что Рита курит и плачет.

– Извините меня, – тихим, охрипшим голосом произнесла она, не поднимая глаз. – Я думала, что это вы «настучали»…

Мне вдруг стало ее настолько жалко, что я сам готов был просить у Риты прощения за стакан с портвейном, брошенный мне в лицо. Я осторожно взял из ее губ сигарету и выкинул ее в окно, затем приподнял Риту со стула под локоток.

– Обед есть? – спросил я.

Рита кивнула, шмыгнула носом и стала выставлять из холодильника коробки с мясными полуфабрикатами, яйца, батон вареной колбасы, помидоры, зелень в банке. Я смотрел, как она, склонившись над разделочной доской, режет луковицу, морщится, сдувает с кончика носа слезы, потом высыпает ее на разогретую сковородку, мелко крошит колбасу, смешивает с майонезом и помидорами. Ее руки были заняты, и Рита не могла вытереть глаза. Но слез она не стеснялась, так как ее чувства к Сашке уже не были тайной.

Яичница с овощами подгорела, а «кнорровский» грибной суп получился с комками, но профессор, единственный из оставшихся обитателей моего дома, не обратил внимания на эти огрехи и, как ни странно, съел все и без своего извечного брюзжания.

Мы сидели на кухне и через заваленное грязными тарелками окно, через овальный зал бара смотрели на жующего профессора.

– Он разговаривал с тобой сегодня?

Я угадал ее мысли. Рита думала не о Курахове, а о Сашке.

– Да, – тихо ответила она.

– Сказал, что профессор застал его в своем номере?

– Да.

– Переживал по этому поводу сильно?

– Нет.

Девочка выглядела опустошенной, обессилевшей, и я понимал, что с моей стороны жестоко сейчас продолжать расспросы, но не мог поступить иначе. Она оставалась единственным связующим звеном с той тайной, которой были окутаны все эти события.

– Он как-нибудь объяснил тебе, зачем заходил в номер профессора?

На этот раз Рита ответила не сразу:

– Да.

Я терпеливо ждал, что она скажет еще, но Рита, похоже, медленно засыпала.

– Что он там делал? – напомнил я о своем вопросе.

– Искал ручку.

– Какую ручку?

– Шариковую.

Я удивлялся, откуда у меня столько терпения, чтобы вести разговор в таком похоронном темпе, вытягивая из Риты по одному слову. Девочка наверняка воспринимала мои расспросы как пустое любопытство. Пришлось сказать ей больше, чем я хотел. Я обнял Риту за плечи и слегка развернул к себе.

– Ты молчишь, тебе не хочется разговаривать со мной. Но ты хранишь тайну не только своего друга, но и того, кто виноват в случившемся.

Рита вскинула глаза, убрала с лица черную прядь, нахмурила брови.

– Что? – тихо спросила она. – О ком вы говорите?

– Сашка повесился не по своей воле. Ему кто-то очень хорошо помог. Точнее сказать, его убили.

Девочка застыла, не сводя с меня глаз. Смысл того, что я ей сказал, медленно доходил до ее уставшего от слез сознания.

– Его убили? – легко и неосознанно повторила она, прислушиваясь к тому, как эта фраза звучит в ее устах.

Мгновение – и ее лицо настолько стремительно изменилось, что я уже был готов схватить ее в охапку, чтобы пригасить истерику. Глаза девочки расширились, словно она стала свидетелем безобразной метаморфозы, при которой я превращался в монстра, дрожащие губы разомкнулись, руки непроизвольно потянулись к голове.

– Боже мой! – сдавленным шепотом произнесла она, хватая себя за волосы. – Почему?.. Почему он не ушел отсюда?.. Я ведь предупреждала…

Она встала со стула и нетвердой походкой прошла к холодильнику, затем к плите, снова к холодильнику. Я не спускал с нее глаз, но Рита владела собой намного лучше, чем я предполагал.

– Я хочу выпить, – сказала она, машинально открывая холодильник, хотя в этом холодильнике спиртное мы никогда не хранили.

Я принес из бара бутылку «Сангрии» и поставил ее на рабочий стол. Рита стала наливать в стакан. Красная жидкость густой струей выплескивалась из горлышка, потом стала переливаться через край стакана, скользить вишневой лентой по рукам и кровянить белый кафельный пол. Я спокойно ждал, когда она придет в себя.

– Это сделал тот, кто его шантажировал, – медленно произнесла она, глядя через мое плечо в оконный проем.

– Кто его шантажировал? – спросил я и, быстро обернувшись, проследил за взглядом Риты. Ничего, кроме склеившейся горки тарелок, квадратного проема, в котором проглядывались темно-коричневый округлый бок барной стойки и яркое пятно зонта, прикрывающего от полуденного солнца Курахова с бутылкой пепси в руках.

– О ком ты говоришь? – повторил я, снова взглянув на Риту.

Она опустила глаза и едва заметно отрицательно покачала головой:

– Я не знаю, кто это. Сашка мне не сказал. Он его очень боялся.

– Почему?

– Не знаю. Сашка мне не говорил. Сказал только, что засветился.

– А что этот человек хотел?

– Чтобы Сашка молчал. Сашка тоже знал что-то такое, чего не должен был знать. И этот человек его тоже боялся.

Я коснулся пальцами подбородка девочки.

– Рита, мне кажется, ты говоришь неправду. Ты знаешь, кто это, но почему-то не хочешь говорить.

Она отрицательно покачала головой. Мои пальцы скользнули по нежной коже.

– Я не знаю, – повторила она.

– Это он? – Я кивнул в сторону оконного проема, в котором проглядывалась фигура профессора.

– Я не знаю! – злее повторила Рита и отвернулась.

– Хорошо! – Я почувствовал, что этот путь – тупиковый, Рита, может быть, в самом деле не знает человека, который шантажировал Сашку. – Поясни мне только, что такое засветился? Что мог натворить Сашка, чтобы потом бояться кого-то из наших?

Это был вопрос-проверка. Я нарочно упомянул «наших», чтобы проследить за реакцией Риты. Это слово ее не смутило.

– Засветился – это значит попался кому-то на глаза, когда лучше было бы не попадаться, – пояснила она.

– Он без разрешения зашел в профессорский номер? – неожиданно спросил я и сразу почувствовал, что попал в «десятку».

Рита опустила глаза и едва слышно ответила:

– Да.

– Зачем он это сделал?

– Наверное, собирал посуду.

– Но ведь это неправда, Рита! Профессор теперь обедает и ужинает в кафе.

– Там могли остаться кофейные чашки, бокалы, тарелки после завтрака.

– Мне ясно. Этими доводами с тобой объяснялся Сашка. Я же могу возразить, что собрать кофейные чашки намного проще было в присутствии Курахова.

– Я не знаю, что он там делал! – жестко повторила Рита, схватила наполненный до краев стакан и обмакнула губы.

Девочка с характером, подумал я, глядя на волевой изгиб тонких губ.

– Значит, Сашка засветился в номере профессора. Причем он попался на глаза человеку, о котором знал что-то компрометирующее. И этот человек потребовал от Сашки молчания взамен своего молчания. Так?

– Может быть, – уклончиво ответила Рита и снова пригубила стакан.

– Ты мне говорила про шариковую ручку, которую Сашка искал в номере профессора сегодня ночью, – не давал я Рите передохнуть и собраться с мыслями, чтобы лучше лгать. – Это была неудачная шутка?

– Нет.

– Что это была за ручка?

– Он случайно обронил ее в первый раз, когда засветился. Потом, когда номер профессора обыскали, испугался, что если придет милиция и найдет ручку, то это будет серьезной уликой против него.

– Значит, к обыску он не имел никакого отношения?

– Никакого. Это правда.

– А почему ты уверена, что это правда?

– Потому что в те часы, когда номер обыскивали, мы были с Сашей вдвоем… В смысле, мы были здесь, на кухне.

– И ночью он пошел в номер профессора, чтобы найти свою ручку?

– Да.

– Что было сегодня утром?

– Он мне рассказал, что ночью неожиданно пришли вы и профессор и застукали его в номере. Но сильно не переживал. Он даже смеялся, говорил, что никаких серьезных улик нет и в худшем случае его уволят из кафе.

– Курахов о чем-нибудь говорил с ним?

– Я не заметила. У вас есть сигареты?

– Не курю. А отец Агап говорил?

– Да. Я не разобрала, о чем, но слышала их голоса из-за двери хозяйственного двора.

– А что было потом?

– Не знаю. Пришли посетители и заказали шампанское и мороженое.

– Как они выглядели?

– Немолодая пара. Наверное, муж и жена.

– Священник скоро вышел с хозяйственного двора?

– Я не заметила.

– А что в это время делал Курахов?

– Сначала читал газету под зонтом, а потом скорее всего поднялся к себе.

– Когда ты нашла… когда ты увидела, что случилось с Сашкой?

– В половине девятого. Пора было накрывать завтрак. Я позвала его, но он не отозвался. Я подумала, что он, наверное, спит на топчане. Пошла во двор и там увидела…

– Кто вызвал милицию?

– Курахов. Ваш кабинет был заперт, и он побежал к ближайшему телефону-автомату.

– А отец Агап что делал?

– Он появился в кафе незадолго до вас. Я даже не обратила внимания, откуда он пришел.

Я задавал вопросы один за другим, заставляя Риту думать и отвечать, не оставляя ей времени на ложь и слезы. Я был уверен, что она говорила мне правду и сказала все, что знала. Информация была скудной, но и ее было достаточно, чтобы начала выстраиваться хоть какая-то логическая структура. Рита почувствовала, что я ухожу в свои мысли, что прессинг ослабевает, и снова занялась своим стаканом.

Курахов, думал я. Очень, очень может быть. Предположим, профессор неожиданно вернулся в свой номер и застал там Сашку, который рассматривал какие-то важные документы. Курахов пригрозил парню милицией, а Сашка, в свою очередь, пообещал выдать милиции какой-то компромат на Курахова. Они могли заключить договор взаимного молчания. Но Сашка попадается второй раз, причем – уже на моих глазах. Что должно было взволновать профессора? То, что я сдам официанта в отделение, где он тотчас настучит на профессора. А чего мог испугаться Сашка? Уже ничего. Улика, за которой он полез в номер профессора, лежала у него в кармане. Значит, менее всего заинтересованным в огласке ночного происшествия должен быть профессор. Так, собственно, и было, он ни разу не вспомнил о милиции.

Что же было потом, думал я, глядя на Риту, но не видя ее. На рассвете мы расстались с Кураховым. Я спал час. Завтрак подала Рита. Она упрашивала меня не писать заявление на Сашку. Потом я спустился вниз. Рядом с баром Сашка шепнул мне, что хочет сообщить мне что-то очень важное. Курахов был недалеко от нас. Он делал зарядку и прислушивался к нашему разговору. Услышать, конечно, он не мог ничего, но наверняка решил, что Сашка выболтал или намерен выболтать мне его тайну. Я ушел в милицию. В доме остались четверо: Рита, профессор, священник и Сашка…

Рита снова плакала, глядя в окно, шмыгала носом, растирала ладонью слезы по щекам и мочила губы в «Сангрии». Я ходил по кухне, от плиты к холодильнику, и думал о том, что вывод, который я собираюсь сделать, выведет меня в такие дебри, из которых очень легко никогда не выбраться.

Итак, в доме осталось четверо. Профессору не стоило большого труда улучить момент, отозвать Сашку в хозяйственный двор, задушить петлей, а затем привязать к металлической перекладине обрывок веревки, чтобы ввести следствие в заблуждение.

Все это выглядит очень правдоподобно, думал я, машинально отнимая у Риты стакан и выливая «Сангрию» в раковину. Но куда, к какому боку мне приладить темную историю с испорченными аквалангами? Кто надрезал мембраны? Кто погубил молодую пару? Кто, в конце концов, проделал этот фокус с трупом Ольги? И самое главное – зачем?

– Я вспомнила, – вдруг произнесла Рита и посмотрела на меня так, словно я был прозрачным. – Я вспомнила…

Я ушел далеко в свои мысли и не сразу понял, что Рита собирается мне что-то сказать. Она продолжала смотреть сквозь меня, словно следила за каким-то редким и малоизученным явлением природы.

– Я вспомнила, – снова повторила она. – Та веревка… Отец Агап всегда обвязывал ею свой чемодан, чтобы не развалился. А сегодня утром, когда я несла вам кофе, веревки на чемодане не было.