Не путай клад с могилой

Глава 32

Я понимал, что так нельзя, что сам делаю свою жизнь невыносимой, но остановиться не мог. Бешенство, которое охватило меня, заглушило голос разума, как грохот прибоя заглушает крик утопающего. Вылетая на каждом повороте на встречную полосу и рискуя влобовую столкнуться с какой-нибудь машиной, я гнал «Опель» по серпантину Новосветского шоссе к насосной станции, под которой на несколько километров протянулись дикие заповедные пляжи, контролируемые егерями.

– Я тебя убью, ублюдок! – бубнил я под нос, от нетерпения и злости ударяя кулаком по рулю и нервно нажимая на педаль акселератора. Послушная машина дергалась, ревела мотором, и цифры тахометра мельтешили, как клубок червей.

– Алиби себе устроил, на пляже отметиться решил! Я тебе устрою алиби! Тебе не жить на этом свете! Таким уродам на земле нет места…

Солнце, лишь под вечер освободившись от туч, нагишом сваливалось за Алчак, проведя по морю кровавую полосу. Ветер утих, шоссе высохло, словно не было ни ночной бури, ни утомительного дневного дождя, но воздух оставался все еще сырым и тяжелым от испарений.

Я проскочил мимо насосной станции, краем глаза заметив среди зарослей можжевельника и хвои желтый кузов «уазика», затормозил у самой скалы, нависшей над шоссе, вышел из машины и перемахнул через ограждение.

Никогда я не чувствовал себя более несчастным, чем сейчас. Я потерял все, что у меня было. Я не смог уберечь даже то, что принадлежало нам с Анной, что казалось вечным символом, памятником нашей былой любви и единства судеб. Нищий, брошенный всеми, униженный поступком самоуверенного подонка, я был способен лишь слепо следовать какому-то звериному инстинкту мести и, не задумываясь над тем, что сделаю с капитаном, когда найду его на пустынном пляже, полностью отдал себя во власть неуемной жажды расправы над человеком, который сделал меня несчастным.

Я не чувствовал ни усталости, ни боли в ногах, прыгая по склону, как на трассе слалома, я не замечал, как ветки хлещут по лицу, словно пытаясь привести меня в чувство, я превратился в снаряд, напролом идущий к своей цели, и когда добежал до обрыва и спрыгнул с трехметровой высоты на прибрежную гальку, когда в нескольких десятках метрах от себя увидел тощую белую фигуру капитана, на котором не было ничего, кроме трусов и надвинутой на глаза фуражки, то даже удивился своему спокойствию.

Капитан не видел меня и не слышал моих шагов. Он сидел лицом к морю в нескольких шагах от воды и, подперев голову руками, неподвижно смотрел на горизонт. Его непропорционально длинные и худые ноги по щиколотку увязли в мокрой гальке, и со стороны казалось, что у капитана нет ступней, а вместо них – то ли копыта, то ли культи. Горбатая, рахитичная спина изогнулась вопросительным знаком, отчетливо выступила цепочка позвонков.

Я приближался к нему, стараясь идти как можно ближе к осыпи, где была тропа, приглушавшая шаги. Поравнявшись с высохшей, отполированной морем корягой, на которой капитан развесил рубашку и брюки, я откинул ногой лежащую тут же кобуру с пистолетом и, едва капитан вскочил и развернул свою синеватую и впалую грудь, с крутого разворота ударил его под козырек фуражки.

Фуражка сразу слетела, упала мне на руку, а оттуда – под ноги. Я наступил на нее, втаптывая ненавистный козырек в гальку, и, не дожидаясь, когда капитан упадет, добавил ему слева.

Капитан упал на четвереньки, отхаркиваясь и тряся головой.

– Не сметь… – бормотал он, пытаясь подняться на ноги. – Нападение на сотрудника… не сметь… это плохо для тебя…

Я не насытился. Жалкая угроза лишь подлила масла в огонь. Не останавливаясь, я схватил его за волосы, заставил подняться на ноги и прямым ударом в подбородок снова кинул на гальку.

– Не надо… – кашляя и брызгая красной слюной, широко расставив руки и раскачиваясь, словно пьяный, бормотал капитан. С его лица частыми каплями стекала темная и густая кровь. Камни под ним стали пятнистыми, в горошек. – Не нужно так… это преступление… статья сто двадцать… сто шестьдесят прим… не сметь так…

Я снова поднял его и ударил в живот. Капитан согнулся, широко раскрыв рот, он не мог продохнуть, лицо его от напряжения стремительно багровело, а глаза наполнялись ужасом. Он подумал, что я его убиваю, что я не остановлюсь до тех пор, пока он не перестанет дышать, и, словно подтверждая его мысли, я стал бить его коленом в лицо. Хватая воздух обезображенными губами, капитан снова повалился на залитую кровью гальку…

Дикий, пронзительный визг, словно провели гвоздем по стеклу, раздался за моей спиной, и в первое мгновение я не понял, что это человеческий крик, крик ребенка, девочки десяти-двенадцати лет. Худое, несуразное существо в серых полуспущенных колготках, красной юбке и выцветшей нейлоновой кофте, с каким-то дурацким сачком в руке, с перекошенным, залитым слезами и соплями лицом кинулось на кривых тонких ногах к корчившемуся капитану.

– Папочка!! Папуленька!! Миленький!! Что с тобой?! Миленький, родненький, не умирай, папулечка!!

Потрясенный появлением здесь этой девочки, невообразимой глубиной ее горя и страданий, которые я ей причинил, все еще сжимая кулаки, я медленно пятился назад. Девочка, продолжая исступленно кричать, дергала отца за руку, пытаясь поднять его на ноги, упиралась своими худыми кривульками в гальку, падала, пачкая не по размеру большие колготки в крови и, не закрывая рта, поворачивала в мою сторону болезненное, блеклое, некрасивое лицо.

– Зайчик мой, родненький!! – визжала она, перечисляя, должно быть, те ласковые эпитеты, которыми называли в семье ее. – Котеночек!! Ласточка!! Не умирай, миленький!! Ой-е-ей, не надо!! Ой, встань скорее, папочка дорогой…

Она упала перед ним на колени, прижала его голову к себе и громко заскулила. Капитан, все еще кашляя и тряся головой, что-то тихо бормотал, судорожно, на ощупь, искал ее затылок и гладил растрепанную куцую косичку, на которой болталась пластмассовая божья коровка с обломанными лапками.

Не в силах больше смотреть на все это, я повернулся и кинулся в гору. Я бежал вверх, уже ненавидя себя, уже до боли жалея этого тупого, бедного и мстительного капитана и его дистрофичную дочь, хрипел и задыхался от усталости, но на шаг не переходил до тех пор, пока, обессилевший, не упал под кипарис, на присыпанные сухими иглами камни.

От гостиницы остались лишь обугленные стены с черными оконными проемами. Прожектор, повешенный на столбе электропередачи, освещал дымящиеся руины. Спектакль закончился. Народ, насытившийся зрелищем, медленно расходился. На месте, где стояла пожарная машина, темнела большая лужа.

Я даже не вышел из кабины. Душа ныла так сильно, что я боялся разрыдаться. Включил дальний свет фар и, отхлебывая водку из горлышка, смотрел на стены, железную дверь калитки, покрытую пузырями краски, каркасы зонтов, торчащие над верхним краем стены словно гигантские обтрепанные одуванчики, на почерневшую, с подпаленными листьями шелковицу, растущую с тыльной стороны гостиницы.

Так, не отрывая взгляда от пепелища, я сидел долго. Мне некуда и не к кому было ехать. Моим последним пристанищем стала машина. Друзей я растерял. С капитаном расквитался. Смысла в дальнейшей жизни не было.

Кто-то постучал в боковое стекло. Я повернул голову и не сразу узнал Ладу. Пригибая голову, чтобы я мог ее видеть, она показывала куда-то рукой.

– Привет! – сказала она, когда я опустил стекло.

– Привет.

Хорошо, что Лада не стала говорить банальности, соболезновать, утешать и успокаивать. Ненавижу, когда кто-то сопереживает мне на словах.

– Тебя Володя разыскивает.

– Какой еще Володя?

– Ну, этот… – Лада мучительно подыскивала точное слово. – Друг Анны, не понимаешь, что ли!

– Так бы и сказала, что Влад. А зачем он меня разыскивает? – равнодушно спросил я. – Он мне не нужен.

Лада торчала в оконном проеме, как портрет в рамке. Она была в том же декольтированном голубом платье, в каком я впервые увидел ее. Девочка вышла на работу.

– Можно я сяду в машину? – спросила она.

– Садись, – пожал я плечами.

Она, цокая каблучками, обошла «Опель», открыла дверцу, села, а затем перенесла свои изящные ножки через порожек.

– Там, это… – сказал я, кивая на то, что осталось от гостиницы и делая глоток из бутылки. – Ты забыла деньги и пудреницу. Все сгорело.

– Я не забыла, – тихо ответила Лада. – Ты мне ничем не был обязан. А пудреницу я оставила, чтобы был повод зайти еще раз.

– Будем считать, что уже зашла. К сожалению, пригласить в апартаменты не могу – там у меня не совсем убрано, – мрачно пошутил я.

– Давай проедем немного вперед, – предложила Лада. – Влад отлавливает тебя у сквера.

– Давай проедем, – согласился я, протягивая ей бутылку.

Мы тронулись и медленно поехали сквозь людской поток. Разноцветные огни, мигающие в такт музыке, слепили глаза и отражались в зеркалах. Широкий передок «Опеля» рассекал поток людей, как катер волны. На нас плыли улыбки, десятки, сотни улыбок. Это был иной, чуждый мне и, может быть, враждебный мир. Мне казалось, что все, кто сейчас беззаботно улыбается, мои враги. Все они стояли и глазели на пожар, им хотелось побольше огня, и чтобы с грохотом вылетали стекла, обрушивались опоры, обваливалась крыша. Чем эффектней, страшнее, тем лучше.

Лада думала о другом.

– Помнишь, какой был дождь в тот вечер? – спросила она.

С чего бы это ее потянуло на воспоминания? Я искоса взглянул на девушку. Она держала бутылку, как свечу.

– Выпей!

Она отрицательно покачала головой.

– Что у тебя с руками? – заметила Лада. – Они в крови. Ты тушил огонь?

Не отрывая рук от руля, я мельком взглянул на них. На костяшках пальцев была содрана кожа, запеклась кровь. Кожа стала тонкой, не то что раньше. Десятка ударов по физиономии не выдержала.

Я вспомнил мокрое, с безумными глазами лицо кривоногой девочки и подумал: почему у гадов всегда рождаются несчастные и очень ранимые дети?

Лада достала из сумочки носовой платок, смочила его водкой. Подстраиваясь под движение моих рук, она оттирала запекшуюся кровь и все время дула на ссадины, думая, что мне больно. Ее внимание становилось слишком навязчивым, она начинала опекать меня и уже не скрывала жалости.

Я дернул рукой, поймал кончик платка и кинул его на панель.

– Не надо, не мешай.

– Тебе мои пожелания, конечно, до лампочки, и все же постарайся не терзать себя, – участливо посоветовала Лада. – Все уже в прошлом. Гостиницу уже не вернешь, а нервы можно спасти.

– Слушай, – дернул я головой и ударил кулаком по кнопке сигнала. – До чего же ты умная!

Лада предусмотрительно промолчала, взяла платок в бурых пятнах, разложила его на колене, разгладила ладонью.

– Может, тебе нужны деньги на первое время? – через минуту спросила она. – Я могу дать в долг.

Я стиснул зубы. Ох, не вовремя села она рядом со мной, видит бог, не вовремя!

– Ты не рассердишься? – после паузы продолжала добивать меня Лада. – Может быть, тебе сейчас не до этого, но я хотела пригласить тебя на ужин.

Нет, она не просто хотела пригласить меня на ужин. Она думала, что я голоден и у меня нет денег на еду. Это ж Армия спасения какая-то, а не проституция! Это кем же я выгляжу в ее глазах?!

– Влад очень беспокоился за профессора, – излишней словоохотливостью компенсировала мое молчание Лада. – Ты случайно не знаешь, где был профессор во время пожара?

Это была последняя капля, переполнившая чашу моего терпения. Я повернул лицо к ней и, почти не глядя на дорогу, рявкнул:

– Все!! Молчи и не лезь в чужие дела! Я не нуждаюсь в твоем участии и сострадании! Это тебе понятно?! Меня не надо жалеть! Ты лучше на себя посмотри! Ты вспомни, кто ты такая! Ты очнись, милая!..

Раздался треск, машину тряхнуло, и по лобовому стеклу хлестнули упругие ветки, словно кусты, в которые мы въехали, дали «Опелю» пощечину за беспардонный визит. Хорошо, что скорость была небольшой, иначе кувыркаться нам, как ежикам с горки. Пропахав клумбу, нашпигованную звонкими и тугими калами, и застряв одним колесом в кювете, машина замерла.

Лада, сунув сумочку под мышку, бросила бутылку с водкой мне на колени, открыла дверь и выпорхнула наружу. Я посигналил ей, а потом «поморгал» дальним светом фар. Она не обернулась и, блеснув напоследок люминесцентным изумрудом платья, смешалась с толпой.

Чертыхаясь, я попытался выехать из кювета задним ходом, но ничего не вышло – машина застряла серьезно. Пришлось заглушить двигатель, навесить на руль противоугонный «костыль» и пойти к скверу пешком.

Влад, к счастью, был один. Он сидел на бордюре с чашкой горячего кофе в руке и через дымок наблюдал за прохожими. Увидев меня, он тотчас вскочил, поставил чашку на асфальт и устремился мне навстречу. Удобные для толпы рост и масса тела – перед ним все расступались, и Влад шел по многолюдной улице так, словно по чистому полю.

Поравнявшись со мной, он крепко пожал мне руку и даже обнял за плечи. Признаюсь, я просто обалдел от этого. Приветливость в этом человеке, должно быть, была заложена на генетическом уровне. После такого искреннего и дружелюбного реверанса я стал мучительно вспоминать, как мы расстались в последний раз, не клялись ли в дружбе и не пили ли на брудершафт. Таких подробностей, к сожалению, вспомнить мне не удалось, зато совершенно отчетливо всплыл в памяти его затылок и мой «регент», упирающийся стволом в него.

– Я встретил Ладу… – начал было Влад, но я его перебил:

– Я знаю. Если ты беспокоился о Курахове, то напрасно. Он жив и здоров. Неприятность в другом.

– Кофе хочешь? – спросил Влад. Кажется, мой стремительный переход к делу его не устраивал, и он нарочно удлинял паузы. – Сейчас закажу. Все стулья липкие от вина, так что лучше садись на бордюр… Что у тебя с руками?

Неужели это так заметно, подумал я, невольно засовывая руки в карманы и озираясь по сторонам – нет ли поблизости милиции.

Влад принес кофе. Чашечка в его огромной ладони буквально потерялась.

– Ну? – спросил он и, стараясь не показывать своего волнения, сделал глоток, задержал кофе во рту, словно смакуя.

– Манускрипт сгорел, – ответил я.

Видимо, Влад был готов услышать эту новость и воспринял ее внешне спокойно. Но пауза затянулась. Он маленькими глотками пил кофе. Потом стал отламывать веточки кипариса и грызть их.

– Это Курахов сказал, что сгорел?

– Да. Но вполне может блефовать.

– А смысл?

– Чтобы ты отцепился, – ответил я и тотчас понял, что говорю ерунду.

– По логике, теперь я должен вцепиться ему в горло. А где он сейчас?

– В «Горизонте».

– Что думает делать?

– Не знаю.

– Черт возьми! – наконец выругался Влад и выплюнул кусочек хвойной ветки.

Он опять надолго замолчал. Меня подмывало спросить его об Анне – знает ли она о том, что наша гостиница сгорела? Но чем дольше я готовил этот вопрос, тем труднее мне было его задать. В итоге я промычал нечто труднопереводимое:

– Послушай, а Анна… Она, когда ты собирался сюда… В смысле, ты узнал о пожаре случайно или… Точнее, тебе одному это стало известно?..

Для меня осталось загадкой, как он понял, о чем я хотел его спросить.

– Она ничего не знает, – ответил Влад. – Я приехал сюда по делам и увидел, что гостиница горит. А ты знаешь, из-за чего это произошло?

Я кивнул. Влад не стал уточнять, из-за чего именно случился пожар. Он вообще не задавал лишних вопросов. На всякий случай я его предупредил:

– Курахов считает, что это твоя работа.

– Естественно. Теперь, что бы ни случилось, виноват буду я.

Мы переглянулись. Мне показалось, что мы одновременно подходим к одной и той же идее.

– Теперь тебе нужны большие деньги, чтобы отремонтировать гостиницу, – сказал Влад.

– Ее не ремонтировать надо, а строить заново. Ты мне поможешь вытащить тачку из кустов?

Мы пошли вниз по аллее. Влад, нахмурив лоб, о чем-то думал. С ним было удобно идти навстречу потоку людей – не надо было лавировать, люди заблаговременно уступали нам дорогу.

Я свернул с аллеи на цветник, где в кустах темнел мой «Опель». Влад, продираясь сквозь заросли, трещал ветками не слабее, чем это делала машина.

– Хорошую ты нашел стоянку, – сказал он, обходя «Опель» и заглядывая под днище. – Сидит на брюхе. Колеса увязли. Как это тебя угораздило?

– С девушкой заговорился, – пояснил я, открывая дверь и садясь за руль.

– Знаешь, что я тебе скажу, – медленно произнес Влад, – это очень хорошо, что Курахов подозревает меня. Если сделать рокировку и поменяться местами с преступниками, то из профессора можно будет вытряхнуть всю информацию о сокровищах… Ну-ка давай!

Я едва прикоснулся ногой к педали акселератора. Влад, этот бизон, обхватил руками передок и, издавая ужасный рев, за несколько секунд вытолкал машину на асфальт.

– Поехали-ка к морю, надо туфли помыть, – сказал он, садясь в машину. – И я тебе кое-что предложу. Тебе моя идея понравится! – И добавил, смягчая собственную самоуверенность: – Во всяком случае, тебе больше ничего не останется, как принять мое предложение.

Я молча погнал машину к причалу. Я приблизительно догадывался, какое предложение готовит мне Влад. Это была чистейшей воды авантюра, в которой риска намного больше, чем здравого расчета, но, кажется, Влад прав: мне больше ничего не оставалось, как это предложение принять.