Не ведомы пути богов

Глава 12

— Левее!!! — заорал Бохх.

Пылающий снаряд со свистом прорезал воздух и хлопнул о ствол, с плеском облив кору горящим жиром.

— Быстра-а!!!

Загрохотали длинные топоры — дерево затряслось и застонало. Мокрый от пота народ облепил ствол, работая изо всех сил — крона жалобно колыхалась.

Лес полон воплей и криков. Мелькали между исполинами женщины, с полными ведрами — пару сотен ярдов дальше целый муравейник рубил просеку — там и сям поднимались и опускались мокрые женские спины.

Дерево накренилось, заскрипев на всю округу… и рухнуло, обдав хвою жаркими злыми искрами — сразу заплескалась вода, заставляя тлеющие угли шипеть и отстреливаться струйками раздраженного дыма.

— Не спа-ать!!!

Новый полыхающий шар с шорохом пробил густую крону и широким веером окатил листву — огонь радостно затрещал, мелькая среди веток быстрыми язычками…

— Валите соседние!!! — голос уже сипит, как у простуженного.

Сильный порыв шквального ветра ударил по кроне, мощным хлопком сбив огонь — в воздух взметнулись хлопья белого пепла… Магия. Бледный как смерть Гаюл опустился на землю, свесив тонкие обессиленные руки с колен.

— Зачем? — засуетился рядом ланер, наливая из меха в кружку пузырящуюся жидкость. — Справились бы…

Гаюл судорожно пил, кадык ходил ходуном. Вытер губы и протянул кружку обратно.

— С ног свалишься — что будем делать? — устало покачал сединой старый друг.

Лес полон шума, криков и огня — между стволами мелькали изможденные тени. Люди одним духом держались на ногах — ад продолжался третий день…

— Ты нам нужен, — тихо добавил Бохх. — Очень. Без тебя конец. Понимаешь?

Воды мало, ручьи почти пересохли. Не выдержать. Никак.

Снова засвистело…

— На взгорке-е!!! — рванул с места помощник даэра.

Парень поднялся следом. Постоял, ухватившись за ствол, чтобы унять головокружение… Вытер липкий пот и оглянулся на запад. Туда, откуда доносился сплошной гул, как хмурое предупреждение грозового неба…

Там, в миле за опушкой — тянулись ряды частоколов заграждения, мокрые от крови. И бушевал-перекатывался, врываясь предсмертными стонами, яростный бой…

Они дрались, как одержимые. Никто не отдаст свой дом, не захлебнувшись кровью — люди вгрызлись в землю, как замшелые валуны. Рашир — лес свободных охотников, здесь нет спесивых хозяев, крепостных или рабов. За спинами — дом, семья и родной очаг.

Голый пятак шириной миль пять, между сопками предгорий Идир-Яш и цепью длинных, почти пересохших болот — с них начинался исток Борреи, через сотни миль впадающее в знаменитое Майское пресное море.

Вештицы видели кровавый закат на западе, и Ибесида, самая старая из ведьм — преклонилась на пороге княжьего дома. Остер знал. Готовился. Но ни один из даэров не внял предвестию — Остер каждый год терпит набеги грабителей, и всегда шумит больше всех…

Они успели вбить в полынь «яззу» — пустынного ежа — ряды острых бревен-пик, готовых насадить на кол любого не успевшего отвернуть всадника. Углубить старый ров против лошадей и возвести деревянный заслон, гордо именуемый «форт», четырех ярдов высотой. Но когда на горизонте поднялась сплошная стена пыли… стало ясно, что для Остера это последнее лето.

Раширские охотники — лучшие из лучников, на всех обозримых землях. Упрямством заткнули бы за пояс буйволов. Но их плечи не знали веса доспехов, а дисциплина — строя. Плотные меховые армяки могли прикрыть от ножа, но не от меча или алебарды…

Защищенные клепанными железными пластинами степняки, со своими круглыми щитами-баклерами, неплохо укрывались от стрел. И в рукопашной драке с тренированными на резню кочевниками — лесовики гибли сотнями. И это совсем не походило на подвиг.

Орда наступала, как бескрайнее серое море.

Первая волна откатилась, оставив хрипевших лошадей и слабо шевелящиеся тела. Вторая — снесла половину «язза» и почти сровняла ров. Возможно, третья снесла бы форт, если бы… Не загудел за спиной сигнальный рог, и не успели соседи.

Истра и Шагай — ближайшие. Сигнальные столбы подпирали небо, собирая всех, кто мог взять в руки меч, и охотники с северным упрямством вгрызлись в перемешанную с кровью землю. Еще через пару дней начали прибывать дальние лесные уделы — и вновь откатывались волны, и вновь пропитывалась кровью полынь…

Остерская опушка никогда не видела столько смерти и трупов. Неистовства и злости, страха и отчаяния. Лесовики не отдадут свой кров. Останутся лежать на бурой земле, глядя на мир стеклянными глазами. Но матерей, сестер и дочерей не заберут в рабыни, и чужой сапог не распахнет дверь родного порога…

Но оказалось — тварям совсем не нужен порог.

Небо прочертил первый дымный след — люди задрали глаза вверх, удивленно провожая первого вестника…

Грохот копыт, вопли и крики захлестнули истерзанный мозг… Густой рой стрел почти выкосил первый ряд, но следующие ломились прямо по трупам…

— То-овсь… — орал охрипшим голосом Мекарий и через секунду: — спу-уск!!!

Дым выедает глаза. Уши звенят от воя тетивы — пальцы истерты в кровь, меховые тулупы свалялись от грязи и крови и бревна скользкие, будто облиты маслом… Кровь. Она всюду — на лицах, земле, руках. Позади не успевают оттаскивать трупы и они валяются тут же, среди живых, свесившись с частокола, наполняя воздух смрадом горящей плоти…

Виски колотит от напряжения — Аюла стиснула искусанные губы. Плотная струя огня с ревом хлестнула по толпе атакующих, разметав людей и лошадей — строй сломался — лошади кувыркаются через голову, с хрустом ломая шеи… Следующие ряды превращают копытами плоть в кровавое месиво…

— Спу-уск!!! — не своим голосом хрипит воевода — новый рой со свистом разрезает воздух…

Аюла была огневицей. Рождена огненной девой. Брат — воздухоборцем, владел магией воздуха. Она ему не завидовала — на нем вся ответственность за пожары в лесу…

Кочевников — без конца и края. Как саранчи, выжирающей все живое.

— Пу-уск…

Рядом тонко пропел арбалетный болт — Музза ткнулась лицом в настил. Аюла вздрогнула… Отрицательно закрутила головой, будто это как-то могло повлиять, и осторожно подергала подругу за плечо:

— Музза? Не пугай меня, ладно?

Девушка не шевелилась — мех быстро пропитывался кровью. И тогда мозг не выдержал — взревела, как раненный зверь и уткнулась в грудь той, с которой почти родились вместе — загнанный вопль прорвался сквозь грохот неистовой драки…

Стенала и завывала вокруг преисподняя, падали и поднимались неясные тени, стлалась угарная дымка… А она ревела, бесконечно тряся за плечи безжизненное девичье тело…

— Аюла? — рядом появилось черное от копоти лицо — рывком прижало девушку к груди. — Никогда не забудем, — тяжелая ладонь ласково накрыла макушку. — Ни одного…

Отец. Его рука будто выключила страшное месиво, прогнала нереальность нечеловеческой бойни…

Вопли и шум убежали вдаль. Кто-то аккуратно приподнял и стянул вниз безжизненное тело друга — она заглушила следующий всхлип и отстранилась…

Твари все-таки откатились. Люди стаскивают убитых. С разных сторон приглушенные стоны, где-то недалеко плачут… Кто-то жадно пьет воду, запрокинув затылок и обильно заливая лицо, кто-то развязывает узелок с сухарями, кто-то наматывает наконечники на стрелах, сжав зубами кончик бечевки… Кто-то еле слышно молился. Внизу на обгоревшем полене сидит мать, в своем белом плаще целительницы. Обхватила голову руками и раскачивается из стороны в сторону — у ее ног длинный ряд трупов, накрытых с головой. Мать — лучшая из врачевательниц — всегда тяжело переживала каждую смерть. Страшные дни перевернули сознание вверх дном — еще вчера до ужаса боялась отпускать дочь плавать к пещерам, а сегодня…

Вот она, эта грань. Черта. Которая стирает прошлое и делает нас безвозвратно взрослыми. Все те солнечные беззаботные дни, когда гонялась за хохочущей Муззой, поднимая в ручье веселые брызги… Или тайком подглядывали за ведьмами, осторожно раздвигая листву руками… и трясясь от страха, что сейчас на их головы немедленно рухнут все небесные кары…

«Форт» — давно не форт. Длинная изогнутая линия покореженного настила, с беспокойно шевелящимся народом — там и сям поднимаются дымы пожаров — степняки обстреливали не только лес. Вниз все стаскивают, и стаскивают тела… Много. Слишком много — в горле горький комок. От язза остались только разбросанные столбы-колья, перемешанные с трупами людей и лошадей, противолошадный ров напоминает чуть видимую канаву. Земля бурая от крови. Среди трупов кочевников уже осторожно снуют пригнувшиеся смельчаки — остро не хватало стрел…

Это конец?

Мозг не выдерживал ужаса… осознания… Рашира уже нет?

— Перевязать раненных, тяжелых в лес! — крикнул вдоль стены отец. — Всем крутить дротты!

Дроттами называли тяжелые стрелы с вытянутыми наконечниками, на крупного зверя. Воды мало — все уходило, чтобы затушить огонь. В лесу женщины срочно готовили колчаны и пики, но их все равно не хватало.

— Госпожа? — рядом присел Мекарий, протягивая флягу.

Аюла припала к горлышку — настойка из коры целебного корня Осс немного помогала поддерживать магические силы. Настоящий абсолют давала только сама земля. Медленно. По капельке. Вытерла губы и вернула флягу.

— У тварей уже иссяк запал, — уверенно сказал воевода, глядя в поле. — Скольких тут положили? Нам бы только до утра…

Аюла молча смотрела, как укладывают в ряд к остальным подругу, как аккуратно прикрывают плащом лицо. Слезы уже не текли — глаза сухие от желчи. Не иссяк, Мек. Им плевать, скольких положили. Их как клопов — вон, как кипит и перекатывается горизонт…

А что изменит утро? Принесут новые мощные дротты, которые убивают сразу троих? Или ведьмы сотрут с лица всю нечисть? Или лес наполнится жизненной силой, и сам отшвырнет воров и убийц?

Или, может, на помощь придет Айхон?

Что будет утром, Мек?

У нас нет резервов. Нет запасов, нет сюрпризов. Нам нечем их удивить.

— Сейчас подвезут воду, — подбадривающе улыбнулся старый охотник. — Продержимся.

Улыбка на черном лице — как оскал уставшего вепря.

Какая вода, Мек? Оглянись! Посмотри! Это Рашир!!

Прозрачные озера, окруженные зелеными замшелыми скалами. Веселые полянки, где в солнечных лучах поют цветы. Старые седые великаны, где чешут спины олени, а среди корней спит добродушный пыхтуха-медведь. Сытые тигры резвятся в густой траве, лениво поглядывая на пасущихся бойголотов, а льдица не прогоняет весело скачущую по лапе пичугу… Рашир, Мек!!!

— Мы справимся, солнышко, — тихо сказал Мекарий, пригладив ладонью ее волосы. — Слышишь?

— Конечно, — так же тихо ответила девушка. — Как же иначе, дядя Мек?

Воду так и не привезли.

Ибо из кочевой дали вдруг донесся странный гул, и на горизонте поднялась высокая стена пыли. Люди забурлили, быстро распределяясь по своим местам…

— К бою!!! — полетел, перекликаясь, приказ отца.

На стену опустилась тишина. Минуты сменяются минутами… Народ притих, изо всех сил всматриваясь в пыль. Гул нарастал, приближался — заскрипела с разных сторон натягиваемая тетива… Стучит в висках кровь, нервы на пределе. Странно… Нехорошо. Предчувствие липкой рукой сжимает горло. Меков колчан на полу начал мелко подрагивать…

— Буйволы!!! — вдруг истошно завопил кто-то.

В пыли проявились первые великанские тени — огромное стадо роголобов сотрясало землю с упорством каменного тарана…

— Спу-уск!!! — диким голосом завопил Мекарий.

Дружно запели луки — передние кувыркнулись в пыль, — но следом неумолимо надвигалась тяжелая масса, все перемалывая на своем пути…

— Пу-уск!!!

Роголобы — не лошади. Роговая броня с дюйм толщиной, а толстая шкура выдерживала с дюжину стрел. Горбатые великаны спотыкались и падали, но из пыли выныривали все новые и новые, с тупым бешенством пригибая рогатые морды…

— Пуск!! Пуск!!

Да сколько же их?!

Аюла лупила огнем до изнеможения — в воздухе тошнотворный смрад паленой шерсти и мяса. С каждым ударом чувствуя, как немеет спина и руки — мозг колотился от ярости неотвратимости… Буйволам на пике бешенства неведом страх.

Эх, Тали. Нас будут судить за финал, а не за путь. Но тот, кто любит — мало думает о конце…

— Пу-у-уск!!!

Финал неумолим, как приближение урагана. Горбато-рогатые туши со звериной мощью врезались в форт, ломая и круша исковерканные бревна… «Тали-и-и-и!!!» — вопль потонул в диком гвалте какофонии краха. Следующий удар сбросил с настила, как щепку — тело кувыркнулось в воздухе и пропахало в полыни борозду за стеной, раскинув безжизненные руки. По бездонному синему небу чертили дымные полосы сразу дюжина огненных убийц…

Конец.

Всему, что дорого.

На стене уже кипела яростная схватка, расползаясь как огонь — волны кочевников выплескивались одна за другой… Она закрыла глаза.

Прости, отец. Всегда была паршивой дочерью. Озорничала, перечила, огрызалась и врала. Виновна. Я не смогла. У меня не хватило сил.

Швух, швух, швух… Дрожала от быстрых копыт земля, и грохотало железо. Затылок ломил от боли…

Виновна, мать Аваатра. Сильно. Очень сильно. Всегда смотрела на девчонок, а не на мальчишек… Боги! Да от меня вешались все парни! По мне плачет палач. Я знаю…

Швух, швух, швух — лязгающий звон сливался в унисон с воем кочевников…

Только ответь… почему Рашир?!! За что?! Он не предал тебя!! Всегда был верен!!

По щекам бежали горячие слезы — ненавижу тебя, великая… Ты не мать. Матери не предают своих детей…

Эх, Тали…

— Ая!! — вдруг сквозь грохот донесся голос брата — кто-то схватил под мышки и потащил в сторону…

Гай?

— Аваатра услышала, — щеки вдруг почувствовали капли горячих слез.

Что?

Приподняла голову, напрягая глаза — мимо мелькали огромные тяжелые тени — швух, швух, швух — земля тряслась от топота и лязга железа… Подтянула ноги, брат обнял за плечи — глаза не верят, мозг не принимает… Швух, швух — один за другим мелькают железные всадники, с копьями наперевес исчезая в проломах разбитого форта… А с той стороны уже захлебывался панический многоголосый кочевничий вой…

Гаюл пораженно дышал над ухом. Медленно обернулась к лесу — зрачки непроизвольно расширились… Все поле до самого леса в пыли, ирреальности и фантасмагории …Звенят, стремительно облетая их с обоих сторон и сотрясая землю, крылатые воины, с головы до ног закованные в броню… на полном скаку перехватывая длинные пики, пригибаясь в седлах и пришпоривая железных коней…

Бред.

Твой мозг готов поверить в крах, но не готов в спасение, Аюла?

— Это Аллай, — дрогнул голос брата. — Они услышали…

— В бо-ой!!! — уже орал на стене отец, выхватывая клинок и поднимаясь во весь рост. — За Раши-и-ир!!!

Эхом летел по стене громогласный азартный рев…

Горячие слезы продолжали бежать по щекам, оставляя длинные невысыхающие дорожки. Слишком много навалилось на истерзанный мозг — бешенство многодневной драки, скользкие бревна, океаны крови, курганы трупов… Мозг устал. Сильно устал. Медленно поднялась с травы, вытирая глаза. Из пыльного марева показалась группа верховых, осадила лошадей… хмуро-властные бороды смерили от сапог до макушки, она гордо подняла лицо. И снова бред ирреальности — почувствовала, как тупеет…

На статном высоком скакуне, в окружении старших офицеров, прямо в лицо смотрела она. Сама. В железных латах и алой накидке великой княжны, невыносимо красивая… Дочь даэра зажмурилась — мозг вошел в коллапс.

Боги, оставьте меня в покое.

— Ты думала, что сможешь сбежать от меня, Аюла? — напрочь разбил иллюзию близкий, сто раз слышимый во сне голос. — Что я не найду тебя в Рашире?

Мозг не выдержал — девушка уронила голову на бок и повалилась на руки брату.

_________________________________________

Голый Енька в изнеможении лежал на постели — грудь тяжело вздымалась и опадала…

— Женское лоно, это храм! Оазис. Нежная роза, томный бутон, трепет бабочки, — назидательным тоном наставляла такая же голая Аюла, мягко рисуя ноготком на его животе узоры. — Гармония природы, сокровенная тайна, величайшая загадка… исток сладостной истомы и рождения новой жизни…

Вдох — два холма поднимаются, почти закрывая входную дверь, выдох — опускаются… Мда. Неисповедимы твои фантазии, мать Аваатра.

— …Барды часто отождествляют с короной, главным символами царской власти, — продолжала лекцию профессор по женской анатомической метафорике. — Аллегории поэтов столь многообразны, что можно легко выделить в отдельный фолиант…

— Блудница, развратница и распутница, — хрипло вынес вердикт Енька.

Поклонение собственному лону у него отсутствовало в принципе.

— Что? — немедленно воспрянула Аюла. — Кажется, у кого-то появились силы?

— Не-ет!! — испуганно пискнул Енька, но было поздно — блестящая волна волос уже накрыла его живот, и ласково-трепетный язычок снова пустился в путь…

Боги, помогите дожить до утра!

Тело-предатель уже вновь откликнулось, и внизу начала нарастать томная дрожь…

В интиме Енька был полным профаном. Ниже нуля. Мальчишкой не успел вкусить запретной сласти, а девчонкой страшился даже думать. Но Аюла вдруг оказалась таким гуру, что… Боги! Он даже представить не мог, что в постели можно такое вытворять. Уши горели, щеки пылали, пока очередной взрыв не уносил в такую сладостную негу, что…

Так продолжалось долго. Пока не обессилел настолько, что закружилась голова.

— Никому не отдам, — ласково шептала Аюла. — Обещаю каждую ночь как первую, и каждое утро у постели цветы, — нежный поцелуй в макушку. — Страшно хочется добавить про злата и драгоценности, но… — обиженный вздох, — вряд ли удивлю этим княгиню.

Он обнаруживал свое лицо у нее на груди, и себя в объятиях… Пару раз даже собирался возмутиться: Аюла, ау!! Кто из нас девушка? Но возмущаться почему-то совсем не хотелось. А хотелось просто лежать, и слушать ее ласковый голос.

— Мне пора возвращаться.

— Что? — в поле зрения сразу появились ее испуганное лицо. — Ты же говорила, что тебе необходимо решение даэров?

— Решение можно ждать и год, и два, — криво усмехнулся Енька. — Это непросто. Сообщат, когда решат.

— Они совещаются…

— Пусть совещаются.

Аюла подперла ладошкой щеку и ушла в задумчивость.

Эх, Ая… Тут ничего не придумаешь.

Бой был недолгим. Железные колонны как по учебнику разрезали атакующую волну степного сброда на две половины, и принялись уверенно-методично перемалывать, как жернова мясорубки. К драке немедленно присоединились озверевшие от долгой выматывающей осады охотники — уллары бежали сломя голову, бросая галеры, катапульты, юрты и лошадей…

Впрочем, твари и не ожидали встретиться с Айхонской регулярной армией.

Он не тратил время на подбор выражений, глядя в усталые глаза пятерых раширских даэров: «Это первая ласточка. Следующая будет сильнее, быстрее и хитрее. Вас не оставят в покое, ясно? Я не могу торчать здесь вечно. Боги! Я вообще не имела права появляться! У королевства нет официальной войны ни с Диорой, ни с улларами».

«Мы благодарны за то, что вы сделали, — преклонил седую голову владетель Шагая, самый старый из раширских князей. — И будущее — уже не ваша вина».

Чертовы мудрецы. Вы вообще меня слышите, нет?!

«Раширу трудно принять чужие законы, — пояснил отец Аюлы, глава Остера. — Мы ни к кому не лезли…».

«И это помогло, правда?» — перебил Енька, с сарказмом кивнув в сторону пропитанного кровью поля. И после короткой паузы выдал: — мое появление можете считать нападением. Захватом. Оккупацией. За данью, — обвел глазами остолбеневших властителей. — Мне легче это объяснить, понятно? Даже в таком масштабе. Все друг друга грабят! А потом делают удивленно-невинные лица: Кто, я?! Да никогда! Это все они, оглоеды-разбойники… — в сердцах отмахнулся. — Думаете, наммир улларов признает, что нападал на Рашир?»

Речь была предельно прямой и короткой. Даэры мало походили на даэров — уставшие, перемазанные кровью с головы до ног, среди разбросанных трупов… Возможно, в светлом колонном зале, при многочисленных свитах, разговор был бы совсем другой. Но суть от этого не менялась.

Рашир по площади больше всего Айхона. Но по количеству людей — значительно меньше. Это логично: охотничьи угодья не терпят многочисленности, как крестьянские вспаханные поля. Леса необъятны, а населения — как у пары северных княжеств. Серьезно полагаете, что Диора отстанет?

Боги, что он скажет королеве? Айхо сейчас обострение с империей — как зайцу пятая нога.

«Время предков ушло, — завершил выверт мозгов Енька. — Кануло без следа. В мире правят другие законы. Вам придется выбирать, — обвел глазами всех пятерых. — Семимирье, Диора, Майские острова, уллары… — вздохнул: — или еще какая-нибудь хрень, за морями-лесами, которая тянет сюда жадные лапы…»

Смотрели с почтением. Никто не лез с прошлыми обвинениями, не вспоминал про Эйданский договор. Даром, что молоденькая пигалица, от горшка два вершка. Правда… возможно, наслышаны. И за его спиной армия.

«Сколько у нас времени для ответа?»

«Это ваше дело, — покачал головой Енька. — Я не официальный посол, и отвечать — не мне. Это прошение к королеве. Которое, возможно, еще долго будет рассматриваться, вместе с королевским советом и магистратом».

Боги, Енька. Куда ты залез? Совсем мозги тю-тю?

— Я уеду с тобой! — решительно объявила Аюла. — Тайно! Меня никто не знает в Аллае, сделаешь служанкой.

— Не знает? — недоверчиво ухмыльнулся Енька. — Да на тебя пускала слюни половина моих офицеров.

Пауза. Девушка напряженно думала.

— Я все-равно что-нибудь придумаю, — выдала через минуту, упрямо сдвинув брови.

— А Музза? — мягко напомнил Енька. — Другие? Легла четверть населения, Ая. Лес на опушке выгорел на милю. Впереди стройка крепости, тренировки людей, обучение слаженной работе в бою. Деньги. Торговля. Жизнь у многих переменится в корне. Ты дочь даэра. Бросишь отца?

Это был удар ниже пояса. Он знал это. Как и то, что все — правда.

Аюла помрачнела и отвернулась.

Эх, Ая… Если бы мы могли выбирать…

Неожиданный стук в дверь мгновенно опустил обоих на землю:

— Девочки! Проснулись?

Матушка Аюлы — это нечто. Если все чуть ли не вытягивались в струнку при появлении Еньки — тетя Алья только ласково улыбалась. Лучшей из врачевательниц было глубоко плевать на титулы, регалии и прочую дребедень — она будто смотрела прямо на сердце. Какое ты, сердечко, отзывчивое? Секундочку, сейчас станет легче… Завистливое? Фу, какое грязное… Придется немножко попотеть.

Отец Аюлы любил ее пуще жизни. Впрочем, как и пол-Рашира.

Енька подскочил, как ужаленный:

— Твоя мама знает, что я здесь?!

— Я не говорила! — шепнула в ответ Аюла и отмахнулась: — бесполезно, от нее все равно не скроешь, — упала на подушку, заложила руки за голову и принялась наблюдать за Енькиной суетой: — а чего такая паника?

— Задушу! — пообещал Енька, лихорадочно натягивая нижнюю рубашку и второй рукой пытаясь нащупать платье.

— Давай! — сразу понравилась идея Аюле — откинула волосы и старательно вытянула шею. — Только пожалуйста, эротично…

Черт, неудобно-то как…

— Эня, к тебе гонец, — оповестила за дверью матушка, своим певучим голосом. — С каким-то важным письмом! И кстати, — на всякий случай предупредила: — без завтрака все равно не отпущу!

Спокойные удаляющиеся шаги… Мама у Аюлы — это Мама Аюлы. Сама готовила, хотя полный дом слуг. Зелья и снадобья разводила тоже сама, хотя у нее серьезный лазарет в Шиаме, и полный штат травниц. Даже комнаты убирала сама, хотя… да, про слуг уже говорил.

Енька бы до такого никогда не додумался.

Шиам — что-то вроде столицы, хотя в Рашире как таковых городов нет. Есть хутора, поселки и большие поселки. И — три очень больших поселка. Шиам один из таких.

Охотники не стремились к большой скученности. На то и охотники.

Енька обожал гулять, по лесным дорожкам — густая листва над головой, чуть слышимый говор, птицы… Насыщенный запах леса, прохлада, тишь, благодать. Вроде город, и не город. А большой парк, с разлапистыми колоннами-древами, и прочей зеленью.

Аллайская армия утопала домой еще две недели назад, бряцая железом и поднимая пыль на весь лес. Осталась только сотня Ятту, старого-верного, для контроля и пограничного надзора. А вот Енька задержался. Не мог не задержаться.

Столица западного Рашира окружала тихое чистое озеро, в глубине дрема. Охотники не вырубали открытые пространства для своих домов, а строили прямо под могучими древними исполинами. Плотная широкая крона служила дополнительной защитой от яростных осенних ливней или шквального урагана — а само дерево становилось тотемом, защитником и покровителем дома. Камень практически не использовался — избы рубленые, крепкие, из толстого просмоленного кругляка. Срубы натурально обрастали вокруг великана, поражая фантазией и затейливостью надстроек, а громадный, исписанный рунами ствол, прямо посреди просторной горницы, смотрелся… очень самобытно.

Никаких заборов или изгородей.

Выше крыш, среди мощных ветвей — уютные настилы с резными перилами, где глава дома мог покачиваться в кресле-качалке, попыхивая трубкой, думая важные думы и любуясь озерным пейзажем… Раширцы не ведали нищеты. Есть руки — бери топор и работай. Не можешь? Поможем. Степенные и кряжистые, неразговорчивые, с густыми разросшимися бровями и бородами, в своих излюбленных меховых куртках… очень напоминали сытых медведей. Но женщины — высоки и статны, как лесные лани. Их дома не ведали запоров и замков, и амбары открыты день и ночь. Двери лавок распахнуты настежь, внутри тишина. Какой-нибудь расторопный проходимец запросто вытащил бы весь товар, загрузил на телегу и свалил прочь, пока хозяин, лениво почесывая объемный живот, наконец выглянет в дверь и поинтересуется: «Че надо?»

Лавки — отдельная занимательная страница. От обилия богатых, отлично выделанных шкур, кожаных изделий или лесного меда — алчно разгорелись бы глаза у любого торговца. Но скобяными, кузнечными или ткацкими товарами… рассмешили бы любого продавца в глухой семимирской деревеньке.

Рашир не торговал. Не принимал купцов и сторонился политических споров. Кузнечное дело в зачаточном состоянии, ткацких станков не придумали. Ткали грубое полотно как прабабушки, растягивая на древних рамах, или дубили кожу. Зато искусной резьбой по дереву украшали все, куда ни падал глаз — двери, окна, столбы-опоры, перила…

Раширцы поклонялись Зетре, духу леса, и матери Аваатре. У высокого резного капища горы ягод, орехов, жира и меда. В питейных тавернах можно услышать взрывы хохота и разгульного веселья — но никогда драк, поножовщины или пьяно-тупых оскорблений. Женщины равны мужчинам во всем — в лесных просторах запросто можно встретить гибкую охотницу-лучницу, идущую по следу матерого тигра. Лесовики смотрели в суть, а не на поверхностно-наносное…

В этом и заключалась основа уклада, о котором намекала Аюла. Здесь не пахло разнузданностью нравов или пресыщением плотских утех, как в тех заморских южных странах, где мужчины одевались как женщины, и женщины как мужчины… Охотники чтили мать Аваатру, которая любит крепкие браки и здоровых детей. Но если человек бескорыстен и благороден в жизни, надежен и тверд в бою, не жаден и открыт в лихолетье… то какое тебе дело, с кем он спит ночью? Лесовики на первое место выносили совсем другие качества. И не терпели нервных, тупо-истеричных судов.

Люди есть люди. Жизнь есть жизнь. Девушка полюбила другую девушку, мужчина — другого мужчину. И что? Есть в мире места, где такое не случалось? Кто мы такие, чтобы злословить Ивею, богиню любви, или Гора, ведающего судьбами?

На удивление степенный, рассудительный и немногословный народ.

Аюла рассказывала о пареньке, который однажды назвался женским именем, начал заплетаться и одеваться, как девушка. Через полгода к нему уже все относились как к девице, и женщины даже поучали некоторым премудростям. А потом, когда плоть повзрослела и стала расти борода… юноша ушел далеко в лес. И через год вернулся девой. Полностью. Она потом даже вышла замуж и понесла здоровых детей…

Стоп! Енька немедленно запылал интересом — но Аюла мало знала о ведьмах. О ворожбе, испытаниях и ритуалах, в дебрях лесов… Ведьмы редко появляются на людях — живут где-то там, глубоко… Спроси у мамы — знает стократ больше. Даже близко знакома с Ибесидой, из западного ковена. Но к матери Аюлы Енька испытывал чуть ли не благоговение…

Княжеские хоромы впечатляют. Размашистое двухэтажное строение с теремами-башенками обхватило сразу три древа-великана, с балкончиками, площадками и открытой галереей между стволами. Никакого частокола, как и везде. Остерский даэр не скуп — кухня дымит целый день, готовя еду для прислуги и гостей. В княжеский дом мог пожаловать любой. Быть выслушан и накормлен. Даэр — верховная власть и суд в одном лице. Но, как ни странно — не завален тяжбами — Еньке такое только снилось…

Аллайской владычице отвели целое крыло. Зачем? Ходи, гукай из комнаты в комнату… по этажам. С ним только Бруллис и дюжина ребят из дружины (на меньше начали наливаться кровью глаза у королевского племенного быка по имени Брагга) — прекрасно разместились в двух комнатах напротив Енькиной спальни. И столовая. Все. Зачем еще? Сотня Ятту обитала за городом, и вообще — несла дежурство по Остеру.

На столе — полный ассортимент блюд, которое придумало человечество за последние сто лет. Жаренное, варенное, пареное, вяленное, усоленное… Это что, завтрак?

Вдоль стены выстроилась шеренга слуг с подносами. Даэр прекрасно знаком с церемониалом. Семья вежливо ждет.

Первой, конечно, вплыла Аюла. Спокойно оглядела накрытый стол, родителей, и кивнула как королева:

— Можете садиться.

Брат прыснул, матушка улыбнулась, отец нахмурился.

Следом высветился сконфуженный Енька. Быстро прошелестел платьем к стулу, который корректно поддержал за спинку слуга в белых перчатках, и плюхнулся, стараясь не встречаться глазами. Все сразу расселись и зазвенели ножами…

Лесовики? Да в его замке таким этикетом и не пахло.

В принципе, он уже обедал несколько раз с остерской семьей, все нормально. К тому же Аюла просветила, что вся церемонность, разумеется, из-за Еньки. Но и раньше отец систематически устраивал строгости, чтобы приучить детей к принятым за пределами леса порядкам. Остерцы дальновиднее всех.

Сбоку склонилась фигура в ливрее, перед глазами возник поднос с запечатанным письмом. Тьфу, совсем забыл.

Конверт хрустит отличной бумагой, печать из королевской канцелярии. В животе нудно засосало, хотя прекрасно знал. Ждал. Был готов. Это все равно должно произойти, шум-то резонансный…

С минуту читал, нахмурившись, потом бросил на стол. Все изо всех сил делали вид, что ничего не происходит. Кроме Аюлы, конечно:

— Все хорошо? — подруга смотрит с неприкрытой тревогой.

— Мне предлагают немедленно оставить Рашир в покое и убраться вон, — хмуро открыл всем суть. И не собирался скрывать.

Конечно, в более подобающих выражениях, и завершалось почти приказом прибыть в Андору, но суть не менялась. Я что, обязан слушаться канцлера?

За столом мгновенно остановилось все движение.

— И что думаете делать? — неестественно спокойно спросил отец.

— А что мне делать? — пожал плечами Енька. — Я уже оставила в покое.

Армия ушла. Что еще надо?

Даэр покачал головой. Конечно, это не ответ. Сотня Ятту еще держала вид захвата, для степняков. И даэры совещались…

Ему это надо? Что он лично имеет, кроме головной боли?

— Я уезжаю, — наконец объявил всем за столом. — Итак задержалась.

Молчание. Все-таки, семья даэра — семья даэра. Врожденная выдержка. Аюла отвернулась и изо всех сил стиснула зубы. Тоже выдержка.

Ветер от Идир-Яш пробирает ознобом… Енька поплотнее запихнул княжескую накидку, с серебристым мехом андрагоры. На склоне уже шла работа — длинные цепочки рабочих долбили кирками камень. Решение о удобном тракте, напрямую соединяющем Остер и Аллай, было принято еще в первый день. С этой стороны дорогу до Густогая делали лесовики, со стороны Аллая и в штольнях — Енька.

Чуть в стороне — дюжина груженных телег, накрытых плотными шкурами, лошади трясут гривами на холодном ветре. Возницы при появлении Еньки дружно зашевелились…

Остановили коней. Время прощаться. Тишина.

— Мы дадим знать, — в последний раз напомнил отец Аюлы.

Енька кивнул. Помолчали. Все уже было сказано сто раз. Князь лично проводил до гор — Остер показывает уважение.

— Через месяц навещу! — тоже напомнила Аюла, и ее глаза предупреждающе сузились: — и если обнаружу рядом какую-нибудь… — показательно чмокнула, и обозначила, как скручивает шею несчастной, оказавшейся в безжалостных руках.

Енька невольно улыбнулся, отец тоже. Родительское терпение напрочь выбивало из колеи — они что, святые?

Все гораздо проще, Енька. Отец с матерью просто давно смирились, даром что старый род правителей. У них иное воспитание, и иное отношение. Девочка с самого рождения не скрывала свои предпочтения — привыкли. Знали. А Енька… Он им нравился. Очень. И они его уважали. Эти чувства УЖЕ спасли Рашир, заставив северную армию пройти через горы.

Просто вайалонское увлечение?

— Здесь, — Енька кивнул в сторону копей, — есть птицы-вестники. Ты всегда можешь послать весточку.

Мерим большой любитель всего нового-прогрессивного, и ему жизненно необходим более плотный контакт с рудником. Птичья связь не надежна — коршун, сокол, любой пернатый хищник, коих пруд пруди в небе… и нет вестника. Но зато — никакого сравнения в скорости.

Дружина вежливо держалась в десятке шагов позади. Ветер задувал под накидку, раздувая полы…

— С собой, — коротко пояснил отец Аюлы, кивнув на ряд телег с лошадьми. — От Рашира.

— Что? — не понял Енька.

— Вы говорили про дань? — напомнил даэр, усмехнувшись.

Енька непонимающе оглянулся на обоз, закрытые шкурами тюки, закутанные в меховые шубы возниц…

— Мы пришли с помощью, — начал хмуриться, пытаясь осмыслить…

— А это не плата, — выпрямился в седле глава Остера, на миг явив гордого представителя владык леса, тысячу лет не признававших ничьего господства.

Вот так, Енька. А ты как думал? Раширцы просто скажут «спасибо»?

Всю дорогу оглядывался, пока группа провожающих не скрылась из виду — хрупкая фигурка дочери постоянно вытирала глаза…

Эх, Енька… Знать бы где упадешь — соломки бы подстелил.