Не ведомы пути богов

Глава 15

— А-а-а-а-а-а-а… — вопль оборвался, в горле забулькало, дальше с трудом различимый шепот: — твари…

Веббер поморщился.

— Говори! — нагнулся к самому лицу палач.

— Девка, — хрипло, слепые глаза смотрят в закопченный потолок. — Девка, будьте вы прокляты…

Глубокий подвал. Пыточная камера. На дыбе истерзанное окровавленное тело, воздух с бульканьем выходит из горла, ноги дрожат, заставляя звенеть цепь. В окованную железом дверь чуть слышно постучали, магистр кивнул палачу, распахнул железную створку и вышел в освещенный факелами коридор…

— Ну? — надменные глаза требуют немедленного положительного ответа.

— Пока нет, Ваше величество, — вздохнул верховный магистр. — Утверждает, что дева.

— Остальные?

— То же самое. Но отец скончался вчера, не выдержал, — снова вздохнул Веббер. — Мать еще раньше. Среднего, младшего, сестру и друга еще ищут.

Королева стиснула белые ровные зубы и замолчала.

— А город?

— В Городее устойчивый слух, что мальчишка никогда не был мальчишкой, — угрюмо пояснил первосвященник, — что в семье Неляды родилась девочка. Которая сызмальства любила мальчишеские игры и скрывалась под ликом мальчика. А затем, когда подросла и это стало заметно — сбежала из дома. Родители, братья и близкий друг подтвердили.

— И в это верят? — вскинула тонкую бровь королева.

— Мальчишка с детства напоминал девчонку, — пожал плечами магистр.

Снова молчание. Из-за двери доносятся хриплые стоны и звон цепей.

— А ты сам? — пристально взглянула на первосвященника королева.

— Что? — не понял тот.

— Сам веришь? — зло прошипела она, и взорвалась: — Вы хоть проверили, когда творили ритуал? Штаны сняли?!

— Ваше величество… — пошел пятнами верховный магистр. — Там же было видно…

— Что видно?! — не выдержала надменная красавица. — Что можно увидеть у подростка?!

— Ваше величество… — вытер вспотевший лоб Веббер.

— Заканчивайте это, — кивнула на дверь владычица Семимирья. — И найдите остальных. Еще не хватало, чтобы кто-то узнал, — резко развернулась и пошла к выходу, мимо коптящих факелов.

— А что с объявлением? — повысил голос в спину первосвященник.

— Что объявлять? — зло повернулась королева. — Что простая северная девчонка с детства гоняла мальчишек?! — она почти кричала: — стала рыцарем в Ясиндоле?! — с яростью перевела дух. — Это только расширит ей уважение, — чуть помолчала и уже спокойно добавила: — похоже, она провела нас всех, Веббер. И тебя в первую очередь. Просто, найди ее. Живую или мертвую.

___________________________________________

Буйство торжества в самом разгаре, за дверью слышны пьяные выкрики и гул. Пошлые тосты и сальные намеки, разгульная вакханалия пира. В маленькой деревушке просторных домов не нашлось, и поэтому застолье устроили прямо на улице перед домом. Центурион даже приказал рабам выдать двойную порцию ужина, в честь торжества.

Енька сидел на постели, в белом венчальном платье, со страхом прислушиваясь к гулу празднества на улице. Наяву ощущая весь спектр женских эмоций, машинально проецируя на себя суть хмельных тостов и пошлых советов — слава богам, хоть за столом сидеть не обязали.

В мозгах только одно: конец… Конец всему, что более-менее привычно и знакомо. Жизни, общению, взгляду на быт, на людей, на поступки. На слова, на увлечения, на мировоззрение, на радости…

Новый мир незнакомый и страшный. Мир баб. Девичьих радостей и утех.

Хочется все бросить и бежать. Далеко-далеко. Но трезвый разум сознавал — бесполезно. Брак по всем правилам, земным и небесным — не сбежишь. Найдут. Всегда находят. И придадут порицанию. Сбегавшие жены приравнивались к изменницам — обривали наголо и глумились всем городом. Привязывали к позорному столбу, стегали плетью. Муж имел все права — жена больше не принадлежала самой себе. Не могла распоряжаться судьбой, как заблагорассудится.

Да и… смысл? Какой бы ни был брак, с рабством все равно не сравнить. Тут принадлежишь одному — там всем. Тут свои женские права — там вообще никаких прав.

Треклятое бабство. Вот же угораздило. За что, мать Аваатра? Чем я провинился перед небом? Всегда ведь старался жить честно…

Ты видишь это, Ая? Еще не отвернулась, не разочаровалась?

Он сидел до глубокой ночи, трясясь как в лихорадке, пиршество длилось почти до утра. Никто не заходил, не мешал уединению, ни капитан, ни денщик, ни застольщики. А потом утомленный мозг, как и в предыдущую ночь, прислонился к подушке и отключился.

Снова солнце в окно. Также аккуратно накрыт верюгой, только в белом свадебном платье — пышная юбка из-под шкуры свисает почти до пола, фата разметалась по подушке, прозрачной паутиной прикрывая лицо. С улицы доносится стук топора.

Опустил ноги на пол, машинально расправляя юбку — мда… Невеста. Угораздило.

Поднялся, осторожно покосился на дверь и принялся стягивать мятый атлас — можно хоть залиться слезами, только реальность никуда не сбежит. Что случилось, то случилось. Теперь надо как-то жить.

Натянул вчерашний сандальник, перепоясал тонкую талию. Сполоснул лицо водой из ведерка и расчесался у зеркала. Набросил на плечи платок и приоткрыл дверь…

Небольшой дворик, солнышко щедро заливает кусты швоха у грубого стола, небольшой сарай, поленницу и растопленную печь. Крышки на чугунках мелко подрагивают от бурлящего варева, Веррей у крыльца рубит дрова.

— Мне уже можно из дома?

— Доброе утро, госпожа, — слуга отставил топор и улыбнулся, с удовольствием окинув точеную фигурку. — Конечно. Но лучше дождитесь хозяина.

Енька кивнул, оглядываясь… Сухая пыльная улица, соломенные крыши глинобитных лачуг. Вчера не было времени оглядеться. В просвете между домами видны палатки большого лагеря, доносится невнятный гул.

— Уборная за домом, но я бы… — криво усмехнулся старый денщик, — порекомендовал бы лучше в ведерко.

Да хрен с ней, с уборной.

— А что готовишь? — с любопытством оглядел чугунки.

— Гвайс! — торжественно воздел повар указательный палец. — Серьезный труд.

— А соус к нему?

— А вы умеете? — даже задержал дыхание слуга.

— Мясо есть? Румыс, лавр, лук, гвоздика, литок, острый перец?

— Оу… — радостно потер руки денщик. — Живем! Чувствуется профессионал!

Енька улыбнулся. Впервые за последние недели. Что-что, а готовить он умел. Сметливый глаз нахватался от великой мастерицы Рии.

Работа закипела. Работа отвлекла, тяжесть немного отпустила свой обруч. Умелец на все руки Веррей крутился рядом, все понимая с полуслова. Даже не заметили, как солнце поднялось в зенит, и у калитки спрыгнул с лошади сам капитан:

— Ого… — с наслаждением потянул носом воздух. — Я вовремя?

— Нос воина, как компас, не ошибается, — шутливо согласился верный слуга, помогая снять доспехи.

Снова стучит сердце. При свете дня новоявленный супруг во всей боевой красе — не высокий, и не маленький. По-военному подтянутый. Крепкие руки, ни капли лишнего веса. Умное лицо, проницательный прищур, морщинки в углах глаз. Судя по всему, с денщиком не один пуд соли съели, старые друзья, подобострастия не ощущается. Пока все плюсы, вот только… статус.

Бравый вояка тоже с удовольствием разглядывал Еньку. Смешливо бухнулся за деревянный стол в тени швоха и затарабанил пальцами по столешнице, скромно намекая. Веррей моментально куда-то испарился, наглец.

Енька аккуратно поставил миску с гвайсом, чашку с соусом, нарезанный хлеб. В груди подрагивало — жена, мать вашу. В мыслях почти смирился, а вот наяву… Попытался сразу скрыться, но воин отодвинул рядом скамью:

— Сядь, тоже поешь.

Слуги с господами не обедают, хотя в армии не особо придерживаются этикета. Показывает, что ровня, или просто привычка? Желудок-предатель утробно отозвался, напоминая, что вообще-то… как бы…

Присел за стол и склонил нос к тарелке, уши красные. Вся обстановка выносила голову. Красна девица, тать твою.

— Ммммм… — мужчина отправил в рот первую ложку и зажмурился от удовольствия. — Ты слышала, Тали, что первое блюдо лучше любых слов рассказывает об истинном отношении молодой жены?

Енька молчал. Никогда не слышал. Просто старался из благодарности.

— Откуда ты? — неожиданно спросил благородный дорн. — Кто твои родители?

И тебе привет. Уместный вопрос, после свадьбы. Но когда-то все равно должно случиться. Допрос с пристрастием можно считать открытым.

— Из Айхона, — ответил через секунду. — Из маленького городка.

Смысл врать? Совместный быт каждый день будет выявлять множество мелочей, и чем больше лжи — тем меньше доверия и свободы. Енька оказался прав — воин кивнул, будто подтвердил какие-то свои мысли:

— А здесь как оказалась?

— Бежала, — с готовностью открылся Енька. Зачем выдумывать новое? История стара и привычна, как мир. — Не хотела быть наложницей, у благородного дорна.

— Сюда? — удивился офицер.

— Не знала… — отрепетировано опустил лицо Енька. — Что здесь… так. Хотела добраться до Диоры.

— А в Диоре что, маслом мазано? — все никак не мог понять вояка.

Пожал плечами. Новоявленный супруг нахмурился и замолчал, задумчиво орудуя ложкой, всем видом показывая: «Ну, бабы… в каком месте у вас мозг?»

Пауза затянулась. Все? Серьезно?!

— Зачем вы это сделали? — неожиданно не выдержал сам Енька. Никогда не мог держать язык за зубами.

— Что? — с трудом отвлекся от дум благородный господин.

— Спасли меня! — даже наклонился за столом. — Женились! Зачем?!

— Ну… — внезапно обретенный муж усмехнулся. — Увидел красотку! Какой мужчина пройдет мимо?

Енька шумно выпустил воздух. «Красотка» пощекотала нервы.

— Не веришь? — сделал вид, что удивился офицер.

— Крест за храбрость, — кивнул в ответ на наградную планку. — Знак за спасение товарища, знак за победу в бою, золотого ранга, знак за заслуги перед отечеством. Благородная семья минимум уездного уровня, — покосился на вышивку лорд-сквайра, затем на аккуратно стриженную бороду и захватанный эфес на поясе: — тридцать с хвостиком, мастер меча, не меньше. Офицер, капитан, недурен собой. Благородные красавицы в очереди стоят. Даже если не старший сын и наследство не светит, или сослали за какие-нить грехи командовать рабами.

Де Ярд захлопнул рот. Пару секунд таращился, затем глубокомысленно произнес:

— Оу… — еще пару секунд крутил свои аналитические шестерни, затем завершил вердиктом: — Ммдааа.

Енька ждал. Но мудрец уже закончил мыслительную деятельность — хлопнул по коленям и поднялся, прекращая прения:

— Если умная, — задумчиво почесал висок и торжественно потряс пальцем: — то должна уметь писать! Вот и напиши внятно свое имя, близких рода, начиная от рождения. Город и улицу, на которой жила.

Вот те раз. Допрос, оказывается, не закончился?

— Зачем, господин?

— Для геральдической комиссии, — усмехнулся в ответ, натягивая доспех. И неожиданно мягко добавил, улыбнувшись: — не бойся, Тали. Все хорошо. Мне не нужны твои родственники, если не хочешь их вспоминать. Никто не посмеет тебя обидеть.

Тьфу, черт. А он уже успел напрячься… Геральдика всех государств ведь связана между собой, систематически обновляет Реестр. Если благородный в одном королевстве — благородный и во всех остальных. Надо над этим подумать. Кого из знакомых сделать дорессой, пропавшую Глаю из Ачанки?

— И хватит «господинить», — добавил супруг. — И выкать. Ты ведь жена, верно?

Енька кивнул, стушевавшись.

— Обживайся, — застегнул нагрудник, неожиданно наклонился и чмокнул в щеку.

Еле сдержался, чтоб не отпрыгнуть.

Задумчиво смотрел вслед, пока не улеглась поднятая лошадью пыль. Действительно такой благородный, или это маска? Уж слишком… к вчерашней простолюдинке. Рабыне.

— Вы сумели его удивить, — удовлетворенно заметил Веррей, как призрак проявившийся за спиной. — Давно не видел таким… озадаченным и довольным.

— Чем? — оглянулся Енька. — Соусом?

— И соусом тоже, — не стал умалять заслугу денщик. — Но больше головой. Дело в том, что хозяин… — радостно оскалился. — Больше всего изнывает от тупости. Окружающих. Хотя к женщинам… — усмехнулся, — всегда был снисходителен.

Гм. Енька никогда не считал себя умным. Вот Мерим да. А он… Таких пруд пруди.

Веррей пытался отстранить от чистки чугунков, типа не барское дело, но Енька настоял — любая работа лучше, чем седеть сиднем у окна. Вдвоем сноровисто переделали все во дворе, даже вымели утрамбованный пятачок земли и приготовили дрова к ужину. Старому слуге он заметно нравился все больше и больше. Затем денщик ускакал к барину в лагерь, а Енька закипятил себе чай и уселся за стол под кустами, с наслаждением цедя ароматный напиток и поглядывая на улицу. Возможно, жизнь не так уж и плоха. Просто к ней надо привыкнуть. Особенно, по ночам…

Ты видишь это, Ая?

В других домах тоже крутилась неспешная суета. Где-то хлопает дверь, кто-то выплескивал воду с крыльца, кто-то развешивал белье. По улице иногда пробегали запыхавшиеся солдаты, иногда мелькали фигуры женщин. Вряд ли воины таскали с собой жен, скорее всего наложницы. Или рабыни. Енька в тени за столом почти не виден, но многие оглядывались на домик капитана с интересом.

Вечером хозяин так и не появился. Веррей объяснил, что лагерь готовится к утреннему выходу и Енька перевел дух. Любая отсрочка — бальзам на душу. Когда стемнело, слуга снова ускакал в поля, а Енька долго сидел под кустами швоха, задумчиво поглядывая на россыпи костров за домами…

Привыкай. Ждать.

Его не пугали хлопоты по хозяйству, с детства привык к труду, никогда не чурался любой работы. Стирка, готовка, уборка — в мире нет женского или мужского труда, настоящий мужчина умеет все. Пугали только ночи, и… само положение.

Привыкнет. Люди ко всему привыкают.

Веррей разбудил ни свет, ни заря — армия выдвигалась. Вояж вдоль предгорий завершен и центурия отправлялась к месту постоянной дислокации. Енька уже знал — небольшой городок Гозба, на западе. Больше сотни миль боевым маршем. Не простая дорога.

Империя не Айхон. Айхонские армии на лошадях, строились по принципу латных всадников, что, конечно, несло дополнительные издержки и заботы — броня, загоны, фураж, конюхи-лекари, сбруя-подковы, снаряжение. Но марши более быстры и стратегия переменчива. С боем в боевых коробках-когортах тоже знакомы, при осадах или затяжных боях — лошади в таком случае махали хвостами в специальных загонах под охраной. Огромные тяжелые имперские щиты не использовали, ибо северяне всегда в железе с головы до ног, и для защиты от тяжелых баллист достаточно более легких навесных. Но марши — всегда верхом. В Айхоне вообще значительно шире применялись лошади, многие дома занимались разведением и каждое крестьянское подворье имело минимум пару, но Айхон… на всех обозримых землях считался богатым и зажравшимся.

И боевым. Северяне в разных количествах всегда участвовали во множестве боевых операций. Карьера военного в благородных семьях — одна из самых востребованных.

Кочевники тоже широко использовали лошадей, но степняки не отличались дисциплиной и слаженностью, и не любили таскать на себе лишний вес. К тому же, качественных лат никогда не могли позволить — разношерстный сброд, вооруженный кто чем мог.

Империя огромна. Большой стране нужно много добра, и Диора постоянно вела бои на разных территориях. С Семимирьем политика всегда была напряженной, но Семимирье… конечно, солидный лакомый кусок, раскинувшийся между хребтами Идир-Яш и Ура-Яш по берегам Ведры, но более, чем дорогой. Малыми потерями не возьмешь, а запредельные империя платить не готова.

Во дворе телега, уже груженная каким-то военным добром, место только для сундука и Еньки. Веррей ерзает на месте возницы, вожжи уже в руках. Устроился меж тюков, накинув пушистый платок на плечи — есть в женской сути свои маленькие плюсы. Денщик щелкнул кнутом и копыта бойко застучали меж домов — прощай… поселок. Не знаю твоего имени. Но навсегда останешься в памяти. Страшной, липкой, вывернутой памяти…

За околицей нагнали хвост обоза, сама колонна пылила уже далеко впереди, громыхая железом. Показался капитан на своем скакуне, окинул взглядом воз, Еньку, денщика:

— Все нормально?

— Порядок, Ваша милость, — бойко уверил Веррей и махнул за спину: — госпожа точно бывший солдат. Как штык! Не удивлюсь, если она мастер меча.

Старый шутник даже не представлял, насколько был близок к истине. Де Ярд улыбнулся. Енька скромно отвернулся. Глинобитные лачуги остались за спиной, мимо тянулись кусты швоха, забегающие на взгорье. Проплыл высокий одинокий камень, с выбитым барельефом… Енька с любопытством оглянулся — девушка с длинными волосами с надеждой вздымает ладони к солнцу. Изображение поразительно дышало чувством, хотелось вернуться и разглядеть внимательней…

— Понравилось? — глухо спросил де Ярд, наблюдая за Енькой.

— Очень, — согласился бывший мальчишка, поворачиваясь. — Быстро проехали.

— Ее звали Ентукай, — вдруг сказал, и хмуро добавил: — что означает: синие глаза.

Помрачнел и пришпорил лошадь, ускоряясь вдоль обоза, Енька удивленно проводил топот копыт, потом уставился в спину старого слуги:

— Кого, девушку на камне?

— Мастерицу, — мрачно пояснил седой денщик, не оборачиваясь.

— А что с ней?

— Умерла, — нехотя ответил возница и щелкнул кнутом. Некоторое время молчал, потом объяснил: — Их всех превратили в рабынь. А затем на ночь отдали в палатки к солдатам… — тяжело вздохнул. — Так часто делают, чтобы бойцы были в тонусе. А утром… — плечи даже опустились, как под незримой тяжестью. — Умерла. Художница. Не выдержала, просто слегла и… — сурово замолчал, со злостью щелкнув кнутом.

Енька удивленно высунул голову вдоль обоза, куда скрылся де Ярд — ого, капитан… Ничего себе. Не ожидал.

Ты, оказывается, бунтарь. Не равнодушно смотришь на окружающий мир.

Даже против богов?

Вот только… Енька понимал, что у него тоже синие глаза, и…

— Я ведь не она, — с вызовом высказал спине слуги. — Не рисую, не выбиваю скульптуры, не пишу песен. Это не равноценная замена.

— Кто говорит о замене? — удивился солдат. — Что случилось, то случилось. Просто, сделайте его счастливым. Вы это можете, я знаю. А он, — умудренно покачал головой, — в долгу не останется. Поверьте.

Енька уставился на дорогу. Как же все в жизни непросто.

Дорога медленно тянулась, неспешной тряской и ухабами. Центурия двигалась медленно. Взгорье осталось за спиной, вокруг простирались холмы и горькая полынь. И пыль, поднятая тысячью ног, и не успевшая осесть до арьергарда. Через несколько часов, когда солнце поднялось в зенит, встали на часовой привал — рабы обедали, не снимая лат. Через час донеслись зычные крики команд, и центурия тяжелой массой снова выдвинулась в путь.

Енька дремал, колыхаясь в такт ухабам и кочкам, уткнувшись носом в один из тюков. Пейзаж малоинтересный, Веррей тоже дремал, свесив седую голову на грудь, нет надобности даже махать кнутом. Лошадь всхрапнула и дернулась — Енька встрепенулся, сонно оглядываясь, в небе недобро загалдело воронье…

На обочине нагое тело. Окровавленный труп медленно проплыл мимо, пугая лошадей кровью и тяжелым смрадом…

— Не смотрите, — глухо отозвался Веррей.

— Что это? — Енька не мог оторваться от белеющего в траве тела, пока не скрылось из виду.

— Кто-то не смог идти дальше, — вздохнул денщик.

Конец вопросам. В рабской центурии, если ранен, или стер ноги… не отправляют в обоз, и не лечат в лазаретах. В рабской центурии просто забирали доспехи, одежду, и избавляются от груза.

Енька закусил губу, дремота растворилась без следа. Видел смерть, дрался не раз — убивал и в Ясиндоле, и в побоище в Рашире, но…

Жизнь часто ткнет носом в цинизм и звериное отношение. Пора бы привыкнуть, Енька.

На отдых остановились, когда солнце опустилось к далекому горизонту. Спереди лязг — рабы освобождались от кирас и оружия, укладывая на тяжелые щиты. Обоз неспешно втягивался в расположение лагеря, вокруг уже разгружали дрова и дымили костры.

Веррей засуетился, занимаясь собственным костром, небо безоблачное и палатки решили не ставить. Енька спрыгнул с воза и прошелся, разминая ноги…

— Ищите капитана?

Даже вздрогнул от неожиданности — молодой лейтенант, лыбится как начищенная медная монета, чуть ли не поедая глазами. Кивнул за спину:

— Рядом, в двух шагах. Его сотня с краю поля.

Вообще-то, не искал, но раз так…

Лагерь готовился к ночлегу. Рабы-бойцы сгружали с обоза дрова и одеяла, чуть ли не поштучно отсчитывая поленья — дрова в степи экономили. Пополнят, когда будет лес, но до леса еще топать и топать. Устанавливали треноги над кострами, подвешивали круглые казаны, расходились цепочки дозорных постов, зло покрикивали старшины. Муравейник — шум, гул, звон, суета.

Шагнул с дороги в полынь и прогулочным шагом побрел вдоль всего этого гомона, ощущая густую россыпь удивленно-недобрых глаз: чего бродишь?

Слышали про рабыню, сдуру вырванную из замкнутого круга? Может, желаете на мое место? Замуж за офицера?

С краю, отделившись от остальных на несколько шагов в поле, боец перематывает портянки. Здоровый широкоплечий, морщась при каждом движении — грязные лоскуты перемазаны кровью. Рядом на корточках товарищ, цокает и удрученно качает головой…

— Покажи, — предложил Енька, медленно приближаясь.

— Шли бы вы, барышня… — угрюмо порекомендовал товарищ, зло оглянувшись. — К своему барину.

Да. К настоящим барыням отношение другое. Да и откуда здесь взяться настоящим барыням?

— Покажи, говорю, — подошел вплотную и тоже опустился на корточки. Вонь ужасная, но не привыкать.

Дальше грубить уже недостойно. Великан нехотя раскрутил окровавленную тряпку, открывая опухшие раны на вздувшихся ступнях. Ничего себе. Завтра обещается еще один труп на обочине.

— Нормально, — смутился верзила, как юнец. — И не такое бывало.

— Поглядела? — зло зашипел друг, еле сдерживаясь.

— Заткнись! — обрубил Енька — тот захлопнул рот.

Зажмурился, как учила Мелисса, и зашептал мантру лечения, стараясь ощутить ладонями ауру. В кончиках пальцев начало покалывать — есть… На пределе, понимаю Многие на пределе, в этом походе. Да еще в рабских ошейниках.

— Ааааа… — застонал от боли великан.

— Потерпи, — попросил Енька. — Будет больно, но иначе не снять опухоль.

— Ты ведьма? — с придыханием спросил второй.

— Идиот? — цыкнул на умника. — Обычная капелька магии целительницы, от матери.

Вообще-то, магии целительства не существует. Как узнал в Вайалонской академии. Сила умеет только палить, плющить и разрушать. Исцеляют только ведьмы, и это не сила. Но многие знахарки умеют снимать боль и лечить, больше лекарствами, чем магией. А баек в народе — выше макушки, одна другой краше…

Старательно вытягивал красно-болезненные цвета из ауры, творя витиеватые пассы над ступнями, пока пальцы не стали неметь, и не заболели ноги. Вокруг начал собираться народ, удивленный странными телодвижениями…

— Все, — наконец объявил и открыл глаза. — Ночью лежать, не вставать. Думаю, до Гозбы дойдешь. Друг, — кивнул на говорливого, — принесет поесть.

— Госпожа! — загалдели со всех сторон. — У Дормы спина, и у Шульмы горлом кровь…

— Давайте Дорму и Шульму, — согласился Енька. Ого, уже «госпожа». Все-таки, люди, не скоты, беспокоятся за друзей.

Через минуту выложился еще на двоих, оголенных до пояса, стараясь не дышать от ужасной вони. «Лазарет» уже плотно окружала толпа, подбадривая и вполголоса гомоня…

— Что происходит?! — наконец перекрыл гул знакомый командный глас.

Енька устало выпрямился, вытирая вспотевшие руки о юбку.

— На места!! — зло рыкнул на всех капитан. — Быстро!!

Народ схлынул, снова открыв поле, с волнующейся полынью. Командира уважали. Де Ярд грозно проводил бодро шевелящийся народ и процеди сквозь зубы:

— К возу!

Как скажете, хозяин. Направился к телеге, стараясь не показать накатившую дрожь и слабость…

Чудесных исцелений не бывает. Везде своя цена. Ведьмы брали недуги на себя, под брань с цветком Ааля. Ааль побеждал, или не побеждал… зависело от тяжести недуга и от силы Ааля. Никогда не задумывался раньше, как лечила Мелисса, через что приходилось каждый раз проходить. Но он все-таки едет, не топает по дороге, таща десятки фунтов железа, как остальные. Справится. В сапогах захлюпало, спина онемела, в горле наждак…

Веррей еще возился у костра, пристраивая котелок. Увидел бледное Енькино лицо, разволновался:

— Не заболела?

— Нормально, — отмахнулся по примеру бойца-великана и полез в телегу. Полежать бы.

— Скоро будет готов гуляш, — засуетился у огня, обеспокоенно поглядывая на Еньку.

Успокойся, добрый человек. Я же тебе не мать, и не сестра…

Капитан объявился на удивление скоро:

— Веррей?

Бедняга чуть не уронил котелок, от грозного рыка.

— Дальше трех шагов не отпускать, глаз не спускать! — как отрубил, ткнув властным перстом в нарушительницу спокойствия.

— Что случилось? — еще больше забеспокоился денщик.

— Ворвалась прямо в сотню, — раздраженно обрисовал ситуацию, строго глядя на строптивицу. — И начала лечить людей.

— Что?! — опешил старый солдат, удивленно глядя на мальчишку: — Вы целительница, госпожа?

— Нарушительница! — направил командир мысли в более надлежащее русло.

Енька утомленно прикрыл глаза. Идите к черту. Лучше оденьте ошейник.

Телега скрипнула и колыхнулась — новоявленный супруг устроился рядом, свесив ноги через борт. Помолчали.

— Ты знаешь, что половина из них убийцы и насильники? — уже мягче начал де Ярд.

Енька промолчал. И что? Я тоже убивал. Каждый имеет право добраться до дома.

— Не подходи к ним больше, хорошо? — похлопал по колену. — Даже богам не ведомо, что взыграет при виде женщины.

Ты наверняка хороший солдат, де Ярд. Но… не взыграет. Им бы до Гозбы дойти, какие уж тут женщины…

Телега снова скрипнула — муж спрыгнул на землю и зашагал назад, к сотне.

— Так вы целительница? — немедленно нарисовался рядом Веррей.

— Самую чуточку, — устало ответил Енька, не открывая глаз.

— Отдыхайте, — уважительно прошептал седой денщик. — Сейчас будет готов гуляш.

Мда. К целителям-знахарям у простого люда всегда особый почет. Еще один плюс, в глазах старого слуги. И его хозяина, несмотря на весь показательно-раздраженный вид.

Зря. Знали бы кто на самом деле — казнили без раздумий. Круче, но и стократ страшнее. Правда, мало чему успел научиться у Мелиссы.

Минут через пятнадцать сытно поел, сдабривая густую мясную похлебку щедрыми ломтями хлеба. Силы необходимы. Затем устроился между тюков, укрылся теплой шкурой и снова закрыл глаза.

Проснулся уже утром, когда обоз двинулся в путь. Ааль справился, чувствовал себя уверенно, поясница, ноги и горло отпустило, только немного потряхивало от слабости.

— Проснулись? — оглянулся Веррей, кивнул на узелок рядом: — там завтрак. Не стали будить.

Умницы. Сон лучшее лекарство. Развязал узелок — хлеб, еще теплый гуляш в котелке с крышкой, обвязанные платком. Ложка, кусок сушеного мяса. Быстро заработал челюстями, желудок с удовольствием заурчал, соглашаясь с поспешностью действий.

Потом откинул затылок на тюк и уставился в небо, покачиваясь в телеге.

Вот такая вот жизнь. Интересно, что сейчас творится в Дарт-холле? Королева объявила? Офицеры зло хмурятся, слуги ухмыляются… Веся плачет. Уалл не находит себе места. А все Семимирье скалит зубы — центральная тема во всех тавернах…

Тяжело вздохнул. Слухи ведь доберутся и сюда. Когда-нибудь. Услышит еще.

Снова монотонное покачивание и медленно проплывающие степные холмы. В середине дня часовой привал, и опять дорога. Глаза тяжелели…

Может, жизнь успокоится и войдет в обычное обывательское русло? Может, привыкнет? Найдет какие-то свои положительные стороны, в повседневном быту?

Ты так думаешь, Енька? Тебя ждет скромная жизнь добропорядочной жены офицера?

Действительно этого хочешь?!

Возле макушки свистнуло… и в деревянном борту задрожал болт арбалета. Нахмурился, не понимая… Лошадь жалобно всхрапнула и вдруг повалилась в пыль — Веррей почти подпрыгнул на козлах:

— Под телегу!! Быстро!!

И тогда в висках застучало, перекатился через борт и свалился на землю — вокруг уже вовсю свистит, стрелы вспарывают сухую полынь. Вдоль обоза вопли и суета — падают лошади, тюки раскатываются по дороге… Слуга суетливо дергает рычаг, пытаясь натянуть тетиву…

Мимо мелькают всадники, гремят копыта и злобные выкрики. Степняки. Енька осторожно оглянулся — мозг как всегда, в минуты опасности, работает четко и ясно, но в поднявшейся пыли ничего не разглядеть. Телега дернулась, кто-то принялся скидывать на землю тюки. В просвете между колес появилась злобная морда:

— Ого! — ощерилась в радостном оскале. — Кто тут у нас?

Его немедленно потянули за ноги — Веррей с ревом бросился на выручку… Стоять!! Свист клинка — старый слуга упал на колени, извинительно глядя на Еньку: «Прости…»

Все смешалось. Отбивался и рычал, ухватившись руками за борт, но сцена в горах повторилась — вырвали, повалили и стянули за спиной руки. Перекинули через круп, запрыгнули в седло и пришпорили коня. Перед глазами мелькнули перевернутые телеги, рассыпанные мешки, трупы людей, гарцующие степняки… тело старого слуги на дороге, впитывающаяся в пыль кровь…

Разум снова в тупом отрешении. Жизнь в последние дни слилась в неразрывную цепочку ударов, мозг устал бояться. Снова жесткая шерсть о нос, снова мелькающая полынь и колено в кожаных штанах…

Прости, старый друг. Я не смог. Замолви за меня словечко там, наверху.

По-видимому, степняки пропустили центурию и напали сзади на беззащитный обоз. Похватали что успели и ушли, пока тяжелая масса разворачивалась назад.

Куда делся арьергард?

Конец.

Сцена в горах повторилась, только в более болезненно-изматывающем виде — долго скакали, чтобы ни малейшего шанса на погоню. Снова отбитый желудок и спазмы в горло — гуляш вышел наружу еще в начале. Кому дело до удобства пленницы?

Через пару часов перешли на легкую рысь, голова колотилась о круп, Енька то и дело проваливался в беспамятство. Еще около часа крутились меж пологих холмов, затем открылся низенький перелесок, больше напоминающий сухие кусты и в воздухе поднялся радостный гомон — их встречали. Походное стойбище, приветственно голосили какие-то мужчины, женщины, дети, среди кочевничьих повозок-арб, с большими колесами, шатров и загонов для лошадей.

Дернули за ноги — Енька грохнулся о землю, снова звучно клацнув зубами. Рядом начали скидывать награбленные тюки и мешки. Низкорослый степняк схватил за волосы и оттащил к ближайшему деревцу-кусту, затем нагнулся и гнусаво ухмыльнулся:

— Не скучай, я скоро освобожусь!

Собрался народ, на него с любопытством глазели. Маленький замызганный оборвыш запустил каким-то плодом — сочная мякоть хлюпнула прямо в лоб, по щеке потекла липкая жижа, остальные расхохотались. «Нельзя! — схватила за корявую лапку низенькая девчонка в платке и утянула за толпу. — Это пленница!» «Фу, рабыня…» — капризно захныкала будущая гроза степей. Через пару минут любопытство улеглось, народ разбрелся, небольшая группа принялась споро таскать мешки к шатрам. Еньку пока оставили в покое.

Желудок саднил, руки занемели. Опустил голову на траву и закрыл глаза. Нужны силы. Помощи ждать неоткуда, слишком далеко ушли — в центурии нет лошадей, только у офицеров, и в обозе. Да и… кому он нужен?

Можешь расслабиться, капитан. Ноша освободила плечи. Свободен. Как сокол. И совесть чиста, и репутация в порядке. Впереди жизнь, полная радостей и утех.

Вот только старый слуга…

Эх, Веррей, Веррей. Найди там Аюлу, ладно? И передай, что… Глаза предательски увлажнились, в носу захлюпало. Будь ты проклята, Айхо. Даже не знаю, что сказать любимой девушке…

За спиной зашуршало. С трудом повернулся, опираясь на бесчувственные руки, и остолбенел… Сквозь редкую колючую листву проглядывала морда вчерашнего пациента-великана… боец подмигнул и аккуратно приложил палец к губам. Сердце застучало, как кузнечный горн, горло перехватило. Оглянулся в сторону лагеря — кочевники заняты, у шатров толпа, вываливают содержимое, деловито переговариваясь…

Сверху засвистело — трое или четверо дружно свалились на землю. Остальные растерянно отшатнулись, непонимающе переглядываясь… И сразу вопли, вперемешку с дробью копыт — десяток воинов в железе влетели на лошадях прямо в толпу, работая клинками налево и направо — кочевники бросились в рассыпную, в стойбище поднялась паника, женский визг чуть ли не заложил уши… Сзади хлопнули о землю сапоги — капитан бережно подхватил Еньку и усадил в седло, запрыгнул следом и пронзительно засвистел остальным — лошадь с места взяла в карьер.

Сердце рвало и метало, воздух потоком врывался в легкие, колючие деревца улетали за спину…

— Испугалась? — тепло-успокаивающий шепот над ухом.

На скаку оглянулся — остальные уже догоняли, оставляя позади бешенный переполох. Все вчерашние пациенты — великан, говорливый друг, Дорма, Шульма, и те, кто больше всех шумел в «лазарете»… Кони без седел, сбруя обозно-запряжная. Кроме капитана…

Вот тебе и рабы. Не люди. Спасибо, ребята.

— Думала, что так легко от меня избавишься?

Боги.

В груди стучало, мысли вихрились с немыслимой скоростью. Видимо, сразу рванули в погоню. Похватали живых лошадей у обоза, пока суть да дело… И по свежим следам, по примятой полыни. Кто-то явно следопыт.

Догнали и ворвались в стойбище — десяток, на пару сотен. Забрали Еньку и ушли, пока вопли и паника, и не понять, что к чему…

Боги.

Оглянулся через плечо — погони не видно.

— Вряд ли, — успокоил спаситель, правильно оценив взгляд. — Сами наверняка удирают.

Логично. Центурия ведь могла двинуться следом.

Дышалось уже легко и свободно, грудь распрямлялась, вселенская тяжесть освобождала плечи. С намеком покрутил занемевшими ладонями, пока вторая половина наконец сообразила: «Ох…» На скаку поддел ножом, руки освободились и безвольными плетьми упали вдоль тела, в запястьях немедленно принялся разгораться огонь.

Степь улетала назад, звонко пел ветер в ушах — в облегчении даже не заметил, как дорога осталась позади. Центурия загрохотала приветственным боем щитов, как только кавалькада показалась на дороге, вместе с Енькой на груди спасителя. Даже офицеры торжественно козырнули, вместе с центурионом. Конечно, самовольство явное, и без приказа, но героев не судят. И как раз тот случай, который способен затмить оплошность нападения на обоз…

Колонны ждали. На хозяйской телеге суетился войсковой лекарь — среди мешков неподвижно лежал Веррей. Живот перебинтован, лоб мокрый, будто облит водой…

— Жив?! — не поверил Енька и рванулся из мужних объятий…

Дыхание хриплое, на губах пузырится кровь. Лекарь уступил место, наверное, наслышан о вчерашней «лекарне». Сразу зажмурился и закрутил пассы, нащупывая кончиками пальцев ауру… Жарко-жирно-красная, в черных разводах — смерть держит за горло, глубокие внутренние повреждения. Но уже не даст умереть — красного цвета больше, значит, можно вытянуть. Сосредоточился…

В этот день в путь уже так и не тронулись — вечер. Все-таки, есть еще шарики в мозгах у командования. Колонны разбрелись по полю, разбивая лагерь, вдоль обоза поднялась суета — перекладывали тюки и распределяли лошадей. Вместо убитых центурион приказал забрать у младшего командного состава и впрячь в обоз — младшим офицерам придется вместе с остальными пылить пешком. Нет, все-таки еще какие-то мозги остались.

Енька не участвовал в суете — весь вечер колдовал над Верреем. Рядом молчит капитан — даже сюда долетает стук сердца. Черно-грязные разводы все больше исчезают, уступая красным, на лбу Еньки выступила липкая испарина…

— Господин, костерок? — донесся бас бойца-великана.

— Давай, Бухра, — согласился супруг. — Готовить не надо, принеси нам из общего котла.

— Сделаю.

Редко кто видел, как работают ведьмы, а ведь ведьмы именно так и работают. Руками. С виду как обычная магия. Конечно, все слышали про круги, колдовство, громыхающее небо, дрожащую землю, корешки-травы… Но корешками-травками пользуются и знахарки, и травницы. С ведьминскими кругами-призывами Енька не знаком, но лечить-таки научился. Грубо-примитивно, без трав. Просто вытягивая на себя.

Вештицы всегда сторонятся людей — чужая аура мешает, и нередко низводит на нет все потуги — чувствительность с опытом только повышается. Круги-призывы, и ритуалы запрещают присутствие посторонних, даже в окрестностях, и поэтому… Одни на одни с дремом — только так чувствуется лес. Как ворхи. Енька помнил, какого это.

Ему тоже мешает, но сосредоточиться получалось. В Вайалонской академии открыл у себя видение, Мелисса углубила. Минуты утекали за минутами…

Через пару часов отстранился, вытер вспотевший лоб и сразу встретился с тревожными глазами капитана.

— Жить будет, — ободряюще улыбнулся.

Вояка вздохнул так, что скрипнул воз, и тоже улыбнулся:

— Ты ненормальная. Знаешь это?

— Перекусить бы… — оглянулся вокруг. — Работы еще много.

Великан у костра немедленно навалил в миску щедрую гору чего-то серого — с благодарностью принял блюдо:

— Спасибо, Бухра.

Гора зарделась, будто только что получила освобождение. В миске горячая каша, с кусочками мяса. Основная армейская еда, на всех обозримых землях. Быстро заработал ложкой, закусывая большим ломтем черствого хлеба — в желудке целый день пусто.

Затем снова Веррей. Пока не выдохся окончательно, и от слабости не закружилась голова. В животе будто раскаленное железо, вечернее небо мягко поплыло…

— Стоять!! — супруг успел подхватить за спину. — Ты что творишь? Зачем же так?!

Прямо в лицо дышит беспокойство, дрожит тревожными морщинками в уголках… Высвободился из рук и примостился между тюками, подтянув один из мешков под голову — вот черт… Совсем баба.

Снова острое ощущение противоположного пола. Когда начнешь привыкать, Енька? Сегодня, к примеру, тебя с барабанами снова освободили…

Черт. Пережить пришлось немало… Ненавидел себя, но ощущал просто невероятную благодарность, и это сильно выбивало из колеи. Ведь не бросил же, зараза. А рабыней у кочевников… в груди тут же гукнуло — упасите, боги. Наслышан. Всю жизнь на цепи, как собака, и каждая подросшая мелюзга, на пару лет старше того оборвыша с мамкой… будет опробовать на нем свои мужские способности. Типа, превращаться в мужчину.

Благодарность за то, что жена? Мозг готов свихнуться.

Капитан подпер голову и задумчиво уставился на гомонящий лагерь, задумавшись о чем-то своем. Бухра подбросил поленьев в костер, собрал посуду и отправился на поиски воды.

— Зачем я вам, Добрахх? — вдруг спросил, глядя на ссутулившуюся фигуру. — Бедная нищенка, простолюдинка?

— Началось, — сокрушенно вздохнул мужчина и картинно задрал очи к небу. — Вам, девушкам, обязательно признания, красивые слова? Я придумаю, честно!

Енька усмехнулся:

— Вот этого точно не надо. Просто, ответьте: зачем снова спасли?

— Всю жизнь мечтал о семье, — снова вздохнул воин. — Голопузые мозгогрызы, вопящие так, что закладывает уши, гадящие, где попало, перемазанные тряпки, горшки, терпкий вечерний запах… Что может быть прекрасней?

Енька улыбнулся. Примерно так поют мысли любого воина.

— Тогда вам нужна нормальная женщина, — спокойно парировал. — А я не подарок небес. Мое сердце как лед, у меня не бывает чувств. Я самая холодная из всех.

Когда-то все равно выяснится, рано или поздно. Воин все больше вызывал симпатию, не хотелось лгать. Но все равно ничего не добился, де Ярд просто рассмеялся:

— А вот это уже моя забота, договорились? — с усмешкой поглядел на Еньку. — Растопить сердце женщины — наша проблема. Подожди, дай только добраться до дома. Ты лучше ответь… — вдруг наклонился и заглянул в лицо: — зачем ты лечила людей?

Енька раскрыл от неожиданности рот — в смысле, зачем?

— Вот именно, — согласился супруг. — А еще говоришь: нету чувств.

Енька захлопнул рот. И что ответить?

— И второе, — добавил де Ярд, строго погрозив пальцем: — мы договаривались без выканий?

Как он так умудряется? Выбить из-под ног табуретку, без намека на грубость или напор?

Ночью пару раз поднимался, проверял Веррея. Все в порядке, старый слуга ровно дышал, красные кляксы теряли свой огонь, началось заживление. Теперь надо лекаря, с его мазями.

— Как? — беспокойный супруг тоже не спит, в темноте виднеются белки глаз.

— Хорошо, — улегся назад. — Спите.

— Возьму ремень! — предупредили из темноты.

— Спи!

— Гляди мне!

Енька замолчал. На небе ярко перемигивались звезды. Где-то бряцали доспехи, ходили дозоры, несли вахту часовые, дежурные…

— Что ты натворила в Семимирье, Тали? — вдруг тихо спросили из темноты.

— Что? — Енька от неожиданности приподнял голову.

— Только не рассказывай сказки: захотелось в Диору… Достаточно просто сбежать в другой город. Ищи-свищи ветра в поле.

— Ничего! Так надежней! — почти искренне возмутился. — Кто я такая? Дрань, голытьба!

— Ладно, — покладисто согласился капитан. — Ничего, так ничего. Спи! Дрань, голытьба.

Черт. Трудно врать тому, у кого с мозгами в порядке. Или не в порядке? Кто в здравом уме женится на нищей незнакомке? Вдруг, она убийца? Или бешенная?

Утром, когда лагерь копошился, собираясь в дорогу, вызвали лекаря — Веррея обильно обмазали купарником и снова перебинтовали. Теперь надо время. Голова еще кружилась, потряхивало, но Енька снова усиленно колдовал, насколько хватило сил. Затем опять улегся средь тюков…

— Как она? — появился капитан, на своем скакуне — с рассвета готовил к маршу свою сотню.

— Снова лечила, — со вздохом признался великан, с беспокойством глядя на Еньку.

— Вот же настырная, — уважительно покачал головой и пришпорил коня.

Енька ослабел, но интенсивность принесла плоды — в полдень, когда колонны пылили по дороге, лязгая железом, седой денщик пришел в себя.

— Госпожа! — радостно позвал великан — топал рядом с телегой, придерживаясь за борт, в полном боевом облачении.

Енька высунулся из тюков — громила кивнул на слугу, который уже вертел башкой, пытаясь осмыслить — где, и что происходит? Сразу склонился над старым другом — мутный взгляд сконцентрировался:

— Госпожа?! — даже задохнулся, от избытка чувств. — Жива?!

— И тебя с того света вытащила, старый плут, — немедленно добавил Бухра, чуть ли не растопырив уши, чтобы лучше слышать.

— Бухра! — запоздало погрозил кулаком — наглец сделал вид, что страшно напуган.

Веррей аж расчувствовался, захлопав ресницами…

Дальше все быстро пошло на лад — вечером заставили поесть, кормя с ложки, как младенца, — громила под руководством Еньки сварил на костре замечательный бульон. Осторожно прихрамывая, чтобы молодая нянька не заметила, но нянька заметила:

— Как ноги?

— Нормально, — непроницаемое лицо, как запертая дверь. — До Гозбы дойду.

Что это, воинская удаль? Или мужская бравада? Конечно, и сам не любил козырять болячками, тем более перед девчонкой… Но он целитель, а это другое.

— Давай-ка на осмотр, — пропустил доводы мимо ушей, задумчиво разглядывая его старые полустертые сапоги. — Вместе с Дормой и Шульмой.

Совсем забыл про бойцов. А ведь ребята жизнью рисковали.

— Да справимся… — начал солдат, но Енька потерял терпение:

— Мигом!

Даже Веррей удивленно приподнял голову, услышав уверенно-властную нотку в голосе. Великан послушно ускакал, озадаченно почесывая макушку.

Минут через десять уже колдовал над четырьмя — у Бухры опять грозились опухнуть ступни, у Дормы ныла когда-то раненная спина, с горлом Шульмы все более-менее в порядке. Хвостиком притянулся еще совсем молодой паренек, ошейник с непривычки натер шею — болело в детстве поврежденное колено.

— Ты когда-нибудь угомонишься? — забрюзжал капитан, явившись на ночлег и снова наблюдая обессиленно распластанное средь мешков тело. — Бухра? — подождал, когда боец вытянется пред очами. — Если снова примется за своё — связать, уложить, и кляп в рот, дабы исключить звуковые диверсии среди личного состава. Кляп вытаскивать, только чтобы покормить. С ложечки.

Великан с сомнением посмотрел на Еньку, усиленно скребя свои давно не мытые пакли.

— Уже и бойцов запугала? — деланно изумился муж, задрав брови. Некоторое время созерцал это непослушное творение природы, потом вздохнул: — принеси поесть, дружище. Голодный, как черт.

Верзила улетел шкрябать котелки, а супруг запрыгнул на телегу и устроился рядом, оперев кудлатую голову на руку и задумчиво разглядывая лицо:

— Похудела, круги под глазами, — тихо констатировал. — Как я представлю тебя семье?

— Что? — сразу проснулся Енька. — Какой еще семье?

— Семья, это… — образно обрисовал композицию, — группа де Ярдов, объединенная общими кровными узами. У каждого по две руки, и две ноги. Все, как у людей. Почти.

— Откуда… — начал испуганно Енька.

— С Гозбы поедешь в Черг, в поместье, — перешел на серьезный тон вояка. — А ты как думала?

Енька никак не думал. Вернее, думал… как обычно — дом, муж, жена. Жалованье офицера. До рода мысли еще не добрались.

— Жарромская центурия постоянно находится в боевом режиме, — продолжал капитан. — Жены не живут на войне, понимаешь? Тем более, в рабских центуриях. Через год заканчивается срок, и я… — чуть подумал, почесывая лоб, — или переведусь в регулярные войска, или уйду в отставку. В любом случае ты сможешь быть рядом. Но не сейчас.

Енька молчал. Вот те раз. Снова с ног на голову. И как это будет выглядеть?

— Обживешься, станешь настоящей дорессой… — ответил на его мысли мудрец и задумчиво прищурился: — хотя, у меня такое чувство… Знаю-знаю! — выставил ладонь, пресекая возмущения, — дрань-голытьба! Эх, Тали… — вздохнул, с непонятным теплом разглядывая его лицо. — Думаешь, мне это хочется? Я ведь тебя совсем не знаю. А хочу узнать… — замолчал, продолжая смотреть. Довольно искренне.

Енька смутился. Вновь на спине мурашки. Не знал, что сказать. Любимый, я твоя навеки?

Телега качнулась — Бухра принес котелок с едой, супруг свесил ноги и застучал ложкой. Бывший мальчишка уставился на звезды…

Конечно, не сложно представить встречу с де Ярдами. Потомственная семья лорд-сквайра, аристократы до мозга костей. Возможно, надеялись на высокий брак, с прочными связями, как это обычно водится. А тут оп… Рабыня. Кто бы мог подумать? Весь уезд перешептывается, оглядываясь на стрельчатые окна — надо же такое! Сколько тайн скрывает барский особняк?

Еньке плевать. Капитан не понимает — что здесь, в его объятиях, что там… Возможно, там даже проще. Не надо изображать из себя любящую супругу. Стонать по ночам. А кубло змей… Не привыкать. Справится. Главное, не брать до головы.

Ты мне симпатичен, капитан. Но как друг. Я не девушка, чтобы вздыхать. Прости.

На следующий постой встали в небольшом городке, Лиербонг. Пограничье. Городок официально не входил в состав империи, но здесь давно властвовали имперцы. Центурия разбила лагерь в поле, а офицеры наконец-то расположились в более-менее комфортабельных хоромах…

В центре даже мощеные мостовые и черепичные крыши, Енька с любопытством разглядывал высокие окна и благородные вывески небольших лавок. Таверны усиленно готовились к наплыву, трактирщики выкатывали из подвалов бочки, кухни дымили, перемалывая горы снеди. Комнаты тоже под стать городку — просторные, заставленные благородной мебелью. Но хозяин испуганный, как мышь, обвел широким жестом горницы и сразу исчез. Енька огляделся — пара комнат, плотные портьеры, шкафы, комоды, длинный стол с двумя рядами стульев, камин… Во второй огромная кровать с балдахином. В груди забухало…

Капитан оставил Бухру с Верреем обустраиваться и зачем-то утянул Еньку на улицу — в принципе, и сам не против размять ноги, после затяжной тряски.

— Начнем с этой? — остановился возле лавки благородно-модной одежды, задумчиво разглядывая вывеску.

До Еньки дошло. Молодец, вообще-то. Старый сандальник за дорогу превратился в рубище, и только громадный платок прикрывал измызганную в непростой дороге ткань. Дверь клацнула, звякнул колокольчик…

— Добро пожаловать! — встретила приятная девушка, сразу профессионально оценивая на глаз Енькины габариты.

— Одеть, обуть, украсить, — изящным жестом представил Еньку офицер. — Два раза. Или три.

— Какие предпочтения? — сразу заулыбалась торговка.

— Это к ней, — выпустил воздух вояка. — Мои мозги не настолько велики.

Енька ухмыльнулся. Сам бы не рискнул, если бы судьба оставила мужиком. Понять женское «подходит-не-подходит» — верный способ сломать себе мозг.

— Госпожа? — немедленно развернулась к нему девчонка.

— Какие у нас резервы? — вопросительно глянул на мужа.

— Без ограничений! — оскалился тот. — Спрашивать цену надобно в столице — там реальные шкуродеры.

Не скуп. Но и не бахвал. Молодец. Блин… должны же быть хоть какие-то минусы?

Минусов выше крыши, Енька. Просто вы два сапога пара. Мыслите в унисон.

Наконец оделся. Быстро, чтобы благоверный не заскучал. Пара дорожных платьев, одно на каждый день, удобная обувь, мягкие сапожки, из хорошо выделанной кожи, и туфли. Показался супругу, пытаясь заткнуть недовольно брюзжащий мозг — а как иначе? Крутанулся, взметнув веером юбку… Де Ярд улыбается, в глазах одобрение — оценил, понравилось. Потом ночные рубашки, даже косметические принадлежности — а что делать? Новый статус. Его внешность уже влияет и на уважение к мужу. Даже украшения, в ювелирном магазине — сережки, с сапфирами, под цвет глаз, цепочки… Здесь же де Ярд торжественно одел на палец изящное дорогое кольцо, с крупным турмалином, снова под цвет глаз. Зараза в драгоценностях разбирался стократ лучше Еньки. В шляпном — элегантную шляпу с плюмажем и таинственной вуалью…

Топ-топ, по городу топает уже изящная дама. Под руку с мужем-офицером. Встречные горожане провожают глазами, мужчины любезно касаются шляп…

Потом командир отправился проверять бойцов, а Енька занялся ужином. Веррей еще слишком слаб, поэтому в лавку послал Бухру, с целым списком — великану де Ярд выписал временное разрешение на выход в город. Запекли штруза, по Рииному рецепту, щедро обложенного минго и сдобренного перцем. Верзила изо всех сил пытался помочь, но из-за плеч, размером со средний шкаф, у плиты совсем тесно. К тому же, под руку постоянно лез и Веррей, который никак не внимал уговорам лежать.

В общем, весело и с юмором. Штруз получился на славу, играя бликами на поджаренной корочке. Накормил шкаф и отправил в лагерь отдыхать, когда совсем стемнело. Капитан почувствовал запах еще за дверью — замер у входа, прикрыв от наслаждения глаза и с шумом втягивая воздух…

Штруз был уничтожен полностью. Канул в вечность, оставив в миске горку косточек. Супруг удивленно созерцал обглоданные останки, блаженно поглаживая тугой живот и пытаясь сообразить — как так получилось?

А ночью произошло то, чего боялся пуще смерти. Но точно знал — не избежать.

ЭТО содеялось.

Енька долго сидел в комнате, глядя на себя в зеркало и собираясь с духом. Первостепенная обязанность жены. Столп семейного уклада.

Долго будешь тянуть? Мужик ты, в конце концов, или баба? Что должно случится, то случится. Нечего ныть, как…

Просто, сделай это.

Взял подсвечник и вошел в спальню, в ночной рубашке. Де Ярд ждал, небрежно накинув на ноги одеяло. Пружинисто выгнулся, помог стянуть через голову исподнее и замер, восхищенно разглядывая обнаженное тело… Енька смутился, но с вызовом вздернул подбородок.

А потом он взял Еньку.

И сделал это так необычно…

Енька много слышал про ЭТО. И от парней, когда был мальчишкой, и от женщин, когда стал девчонкой. Способен осмыслить с разных ракурсов. Но де Ярд претворил в жизнь настолько мягко и трепетно, что… про такое не слышал. Ни с каких ракурсов.

ЭТО случилось. Поначалу старался понять свои ощущения, лежа под нежными поцелуями — дока долго выяснял эрогенные места… Какие могут быть ощущения? Потом с напряжением ощущал, как чужая плоть двигается внутри… просто ожидая, когда это наконец закончится. Правда, по советам мудрых дев, вслух постанывая и закатывая глаза — мужчинам жизненно необходимо чувствовать мужскую силу.

Но один положительный момент все-таки выяснил — отвращения не было. Скорее, равнодушие. Де Ярд превзошел себя, умудрившись не вызвать у мальчишки неприязнь. Значит, можно привыкнуть. Как к работе.

Когда все закончилось, отвернулся и почти сразу заснул — прости, капитан, дни на редкость выматывающие. И ЭТО… для меня не такое выдающееся событие, как для тебя.

А де Ярд долго сидел за столом, поглядывая на спящего Еньку, и задумчиво тарабаня пальцами по столешнице: «Что же с тобой такое, девочка, а?»

Как ни старайся, но военного волка ты не провел, Енька. Настоящие чувства… не обманешь театром.

Поэтому на следующую ночь, как только собрался стянуть рубаху — его остановили:

— Я чувствую себя насильником, Тали, — мягко потрепал по щеке и вздернул ладонь, отсекая возражения. — Но повторим только тогда, когда сама этого захочешь, договорились? По-настоящему.

Енька закрыл рот. Что тут скажешь?

Все слова глупы.

В эту ночь долго лежал, вперившись в балдахин над головой. Супружеская рука покоилась на животе, но неприязнь не вызывала.

Как мужчины выживают, в подобных случаях? Идут к шлюхам?

И вот тут впервые ощутил что-то… Недовольство. Раздражение. Что такое, Енька? Неужели не все равно?

К черту.

— За что продали Бухру? — спросил вслух, разглядывая кисточки на драпировке.

Де Ярд не спал, сразу перевернулся на спину, вздохнул:

— За убийство.

Помолчали. Великан совсем не походил на убийцу.

— Кого?

— Сборщика налогов, — усмехнулся в темноте супруг.

Вот это уже не удивительно.

— Ну как убийство… — вдруг начал рассказывать капитан. — Треснул, в морду. Тот приписал пару нолей, в отчетной ведомости. А кулак у него… сама знаешь. У того и мозги выпрыгнули через макушку.

— Освободить никак нельзя? — без энтузиазма поинтересовался, заранее предполагая ответ. — За ратные заслуги, перед отечеством?

— Нет, — не удивил супруг. — У него осуждение, а не продажа, за какие-нибудь долги. Еще минимум три года до срока, только потом перейдет в обычные.

Енька замолчал. Понятно, выше головы не прыгнешь, с законами шутки плохи.

— Но мы можем… — де Ярд развернулся и подпер голову, задумчиво рисуя линию на его бедре. — Купить. Тебе. Я подумывал об этом. А через три года можешь дать вольную, если захочешь.

Енька даже поднял голову — серьезно? Не шутка?

Де Ярд, ты святой?!

Убить тебя некому!

— Когда придем в Гозбу, оформим у центуриона, — рассмеялся муж, падая на подушку.

С рассветом центурия выдвинулась в путь. Максимально пополнив запасы, ибо до Гозбы поселений больше не предвиделось — пятьдесят миль с гаком, за три дня.

Енька покачивался в своей повозке, вертя головой во все стороны — степь и степь. Насколько хватало глаз. Но уже другая — на козлах снова сидит Веррей. Заразу не уложить, сразу кричит: надоело, спина плоская, как стол! Рядом гремит железом Бухра, с какой-то необъяснимой преданностью поглядывая на Еньку…

Почему необъяснимой, Енька? Даром что ли был княгиней? Многие из тех, кто никогда не задирал голову, чувствуют в тебе что-то. И если ты к ним с теплотой… возвращают стократ больше.

Иногда появляется вторая половина, на своем скакуне. И каждое появление… уже вызывает улыбку. Он тебе приятен, Енька, признайся!

Знает многих из Ярдовской сотни, некоторых других офицеров. Конечно, отцы-командиры еще поглядыют как на простолюдинку, взлетевшую под небеса, но некоторые уже не против потрепать языком — в центурии женский контингент крайне ограничен. Правда, не великий любитель пустого трепа, но вокруг степь, и… откровенно смешило, как де Ярд злился, если возле телеги ошивались другие офицеры.

Все-таки есть что-то в тебе, Енька. Не безразличное, как должно бы быть мужику.

Когда-нибудь до тебя дойдет.