Не ведомы пути богов

Глава 1

Енька лежал на постели, безучастно разглядывая потолок. Не было желания ни двигаться, ни шевелиться, ни тем более вставать или еще что-то делать. Тело мокрое и липкое от пота. Лоб горячий, знобило, хоть и минула неделя.

'Тело будет перестраиваться еще с месяц…'

Ублюдки.

В комнате ничего не изменилось. Та же постель, сундук, стол. Дверь. Зеркало. Завешанное покрывалом.

И все изменилось бесповоротно.

Три раза в сутки приносили еду. Солдат осторожно стучался и тихо сгружал на стол, сокрушенно поглядывая — снова ничего не ела. Сразила хворь, будь она неладна…

В крепости о Еньке ходили легенды. Одна другой диче. По одной версии Енька — бастард. Незаконнорожденная дева сызмальства скрывалась, воспитывая себя в духе воина, не страшась ни крови, ни драк, чтобы отомстить отцу. По другой — дочь кого-то из знатных. Удрала из поместья, чтобы доказать всему роду, что девушки способны на честь и право ничуть не меньше братьев.

Абсурд.

Об этом рассказал Уалл. Ассаец все-таки выкарабкался. И через неделю приполз, с трудом переставляя непослушные ноги, на грубых костылях:

— Держи! — аккуратно опустил на постель ножны. — И не теряй больше.

Нашли ребята. Вернули.

Зачем?

Разве бабам нужны мечи?

Помолчали. Старый друг не спрашивал. Да и зачем? Не раз видел Еньку раздетым — одной кадкой в омывальне пользовались. И ведающий горский народ наверняка в курсе про раширскую магию, да и… кто не слышал о талантах верховных магистров королевы? Два плюс два сложить несложно.

— Что думаешь делать?

Енька только отрицательно покачал головой.

Он изменился. Заметно. Плечи и спина сузились, талия сместилась и… тонкая, как прутик, таз выгнулся, бедра чуть расширились и обрисовались изгибом… шея теперь длинная и худая, и даже лицо… ярче, мягче, и глаза больше. Волосы растут как дикие и уже достигли плеч. Голос сломался, перейдя в какой-то мягко-бархатный тембр…

Не спутаешь.

А то, что теперь в паху, — окончательно низвергло в другую половину людей.

Специально завесил зеркало.

Еще недавно мечтал вернуться домой, увидеть сестру. А затем поступать в школу мечников…

Дом теперь заказан. Братья животы надорвут от смеха. Все в Городее будут ржать, как табун лошадей, со свистом и улюлюканьем. Если не хуже. Народ на севере суровый.

Умер. Для всех.

— Соберись, — неожиданно разозлился Уалл. — Распустил сопли, как баба.

— Что? — не сразу услышал Енька.

— Ноешь, будто жизнь закончилась, — скривился ассаец, — слезами всю подушку залил.

— Я и есть баба! — рявкнул Енька, опешивший от неожиданности, и со злостью задрал рубаху, выставив на обозрение два уже хорошо видимых, бесстыдно выпирающих холмика. — У тебя есть такие?

Уалл поморщился и отвернулся.

— А знаешь, зачем они? — все больше распалялся Енька. — Знаешь? Чтобы их лапали! А потом хватали за загривок, нагибали раком и…

— Тьфу, — сплюнул ассаец прямо на пол. — Рассуждаешь, как шлюха.

Енька заткнулся и упал обратно на подушку.

— Никто не нагнет, — сдержанно просветил горец. — Если сам не захочешь.

Бывший парень молчал, разглядывая потолок. Потом вдруг нехотя вздохнул:

— Женщины, они… — запнулся, подыскивая объяснение, — будто товар, понимаешь? Заплетаются, красятся… чтобы продать себя. Тому, кто побогаче, поласковее, понадежнее… Никогда не принадлежат себе…

— Кто принадлежит себе? — риторически возразил Уалл. — Воины? Наемники? Ассайцы? Крепостные? Рабы?

Енька промолчал.

— Тебя кто-то принуждает? — удивился ассаец. — Обручаться? Венчаться? Кто? Мать? Отец? — раздраженно передернул плечами. — Живи как жил. Только чуть по-другому. Привыкнешь.

Енька вспомнил Йолу. Дочь пекаря. Красавица на загляденье. Добрая. Когда шла по улице, в своем длинном зеленом платье, всем улыбаясь, — солнышко выглядывало из-за туч и играло в ямочках на щеках… Триптих выбирался из своей корчмы, щеря щербатые зубы, и даже Килху откладывал молот. Горячим хлебом угощала, никто слова плохого не слышал. Но однажды случайно наткнулся в сарайчике для телег — девушка плакала, уткнувшись в ладони. Сильно. Навзрыд. Плечи тряслись и совсем не реагировали на звуки…

Поговаривали, Йолу присмотрел кто-то из сквайров. Может, сам Бугхтуз. Сквайры — поместные господа-землевладельцы — имели неограниченную власть в уезде и были подвластны только самому великому князю. Исчезла потом Йола, канула в небытие, никто больше не слышал. И на всю жизнь запомнились мокрые ладони и вздрагивающие плечи…

Этот проклятый сын гор все-таки умудрился вывести его из оцепенения.

— Тебе легко говорить, — буркнул, заканчивая спор, — подлечишься, и домой. Будешь жить.

Уалл не ответил. Что-то нехорошее зависло в воздухе…

— Уалл?

— Я не могу вернуться, — вдруг удивил старый друг и через короткую паузу выдал еще невероятнее. — Выручишь меня?

Енька сел на постели, обхватив колени руками. Никто никогда не слышал, чтобы ассаец кого-то о чём-то просил.

— Замарался, — глухо пояснил горец, — мой хозяин убит. А я жив…

— Чушь! — не поверил бывший мальчишка. — Был без памяти, валялся трупом, умирал…

— Но не умер же? — флегматично возразил тот и пожал плечами. — Закон один для всех.

Чему учит жизнь? Каким рассветом встретит завтрашний день? Крисом чести в горло?

Кому нужна эта честь?

В памяти всплыл Грохам де Зитт, начальник артвутской стражи. Ему приказали казнить жен мятежников Белой лилии. Восстание полыхало лет тридцать назад и прокатилось от Шиира до самих айхонских земель. Тут и задавили. Жестоко. Очевидцы рассказывали: неделю качались трупы на виселицах, вдоль всего северного тракта. Ходили слухи: бунтовали столичные господа, с новыми взглядами на мироустройство. Хотели, чтобы в Семимирье не было рабов…

В тюрьму городской управы пригнали их семьи. Пятьдесят женщин и детей. Избитых, измотанных, в разодранных платьях, с распущенными волосами. Но мятежники все равно не сдались…

Он выполнил приказ, старый капитан. А затем поднялся к себе в кабинет. Там и обнаружили утром, когда выломали дверь, — в луже крови, с крисом чести в руке.

Какой мерой измерить честь? Для многих это пустое слово…

— Возьми меня к себе, — просто сказал Уалл.

Енька не сразу понял. А когда дошло — оторопел.

— Только у тебя это право, — пояснил горец, кивнув на клинок на кровати, — ты его преемник, понимаешь?

— Преемник?! — вновь ударило в голову. — Серьезно? Раздеться, показать?!

Уалл устало откинулся затылком на стену:

— Бабы… — обреченно пожаловался потолку. — Когда у них закончатся эти хлюпы и слезы?

Енька тяжело дышал, в комнате зависла пауза. За дверью прогромыхали чьи-то шаги, донеслись голоса.

— Ты не понимаешь, — все-таки взял себя в руки и попробовал объяснить, — я что, господин?! Я понятия не имею, что я такое… теперь. Ни имени, ни дома, ни денег! Как жить? Куда податься?

— Да плевать, — невозмутимо отбрил аргументы горец, — в Аллай, Городею, к черту на кулички… Не слышал про слуг?

— У меня нет денег! — прорычал Енька. — Ни медяка! Думаешь, я в состоянии…

— Какие деньги? — начал раздражаться ассаец. — Оплатили сполна, еще пятнадцать лет назад!

Енька смотрел и дышал. И никак не мог понять.

Серьезно? Уалл хочет с ним?! Уалл?!

Он все еще был уличным мальчишкой. Голодранцем. Слугой. Выдернули за шиворот из привычного мира…

Аллан де Броз был дорном. От рождения. Мерим тоже. А он?

Жизнь всегда проходила так далеко от этой черты…

Вспомнился Бугхтуз. В Городее сквайр иногда принимал прошения. Раз в месяц. В городскую ратушу прибывал дворецкий из имения и начинал прием — а на площади собирался народ со всего уезда. Длинная очередь, аккуратные листочки в пальцах, с усердно выведенными буквами, узелки с подношениями…

— Я всю жизнь их боялся, понимаешь? — почти всхлипнул мальчишка, чуть слышно. — Всех. Сквайров, дорнов… Они живут где-то там, далеко. А великий князь… — тяжело вздохнул, — это бог…

В Берлице возвышался замок. Большой, высокий, красивый, с длинным мостом через речку. Туда съезжались господа со всех окружных земель. Он никогда не видел князя — великому не до судеб жалких мелких людей…

Горец молчал.

— И что дальше? — спросил Енька. — Заявиться в Дарт-холл и сказать: 'Здрасьте?' Всем-всем? Да еще… — хмуро оглядел себя, — бабой? Что дальше?

Уалл не ответил.

— Слышал, что в Аллае сейчас не сладко? — продолжал развивать перспективу бывший мальчишка. — Говорят, княжне не было дела до земель и при жизни. А как почила — вообще не управлялись… — грустно усмехнулся в пол. — Видел раньше аллайских крестьян, на рынке, — чуть помолчал и не выдержал. — Что ты молчишь?

Ассаец вздохнул и нехотя поднялся, нащупывая свои костыли. Выпрямился и флегматично смерил Еньку с головы до ног:

— Получают те, кто делают шаги. А не сидят и ноют о своей нелегкой бабьей доле… — укоризненно покачал головой. — В Дарт-холле наверняка уже знают, что королева назначила наследницей никому не известную деву. Думаешь, ждут от тебя многого?

— Так ты Аллай предлагаешь? — не выдержал Енька.

Уалл покачал головой:

— Восстанови мою честь, ладно? А куда ехать… — пожал плечами, — не мне решать.

Через две недели Енька решился. Не выдержал. Еще чуть, и начал бы биться головой, в четырех стенах. Все организовал, естественно, Уалл — бывшего мальчишку не заставил бы высунуть нос и всемирный потоп. Кроме как чтобы со скоростью быстроногого жеребца покинуть крепость. Договорился с комендантом — начальник Уммского Глаза с удовольствием выделил двух превосходных верховых лошадей и все необходимое для дороги.

Наотрез отказался от довольно привлекательного дорожного платья, чем расстроил женскую половину Ясиндола, и неожиданно запросил доспехи.

— Что-о? — подумал, что ослышался, ассаец. — В железе? Шестьдесят фунтов? Копчик не осыплется?

Интендантская служба сбилась с ног, перерывая запасники, у Енькиной комнаты не переставали громыхать сапоги. Нашли самый малоразмерный кожаный поддоспешник. Добавили боевые наплечники, наручи и краги арбалетчика, широкий многослойный ремень и верховые сапоги — получился неказистый боец непонятного назначения. Похоже облачался разбойничий сброд в ельских лесах. Широкий плащ с капюшоном довершил нелепый наряд — Уалл вздохнул: 'Кого он хочет обмануть?' — и махнул рукой.

Волосы Енька все-таки, поддавшись уговорам, не обрезал, спрятал под кожаный салад. В Семимирье брили головы изменившим женам…

— Пушаль не повяжешь?

Скрипнул зубами. Пушаль — что-то вроде специального широкого платка, которым женщины обвязывались вокруг бедер, если судьба заставляла одеть доспехи, охотничий костюм или еще какую одежду, напоминающую мужскую. Дабы подчеркнуть фигуру и выделить пол. Воины из женщин такие себе, но защиту никто не отменял — в столице у именитых оружейников можно даже приобрести изящные женские латы. А у королевы, говорят, в охране дворца служили тренированные лучницы…

К ужасу мальчишки, провожала вся крепость. Офицеры и женщины столпились у ворот, солдаты высыпали на стены — цокот копыт гулко отражался от гордых стен. Уалл от природы невозмутим как олень, а Енька малодушно скрылся под капюшоном.

Когда над головой проплыла арка въездных ворот — сзади догнал нарастающий дружный лязг клинков. Ясиндол прощался, как с воином.

Ты навсегда останешься в памяти, оплот мужества и… вывернутого мозга.

За ущельем задержались на взгорке — за горизонт петляли дороги. К горлу подступила горечь — мать, сестра… Может, не заметят? Не догадаются? Если на час-два, и не раздеваться? Оглянулся на ассайца — тот отрицательно покачал головой. Вобла.

Ветер гнал волны по луговой траве, лошади трясли гривами и беспокойно переступали ногами…

От Уммского ущелья — через Берлицкие земли и Вааль. И привет, самый север. Черт бы побрал этот треклятый выбор…

Поздно вечером остановились у придорожной таверны. Енька спрыгнул с лошади, разглядывая старые потрескавшиеся ступеньки, черные от времени балясы и потускневшую вывеску с нарисованной кружкой пива.

— Сколько до Утрицы? — спросил Уалл выскочившего встретить лохматого пацаненка.

— Еще миль тридцать, господин, — стрельнул глазами тот, с любопытством задержавшись на Еньке, — но в Утрице сейчас дружина, — предупредил на всякий случай, — ловят…

— Кого? — заинтересовался ассаец.

— А пес их знает! — пожал плечами взъерошенный малец и кивнул на ломанную линию отрогов Идир-Яш. — С той стороны ходят, — ухватил обеих лошадей под уздцы и увел в конюшню.

Контрабанда? Енька оглянулся на темнеющий лес, пустую дорогу, вечерний стрекот сверчков в густой траве… Тихо. Безлюдно. Да какая разница?

— Будь осторожней, — предупредил Уалл, поднимаясь по ступенькам.

— Кому мы нужны? — удивился бывший парень.

Просторный пустой зал с длинным рядом столов — пара посетителей удивленно обернулись. Громадный, во всю стену, очаг, с головой какого-то рогатого зверя над ним, деревянная стойка с пузатой бочкой с краником. Потемневшие потолочные балки и сто лет не штукатуренные стены. На стене висит ветвистый герб Берлицы — медведь на фоне скрещенных алебард. Обычная таверна. Возникла полная радушная хозяйка, вытирая руки о передник:

— Тушаи с жаренным аисом, рылец, гузок… — перескочила с одного лица на другое, чуть задержавшись на Еньке. — Могу запечь цыпленка.

— Тушайку, — выбрал Уалл, усаживаясь за стол.

— Гузок, — кивнул Енька. Что они все смотрят?

— И комнату до утра, — добавил горец, снимая плащ и отстегивая нагрудник.

Трактирщица упорхнула, Енька тоже стянул свой плащ, аккуратно свернул на лавке и неторопливо обвел глазами зал…

— Даже салад не снимешь? — усмехнулся напарник.

Зло зыркнул, не удостоив ответом. Пара постояльцев вроде тоже воины, в кожаных поддоспешниках без лат, рядом аккуратно сгружены перевязи с мечами, боевыми баселардами-квилонами…

— Наемники, — сказал Уалл, не оборачиваясь.

Проснулся интерес. Свободные работники меча. Редко встретишь в княжьих землях: северяне не верят чужим бойцам. Но ребята умелые. В бытность уличным голопузом старался держаться подальше: пинка отхватишь, а не урок фехтования.

Через пару минут нарисовался давешний парнишка, смахнул невидимые крошки и бухнул солидный кувшин с пеной — в Айхоне эль к блюдам подавали бесплатно. Наемники вернулись к своему ужину.

Еще минут через пятнадцать показали комнату — ничего необычного. Окно, широкая постель, изрезанный ножами стол, большущий сундук для вещей. На подоконнике — какая-то зелень в горшке… Звучно лязгнули о пол железные наплечники, потом наручи с крагами, следом приземлились пояс с оружием и салад — Енька рухнул на постель и с наслаждением закрыл глаза. Задница ныла. Плечи стонали. В руках будто булыжники. Лоб красно-натертый, и волосы мокрые от пота. Тело стало каким-то чутким…

— Баре… — неодобрительно проворчал Уалл и принялся поднимать его снаряжение. — Месячные?

— Мало, — оповестил о состоянии желудка Енька.

— И денег тоже, — напомнил ассаец.

Жили за счет горца — у самого Еньки не было ни медяка. Бурдюк. Никогда не упустит шанс освежить память его теперешним полом.

— Ты бы не брюзжал, — мрачно посоветовал товарищу, — а взял бы и сбегал за цыпленком.

— Бубен не треснет? — ехидно поинтересовались в ответ.

Денег было немного. Хватило бы на дорогу. Никто не думал о завтрашнем дне, когда дрались…

— Истина в молчании! — поучительно напомнил Енька, и кивнул в сторону двери.

Зашуршало. Потом скрипнуло, звякнуло и вдруг потопало к выходу…

— Эй? — не понял и поднял голову. — Куда?

Уалл удивленно обернулся у двери, Енька резво сел на постели:

— Ты чего, Уалл?

— Ты же… — ушел в прострацию сын гор, — приказал…

— Ты чего, Уалл? — испугался Енька. — Совсем? Шутка!

— Поймешь вас… — проворчал воин, возвращаясь.

А Енька сидел, смотрел и ничего не понимал. Аваатра, мать богов… Уалл же не шутил. Он действительно готов выполнить любой его приказ? Все это брюзжание… пыль?

— Уалл?

Ассаец что-то искал в поклаже, перебирая дорожные мешки. Наконец нашел нужный и взвесил на руке.

— Ты куда?

— Кажется, внизу видел утюг, — задумчиво просветил сын гор и оглянулся на Еньку. — Никуда не выходи.

— Что видел?

— Такая железная штука с ручкой, нагреваешь на огне… Распрямляет одежду лучше любых пральников.

— Зачем?

— Язык тебе выгладить, — открыл дверь и назидательно поднял палец, — колючий слишком!

Ассайца что-нибудь сможет изменить?

Енька не выходил. Послушно-добросовестно. Минут десять. Полежал на постели, разглядывая потемневший потолок. Походил из угла в угол, поглядел в окно, понюхал цветок. Потом зло нахлобучил салад, перекинул через шею перевязь и выбрался следом — на четыре стены вдоволь нагляделся в Ясиндоле.

У лестницы отдыхали оба наемника, подпирая стены друг против друга, — с любопытством обернулись. Проснулось раздражение — у меня рога? Изобразил булыжник, невозмутимо протопал по коридору и боком протиснулся между верзилами…

— Куда? — крепкая рука вдруг придержала за талию. — Далеко, красна девица?

Рванулся, пальцами нащупывая эфес — другая лапа прижала ладонь, не позволяя высунуть из ножен:

— Зачем? — томно-приглушенное дыхание обдало затылок. — Порежешься!

Кровь ударила в голову. Развернулся, целя локтем в наглую морду, — наглец уклонился, а за плечи загребли еще две клешни:

— Чего такая озверелая?

Мозг вскипел. Двинул ногой в пах, но вдруг поскользнулся и грохнулся на спину — боров плюхнулся сверху. Кровь стучала в мозгах, грохотали рядом чьи-то сапоги, а он елозил на полу, пытаясь выбраться из-под тяжелой туши. В воздухе свистнуло, еще раз, и вдруг зазвенели клинки — бизон сверху сразу исчез. Енька вскочил…

В узком коридоре Уалл крутился сразу против двоих — меч мелькал как игрушечный. Выхватил клинок — лезвие свистнуло, глубоко вспоров кожаный котт ближайшего, — верзила резво обернулся… И неожиданно опустил меч:

— Не-е… — покрутил головой, ухмыльнувшись. — С девушками не дерусь!

Салад валялся на полу, волосы разлетелись по плечам, в глазах ярость — Енька зло дышал, лезвие дрожало у самого лица наемника…

— Лучше сюда, — ткнул в грудь наглец, широко улыбаясь, — быстро и без боли!

— Дерись! — зло прошипел Енька.

— А голос… — почти застонал хам, зажмурившись от удовольствия.

Клинки прекратили звенеть, бой остановился.

— Уважаемый герр и прекрасная гуаре, — воспользовался паузой второй, — кажется, произошло недоразумение, — легкий поклон в сторону Уалла, более глубокий — Еньке. — Леди, мы приносим извинения за свое недостойное поведение! Надеюсь, вы не будете держать обиду на двух бродяг, истосковавшихся по женскому обществу?

Лезвие дрожало у горла хабала, тело колотило от бешенства. Но разум все-таки взял свое, и он с трудом опустил оружие.

Уалл захлопнул дверь и воззрился на Еньку:

— Чем ты думал?!

— Как они догадались? — экс-мальчишка еще дышал, восстанавливая нервы.

— Урок первый, — объявил ассаец, устало плюхнулся на постель и поучительно уставился на ученика. — Воины никогда не протискиваются, понятно? Ни боком, ни юзом, ни на карачках! Воины прут напролом, расталкивая плечами! Первая ошибка.

Енька хмуро молчал, исподлобья глядя на педагога.

— Вторая, — продолжал напарник менторским тоном. — Женщины тоже никогда не протискиваются! Женщины вежливо просят позволения пройти.

— Причем здесь женщины? — вспылил еще не остывший Енька.

— А при том! — гаркнул Уалл. — Ведешь себя, как натворившая невесть что девица! Думаешь, кого-то обманул? Да от тебя за версту несет бабой, которая скрывается.

— Я не баба! — гаркнул в ответ бывший мальчишка.

— Да? — горец ухмыльнулся, смерив с головы до ног. — И как оно, снизу? Не забеременела?

Клинок с лязгом выскочил из ножен и замер в сантиметре от горла…

— Урок третий, — невозмутимо продолжил ассаец. — Не обнажай оружие, если не готов убить.

Енька закрыл глаза и сделал глубокий вдох, пытаясь успокоить нервы. Потом еще, и еще. Нервно загнал лезвие в ножны, повернулся спиной и оперся о подоконник. Руки тряслись…

Как жить? Как думать, ходить, говорить? Колотило не от драки — к дракам давно привык. Колотило, потому как неожиданно ощутил себя настоящей девчонкой, к которой пристают мужчины. Полнейший набор ощущений…

— Дерьмо… — с чувством вынес вердикт. — Какие же мужики… дебилы…

Пауза длилась целую секунду. Потом сзади грохнуло так, что подпрыгнул горшок на окне. Енька вдруг осознал, что только что произнес, — и к ржанию сына гор присоединилось заходящееся контральто.

Выехали рано утром, как только солнце выглянуло из-за макушек сосен. Наемники тоже не спали, возясь возле своих лошадей:

— Доброй дороги, — поприветствовали, будто ничего не случилось. — Пусть все у вас наладится, прекрасная гуаре.

— Удачи, — ответил на вежливость Уалл, кивнув на расплывчатую гряду Идир-Яш. — Думаете, князь не в курсе об одинокой придорожной таверне?

Оба хмыкнули и повели из конюшни лошадей.

— Считаешь, ждут караван? — спросил Енька, когда таверна скрылась из виду.

— Что еще тут делать двум матерым псам, в захолустье у гор? — резонно пожал плечами напарник.

Дорога петляла между деревьями, стук копыт глухо разносился по лесу. В кронах весело перекликались птицы. 'Дружина ждет в Утрице, — лениво пробежала мысль, — а караван будет здесь. Однако…'

— Что, проснулась княжья солидарность? — усмехнулся Уалл.

— Иди ты… — огрызнулся Енька. Зараза будто всегда знал, о чем он думает.

Контрабанда испокон веков цвела в Семимирье. Королевство старое и сильное, здесь мастерили-производили качественно. И платили за редкости дорого. А пошлины, как у бандитов…

О собственной княжистости думать на хотелось. Страшно. Мысли путались. Да еще девушкой — вообще мозги вразброс. Что дальше? Как?

Девчонки всегда были из другого мира. Он их не понимал. Вроде так же ходят, говорят, смеются, но… Богам неизвестно, что у них в голове. Девчонки. Предмет вожделений и желаний. И он теперь тоже из них? Серьезно? Вспомнилась Весянка — милая, добрая, заботливая, с ленточкой в русой косе… Кошмар. Лучше смерть.

Окинул себя — под плащом пропорций не видно. Но раздражает непривычно прыгающая под поддоспешником грудь, ноющая поясница, и руки…

— Уалл?

Горец чуть притормозил, выравнивая рядом коня.

— Думаешь, у меня может получиться?

— Что? — ухмыльнулся напарник. — Родить ребенка? Попробуй!

Когда-нибудь его убьют. Точно.

Обычный мужской юмор уже не воспринимался как обычный.

— Рыцарство, — попытался пояснить. — Понимаешь, я же тогда почувствовал… как что-то вошло и растворилось… И до сих пор, — похлопал по ножнам, — не ощущаю веса этого меча.

Ассаец скептически поджал губы, потом вдруг перегнулся с лошади и приподнял Енькину руку. Некоторое время разглядывал, затем разжал пальцы — ладонь шлепнулась обратно на луку седла.

— Прости, — покачал головой. — Ты, конечно, можешь драться и все такое… — сочувственно вздохнул, — но настоящему волку нужно плечо. И крепкая рука.

— Но ведь оно не ушло… — не хотелось соглашаться Еньке.

— Нет, — не стал спорить друг, — инициация не исчезает. А вот измениться…

— Во что? — удивился бывший мальчишка.

— Я что, маг? — пожал плечами напарник и пришпорил лошадь.

Утрицу проехали к полудню. Небольшая деревенька — несколько десятков низеньких изб с соломенными крышами, почти вросших в землю. Вдалеке на взгорке блеснула куполом колокольня, в центре мелькнули лавка и деревенская харчевня. Несколько крестьян в меховых безрукавках гнали стадо коров…

Вздохнули с облегчением, когда оставили избы за спиной: с княжеской стражей обоим встречаться не улыбалось, хоть Уалл и справил подорожные бумаги у коменданта. Северяне любили заноситься своей независимостью.

Через десяток миль убедились, что вздыхали рано. В густом лесу путь перегородил разъездной дозор — десяток воинов на дороге, крайний шагнул навстречу и предупреждающе поднял руку. Притормозили лошадей, Енька оглянулся — сзади путь к отступлению перекрыли еще несколько верховых. Как по учебнику…

— Откуда и куда? — пожилой десятник в первоклассных латах с гербом Берлицы хмуро оглядел обоих путников, задержавшись на Еньке.

— Из Ясиндола в Аллай, герр, — с почтением ответил Уалл. Княжья охрана всегда плохо реагировала на юмор — сначала рубили, а потом выясняли. Элита севера, лучшие из бойцов…

— Подорожные грамоты есть?

Ассаец неторопливо, чтобы не спровоцировать взведенные арбалеты, достал из сумки бумаги и протянул старшему. Тот некоторое время изучал, прыгая глазами с листка на листок, вдруг недоуменно посмотрел на Еньку и обернулся к своим:

— Господин лейтенант?

От остальных отделился дорн-офицер, в инкрустированной серебром кирасе, неторопливо приблизился и принял бумаги, недовольно окинув взглядом гостей. Перечитал одну, потом другую… и вздернул удивленные глаза на Еньку:

— Миледи?

Енька сухо сглотнул. Ответить? Что?!

— Позволите вам выделить сопровождение, госпожа? — почтительно приложил три пальца к бацинету. — В этих лесах сегодня неспокойно.

— Не надо, — после паузы хрипло выдавил Енька, — мы сами… Спасибо.

Как крестьянин, с хутора. Но что он мог еще сказать? Уалл молчал. Лейтенант резво оглянулся на бойцов:

— Дорогу Ее Сиятельству!

Княжеские воины дружно схлынули по сторонам.

В возбужденном раже пролетели остаток Берлицы и притормозили, только когда вокруг раскинулись заливные луга Вааля…

— Имя так быстро стало известно? — не выдержал Енька. — Всем-всем? В подорожной ведь не указан титул!

— Успокойся, — снисходительно приободрил Уалл. — Обычно северные князья не столь почтительны друг к другу.

Казалось, ассаец знал о Севере больше самого Еньки. Да и что мог видеть малец в небольшом городке у границы?

Всё. Нет больше мальца. Убился, сгинул, пропал. Нет больше простого упрямого мальчишки, смотревшего с крыш ночью на звезды и никогда не мечтавшего о том, чего не достигнуть… Появилась девица. Эния Шрай. Королева изменила только одну букву, и как взметнулись женственность и шарм…

А он мечтал о времени. Надеялся хоть немного взнуздать голову…

Леди. Ему до леди, как до Диоры. Босоногий олень, всегда державшийся от девчонок на расстоянии полета стрелы.

Зачем?! За что?! Куда вы смотрели, боги?!

Со злостью сорвал с головы салад — кожаный шлем долго крутился в воздухе, пока не исчез далеко в траве. Уалл молчал. Рванул на шее шнуровку плаща и принялся судорожно отстегивать наплечники…

— Останови лошадь, — посоветовал ассаец, — я помогу, сзади не дотянешься.

— Зря отказались от того чертового платья, — нервно вспомнил Ясиндол. — На меня смотрят, как на идиота.

— Никто не отказывался, — спокойно оповестил бывший оруженосец, похлопав по одной из сумок. — В Хвостике переоденешься.

На ясном небе — ни облачка. Шелестела луговая трава, колыхались цветы…

Все, как и раньше. И совсем другое.

— Все, Уалл? — тихо спросил, задавив судорожный спазм. — Я сдох? Ничто больше не будет прежним?

Друг вздохнул и не ответил.