Не ведомы пути богов

Глава 16

Мерим распахнул дверь и сбежал по ступенькам — в помещении с низким потолком не протолкнуться: господа, слуги, стража, армейцы… Народ оглядывается и расступается, открывая проход — Мелисса у себя на постели, обхватила ноги и качается, как маятник. Бледная, с растрепанными волосами…

— Ну? — присел рядом.

— Ей отрубят голову!! — с трудом выхрипнула ведьма, глядя горящими глазами. — Бац!! — с силой хлопнула кулаком по постели. — Топор… — зажмурилась, — большой, красный, в крови… — истерично затряслась: — а вокруг люди, много людей, огромная толпа людей…

— Где?! — нагнулся к ней Мерим.

— Не знаю… — тряслась, как в лихорадке ведунья, с закрытыми глазами. — Не знаю!! — по щекам побежали слезы.

Старый книжник выпрямился, пытаясь успокоиться. Тишина. Люди молча смотрят, сжав зубы. Злые глаза Брагги, хмурые Демиссона, Лиоля, офицеров. Заплаканные Рии, Весянки, Эры, Риши…

______________________________________________

— Красота, птички, а воздух… — пел от восторга Веррей, жмурясь от удовольствия, как кот на солнышке, — жить хочется, а?

Лесная дорога плавно изгибалась, с обоих сторон стеной поднимались деревья, шелестя листвой и наполняя воздух умопомрачительными запахами. Особый вкус, после долгой степи. Веррей и Бухра уже успели забыть, как выглядят настоящие деревья.

Великан возвышался рядом с денщиком, старательно прижимаясь к краю, но поневоле занимая чуть ли не всю скамейку. Впрочем, старый слуга не в обиде — Бухра не любит сидеть без дела, то колесо подправит, то сбрую подтянет, то кожаную латку на штаны денщику сообразит, хотя Верреевские штаны в его руках больше напоминали носовой платок. Еньку вообще готов на руках носить, и не только на словах. В Мирртце, на запруженной народом площади, похожей на клокочущее варево, просто подхватил и посадил на плечо, аккуратно придерживая за лодыжки — Енька только успел ойкнуть, совсем как девушка, и обхватить обеими руками круглую, как тыква, голову. Двухэтажный корабль величественно пробороздил бурлящий океан, разбрасывая волны и оставляя след в кильватере — бывший мальчишка на аршинном плече походил на элемент декора.

Дорога заняла три дня, провинция Черг встретила густыми лесами, напоенными ароматами дома. Веррей сам родом из этих мест. Тут ему каждый кустик, каждое деревце…

Лошадь вдруг затрясла головой и испуганно заржала, покосившись на лес. Пролетка встала, денщик нахмурился, настороженно оглядывая деревья.

— В чем дело? — закрутил круглой головой великан.

— Тихо!

Тишина. Шумят кроны, весело перекликаются птицы. Слуга хлопнул вожжами, колеса снова бодро затарахтели по дороге.

— Разбойники? — на всякий случай уточнил Бухра, покосившись на Верреев меч. У самого оружие и латы забрали еще в Гозбе — рабам вне центурии запрещено оружие.

— Не похоже, — буркнул солдат, все поглядывая на лес. — Вудром напоминает о себе. Чтоб не забывали.

— Он недалеко? — встрепенулся верзила, оглянувшись на Еньку и с подозрением уставившись в полумрак за деревьями.

— Далеко, — нахмурился Веррей. — В глубине дрема и улланских болот. Но когда долго нет солнца, дождливо и пасмурно — одна-другая тварь умудряется добраться до обжитых мест.

— О чем вы? — наконец не выдержал Енька. — Что за еще за кракен?

Великан и слуга замолчали. Типа, лучше не трогай лихо, пока оно тихо.

— Мертвый город, — наконец ответил денщик. — Когда-то был главным торговым центром между Диорой и Майским морем. Торговля цвела, купцы богатели, жители все глубже погрязали в роскоши, нищих и бездомных гнали палками. Вот боги и прогневались, за жадность, и цветущий град ушел под воду. Тысячу лет назад. Провалился в трясину. А вокруг все затянуло болотами…

Легенда. Очень познавательно. Но все-равно не ясна суть:

— А сюда кто ходит?

— Уммы, — как проклятье прошептал Веррей, снова осторожно покосившись на лес.

И все? Енька расслабился — тоже мне… Мрут не хуже людей.

Но Енька, это Енька, а нечисти страшились пуще смерти на всех обозримых землях. Великан еще долго косился за деревья, пока опушка не оставила лесной сумрак за спиной…

Градхен, солидный имперский городок, по местным меркам, один из провинциальных центров Черга. Дымят кухни, клацают двери лавок, цокает копытами стража, изредка тарахтят кареты — быт спокойный и размеренный, как и подобает провинции. Прохожие неспешно топают по своим делам, приветствуя знакомых, булочники выставляют лотки с горячим хлебом, цветочницы поливают цветы…

На площади задержались, Веррей извинился и забежал в лавку — что-то не докупил, к огромному мешку подарков, ожидающему своего часа в рундуке на задворках пролетки. Большая семья, четверо детей. Барыням, конечно, ждать слуг не по статусу, но Енька настоял: «Двигай, не болтай!» С любопытством осмотрелся.

Небольшая площадь, крылечки разномастных магазинчиков. Прямо напротив открытая веранда таверны, за столиком благородный господин вовсю обхаживает молоденькую дорессу, лобызая руку и что-то нежно шепча на ушко — та краснеет и заливается смехом, усиленно помахивая веером. По Еньке скользнул заинтересованный взгляд — поежился. Терпеть не мог, когда так смотрят. Лобызай кралю — вон, уже готова из платья выпрыгнуть.

Бухра невозмутим, пролетка прогибается под весом. Через пару минут появился Веррей, бережно уложил в рундук упакованный пакет, заметил благородного дорна, вежливо стянул солдатскую ермолку:

— Добрый день, господин!

Господин поморщился и слегка кивнул, недовольно сжав тонкие губы, с франтоватыми усиками.

— Кто это? — спросил Енька, когда площадь скрылась из вида.

— Благородный Фрайлих, старший сын барона Родвайера, — вздохнул седой слуга. — Жених госпожи Ивейлы.

Ого. Ивейла — младшая сестра Добрахха. Вроде, помолвлена… Чудо-юдо. Сразу стал понятен недобрый взгляд.

Нехорошее чувство. Гадко свербит в желудке. Будто только что повстречались с самой судьбой…

Поместье де Ярдов располагалось за городом, средь широких полей — крупные землевладельцы, около двадцати пяти тысячи акров. Вообще, могли бы обзавестись баронским титулом, если бы возвели какой-никакой замок, набрали побольше стражи да почаще светились в столице. Но деньги, везде деньги… И у потомственных аристократов хватало гордости не лебезить в столице.

В благородно-изысканном стиле, высокий двухэтажный особняк, буквой «П», с колоннадой по фасаду, широким балконом и балюстрадой по всей длине. К парадному крыльцу приглашает длинная аллея, обсаженная тополями.

На крыльце все де Ярды в полном составе: мать, высокорожденная леди Юльана — красивая, гордая и надменная, с прямым носом и острыми глазами, в длинном черном платье. Старший сын, наследник, благородный Паддис — строгие хмурые брови и длинная шпага на бедре. Беатрис, его жена, с маленькой семилетней дочкой Грацией за ручку — любимицей всего поместья, от мала до велика. Ивейла, дочь, помолвленная с Родвайером — худенькая, стройная, с приятным утонченным лицом и высокой прической. Отец умер лет шесть назад, всем заправляла матушка. Енька склонился в реверансе, раб-великан опустился на колени. Картина маслом.

Тишина. Все молча разглядывают Еньку. Пауза затянулась.

— Как рабыня умудрилась выйти замуж за моего сына? — наконец открыла рот глава де Ярдов, глядя сверху как на редкостное, невиданное ранее насекомое.

Енька промолчал. Тупые вопросы не требуют ответов. Добрахх ясно описал в письме еще неделю назад.

— Не снизойдешь до ответа? — удивилась хозяйка, чуть ли не буравя своими холодными колючими глазками. — Непочтение прямо с порога?

— Как обычно, — вздохнул Енька, распрямляясь. — Лестью, жалобами о страшной судьбе, и… постелью. Весь арсенал.

Маленькая Граца прыснула. Показалось, что даже дрогнули губы у Ивейлы. Устал бояться. Перебоялся. И у сброда в горах, и от раскаленной тамги, и в степи у кочевников — идите к черту. Вся Гозба, все восточное командование в курсе, что капитан заступился за рабыню, у которой выжигали клеймо. Не веришь — что хочешь от меня?

Ни один мускул не дрогнул — истинная аристократка. Холодно смерила с ног до головы и кивнула служанке:

— Отведите ЭТО… в опочивальню. Накормите и умойте, если не умеет.

Великан подхватил Енькин сундук, но высокомерие немедленно выставило властный перст:

— Рабам нельзя, — кивнула другому слуге: — к остальным его. Объясните распорядок, как едят и где спят, — задумчиво оглядела габариты, — и цепь покрепче. Те, что для буйволов, Шелик знает.

Бухра тоже никак не выказал чувств, хотя на цепи никогда не сидел. Армеец.

Вода холодная, никому нет дела до комфорта бывшей рабыни, но Енька был рад и этому. Выливал ковшик за ковшиком, ежась и радостно повизгивая, затем долго вытирал волосы — отросли, заразы, ниже лопаток. Откинул крышку сундука, почесывая затылок, и переоделся…

Маленькая комнатушка, два на два, развернуться негде. Но для голодранца, много лет ночевавшего на крыше, хоромы. Княжеский замок не успел угнездиться привычкой к роскоши, полгода не срок — нормальная постель, окно, сундук, стол, табурет, даже шкаф — что еще надо?

В дверь постучали:

— Энталия? — голос мажордома. — Ужин на кухне.

Ухмыльнулся — де Ярды демонстрируют, что не принят. Не из их числа. Неужели полагают, что заденет? Рабыней да, конец света, а служанкой… не привыкать. Нормальная работа. Больше года был в таком статусе у де Броза. Лишь бы не выносили мозг.

С удовольствием поужинал в трапезной для слуг — жареная морская рыба с бобами оказалась на удивление вкусной, хоть и холодной. Прислуга молча наблюдала, никак не выказывая отношения. Занимательная картина — элегантная доресса, в благородном платье, спокойно и с аппетитом наяривает за длинным дощатым столом для прислуги, чуть морщась от недостатка столовых приборов… Покончил с рыбой, покрутил головой в поисках полотенца, не нашел, достал носовой платок и аккуратно приложил к губам. Поднялся и вежливо кивнул всем:

— Окунь замечателен! Передайте повару благодарность, — развернулся и покинул помещение под роем удивленных глаз, изящно придерживая платье.

Перед сном прогулялся по саду — за усадьбой располагался прекрасный ухоженный сад. Уютные аллеи, обсаженные рододендронами, буки с кронами-шапками, вечерний аромат… Пара садовников лязгала гигантскими ножницами.

Дебют за ужином не прошел бесследно — утром в комнате не оказалось подаренных нарядов. Зато на сундуке аккуратно сложено платье горничной.

Озадаченно зачесал макушку — и что дальше? Возмутиться?

В геральдическую комиссию Добрахх так и не успел подать… заботы-хлопоты, будь они неладны. В Реестре его нет, в Титульный суд обратиться не сможет. Хотя, по идее, дорессой стал сразу, как ответил «да» в часовне. Мозги сломать можно.

Задумчиво повертел в руках белый бант… Ладно. Служанка, так служанка. Черт с вами.

В форменном платье до колен, с бантиком и передничком горничной теперь ничем не отличался от остальных слуг. Мажордом сходу стал боссом. Плотный дядька с окладистой бородой, в длинном сюртуке, отвел в дальнее крыло, и обвел широким жестом хоромы:

— Убрать, — погрозил пальцем: — чтоб ни пылинки!

— А если будет пылинка? — с интересом поинтересовался Енька.

Главный слуга вздохнул и замолчал. Потом все-таки открылся:

— Не спорь с ними, Тали. Они неплохие, на самом деле. И спесь сбивать умеют, поверь.

Интересно, у кого тут спесь?

Когда стихли шаги начальства — вооружился деревянным ведром и тряпкой, и принялся за дело. Вообще-то, не сильно огорчила занятость — понятия не имел, чем занять себя целыми днями, в условиях повальной враждебности. Смотреть в окно? Гукать в саду? Работа как работа, не лучше, и не хуже другой. Глядишь, помаленьку наладится диалог с остальными слугами — нормально, проживем. Год пролетит незаметно.

Ближе к обеду вдруг прибыла неожиданная подмога, огорошив до ступора — на пороге нарисовалась маленькая семилетняя фигурка, в громадном фартуке до пола, и ведром, в котором вполне могла бы разместиться сама.

— Привет! — вытянула за загривок громадную мохнатую тряпку и начала старательно выжимать, заливая лужей паркет.

— Грация! — вытаращил глаза Енька. — Вы что тут делаете, милостивая госпожа?

— Помогаю! — с серьезным видом объявила маленькая егоза, откровенно удивляясь тугодумию: — разве не видно?

— Зачем? — не мог взять в толк Енька.

— Труд воспитывает человека! — назидательно довела истину до сведения безграмотных.

— Мама знает?

— О чем? — спокойно парировала в ответ. — Я дома, не в лесу, не на болоте. Не в конюшне, и не на скотном дворе. Не проказничаю, занимаюсь полезным делом. О чем предупреждать?

Енька чуть не выронил средство для мытья полов. Ей точно семь лет?

— Ладно… — сдался, от непотопляемой логики. — А полы когда-нибудь мыла?

— Неа, — тут же дружелюбно улыбнулась малышка в ответ. — Научишь?

— Смотри, — показал, как правильно собирать пыль — удивительно, но смышленая бестия повторила с первого раза. Работа действительно обещала закипеть быстрее.

— Тетя Тали, — маленький вундеркинд пришел сюда точно не молчать. — А на войне страшно? Дядя Добрахх убил много врагов?

— Смотря кого считать врагами, — пожал плечами Енька, совсем не желая врать. — Все очень сложно, Граца.

— Улланы враги?

— В большинстве, — согласился Енька.

— Майцы? Воронцы? Семимирцы?

Голос уже доносился из-под огромной постели — старательная уборщица для тщательности забралась вслед за тряпкой под кровать. Майцами называли жителей побережья Майского моря, воронцами — пиратов с Вороньих островов…

— Почему же Семимирцы враги? — удивился Енька.

— Дрались же, — донеслось пыхтенье из темной глубины.

— Политика… — тяжело вздохнул в ответ. Вот как объяснить ребенку?

— То есть, — показалась взъерошенная голова, — бывает так, что на войне убивают и не врагов? А из-за того, что не поладили короли?

Нет, ей не семь лет, а семьдесят.

В коридоре хлопнула дверь и донесся нарастающий перестук каблуков — все. Эпилог. Прибыла кавалерия. Через секунду в зал ворвалась мама, следом мажордом, и еще одна служанка, круглая как тыква… Барыня недоуменно оглядела зал, занятого делом Еньку и маленькую девочку:

— Что здесь происходит?!

— Полы моем! — с гордостью оповестил ребенок, наверное, уже всерьез сомневаясь в умственном превосходстве взрослых.

— Прекрати! — взвизгнула Беатрис, брезгливо сморщившись на грязное мохнатое сукно в ее руке: — брось!! Немедленно! Это не занятие для благородной леди!!

— Правда? — удивилась девочка, продолжая деловито ополаскивать моющее средстве в ведре. — Значит… тете Тали можно, а мне нельзя?!

До Еньки наконец дошло. Ни черта себе! Маленькая бестия это устроила специально! Вот так…

— Грация, оставь!! — почти закричала мама, затем взяла себя в руки и уже спокойно-ледяным тоном приказала: — леди, отправляйтесь в комнату, приведите себя в порядок, и немедленно на урок к светлейшему Вельмару.

— Учитель Вельмар всегда говорил: всякая работа достойна уважения, если выполняется честно! — заявила малышка и оглянулась на Еньку: — я полагала, именно по этой причине тетя Тали занялась уборкой. Разве нет? — удивленно оглядела всех и задумчиво почесала маленький носик. — Или дядю Добрахха настолько не уважают дома, что его жену сделали прислугой?

Полная тишина. Енька шумно выдохнул. Мать беспомощно закрыла рот, мажордом величественно кивнул Еньке:

— Тали, ступайте к себе в комнату.

Пожал плечами, хотел забрать ведра, но и здесь остановили:

— Уберут без вас.

Как скажете. Не удержался, ласково потрепал задорную детскую челку и вышел за дверь, ни на кого не глядя. Ну малявка…

Понятно, почему ее все так обожают в поместье. Это не ребенок, это… маленькое чудо.

До вечера никто не трогал — валялся на постели, заложив руки за голову. А что? Нельзя?

Вечером поужинал. Снова один, под взглядами, снова позже всех и холодное. Все с удивлением разглядывали его банты и одеяние горничной, азартно перешептываясь…

— Господин Флаам просил спуститься в винный погреб, — передала распоряжение одна из служанок, когда закончил и поднялся, снова поблагодарив повара.

Винный погреб, так винный погреб.

— Покажете, где это?

Крутая извилистая лестница, с факелами на стенах. Массивная дверь тяжело заскрипела…

Просторное темное помещение, ближайшие ряды бочек освещает трепыхающийся огонек единственного факела, дальше стены теряются во мраке. В груди нудно засаднило… Что-то не так… Недалеко массивный дубовый стол, пара стульев, на столешнице белый лист бумаги. Подошел ближе, пытаясь разобрать неровные каракули… как вдруг свет потух. Сразу. Будто кто-то задул свечу.

Реакция воина сработала мгновенно — отпрыгнул в сторону, подхватив стул и выставив как щит, пытаясь что-нибудь разглядеть во мраке. Рядом звякнуло, разлетаясь на мелкие осколки — как раз там, где только что стоял. Ого… Со всей дури хряпнул стулом о стену — стул разлетелся — в руках две палки. Снова отпрыгнул и закрыл глаза, сосредотачиваясь…

Вот они. С десяток ярких аур двигались на звук, пытаясь нащупать его в темноте. Дилетанты. Это что, «темная»? Серьезно? Не шутка?

Покрутил палками, разминая кисти… Дальше все завертелось каруселью — ближайшая аура получила меж глаз и ойкнула, плотно усевшись на задницу. Следующая в живот, затем в пах… Енька пролетел как вихрь, работая обеими дубинками, и оставляя за собой трупы и смерть… Шутка. Болезненное повизгивание и хрюканье. А потом входная дверь распахнулась и помещение ярко осветилось:

— Что здесь происходит?

Зажмурился от света, успев зашвырнуть палки за бочку.

— Тали? Ты, что ли?

Глаза постепенно привыкали, являя разрушение и хаос… Яркий свет оказался всего лишь факелом в руке у господина Паддиса. Около дюжины слуг и служанок корчились на полу, болезненно потирая ушибленные места, на многих физиономиях синим пламенем наливались солидные оплывы. Неплохая работа.

— Ничего, господин, — лучезарно улыбнулся Енька — он единственный остался на ногах. — Случайно потух факел, и ребята в темноте порасшибали себе лбы. До свадьбы заживет.

Со всех сторон стоны, кряхтенье, всхлипы… Бывает.

Нечего связываться с рыцарем-ведьмой, дебилы.

— Случайно потух? — сузил глаза наследник, оглядывая помещение и корчащихся слуг.

— Сквозняк, наверное, — сочувственно вздохнул Енька.

Благородный дорн еще раз окинул взглядом помещение, недоуменно задержался на его платье… затем кивнул на лестницу:

— Пойдем-ка со мной, Тали.

«Как до такого только додумалась?!! Это ниже достоинства, мама!!» — «Ой, да ладно… Неделя-другая. Хотела просто поставить на место. Чтобы думала, прежде чем открывать рот!» — «Ну и как?! Поставила? Спустись в подвал, погляди!!» — «???» — «Дюжина тел — может, к утру поднимутся на ноги…» — «???» — «Она из Айхона, забыла?! Там девочки дерутся на палках, вместо кукол!»

Бой в кабинете хозяйки продолжался уже минут пять. Енька скромно сидел в приемной, поджав ноги и старательно прислушиваясь, тонким ведьминским слухом — мажордом рядом нервно ходил из угла в угол, виновато поглядывая. Вообще-то, неплохой дядька. Что он может, против приказа?

«Какая-то рабыня…» — «Она не была рабыней! Добрахх не позволил! Как думаешь, зачем?!» — «Очень хотелось бы узнать!» — «Узнаешь!! Когда приедет и выяснит, как тут обращались с его женой!! Думаешь, скоро тогда увидишь сына?! Он тебе прошлого до сих пор простить не может…» — «Добрахх появится еще не скоро, и она не скажет…» — «Откуда такая уверенность?» — «Она не из таких» — «Видишь?! Ты уже ее уважаешь!»

Ну да. Откуда? Веррей уехал сразу, как сдал Еньку с рук на руки.

— Простите, госпожа, — вдруг сказал Флаам, останавливаясь. — Ничего бы не было, поверьте. Хотели немного напугать — помять, подергать за волосы…

— Забудьте, — отмахнулся Енька. — Было даже весело.

— Вы правда не держите зла? На всех?

— Лучше выделите каждому по бокалу вина, — усмехнулся в ответ. — За скорое заживление.

— Сделаю, — серьезно кивнул старый слуга.

«Хорошо ответил!! Что это, месть?! Мне?! Жениться, на какой-то… Что говорят в уезде? Что говорят в столице?! Ославил, на весь округ!!» — «С каких пор тебе дело, что говорят в столице?» — «Лучшая тема, для всего высшего света!!» — «С каких пор тебе дело до высшего света?!» — «Мне всегда было дело! Ты прекрасно знаешь, что из-за памяти твоего отца…» — «Не приплетай сюда отца, мама!! Отец перевернулся бы, узнав…» — «Я дочь герцога Реомейского, Паддис!! И никогда, заметь, никогда…» — «Так будь дочерью, мама! Не опускайся до сплетников и пустых хлыщей! Или до мести бедной девушке, у которой сохранилось достоинство…»

Этот Паддис все больше и больше нравился Еньке.

«Прекрати это, немедленно. Слишком далеко зашло» — «Она никогда не станет одной одной из нас! Не та наследственность» — «У Родвайера безукоризненная наследственность! И что из этого вышло?» — «Ты слишком больно бьешь, сын…»

Енька снова нежится в горячей воде, чуть ли не мурлыкая под нос… Горячие ванные обожал. Просторная горница, громадная кровать под балдахином, камин, картины… Вообще, ему и старая комнатка была не в тягость, но как скажете.

Служанка бухнула рядом на пол ведро с горячей водой, плеснув на паркет.

Слуги в коллапсе. Понятия не имеют, как себя вести — кто она, в конце концов? Поди разберись. Рабыня, тать твою. К тому же, девчонка участница воспитательного променада, и у нее синий распухший блин вместо лица — нос почти не выделяется, глаза еле проглядывают сквозь узкие щелочки… Красавица. Лишь бы ночью не приснилась.

— Как тебя звать? — лениво повернулся Енька.

— Желана, — нехотя буркнули в ответ.

Мда. Имя как раз к месту.

— Наклонись ниже, Желана,

Девушка замерла, глядя на Еньку — что она хочет? Унизить еще больше? Нехотя наклонилась…

— Еще!

Служанка сжала губы и согнулась буквой «Зю», сотворив каменное лицо. Со стороны смотрелось занимательно. Енька вытянул руки и зажмурился, ловя ауру кончиками пальцев… Та удивленно захлопала ресницами, глядя на непонятные пассы перед глазами, и страдая от униженной позы…

— Можешь идти, — отпустил через минуту, снова закрыл глаза и откинулся затылком на край.

Работа не ахти, серьезных повреждений нет, синюшние оплывы мелочь. Девчонка резко развернулась и загрохотала каблуками, пылая негодованием. Ничего, скоро дойдет.

«Скоро» случилось даже быстрее — каблуки замерли на выходе, у зеркала… Ну конечно, какая пройдет мимо?

— Госпожа?! — донесся изумленный вскрик.

Ого, уже госпожа. Енька повернулся — та пораженно щупала свои сдувшиеся, посветлевшие, и наливающиеся прямо на глазах здоровым румянцем щеки…

— Бухра рассказывал, но ему никто не верил! — радостно взвизгнула, глядя на Еньку счастливыми глазами.

Как мало человеку надо, чтобы забыть обиды.

— Подлить водички? — метнулась назад и засуетилась возле ведра.

— Чуть-чуть… — разрешающе махнул ладонью, снова закрывая глаза.

Ужин. Енька впервые за барским столом. В глазах рябят от обилия посуды, но еды не очень много. Зато все превосходно, изыскано и со вкусом. Филе в маленьких тарелочках, жаркое под блестящей крышкой, в которой видно Енькино отражение, ельский соус в специальных вазочках, какие-то желе в миниатюрных чашках… Полный набор вилок и ножей, в строгом соответствие с этикетом, и каждый прибор ровно на своем месте. Вдоль стены ряд вышколенных слуг с подносами — каждое блюдо подается точно в срок, ни минутой раньше. Аристократы, тать вашу.

— Кто твои родители, Тали? — холодно поинтересовалась мадам, не глядя на Еньку.

Начинается. Какая вам версия ближе: с трогательной трагедией или пылкой романтикой?

— У отца небольшая хлебопекарня, на Галантерейной, — ответил с ноткой вызова. — И я с детства возилась с мукой…

И со скрытым злорадством выдал историю Йолы. Той самой доброй красавицы Йолы, которая исчезла из-за кого-то из берлицких сквайров. Даже представил, как интересно бы вышло, если бы вдруг… выяснилось, что она стала дорессой. Из серьезной имперской фамилии. Енька даже улыбнулся, вообразив вытянутую морду Бугхтуза…

Все за столом вежливо слушали, аккуратно кромсая ножами жаркое и полусырое филе. Леди Юльана, во главе стола, далее Паддис, с женой и маленькой Грацией. С противоположной стороны Ивейла и сам Енька. Стулья с высокими спинками, белоснежная до синевы скатерть, тонкий фарфор…

— Значит, раньше тебя звали Йолой? — нахмурилась хозяйка.

— Разве это странно? — сделал вид, что удивился Енька.

Заврался ты, друг. Горазд лапшу вешать, прям мастер.

Но вообще, беженцы часто меняли имена, чтобы труднее найти. Для брака не имело строгого значения — Аваатра венчала души, а не слова. Но конечно, записи в книгах придется менять.

— Ты уж будь добра не забыть, когда будет осуществляться занесение в Именной Титульный Реестр, — холодно процедила глава де Ярдов.

Она собирается это делать? Серьезно?

— Отправь Мальстрима в Айхон, — одновременно кивнула сыну. — Пусть проверит, чтобы не влезть в дерьмо, — скользнула по Еньке ледяными глазами. — Я ей не верю.

— Хорошо, — пожал плечами Паддис.

Вот те раз. Енька почувствовал, как холодеет. Кто тянул за язык? Вдруг найдут девушку? У Бугхтуза, или у кого из сквайров? Чем не нравилась история Глаи из Ачанки?

Нет.

Никогда.

В жизни бы не заикнулся про Аллай. Слишком многие там в точности опишут Еньку. Особенно в Ачанке.

К тому же, в княжестве сейчас такая истерика, с известием про княжну…

Йола, так Йола. Не найдут. Даже отец-пекарь понятия не имел, где дочь.

— Это правда, что ты целительница, тетя Тали? — вдруг спросила малышка Граца, резко меняя полярность опроса. — И поставила на ноги половину солдат дяди Добрахха?

Енька тепло улыбнулся лучшей из союзниц и отрицательно покачал головой.

— Грация! — постучала вилкой по чашке хозяйка, недовольная повышением статуса злобной рабыни, и скептически поджала губы: — Веррей тебе наговорит, слушай больше.

— А вы слуг не видели, матушка? — неожиданно пришел на помощь Паддис.

— Как не видеть? — брезгливо поморщилась матрона. — Жалкое зрелище.

— После ужина? — уточнил сын.

Юльана воздела брови, с вилкой в руке, вопросительно глядя на еще одного незваного союзника. Благородный дорн аккуратно положил нож, промокнул губы специальным полотенцем, и любезно улыбнулся:

— Энталия заявилась к ужину в трапезную для слуг, — скользнул взглядом по Еньке. — И за четверть часа вылечила все ушибы и синяки.

Хозяйка недоверчиво оглянулась на неподвижную шеренгу с подносами — у двоих раньше красовались знатные следы боевой славы.

— Ну и зря, — пригубила вино из тонкого длинного фужера. — Дюжина здоровенных бездельников не могла справится с единственной девчонкой…

Беатрис с Ивейлой молчали. Невестка, судя по всему, и раньше не особо открывала рот при хозяйке, а дочь… Кажется, она вообще не слышала, о чем речь, молча ковыряясь в тарелке.

— Как ты, дружище?

— Отлично, моя госпожа! — радостно загудел в ответ великан, прильнув к решетке и преданно пожирая Еньку глазами. — Только вот скоро стану толстым, как бочка, — озадаченно поглядел на свой живот. — В калитку не пролезу!

Бухру на работах не использовали. Сидел сиднем в своей конуре-клетке с утра до вечера, жрал и спал. В поместье вообще на удивление мало рабов, около десятка, только для самых тяжелых работ. Вроде чистки дренажных канав, болот, камней или валки леса. Ну как тяжелых? В Айхоне это обычный труд обычных крестьян.

Бухра считался собственностью Еньки, поэтому к рутинным повседневным заботам не привлекался. Хотя, с его силищей стоил пятерых. Енька не против — верзила сам просился, устал сидеть камнем. Но подозревал, что громилу-армейца просто боятся. Вид конечно устрашающий, и кулаки размером с Енькину голову…

— Потерпи, я обязательно договорюсь! — успокоил, стараясь не смотреть в глаза.

Дожили. Приходится обещать, что заберут на каторжные работы, как невесть какое благо. И при этом еще врать.

Ну не выносит медведь сидеть без дела. Другой бы решил, что попал в рай.

Уже неделя канула, как Еньку возвели в естественный статус. Правда, неделя такая себе…

Слуги теперь обходили стороной. Как обходили стороной всех хозяев поместья. Хорошо вышколенная прислуга не маячит на глазах, как бельмо, хорошо вышколенная прислуга вообще не отсвечивает. Все вычищено-прибрано-обхожено, блестит как у кота… и никого нет. Чудеса, да и только.

Правда, спиной еще чувствовал взгляды — странная смесь удивления и уважения. Из рабыни в барыню, надо же… Да еще целительница. Чудны дела твои, господи. Но в друзья не рвались, предпочитали не грузить садовые головы лишним лихом — баре есть баре. Да и оприходовала эта новоявленная барыня… за десяток секунд так, что… К черту. Больно вспоминать

Енька скучал. Де Ярды никак не выказывали своего отношения — аристократы, тать их. Приняли? Одели-накормили? Че еще надо? Пару раз в неделю встречались за ужином — молчаливые и чопорные, как вешалки для парадных костюмов. Меланхолично жуют, лениво звеня вилками и переговариваясь, аккуратно пьют вино в тонких бокалах, затем также аккуратно прикладывают к кубам белоснежные полотенца.

На этом все.

Все остальное время Енька предоставлен сам себе.

Одевали красиво — в империи понимали толк в моде. Выглядел как дорогая элегантная леди, в шляпе, в перчатках, в длинной юбке с разрезом, где кокетливо подсматривала изящная ножка в прозрачном чулке…

Но до Эры все равно далеко. Эра будто видела будущее, примеряя возможности новых открытий к современной реальности — эх, Эра, Эра… Потряс головой, изгоняя хмурь — к черту. Не думать, не вспоминать. Каждое воспоминание тоской сжимает сердце, и долго не хочет уходить.

Енька страдал. Томился от прошлого, каждый день и каждый час — Аллай висел тяжелым камнем… Будто что-то не так… Хотя точно знал, что сделал единственно возможный шаг. Ну не сможет выносить гомерический хохот, слюнявые ухмылки и шарахающихся, как от чумы, слуг… И так всю жизнь, как шут. Не выдержит. На следующий же день вскроет животы паре самых дерзких, и закончит жизнь на виселице. Или плахе. Высокорожденным, вроде, отрубают головы?

Простите меня, боги.

Поместье было огромным. Скотный двор, конюшня, псарня, дом для слуг, рабская, оранжерея, казарма. Десяток воинов стражи и офицер, в основе занимающихся патрулированием земель. Около двадцати слуг в самом поместье и тысяч пять душ в дюжине деревень. Все владения де Ярдов.

Но похоже, рабы обитали не только в своих клетушках-камерах позади усадьбы — пару раз видел, как та самая… круглая, как тыква, служанка таскала за пределы корзины с едой. Или не рабы? Странно несла, оглядываясь. Раз даже заметил высокую сутулую фигуру Вардаря, хозяйского лекаря.

Время вечернее, вид как у сговорщиков. Попробовал прогуляться следом, со скучающим видом, но на опушке парка тропинку преградил стражник:

— Простите, сюда нельзя.

Что за тайны?

Граца не знала. Девочка единственная, кто крутился рядом, засыпая миллионом вопросов:

— Правда, что в Айхоне замки выше неба? Правда, что крестьяне пашут землю в доспехах? А горы высокие? А Андора красивее столицы? А магов видела? А лечить людей трудно? А лошадку Шубу вылечить сможешь? А старуху Зурбу от падагры? А правда, что Чехвостик лечит зубы?

Но и она появлялась только вечером — в остальное время или училась, или под маминой опекой — Енька не интересовался. Чужая семья, чужие заботы. Но маленькая юла была настоящим светлым лучиком, дружила со всеми, даже страшиле-Бухре втихаря таскала сладости с барского стола.

Она же и оповещала о всех слухах — указах государя-императора, или новом походе жарромской центурии. Енька хмурился, ощущая непонятное беспокойство — как он там? Живой? Не ранен? Страшно злясь на себя — жена, тать твою. Тебе разница? Наоборот, должен надеяться — груз долой — вдова, никаких проблем. Пару лет точно никто не станет трогать, будешь спокойно дышать. Но сердце почему-то не соглашалось, тревожно реагируя на вести…

Аваатра, твоя работа?

Да ладно, Енька. Все проще. Не такая ты вобла, как пытаешься вообразить. Это нормально, когда опасаешься, что тот, кто к тебе с теплом, и по-настоящему — канет без следа. Не строй из себя циника — не в цинизме мужское естество.

На вторую неделю случайно встретил в саду Ивейлу, хотел пройти мимо, но… хорошо, что не прошел.

— Привет, Тали, — вдруг поздоровалась девушка, мельком скользнув по фигуре: — никогда бы не подумала, что ты меньше месяца, как доресса.

— Благодарю вас, — привычно присел в книксене Енька, и уже хотел сбежать… как вдруг признался: — Скучно. Очень.

— Наслаждайся, — посоветовала золовка. — Подожди, вот начнут привлекать к делам, — зловеще усмехнулась. — Будешь с тоской вспоминать свободное время.

— Не думаю, что когда-нибудь начнут, — скептично ухмыльнулся Енька. — Родословной не вышел.

— Дело не в родословной, — покачала головой Ивейла, немного подумала и вдруг поинтересовалась: — Ты читать умеешь?

Енька кивнул.

— Тогда воспользуйся библиотекой, — неожиданно посоветовала. — И время займешь, и подучишься, и занятие достойное.

— А можно?

— Почему нет?

Всю дорогу оглядывался — неплохая все-таки семья у… язык еще плохо проворачивался произносить «мужа», хотя суть не изменить словами. И брат, и сестра, и маленькое чудо-племяшка.

Жить сразу стало веселее. Библиотека оказалась богатой, здесь и труды Помпелиуса по истории Эллои, и родословные богов, и землеведение, и благородный чин, и ведическая астрономия, и устройство человека и животных… Сотни книг, глаза разбегались от кожаных корешков. Библиотека сходу превратилась в место постоянной дислокации, и дни за окном замельтешили, как хоровод. Оглянуться не успел, как канул месяц. Несколько раз заглядывала сама высокородная леди Юльана, пристально смотрела, со странной смесью подозрения и удовлетворения… И благородно удалялась, оглянувшись в дверях. Кажется, еще чуть-чуть, и… Нет, вряд ли. Никогда не смирится с простолюдинкой. К тому же, он сам не…

Что обязана уметь благородная леди? Читать, вышивать, танцевать, красиво ходить, приседать в реверансе, элегантно одеваться, знать толк в моде, читать стихи, уметь поддержать беседу…

Краснеть, вздыхать, махать веером, мило улыбаться, скромно тупить глазки, кокетничать, визжать из-за мышей и падать в обморок от пауков…

Мозг треснет. Громадный объем важных знаний, без которых человечество вымрет.

Ну не аристократка. Чуждо желание нравиться.

Дни летели за днями. Отношение де Ярдов начало потихоньку теплеть, и за ужином то Паддис, то Ивейла уже что-нибудь обязательно спрашивали, стараясь ненавязчиво вовлечь в общий разговор. Но муть почему-то не проходила. Не отступала, странной тоской сжимая сердце…

— Геральдика императорской семьи не возбудила сомнений? — как бы невзначай экзаменует сестра Добрахха, а на самом деле пытается привлечь материно внимание. — У августейшей особы орел-колдунец, а у принца Голлума — тигр?

— Линия принца ведь от королевы Абеллы, от Трассейских земель?

— Верно.

Леди Юльана покосилась. Тоже мне, нус отца Йорка. Король когда-то захватил земли, правительницу забрал в жены, а ее брат пустил трассейскую ветвь, оставив на гербе тигра.

Ивейла грустно улыбается. Никогда не видел ее смеющейся, всегда только слегка улыбающейся…

Да брось ты этого Фрайлиха к черту! Разорви помолвку, и хохочи от души!

Но муть не проходила.

Поначалу полагал, что не дает о себе забыть Аллай. Все-таки бросил, кинул, вышвырнул, забыл. Но дни летели за днями, а хмурь только росла, оседая в желудке непреходящей желчью. Как ощущение подступающей беды…

Что ты хочешь, судьба? Храм Аваатры, фигура богини в сияющем свете — какова моя доля, великая мать? Каков удел? Разве не выполнил все повеления? Не сжал суть в кулак, не склонил в покорности тело?

Что я сделал не так?!

Или моя стезя — злой рок всем, кто окажется рядом?