Недозволенная память. Западная Беларусь в документах и фактах. 1921-1954.

Не только военные действия Берлина вынудили Москву вступить, подчинившись «договору Молотова — Риббентропа» от 23 августа 1939 г., во Вторую мировую войну. Но, как утверждают независимые друг от друга источники, и сама политическая обстановка в Западной Беларуси, которая насторожила Кремль.

Что же происходило на кресах? По словам исследователя А. Высоцкого из г. Бреста, в Берлине вынашивалась идея образования на восточных землях трех буферных государств: Польского, Западнобелорусского и Западноукраинского. Интересен тот факт, что в Барановичах, незадолго до вступления туда войск вермахта[1] и Красной Армии, «собиралась некая инициативная группа с целью образования Западнобелорусской республики»^{3}.

Но то планы Германии. А что же сами белорусы? Историк А. Чемер, изучивший этот вопрос, пишет, что, когда в 1939 г. запахло реальной угрозой войны Германии с Польшей, громадовцы (особенно младшие) разработали идею создания независимой Западной Белорусской Республики (ЗБР). Целью было: во-первых, добиться независимости хотя бы для западных регионов Беларуси, а во-вторых, не допустить захвата этих территорий нацистами. Для этого создавались и вооружались войсковые отряды, готовясь к быстрому и эффективному взятию в свои руки государственной власти и созданию буферного государства^{4}.

Практически то же самое пишет и белорусский исследователь Сергей Ерш: в начале 1939 г. в Барановичах прошла нелегальная конференция громадовцев, которая приняла решение о подготовке антипольского восстания^{5}. Несколько моментов, связанных с этим восстанием. С. Ерш сообщает такой факт: атаман Я. Хреновский (Новик) получил приказ складировать оружие и готовить людей. 1 сентября 1939 г., согласно данным белорусского автора, формируется первый белорусский отряд, командиром которого и являлся Хреновский. После создания штаба восстания во главе с И. Тарасюком Хреновский стал его заместителем, а после гибели руководителя командует всеми национальными вооруженными формированиями, ряды которых, судя, по данным Ерша, «только на западнобелорусском Полесье насчитывали около 5000 человек»^{6}.

Согласно западным источникам, участником барановичской конференции и командиром крупного партизанского отряда в сентябре 1939 г. в ходе акции «Западнобелорусская республика» являлся белорусский атаман Иван Перегуд^{7}. Как сообщает Чемер, когда войска нацистов хозяйничали в Западной Беларуси, формировалось правительство ЗБР в составе: В. Вирок, Ад. Станкевич, С. Хмара и др.^{8}

Повстанцы, подчиняясь единому центру — белорусскому правительству, 18 сентября 1939 г. планировали штурм Пинска. Но 17 сентября Я. Хреновский отменяет операцию^{9}.

Что же касается идеи создания независимой ЗБР, то она, как сообщает Чемер, повисла в воздухе, чтобы «превратиться позднее в белорусское партизанское движение на этой территории»^{10}.

Из фактов, рассмотренных выше, следует вывод: СССР вступил во Вторую мировую войну 17 сентября 1939 г. как агрессор, фактически союзник гитлеровской Германии. Неспровоцированный предательский удар в спину Польше, у которой с Советским Союзом был договор о ненападении (25 июля 1932 г.), — это преступление предумышленное. Но и это не все. Кремль, боясь лишиться «своих» земель, не менее боялся и тех политических и военных приготовлений на крессах.

И наконец хотелось бы обратить внимание на то, как Москва шла к агрессии. Что мы имеем? Договор Молотова — Риббентропа от 23.08.1939 г. и… невыполнение советской стороной своих обязательств перед нацистами.

Подготовка к захватнической войне шла по линии трех наркоматов: иностранных дел (НКИД), обороны (НКО) и внутренних дел (НКВД). О том, как шли эти приготовления, рассмотрим на примере каждого из них.

Народный комиссариат иностранных дел.

Упоминавшийся выше Э. Голин, автор научной работы «Как коммунисты и фашисты поделили Польшу», пишет о том, что Риббентроп стал бомбардировать Москву требованиями немедленно начать военные действия против Польши едва ли не с самого начала войны. Гитлер был заинтересован в том, чтобы совместными действиями вермахта и Красной Армии поскорее сломить сопротивление поляков, чтобы германское командование могло укрепить свои слабые силы на западе на случай, если французы вдруг проявят военную активность. Другая причина настойчивых требований Риббентропа, утверждает автор статьи, состояла в том, чтобы продемонстрировать Западу и всему миру, что Германия не одна, и что Советский Союз является активным соучастником уничтожения суверенного Польского государства^{11}.

Как следует из ряда изученных нами документов, уже 3 сентября, в день объявления Англией и Францией войны Германии, Риббентроп дал указание Шуленбургу поторопить русских с занятием причитающейся им части Польши. Молотов уклончиво ответил, что «время еще не пришло» и что «чрезмерной поспешностью мы можем нанести вред нашему делу»^{12}.

Также известно, что в этот же день, 3 сентября, Гитлер, принимая верительные грамоты вновь назначенного советского полпреда в Берлине, ссылаясь на договор от 23.08.1939 г., настойчиво требовал у Сталина скорейшего выполнения своих обязательств^{13}. Но Москва не спешила, чем нарушала планы Берлина. Шуленбург в очередной раз получает указание обсудить с Кремлем вопрос, «не считает ли Советский Союз целесообразным, чтобы Советские Вооруженные Силы были в удобное время приведены в действие против польских войск в советской сфере интересов»^{14}.

Но, как и в первом случае, Сталин медлил отдавать приказ РККА. 8 сентября Шуленбург делает запрос Молотову о «военных намерениях советского правительства»^{15} и на следующий день получает заверение, что Россия начнет военные действия в пределах ближайших нескольких дней. Во время беседы с советским наркомом иностранных дел 10 сентября (между ним и Шулленбургом все эти дни поддерживался непрерывный контакт) германский посол, по его словам, «настойчиво объяснил Молотову, сколь важны в данной ситуации быстрые действия Красной Армии^{16}.

Кремль не спешил. В чем причина? Архивные документы проясняют мотивы поведения Сталина. Вопрос, вставший перед Москвой в связи с ее намерением напасть на Польшу, заключался в том, чтобы найти более или менее приемлемое оправдание этому разбойничьему акту.

Само собой разумеется, Сталин стремился скрыть от мировой общественности и собственного народа истинные экспансионистские мотивы этого шага. Объяснение же вторжения в Польшу стремлением передвинуть границы СССР на запад с целью укрепления его обороноспособности явно не годились. От кого намерен был Советский Союз обороняться — от нацистской Германии, ставшей в одночасье его лучшим другом и с которой только что был подписан договор о ненападении? Такое объяснение не только ставило бы под сомнение политику СССР в отношении Германии, но и выглядело бы просто смешным.

Выбирая подходящее обоснование своей агрессивной акции, Сталин в конце концов остановился на версии, согласно которой Польша якобы «распалась», и потому Советскому Союзу «необходимо прийти на помощь украинцам и белорусам, которым «угрожает» Германия», — так сформулировал посол Шуленбург в своей секретной и срочной депеше в Берлин суть сказанного ему Молотовым во время встречи 10 сентября. «Этот аргумент, — продолжал посол, — необходим (по словам Молотова) для того, чтобы сделать интервенцию Советского Союза внушающей доверие массам и в то же время позволяющей избежать того, чтобы Советский Союз выглядел агрессором»^{17}.

14 сентября Молотов, беседуя с Шуленбургом, пошел в своем беспредельном цинизме еще дальше, прямо задав тому следующий «пикантный» вопрос: какова будет реакция Германии, если Советский Союз переложит на нее вину за свою интервенцию в Польшу?^{18} На следующий день возмущенный Риббентроп ответил решительным возражением. Позиция нацистов была тверда: «единство действий и целей обеих стран»^{19}. Тогда советская сторона предложила компромисс: тезис о «защите» украинцев и белорусов сохранить, но вопрос, от кого именно собирался защищать Советский Союз, будет обойден молчанием. Однако и такой вариант Шуленбурга не удовлетворил, так как и в этом случае, кроме как от Германии, украинцев и белорусов защищать было не от кого.

Цитируем далее по очередному донесению Шуленбурга в Берлин:

В конечном счете нацисты уступили, и была выработана компромиссная формулировка, устраивающая союзников: задача советских и германских войск

Так была сфабрикована одна из великих провокаций XX столетия, послужившая поводом для вторжения в суверенную страну, — миф о так называемом «освободительном походе».

Не надо было быть провидцем для того, чтобы представить дальнейшее развитие событий. 17 сентября утром в Берлине получили следующую телеграмму от Шуленбурга:

Народный комиссариат обороны.

Непосредственная подготовка военного ведомства Советского Союза к выступлению против польских войск и оккупации части территории Польши, представляющую сферу советских интересов, началась 7 сентября.

Из архивных документов 1938–1939 гг. видно, что вероятным противником СССР являлась не Польша, а Япония, отношения с которой до такой степени обострились, что в составе РККА был развернут Дальневосточный фронт. Против Советского Союза Япония держала весьма внушительные и хорошо обученные силы. По оценке советской военной историографии, сухопутные войска Японии насчитывали 1240 тыс. человек, более 2000 танков, около 1000 самолетов. Военно-морской флот имел 228 боевых кораблей основных классов, в том числе 56 подводных лодок и авианосцев с 396 самолетами^{23}.

Зная об этом, Сталин, разворачивая военную группировку для вторжения в Польшу, оголяет границу с японцами. Сравнение мощи Дальневосточного фронта с армейским контингентом, стоящим у польских границ, речь о котором впереди, не в пользу первого. Например: на Дальнем Востоке находились 3 армии, а на рубежах польского государства — 7 ^{24}.

9 сентября 1939 г., по данным Ю. Мухина, автора книги «Антироссийская подлость» (2003), был подготовлен и подписан приказ наркома обороны К. Е. Ворошилова и начальника Генштаба РККА Б. М. Шапошникова о скрытом сосредоточении к 11 сентября войск Белорусского и Киевского особых военных округов (БОВО и КОВО) и переходе в ночь с 12 на 13 сентября в решительное наступление с целью молниеносным ударом разгромить противостоящие войска. По мнению автора, сталинское руководство, убедившись, что Варшава сражается, видимо, сочло необходимым повременить^{25}.

Тем не менее приготовления Кремля к операции продолжались. 11 сентября на базе БОВО (Смоленск, командующий — командарм 2-го ранга М. П. Ковалев) и КОВО (Киев, командующий — командарм 1-го ранга С. К. Тимошенко) создаются два фронта — Украинский и Белорусский.

Украинский фронт под командованием С. К. Тимошенко состоял из трех общевойсковых армий (5-я армия под командованием комдива И. Г. Советникова, 6-я армия под командованием Ф. И. Голикова и 12-я армия под командованием командарма 2-го ранга И. В. Тюленева), а также отдельного корпуса пехоты. В рамках фронта оказались три кавалерийских корпуса, 1-й танковый корпус и 5 танковых бригад, а также подразделения воздушной поддержки. В состав Военного совета фронта кроме Тимошенко вошли первый секретарь ЦК КП(б) Украины Н. С. Хрущев, комкор В. Н. Борисов и начальник штаба фронта Н. Ф. Ватутин.

Во главе Белорусского фронта был поставлен 42-х летний командарм 2-го ранга М. П. Ковалев. Под его командованием оказались четыре общевойсковые армии (3-я армия под командованием комкора В. И. Кузнецова, 11-я армия под командованием комдива Н. В. Медведева, 10-я армия под командованием комкора И. Г. Захаркина, 4-я армия под командованием комдива В. И. Чуйкова), кавалерийско-механизированная группировка под командованием комкора И. В. Болдина и 23-й самостоятельный стрелковый пехотный корпус, переданный в распоряжение командующего фронтом. В Военный совет фронта наряду с Ковалевым входили первый секретарь ЦК КП(б)Б П. К. Пономаренко, комиссар корпуса И. З. Сусайков и начальник штаба фронта глава советской миссии в Берлине 45-ти летний комкор М. А. Пуркаев^{26}.

Для ведения боевых действий на территории современной Брестской области (тогда Полесское и Новогрудское воеводства) предназначалась 4-я армия (комдив В. И. Чуйков), которая должна была нанести удар в направлении Кобрин — Брест по линии реки Припять, в направлении Влодава действовал 23-й корпус (С. Д. Акимов)^{27}. Его операцию должна была поддерживать (на реках Припять и Пина) Днепровская военная флотилия под командованием капитана 1-го ранга Г. Чубунова. 4-я армия, в свою очередь, состояла из 23-го и 24-го стрелковых корпусов; 8-й, 143, 122, 121, 145, 55, 6 и 33-й стрелковых дивизий, 6-й и 11-й кавалерийских дивизий, 6-го кавалерийского корпуса, 29-й и 32-й танковых бригад, 116-го, 318, 103, 120 и 350-го артиллерийских полков. Всего Белорусский фронт насчитывал 200802 солдат и офицеров. Вся военная группировка СССР располагала 54 стрелковыми и 12 кавалерийскими дивизиями, 18 танковыми бригадами и 11 артиллерийскими полками резерва главного командования общей численностью 600 тысяч человек (по другим данным, миллион человек). Их боевую деятельность должны были обеспечивать 400 танков, 5500 орудий и 2000 самолетов^{28}.

13 сентября части РККА были подтянуты к исходным рубежам. 14 сентября был подписан и передан командующему войсками Белорусского фронта Ковалеву и заместителю наркома обороны Г. И. Кулику для войск Украинского фронта окончательный вариант приказа о начале военных действий против польских вооруженных сил. К исходу 16 сентября предписывалось скрытно сосредоточить войска округа и быть готовыми к решительному наступлению «с целью молниеносным ударом разгромить противостоящие войска противника». Приказывалось начать наступление «с переходом государственной границы» на рассвете 17 сентября^{29}.

В 4 часа утра 15 сентября Ковалевым и другими членами Военного совета БОВО, в свою очередь, был подписан приказ по войскам Белорусского фронта. В нем, в отличие от приказа наркома обороны, содержалась и политическая мотивировка перехода границы: необходимость прекратить кровавую бойню, якобы затеянную «правящей кликой» Польши против Германии, помочь якобы восставшим рабочим и крестьянам Беларуси, Украины и Польши не допустить захвата территории Западной Белоруссии Германией. В боевом приказе штаба Белорусского фронта от 15 сентября в директивах авиации подчеркивалось: «С авиацией германской армии в бой не вступать». В отношении польской армии рекомендовалось: «Действия авиации направлять на уничтожение живой силы, технических средств и авиации противника»^{30}.

Перед войсками Белорусского и Украинского фронтов была поставлена задача «молниеносным, сокрушительным ударом» разгромить «панско-буржуазные польские войска», «уничтожить и пленить вооруженные силы Польши». В приказе Военного совета Белорусского фронта № 005 от 16 сентября 1939 г. и в других документах говорилось о выполнении договорных обязательств в отношении Германии, а польская сторона обвинялась в развязывании войны против нее^{31}.

Есть сведения, что командующий фронтом М. П. Ковалев, проведя 15 сентября совещание, поставил задачи высшему командному составу: 1) Создать конно-механизированную группу в составе 6-го казачьего кавалерийского корпуса, мотострелковой дивизии и тяжелой танковой бригады; 2) Нанести мощный удар по городу Новогрудку и стремительными темпами — от 60 до 80 км в сутки — овладеть воеводством, после чего 23-й стрелковый корпус во взаимодействии с Днепровской военной флотилией должен был, обеспечивая стык с Украинским фронтом, выйти на рубеж Лахвы, Давид-Городка и на следующий день захватить Лунинец; конномеханизированной группе предстояло выдвинуться в направлении Гродно и Белостока^{32}. Одновременно планировалось нанести мощные удары по городам Гродно и Брест, где размещались штабы корпусных округ^{33}. Командиром конно-механизированной группы был утвержден И. В. Болдин, начальником штаба — Н. С. Никитин, членом Военного совета — дивизионный комиссар Г. П. Николаев^{34}.

А пока же войска Белорусского фронта, согласно воспоминаниям маршала Советского Союза А. И. Еременко, в состав которого входил 396-й казачий кавалерийский корпус, которым он командовал, сосредоточились, готовые к началу боевых действий, в районе местечка Узда и станции Негорелое. В 2 часа ночи 17 сентября Сталин, Молотов, Ворошилов, Шуленбург и нацистский генерал Кестринг[2] оговорили вопросы взаимодействия вермахта и РККА:

а) представителям советского и немецкого военного командования встретиться в Белостоке;

б) важные военные вопросы в дальнейшем будут решать Ворошилов и германский военный атташе в Москве генерал-лейтенант Кестринг^{35}.

Из всех имеющихся в настоящее время архивных оперативных документов германского генерального штаба известно: начальник штаба оперативного руководства Верховного командования вермахта генерал Йодль передал генералам Браухичу и Гальдеру приказ фюрера: «Действовать совместно с русскими»^{36}.

Народный комиссариат внутренних дел.

По заданию Политбюро ЦК ВКП(б) наркомы внутренних и иностранных дел представили секретарю ЦК ВКП(б) А. А. Жданову записки, систематизирующие сведения о государственном устройстве Польши, ее национальном составе, экономике, вооруженных силах, транспорте, политических партиях и т. д.

Материалы о Западной Украине и Западной Беларуси поручалось подготовить и Коминтерну. Компартиям, которые до получения инструкций из Москвы единодушно высказывались за противодействие агрессору и оказание поддержки его жертве — Польше, — давались совершенно иные указания. Сталин, пригласив к себе 7 сентября генерального секретаря Исполкома Коминтерна (ИККИ) Г. М. Димитрова, заявил ему:

Охарактеризовав Польшу как фашистское государство, которое угнетает украинцев, белорусов и т. д., он, по свидетельству Г. М. Димитрова, подчеркнул:

В директиве компартиям, составленной Димитровым 8 сентября, указывалось:

15 сентября Секретариат ИККИ принял постановление «О национальных легионах», запрещавшее коммунистам и революционным элементам добровольно вступать в них.

Следует также иметь ввиду, что командование Красной Армии предварительно запросило у нацистов и, если верить утверждению Э. Голина, «получило имевшуюся у них разведывательную информацию относительно польской армии»^{40}.

По данным спецслужб Германии и СССР, которые, как свидетельствуют источники, анализировались в НКВД, войскам Белорусского фронта противостояли 19 пехотных полков, 10 полков кавалерии, 1 полк авиации, артиллерийские и пограничные подразделения из состава «Корпуса пограничной охраны» (КОР)^{41}. Общее число польских военнослужащих составляло около 45000 солдат и офицеров^{42}. Примерно половина из них не была вооружена и организована в конкретные части. Корпусом пограничной охраны, насчитывающей 8 тыс. человек, с 31 августа командовал генерал Вильгельм Орлик-Рюкеманн. На границе с СССР, по данным Берлина, переданным в Москву, находились следующие части КОР:

• полк КОР «Глубокое» (командир — подполковник Ян Свентковский), состоящий из 2 батальонов: «Лужки» и «Подсвиле»;

• полк КОР «Вилейка» (командир — подполковник Юзеф Крамчиньский), состоящий из батальонов «Будслав» и «Красное», а также кавалерийских эскадронов «Красное» и «Ивеницы»;

• полк КОР «Барановичи» (командир — подполковник Яцек Юры), состав: батальоны «Столбцы» и «Клецк»;

• бригада КОР «Полесье» (командир — полковник Тадеуш Ружицки-Колодейчик), состав: батальоны «Людвиков», «Сенкевич», «Давид-Городок», саперная команда «Столин»^{43}.

Во взаимодействии с КОР действовали Пинская речная флотилия (командир — командор Витольд Зайончковский), располагавшая 2 тыс. человек личного состава, а также следующими боевыми единицами (всего 41):

• речные мониторы «Варшава», «Городище», «Пинск», «Торунь» (все относились к типу «Гданьск»), «Краков», «Вильно» (тип «Краков»);

• канонерские лодки «Дерзкая», «Яростная», «Быстрая»;

• корабли «Адмирал Шерпинэк», «Генерал Шептыцкий», «Гетман Ходкевич», «Генерал Сикорский», «Генерал Дикман», «Нептун», «Килиньски»;

• катера «Неуловимый» (тяжелый катер) №№ 1–7, 21–24 (средние катера), №№ 8, 9, 12–15 (посыльные катера), №№ 16–19, 25–29 (легкие катера)^{44}.

На территории Полесского и Новогрудского воеводств дислоцировались войска регулярной польской армии — самостоятельная операционная группа «Полесье» (SGO «Polesie» под командованием генерала Франтишека Клеберга^{45}. Белорусские рекруты служили в следующих воинских частях:

• дивизия «Кобрин» (командир — полковник Адам Эплер), состав: 7 батальонов; место дислокации: район Кобрина;

• группировка «Дрогичин» (командир — подполковник Казимир Гожковский), состав: 3 батальона пехоты, этапная рота, взвод истребителей танков; место дислокации: отрезок Ивацевичи — Пинск — Иваново;

• специальная группа «Лунинец» (командир — подполковник Ян Дышкевич), состав: 3 стрелковых роты, пулеметный взвод, взвод связи; место дислокации: отрезок от Выгонского озера через Ганцевичи до границы СССР^{46};

• 20-я пехотная дивизия, 9-й дивизион конной артиллерии, 78-й пехотный полк, 27-й полк уланов (г. Барановичи);

• 77-й пехотный полк (г. Лида);

• бригада кавалерии (г. Новогрудок)^{47}.

Как свидетельствуют документы, в августе приказом Л. П. Берии за № 00931 определялся порядок оформления арестов будущих польских военнопленных^{48}. Ставились чекистам и другие задачи. Спецподразделениям НКВД СССР, входящим в состав Украинского фронта, «объем работы» определял нарком внутренних дел Украины майор государственной безопасности И. А. Серов, чекистам из состава Белорусского фронта — нарком внутренних дел БССР Л. Ф. Цанава.

На фигурах Серова и Цанавы хотелось бы несколько заострить внимание. Хотя бы потому, что на совести этих услужливых подручных Сталина и Берии тысячи невинных человеческих жизней — белорусов, украинцев, поляков и евреев.

Иван Александрович Серов. Год рождения — 1905. Русский. Из крестьян Волгоградской области (это для анкет). На самом деле Иван Серов — сын надсмотрщика Волгоградской тюрьмы. Когда в 1917 г. в России произошел переворот и к власти пришли уголовные элементы, он, Серов, зная, что тюремщиков не любят, скрывается, записавшись, как и отец, землепашцем. В 18 лет Серов — заведующий избой-читальней, т. е. избач. Через четыре месяца карьера его начинает стремительно идти в гору. Его назначают, что тогда считалось довольно значительным продвижением по службе, председателем сельского Совета. В августе 1925 г. Серов, сдав экзамены на лояльность новой власти, поступает в военное училище, закончив которое он, как свидетельствуют документы, за шесть лет проходит должность от командира огневого взвода до исполняющего обязанности начальника штаба артиллерийского полка. С января 1935 г. — курсант военно-инженерной академии; с 1936 г. — курсант военной академии имени М. Фрунзе.

В войска, правда, И. Серов не попадает, а направляется прямиком на Лубянку. С 1936 г. он — заместитель начальника ГУ РКМ НКВД СССР, через 9 дней, 18.02.1939 г., уже начальник этого Главного управления. Одновременно получает и новое звание — майор государственной безопасности. Через пять месяцев его утверждают заместителем начальника ГУ ГБ НКВД СССР, а 2 сентября, на второй день Второй мировой войны, Серов вступает в должность главы НКВД Украины. Ему присваивают звание комиссара III ранга (4.09.1939 г.)^{49}. Интересен и дальнейший путь Серова. Он, как и все ему подобные — советские чекисты, уйдет от уголовного преследования за преступления, совершенные как в Советском Союзе, так и за его пределами. Кремль щедро осыплет званиями и наградами палача. В январе-июне 1945 г. Серов — заместитель командующего Белорусским фронтом и уполномоченный НКВД по этому фронту, одновременно — заместитель Берии, советник НКВД СССР при Министерстве общественной безопасности Польши. Там он жил в особняке, в подвале которого оборудовал частную тюрьму. После завершения Второй мировой войны Серов — заместитель главнокомандующего Группой оккупационных войск в Германии по делам гражданской администрации. Проживал в резиденции Геринга. Если изучить боевые ордена генерала армии Ивана Серова (в 1963 г. понижен в воинском звании с генерала армии до генерал-майора), то создается впечатление, что он чуть ли не персонально выиграл Вторую мировую войну: Герой Советского Союза (удостоен 29 мая 1945 г., лишен в 1963 г.), кавалер Высших знаков отличия СССР: 6 орденов Ленина (1 — за расстрел польских офицеров); четыре ордена Красного Знамени; орден Суворова 1-й степени (1944 г., за выселение народов Кавказа); 2 ордена Кутузова 2-й степени (последний — 18.12.1956 г. за подавление народной революции в Венгрии). «Заслужил» каратель и польский орден Виртути Милитари IV степени (1995 г., указом Президента Польской Республики Л. Валенсы лишен ордена). С марта 1956 по декабрь 1958 г. Серов — председатель КГБ СССР. С декабря 1958 г. — начальник ГРУ Советской Армии. В начале шестидесятых все пошло по известной схеме: выслан из Москвы, вычеркнут из энциклопедических словарей.

Из анкеты Лаврентия Фомича Цанавы (Джанджагавы): 1900 г. рождения, грузин, уроженец села Хут-Сопели Гегечкорского района Грузии. Отец — крестьянин-бедняк. Образование: окончил сельское начальное училище, общеобразовательные курсы (Тифлис). До назначения в Беларусь (декабрь 1938 г.) — на чекистской, партийной и хозяйственной работе в Грузии, в частности — заместитель председателя лимонно-мандаринового треста, начальник «Колхид-строя»…^{50}

В Национальном архиве Республики Беларусь в Минске сохранился список депутатов Верховного Совета БССР первого созыва. Напротив фамилии Цанавы карандашом помечено — «друг Берии», который, добавим, был и его «крестным отцом»: именно Лаврентий Берия однажды посоветовал Л. Ф. Джанджагаве поменять его труднопроизносимую фамилию на более благозвучную. А еще раньше спас Цанаву от тяжкого позора. В 1922 г. во время партийной чистки тому не возвратили партийный билет, что фактически означало исключение из партии. Позже Цанава сам напишет об этом эпизоде так:

Девушку, как станет известно позже, он действительно похитил, потом — изнасиловал, и несдобровать бы будущему генералу КГБ СССР, если бы не выдвинутый в заместители начальника ЧК Грузии Л. Берия. По его команде Цанаву восстановили в партии, и с этого времени он становится верным слугой Л. Берии — его правой рукой. Поднимаясь вверх по ступеням политической карьеры, патрон тащил за собой и единомышленника. Всего через неделю после назначения Берии Наркомом внутренних дел СССР (декабрь 1939 г.) такой же пост, но в Беларуси, получает и Цанава. Только в первый год пребывания Цанавы в республике, по оценкам белорусских историков, по политическим обвинениям арестовали 27 тысяч человек^{52}.

Из материалов отечественных архивов известно: Цанава лично инструктировал расстрельные команды НКВД, убывающие в Польшу. Особый интерес в этом отношении имеет исследование польского историка Н. Иванова. По его словам, 15 сентября Цанава на специально созванном совещании в НКВД БССР, на котором кроме чекистов присутствовало партийное руководство республики, поднял вопрос о проведении массовых арестов потенциальных противников установления советской власти в Польше. На заседании были утверждены списки тех, на кого Москва могла опереться, и тех, кого необходимо изолировать. При этом обе стороны — ЦК КП(б)Б и НКВД — пришли на заседание каждый со своим списком, на основе которых определился общий список тех, кого «необходимо допустить к себе, И тех, кого необходимо репрессировать»^{53}.

В расстрельные списки попали лидеры политических партий и независимые белорусские деятели: А. Луцкевич, В. Богданович, А. Трепка, Антонина и Виктор Островские (жена и сын Радослава Островского), В. Самойло, Я. Позняк, М. Касевич, В. Тришкевич, С. Бусел, А. Лекант и десятки тысяч других. Кроме того, в списках Цанавы значились белорусские организации, судьба которых должна была решаться однозначно: Общество белорусской школы, Белорусский институт науки и культуры, Белорусское научное общество, Белорусский союз студентов, Общественный совет белорусских организаций, Общественный совет Белорусского музея имени Ивана Луцкевича, Белорусский Национальный Комитет (в Москве его называли «руководящим органом белорусского фашизма»), и др.^{54}

Есть еще одно обстоятельство, на которое следует обратить внимание, прежде чем подойти непосредственно к военным событиям 17 сентября. В трагедии, постигшей Польшу, был один курьезный момент. Рано утром 17 сентября замнаркома иностранных дел СССР В. Потемкин пригласил к себе польского посла в Москве В. Гржибовского, чтобы вручить ему ноту Советского правительства. Подозревая неладное, посол, как сообщает Э. Голин, ссылаясь на западные источники, попросил, чтобы предварительно в устной форме изложили ее содержание. Потемкин ответил, что это заявление о том, что в связи с последними событиями Республика Польша прекратила свое существование. «Польша никогда не перестанет существовать!» — воскликнул Гржибовский и отказался принимать ноту.

Замнаркома сунул ему ноту в руки, но тот швырнул ее на стол с возгласом: «Никогда!» Это повторялось несколько раз, после чего разгневанный посол покинул кабинет. Но когда он подъехал к зданию посольства, там его уже ждал посланец из наркоминдела с той же нотой в руках. Гржибовский, сдерживая себя, тут же отправил его туда, откуда тот прибыл. Тогда сотрудники наркоминдела нашли другой выход из положения: нота была опущена в обычный почтовый ящик и через сутки получена в посольстве^{55}.

Шесть дней… и всю оставшуюся жизнь.

17 сентября между 3 и 6 часами утра войска обоих советских фронтов вторглись на территорию Польши по всей линии границы и развернули боевые действия без объявления войны, в условиях, когда польские вооруженные силы продолжали оказывать сопротивление немецко-фашистским войскам, а правительство Польши находилось на своей территории^{56}. По данным английской официальной версии истории Второй мировой войны, группировка РККА насчитывала около 20 дивизий, в то время как численность всей польской армии по состоянию на 1 сентября (то есть до немецкого нападения) составляла 30 пехотных и 6 кавалерийских дивизий. К тому же Красная Армия имела авиацию, которой поляки к моменту советского наступления были уже полностью лишены^{57}. Следует также иметь в виду, что, по оценкам немецкого исследователя У. Ника, автора книги «Войска СС. Кровавый след», на территории 2-й Речи Посполитой уже находилось 43 пехотных, 6 танковых, 8 мотодивизий и 2 воздушных флота Германии в составе 2000 боевых самолетов^{58}. Как утверждает Ю. Мухин, накануне советского наступления Войско Польское насчитывало лишь 50 % основного состава. Половина этих сил сражалась на запад от Вислы^{59}. Что касается оценки немецкой историографией советского военного контингента в Польше, то, как утверждает У. Ник, она следующая: 30 пехотных, 20 кавалерийских и 12 моторизированных бригад^{60}.

Таблица № 2. СООТНОШЕНИЕ СИЛ К НАЧАЛУ ВТОРЖЕНИЯ КРАСНОЙ АРМИИ В ПОЛЬШУ.

Источники: Розанов Г. П. Сталин — Гитлер: Документальный очерк советско-германских дипломатических отношений: 1939–1941. Москва, 1991. С. 110–120; Кузнецов И. Ненападение // Труд. 2000. 14 авг. С. 18; Мюллер — Гиллебранд. Сухопутные войска Германии: 1939–1945. Москва, 1956. С. 79; Ник У. Войска СС. Кровавый след. Ростов-на-Дону, 2000. С. 80.

В 5.00 немецкое военное командование, выполняя соглашение о взаимодействии вермахта и РККА, отдает приказ: частям вермахта остановиться на линии Сколе — Львов — Владимир-Волынский — Брест — Белосток^{61}.

Первая информация о нападении СССР на Польшу была получена руководством страны и главнокомандующим маршалом Рыдз-Смиглы около 6 часов утра 17 сентября. В первые часы вторжения военная авиация Советского Союза нанесла удары по наиболее важным стратегическим объектам. Бомбардировкам подверглись железнодорожные узлы, города Новогрудок, Барановичи, Лида, Волковыск, Пинск, Гродно. Одновременно начали действовать подрывные команды НКВД. За несколько дней до вторжения, как явствует из сообщений, подчиненные комбрига НКВД И. Богданова, маскируясь под польских военнослужащих и полицейских, пересекли и заняли предусмотренные планом операции позиции на территории соседнего государства. Действуя несколькими группами, они «захватили и удерживали переправы и узлы дорог до подхода оперативных, конвойных и охранных полков НКВД»^{62}.

Несмотря на катастрофическое поражение главных сил польской армии в боях с вермахтом на западе страны, ее немногочисленные части, оставленные для прикрытия тыла — границы с СССР, а также отошедшие с запада остатки главных сил оказали неожиданно вторгшейся Красной Армии храброе сопротивление.

События на кресах развивались таким образом, что население Западной Беларуси оказалось между двух огней; впереди — нацисты, а за спиной — большевики. Командиры застав не знали что делать: сопротивляться агрессору, который нанес удар в спину, или нет. Немалую роль в этом сыграл приказ маршала Рыдз-Смиглы, армия которого, если верить данным Ю. Мухина, насчитывала лишь 50 % основного состава: «С Советами в бой не вступать, оказывать сопротивление только в случае попыток разоружения наших частей». Как писал начальник штаба польского главного командования генерал Вацлав Стахевич, польские части

В комментарии к сказанному генералом Стахевичем следует добавить, что советский исследователь Р. Савушкин, автор работы «Возвращение к сентябрю 39-го», более точно изложил эту точку зрения:

Из опубликованных в прессе материалов видно: генерал Орлик-Рюкеманн, отлично понимая, что пограничная стража слишком слаба, чтобы сдерживать натиск Красной Армии, без колебаний отдает приказ об организации обороны и оказании сопротивления захватчику. Генерал, принимая решение, рассчитывал, что выполнение этого приказа даст время польской армии подготовиться к боевым действиям и подтянуть части в пограничную зону. Тем временем пограничники, несмотря на огромные потери, понесенные в результате внезапного нападения и сложность обстановки, оказали довольно упорное сопротивление. В книге «В начале войны» советский маршал А. Еременко, участник польского похода, описывает, как мужественно польские пограничники сражались с войсками РККА. «Батальон «Столбцы», — признается он, — на несколько часов севернее станции Столбцы задержал продвижение 145-го кавалерийского полка, которым командовал Карпенко. Кавалерийский полк, потеряв 50 % личного состава, через Неман сумел перейти, применив многочасовой удар артиллерии и десятикратное превосходство»^{65}. До последнего патрона, как следует из польских источников, вели бой пограничники батальона «Людвиково», насчитывающего 700 человек. Батальон вел бой до 15.00 17 сентября и своих позиций не сдал. Его потери — 8 убитых, 9 раненых, 7 плененных советскими войсками. Но ввиду слабости подразделения — из 700 человек 100 не имели оружия, на весь батальон оставалось 2 станковых пулемета — его командир, капитан Анджей Шумлиньски, дал команду отходить. Пограничники, несмотря на то, что им не приходилось иметь дело с танками, выдержали напор советских войск^{66}.

Количественное превосходство начавших наступление сил Белорусского фронта было подавляющим. На направлениях их главных ударов заблаговременно развернутых сильных группировок польских войск не оказалось. Отсутствие сплошного фронта позволяло танковым и механизированным армадам РККА обходить узлы польского сопротивления и наносить удары во фланги и с тыла. Польская армия вынуждена была или драться в окружении, или отходить.

Для обоснования наступательных вооруженных действий Красной Армией применялись аргументы «освободительного похода», освобождения украинских, белорусских и польских трудящихся от гнета и эксплуатации польских имущих классов, а также защиты братских народов Западной Беларуси и Западной Украины от гитлеровской агрессии. 14 сентября, за три дня до вторжения, газета «Правда», опубликовав статью «О внутренних причинах военного поражения в Польше», подчеркивала:

18 сентября, менее чем через сутки после вступления СССР во Вторую мировую войну, появляется советско-германское коммюнике, в котором говорилось:

О взаимодействии нацистов и коммунистов, произошедшем 18 сентября, речь впереди. Мы же обратим взоры на земли Новогрудского воеводства.

В Новогрудок (центр воеводства) и Барановичи (поветовый центр) подвижная группа И. Болдина, совершив почти 100-километровый марш от границы, ворвалась к исходу дня 17 сентября — в 20.00 ^{69}. В книге «Новогрудок» (Минск, 1987) имеются комментарии по этому поводу.

Уже упоминавшийся А. Еременко, автор книги «В начале войны», пишет, как белорусы встречали «освободителей»:

С отрядом чекистов, как следует из мемуаров первого военного коменданта Новогрудка, в административной столице воеводства появились П. Пономаренко и И. Сусайков^{72}. Если восстановить последовательность событий, то не трудно понять, для чего они прибыли в древний город. Согласно воспоминаниям О. Хрептович-Бутеневой, автора книги «Пералом. 1939–1942», отрывки из которой публиковались в журнале «Зямля» (Новогрудок, 2002) — «арестовывали на месте работы, на дорогах и вокзалах…»^{73}. Маршал А. Еременко вспоминал, что всю ночь 17-го, а затем 18-го и 19-го в городе гремели выстрелы^{74}. Не вызывает никакого сомнения, что стоит за словами «гремели выстрелы» — в городе шла «зачистка».

В книге «Ледокол» В. Суворов (Резун) утверждает, что чекисты методично «пропалывали своими щупальцами каждый населенный пункт»^{75}. К исходу первого дня «похода» через границу было «проконвоировано около 600 пленных»^{76}. Рапорт старшего группы конвоя, цифры из которого мы привели, был, в сущности, первой военной сводкой.

Как уже отмечалось, еще в августе приказом Л. П. Берии за № 00931 был определен порядок оформления арестов военнопленных. В разгар военных действий, 19 сентября, аналогичным приказом за № 0308 было введено в действие Положение об управлении делами военнопленных при НКВД СССР, а 20 сентября 1939 г. Экономсоветом при СНК СССР принимается Положение о военнопленных. Оно четко определяло, что «военнопленными признаются лица, принадлежащие к составу вооруженных сил государств, находящихся в состоянии войны с СССР, захваченные при военных действиях, интернированные на территории СССР…»^{77}. Как показали дальнейшие события, действия в отношении польской армии и так называемых «польских военнопленных» были воплощением политики, выраженной в заявлении В. М. Молотова о советско-германских отношениях как о «дружбе, скрепленной кровью».

Все захваченные в ходе военных действий, защищавшие независимость своей страны, а также задержанные в результате проведенной органами НКВД «зачистки» офицеры, солдаты, сотрудники администрации и управления различного уровня, в том числе полицейские, пограничники, таможенники, судьи, прокуроры и другие, как взятые в плен, так и интернированные, были признаны военнопленными, что соответствовало фактическому признанию состояния войны.

Военнопленными считались все офицеры польской армии. Их предписывалось направлять в лагеря на территорию СССР, как и гласила статья 3 приказа № 5 от 21 сентября 1939 г. командующего войсками Белорусского фронта. В статье 4 и 5 этого приказа предлагалось направлять в лагеря военнопленных также всех обнаруженных в городах и сельской местности солдат бывшей польской армии, независимо от того, оказывали ли они сопротивление Красной Армии и имели ли при себе оружие. Об этом говорится в приказе командующего войсками Белорусского фронта № 6 от 21 сентября 1939 г. и др.^{78} В результате военнопленными стали не только интернированные, сложившие оружие, например, гарнизон и защитники Новова^{79}, но и проходившие обучение, частично еще не вооруженные резервисты — запасники и даже отставники, в том числе и инвалиды.

Принятое 20 сентября Положение о военнопленных предусматривало, что распоряжением Главного военного командования военнопленными могли быть признаны различные гражданские лица, «захваченные при военных действиях». Это положение противоречило Гаагской конвенции (18 октября 1907 г.), значительно расширяя крут лиц, признаваемых военнопленными, а также ужесточало условия их содержания, ограничивало права военнопленных. В нарушение Гаагской конвенции НКВД задерживало и признавало военнопленным любое гражданское лицо. Согласно духу конвенции, на гражданских лиц не должны были распространяться те же ограничения и обязанности, какие распространялись на военнопленных. Между тем они все равно оказались в лагерях НКВД.

В первые три дня кампании было взято в плен около 60 тысяч польских солдат и офицеров. По неполным данным, до 21 сентября в руках РККА и НКВД оказалось 120 тысяч солдат и офицеров Войска Польского. Больше всего солдат и офицеров Войска Польского попали в плен в районе Бреста над Бугом, а также под Владимиром-Волынским, Дубно, Ровно, Сарнами, Танагродем, Тернополем, Ушчилугем и Задзишками^{80}.

Небезынтересно узнать, как различные группы населения относились к пленным. Из воспоминаний пленного польского офицера Генриха Гожеховского, которого в сентябре 1939 г. советские солдаты конвоировали в колонне других пленных в лагерь:

По данным советских архивов, войска Белорусского фронта с 17 по 28 сентября 1939 г. захватили в плен 57892 польских военнослужащих, в том числе 2193 офицеров^{82} (по другим данным — 60202 польских военнослужащих, в числе которых насчитывалось 2066 офицеров). Потери Белорусского фронта составили 316 убитыми и 642 ранеными, 3 военнослужащих пропали без вести. Для сравнения отметим, что в обзоре, подводившем итоги похода в Западную Украину с 17 по 30 сентября, указывалось, что 5-я армия (командующий И. Советников) захватила в плен 190584 человека, в том числе 10 генералов, 52 полковников, 72 подполковников, 5131 других офицеров, 4096 унтер-офицеров и 181223 рядовых^{83}.

А теперь вернемся в Новогрудок, чтобы направиться оттуда в города Гродно и Брест. Новогрудок был отдан на откуп чекистам. Фильтрации подлежало все население. В перечень «неблагонадежных», помимо представителей польской администрации и военнослужащих, попали все белорусские священнослужители. Как следует из книги историка В. Новицкого «Канфесіі на Беларусі» (Минск, 1998), первым арестовали Ф. Абрантовича, главу епархии для русских католиков в Харбине, который в сентябре 1939 г. приехал в Новогрудок, чтобы посетить родительский дом. Посещение родных мест обернулось трагедией. Он был схвачен представителями советских спецслужб и в январе 1946 г. умер в Бутырской тюрьме^{84}.

В приказе командующего войсками Белорусского фронта от 19 сентября 1939 г., текст которого был расклеен во всех населенных пунктах Новогрудского воеводства, указывалось:

Нет необходимости объяснять смысл слов «строжайшие меры». Тогда они означали одно: расстрел.

В это время ударные силы 4-й армии двумя колоннами стремительно продвигались по Западной Белоруссии: одну, на Гродно и Белосток, вел А. Еременко, вторую, авангард которой составляла 29-я танковая бригада, на Пинск, Кобрин и Брест, вел комбриг С. Кривошеин. 18 сентября пали Волковыск, Слоним, Лида, 19-го — Пружаны, 20-го — Гродно^{86}.

Еще до подхода советских войск к Гродно командование гарнизона и местные власти приняли меры по укреплению подступов к городу. Оборона Гродно, в которой приняла участие школьная молодежь, длилась два дня. С утра 19 сентября из танковых батальонов 100-й и 2-й стрелковых дивизий и бронероты разведбатальона 2-й дивизии была сформирована моторизованная группа 16-го стрелкового корпуса под командованием комбрига Розанова… В 7 часов 20 сентября ей была поставлена задача наступать на Гродно^{87}. Попытка овладеть городом сходу существенных успехов не принесла. Все последующие попытки взять город разбивались о беспримерную стойкость защитников. Советские войска, неся большие потери, от наступления по всему фронту перешли к тактике нанесения ударов на флангах. Осажденный гарнизон ответил контрударами и снова, отбросив подразделения РККА, сорвал планы комкора Еременко, который руководил операцией по взятию Гродно.

Сильной танковой группировке Красной Армии противостояли призванные накануне рекруты Новогрудского воеводства. Три тысячи белорусов, одетых в мундиры Войска Польского, еще не прошедшие первоначальную военную подготовку, совместно с полицейскими вели «ожесточенные бои в полевых укреплениях и казематах, учебных классах окружного центра — всюду, где бы оставался хоть один защитник»^{88}.

В 1976 г. в Торонто вышла книга воспоминаний Я. Малецкого «Под знаком Погони». Автор, известный белорусский политик 40-х годов, поместил рассказ руководителя пограничной жандармерии капитана Н. Сам рассказ, записанный автором по довольно свежим следам, не будучи еще сдавленным кэгэбэшной цензурой, является документальным свидетельством мужества и героизма людей, вставших на пути московских «миротворческих сил», рвавшихся к Гродно. Рассказ повествует не только о событиях осени 39-го, но и о том, как белорусы встретили «освободителей»:

Опубликованные в последние годы сведения показывают, что защитники Гродно, попав в западню, пытались вырваться из нее, чему препятствовали войска Красной Армии. Так, например, в 5 часов 22 сентября танко-артиллерийский отряд майора Ф. П. Чувакина перехватил польскую часть, шедшую из Гродно в гродненскую крепость. Поляки приняли бой и дрались храбро: в отряде Чувакина было 11 убитых и 14 раненых, поляки бутылками с зажигательной смесью сожгли 4 танка БТ-7. Из одного загоревшегося танка выскочил экипаж в составе красноармейцев Сатковского, Шиталко и Шатко и сдался полякам в плен…^{90}

Город, конечно, удержать не удалось. Новые хозяева Гродно расстреляли на месте около 300 его защитников^{91}. По приказу комиссара отряда Григоренко (из отряда майора Ф. П. Чувакина) плененного командира польского корпуса № 3 генерала Й. Олышину-Вильчинского и его адъютанта также расстреляли без суда^{92}. Из документов 1939 г. видно, что расстрелы имели место в Августицах, Хородове, Добровицах, Гайях, Грабове, Комарове, Полесском Косове, Львове, Молодечно, Ошмянах, Роханыне, Свислочи, Волковыске, Злочеве и др.^{93}

В направлении Бреста, согласно польским источникам, двигалась 52-я стрелковая дивизия полковника Кузьмина. Захватив Давид-Городок и Лунинец, она получила новую задачу: продвигаясь вдоль Ясельды, в направлении Пинска, захватить все переправы через реку, а затем и сам город. Зная из донесений разведки, что польские войска отступают на юг, Кузьмин выделил для захвата часть своих сил: разведывательный батальон, танковый батальон и 2 батареи противотанковых орудий^{94}.

Польских солдат, как следует из данных, опубликованных в журнале «Радавод» (Брест, 1999), в городе действительно осталось мало, так как основная часть, подчиняясь приказу командования, отступила на юг. Но тех, кто еще не успел уйти из Пинска, должны были прикрывать силы Пинской речной флотилии, командир которой — командор Витольд Зайончковский — еще 18 сентября отдал приказ № 1, согласно которому военные моряки должны были заминировать все мосты в Пинске, Городище, на Ясельде и Королевском канале. Корабль «Генерал Шептыцкий» должен был как можно дольше поддерживать огнем своих орудий отход польских частей из Пинска, а после захвата города команда должна была взорвать корабль. Та же задача ставилась и другим судам. Естественно, что и судьба их была одинакова.

Утром 20 сентября, двигаясь по течению Ясельды, отряд, направленный для захвата Пинска, наткнулся в районе д. Дубновичи на польских пограничников, двигавшихся в сторону Пинска. Пограничников окружили и разоружили. К 15.00 подразделения РККА достигли района железнодорожного моста через Ясельду, который был уже заминирован. Мост этот был чрезвычайно важным, так как именно через него лежал путь на другой берег, где располагался Пинск. Командир отряда поставил перед комендантом города ультиматум: если мост не будет разминирован, то город сровняют с землей артиллерийским огнем. Власти города, ставшие в одночасье заложниками советского военного командования, спасая от неумолимой смерти десятки тысяч горожан — стариков, женщин и детей, — уведомили советского офицера, что мост взорван не будет.

Едва танковый батальон РККА вошел в город, как из окон костела раздались пулеметные очереди. В ответ костел был подвергнут обстрелу из пулеметов и 45-миллиметровых орудий. От артиллерийского огня костел загорелся. К 20.00 сопротивление было подавлено. Всю ночь в Пинске раздавались выстрелы: это местные жители из своих домов револьверным огнем встречали «освободителей»^{95}.

После падения Пинска началось уничтожение и затопление судов Пинской речной флотилии (ПРФ). «Адмирал Шерпинэк», судя по сообщениям западной печати, затопили на Горыни, в 8 км от ее впадения в Припять. На самой Припяти были взорваны: «Генерал Сикорский», «Генерал Сосиновский», «Нептун», «Кильньский», «Торунь», «Гетман Хадкевич», «Пинск», «Городище» и «Варшава». Около деревни Особовичи взорвали монитор «Вильно», «Генерал Шептыцкий» сожгли в 6 км от Пинска. На реке Струмень были затоплены «Быстрая» и «Дерзкая». Последним уничтожили монитор «Краков» и канонерку «Яростная»^{96}. Всего затоплено в Припяти и Пине было 54 корабля: 26 боевых, 5 мониторов, 2 канонерки, 15 вооруженных катеров, минногазовое судно, 3 речных тральщика^{97}. Поднимут корабли, как следует из исследований белорусских историков, в конце года. Так, корабли «Городище» и «Торунь» станут «Бобруйском» и «Винницей», «Пинск», «Варшава» и «Краков» — «Житомиром», «Витебском» и «Смоленском». Все они войдут в состав ВМФ СССР (Днепровская флотилия)^{98}.

Что касается команд кораблей, то они, сформировавшись в 2 батальона морской пехоты, выступили маршевой колонной в сторону Бреста. К ним присоединилось городское население: учителя, врачи, чиновники, полицейские. Всего в пути находилось до 4 тысяч человек. 22 сентября колонна разделилась на две части: одна направилась к Бресту, вторая — на Ковель. Откуда им было знать, что в войска Белорусского и Украинского фронтов поступила директива, потребовавшая закрыть польско-румынскую границу и «не допустить ни в коем случае ухода польских солдат и офицеров из Польши в Румынию»^{99}.

Из официальных документов следует: 23 сентября отступающие в Брестском направлении были окружены советскими танками. В сопровождении конвоя всех погнали в Мокраны. Офицеров и подофицеров, обыскав, закрыли в школе, оборудованной под тюрьму. Начались допросы. Чекисты, используя весь арсенал апробированных ранее методов и средств, обещая сохранить жизнь, добивались одного: где корабли? Флотские молчали. Пытки продолжались двое суток. О дальнейшей судьбе пленных офицеров расскажет позже Ян Собирай, служивший тогда боцманом на «Адмирале Шерпинэк»:

Данное злодеяние, массовая казнь военных моряков, подтверждается и российскими источниками. В книге Ю. Мухина «Антироссийская подлость» об этом сказано так: расстрелу без суда подверглись в Полесье 150 офицеров^{101}.

На основании бесспорных доказательств можно сделать вывод: трагедия в Мокранах — один из первых массовых расстрелов военнопленных (также как и в Гродно) — ярко и в полной мере отразила политику геноцида Кремля и стала закономерным прологом следующего, более чудовищного, преступления в Катыни.

Вторая группа, которая, как мы уже отмечали, направлялась в сторону Ковеля, дошла до д. Нуйно, где остановилась на ночлег. Внезапно налетели советские самолеты. Началась бомбежка. Погибли тысячи людей. В основном это были женщины, старики и дети: белорусы, поляки и евреи. Произошло это, согласно польским источникам, 22 сентября 1939 года^{102}. Что тут можно сказать?.. Факты свидетельствуют, что именно Советский Союз, а не Германия, совершил первый во Второй мировой войне варварский акт геноцида против мирного населения — коммунисты устроили массовое убийство стариков, женщин и детей, проживавших на территории Западной Беларуси.

За два дня до резни в Мокранах, 22–23 сентября, в окрестностях Скиделя разыгралась еще одна кровавая драма. Там были растерзаны жители деревень Лериполи, Жидомля, Будовли и Ракиты. Всего, по данным различных источников, погибло 42 белорусских крестьянина. Не меньше жертв оказалось в м. Озеры^{103}. Одна интересная деталь: за сутки до трагедии туда вступил отряд НКВД.

О том, что эти убийства безоружных людей, простых обывателей производились советскими спецслужбами, свидетельствует М. Шведюк, воспоминания которого были опубликованы в газете «Наша слова»:

Встреча на Буге.

А что творилось в душе простого белоруса, когда он столкнулся с «миротворцами», которые, словно саранча, ринулись в его закрома? Как вспоминает А. Н. Чеботаренко, детство которого пришлось на то время, «к ним зашли худые, в затертых гимнастерках и почти босые красноармейцы с командиром, чтобы, по их словам, «перекусить». Под добрую белорусскую самогонку, лакомясь салом шире ладони, головокружительно пахнущим кумпяком (сушеное в специях мясо свинины со спины), «пальцем пханой колбаской», что для них было дивом дивным, командир с набитым ртом только приговаривал: «Мы вас освободили из-под польского гнета!».

И наконец хотелось бы обратить внимание на то, как произошла встреча двух победоносных армий.

Командующий Белорусским фронтом приказом № 04 от 20 сентября ставил перед 4-й армией задачу: укрепиться на линии Пружаны — Кобрин — Ратно и войти в контакт с частями Украинского фронта. Согласно этому приказу, 29-я танковая бригада со стрелковым батальоном из 143-й стрелковой дивизии и одной ротой 8-й стрелковой дивизии имела целью захват Березы и Кобрина. Также им предписывалось установить контакт с нацистскими частями^{105}. 29-я танковая бригада в течение дня 20 и 21 сентября поставленные перед ней задачи выполнила. 20 сентября бригада установила контакт с гитлеровцами в районе Видомли. 20 сентября встретилась с союзниками и 32-я танковая бригада^{106}.

Дальнейшие события происходили так. 21 сентября, когда между Германией и СССР был подписан протокол, зафиксировавший порядок и временные параметры отхода вермахта на запад до установленной днем раньше демаркационной линии по рекам Писса, Нарев, Висла, Сан, в войска РККА поступил приказ наркома обороны, предусматривающий, в частности:

Но приказ советского наркома — это так, штрихи к портрету той поры. Судить будем, разумеется, не по безликому официальному документу, а по делам. Теперь предоставим слово Ю. Мухину:

А теперь о том, как происходила встреча союзников на Буге. Советская военная историография, освещая события осени 39-го, будет врать, рассказывая, что

Однако в действительности все выглядело иначе, чем трактуется в официальной хронике 1939 г. Задача С. Кривошеину действительно была поставлена. Бригада, которой он командовал, «не должна была допустить возможность прорыва польских вооруженных сил в западном и северо-западном направлениях»^{110}.

О том, как это происходило существует множество версий. Исследователь У. Ник краток:

О подробностях типа «братских встреч военнослужащих обеих армий, поднимающих тосты за нерушимую дружбу», о которых пишет Э. Голин, мы говорить не будем. Наша задача проследить, как встретились союзники.

В действительности советские и германские войска соединились в Бресте в 11 часов утра 22 сентября, а не под Брестом, как утверждает У. Ник^{112}. Наносить удар в спину полякам, защищающим Брест и крепость, не было необходимости, так как сопротивление польских солдат было сломлено немецкой армией 16–18 сентября. Поэтому бригада расположилась на постой на восточной окраине города, а комбриг Кривошеин прибыл в штаб генерала Гудериана для координации последующих действий. Оба военачальника быстро нашли общий язык (и тот и другой прекрасно владели французским). Этому способствовал и обильный обед у Гудериана, во время которого тот, согласно польским данным, предложил Кривошеину идею парада немецких и советских войск в Бресте^{113}.

Советская историческая наука, впоследствии, все сделает для того, чтобы этот парад был вычеркнут из истории. А когда появится возможность сказать правду, то все вместится в две следующие строки:

О самом советском военачальнике, представляющем на параде СССР и РККА, будет сказано чуть больше:

Будет вычеркнуто из советской военной истории и еще два существенных факта.

Факт первый. Как известно, в ночь с 16 на 17 сентября после трехдневного сопротивления, выполняя задачу по сдерживанию наступления войск нацистов, генерал Плисовский отдаст приказ отступить на левый берег Буга. Несмотря на полученный в письменном виде приказ, командир 82-го пехотного полка капитан Вацлав Радзишевский не покинул позиций. Вместе со своими солдатами и офицерами он, оставшись без поддержки, прикрывал отступающих из крепости, а затем, как свидетельствуют белорусские источники, до 26 сентября защищал один из фортов, сперва от фашистов, а затем от Красной Армии. Будучи тяжело раненым, он, как и остатки его подразделения, будет пленен танкистами Кривошеина^{116}.

Факт второй. 22 сентября Ворошилов и германский военный атташе в Москве генерал Кестринг подписали соглашение о военной оккупации Польши, и в Белостоке начала заседать совместная советско-германская комиссия для разрешения вопросов, представляющих взаимный интерес^{117}.

Подвиг героев Бреста сентября 39-го будет забыт. Молчат о нем и сегодня. 27 июля 1974 г. генерал-лейтенанту танковых войск Герою СССР Семену Моисеевичу Кривошеину присвоят звание «Почетный гражданин города Бреста». В 1979 г. улица Новая в Бресте будет переименована в улицу Кривошеина, а через год, в 1980-м, на доме № 3 улицы Кривошеина установят мемориальную доску «освободителю»^{118}.

Увековечить подвиг генерала Плисовского, капитана Радзишевского и их товарищей по оружию никто не торопится.

Но вернемся к параду, который проходил на улице Люблинской (современная ул. Ленина) 22 сентября в 16.00 по московскому времени (по другим данным, 23 сентября). Перед зданием областной администрации, где находился штаб 19-го немецкого танкового корпуса, были установлены импровизированные трибуны, украшенные гитлеровскими и советскими флагами, портретами Сталина и Гитлера, цветами. Парад принимали Гудериан и Кривошеин.

В мемуарной и исторической литературе содержится масса упоминаний о совместном военном параде. На наш взгляд, представляют ценность воспоминания Станислава Мирецкого, тогдашнего брестчанина. «Сначала, — утверждает он, — промаршировали немцы. Военный оркестр играл незнакомый мне марш. Затем в небе появились немецкие самолеты. Красноармейцы шли вслед за немцами. Они совершенно не были на них похожи: шли тише и не печатали шаг коваными сапогами, так как были обуты в брезентовые ботинки. Ремни у них тоже были брезентовые, а не кожаные, как у немцев. Кони, тянувшие советские орудия, были малорослые и неприглядные, упряжь у них была лишь бы какая.

За советской артиллерией ехали гусеничные тракторы, которые тянули орудия более крупного калибра, а за ними двигались танки. Танков было только три. На среднем танке развевался флаг СССР. Около бульвара Т. Костюшки (ул. Гоголя) один из танков внезапно затормозил, ударился о бордюр и перевернулся на бок. С большим трудом, при помощи лебедок и пожарных машин, танк был поставлен на проезжую часть и парад продолжался. Но советские танки ехали уже медленней…»^{119}

Что тут скажешь — московские «миротворцы» явно торопились в Европу. Что касается парада 22 сентября, то проведение совместных военных смотров станет традицией: 1 мая и 7 ноября в Бресте ежегодно немецкие генералы будут принимать парад у советского гарнизона. После первого парада Кривошеин и Гудериан попрощались со словами: «До встречи в Берлине!» и «До встречи в Москве!»^{120}.

Встреча в советской столице и в самом деле состоялась. Правда, встречались уже не военные, а дипломаты. Что вновь свело нацистов и большевиков? В сентябре Сталин, понимая, что от Гитлера, пока существует Западный фронт, можно получить кое-что еще, решил этим воспользоваться. Как известно, в августе вопрос о том, будет ли воссоздано хоть какое-нибудь Польское государство, оба диктатора оставили открытым. Однако 19 сентября, после очередной встречи с советским наркомом иностранных дел, посол Шуленбург сообщил в Берлин, что

Риббентроп ответил положительно и предложил снова приехать в Москву для заключения соответствующего соглашения. Таким образом, инициатива окончательной ликвидации Польши принадлежала лично Сталину.

А теперь вновь вернемся в Москву. Разница между двумя визитами нацистского министра в СССР была разительной. В Москве теперь всячески старались подчеркнуть «дружбу» с фашистской Германией. На этот раз Риббентропа на аэродроме встречали Молотов с многочисленной свитой высших чинов Наркоминдела и Генерального штаба. Был выстроен почетный караул: развевались флаги с фашистской свастикой.

Переговоры поставили немецкую сторону в тупик. Сталин предложил отдать нацистам польские земли между Варшавой и Брестом и Люблинское воеводство (уже фактически находившееся в их руках, так как вермахт опередил РККА), а взамен потребовал Литву, которая, согласно августовскому протоколу, относилась к «зоне» Германии.

Чего добивался Сталин и каковы были его планы на сей раз? Оккупация нейтральной Польши военным контингентом Советского Союза, где, как мы знаем, стояли войска вермахта, могла вызвать нежелательное втягивание СССР в вооруженный конфликт с Англией и Францией. Этого в Кремле допустить не могли. Но не только это удерживало союзника Гитлера. Согласно версии Э. Голина, возможно, со свойственной ему подозрительностью, он, Сталин, сомневался в том, что нацисты отведут свои войска к намеченной в августе демаркационной линии, и стремился теперь изобразить дело так, будто он по собственной воле «отдает» им положенную ему часть польских земель, приобретая тем самым право на получение компенсации в виде Литвы. Не исключена возможность и того, утверждает Э. Голин, что Сталин предпочел не иметь дела даже с видимостью Польского государства, которое неизбежно являлось бы марионеткой либо Германии, либо СССР и могло стать источником трений между ними. Кроме того, Сталину был хорошо известен свободолюбивый характер поляков, нашедший свое отражение в неоднократных восстаниях против власти Российской империи, и поэтому он предпочел переложить эти проблемы на плечи немцев (таково и мнение американского историка Уильяма Шайрера)^{122}.

Литву Сталин, как того добивался, получил. Произошло это 28 сентября. В этот день союзники подписали второй договор, носивший невинное название «Договор о дружбе и границе». Согласно этому документу, советско-германская граница от Литвы до Карпат устанавливалась по линии рек Нарев — Буг — Сан[5]. Как свидетельствуют советские официальные источники, в предложенный советской стороной текст секретного протокола, изменяющего секретную договоренность от 23 августа, было внесено дополнение:

Правда, через год, 13 июля 1940 г., между союзниками возникает торг из-за литовской территории. Москва попросит Берлин оставить нужную ей часть литовских земель за… СССР. Гитлер согласился, но за деньги. 12 августа 1940 г., согласно немецким данным, Молотов вручил Шуленбургу меморандум Кремля, который дал согласие в течение двух лет уплатить за отказ Германии от части Литвы 3,86 млн. долларов. Оплата, как предусматривалось сделкой, должна была производиться по выбору Германии — либо золотом, либо товарами^{124}.

Сделка с территориальной «недвижимостью» явилась крупным успехом нацистов. Ведь предложенная Сталиным сумма составляла половину той, которую США уплатили России за продажу Аляски. Тем не менее Берлин заявил, что предложенная сумма компенсации для него не приемлема^{125}. Сошлись на 7,5 млн. долларов, которые СССР обязался выплатить в соответствии с секретным советско-германским протоколом от 10 января 1940 г. Причем часть этой суммы (1/8) Советский Союз должен был выплатить поставками цветных металлов — золотом — в течение трех месяцев с момента подписания протокола. Остальная часть суммы будет просто списана с германского долга в золоте.

Следует отметить, что Сталин был доволен итогами переговорного процесса (27–29.09.1939 г.) и при подписании сентябрьского договора его лицо выражало «видимое удовлетворение».

Церемония подписания этого договора фиксировалась фотографами. Сталин, который, как отмечают все близко его знавшие, умел, когда нужно, быть обаятельным. Желая продемонстрировать свое расположение к немецким гостям, перед очередным фотографированием он подошел к адъютанту Риббентропа — молодому, представительному оберштурмфюреру СС Рихарду Шульце, скромно стоявшему в штатском костюме в стороне, и, взяв его за руку, потянул в кадр. После заключительного тоста с шампанским Сталин снова взял за руку Шульце, затем пожал ее и сказал, что в следующий раз тот должен прийти в форме. Что Рихард Шульце и сделал в 1941 году^{126}.

Заключительная часть переговоров началась в полночь на 29 сентября. В советско-германском заявлении, подписанном тогда, говорилось, что если усилия правительств Германии и СССР по ликвидации войны в Западной Европе не достигнут цели,

Более того, в тот же день была достигнута принципиальная договоренность, по которой советская сторона любезно обязалась предоставить нацистам на побережье Баренцева моря порт или место для военно-морской базы, куда могли заходить германские рейдеры. Был поставлен вопрос об использовании немецкими ВМС Мурманска с его развитой системой судоремонта. Однако впоследствии главнокомандующий немецкими ВМС адмирал Редер не стал настаивать на этом. Учитывалось, что из-за присутствия иностранных кораблей скрыть деятельность гитлеровских ВМС в Мурманске будет невозможно, а «русские, — как доносил в Берлин немецкий военно-морской атташе в Москве Баумбах — готовы удовлетворить немецкие желания, если им удастся сохранить хотя бы видимость нейтралитета». Поэтому было решено, что под флагом «концессии» база для нацистов будет сооружена в Западной Лице. Уже в октябре 1939 г. гитлеровцы стали там строить причалы, ремонтные мастерские, склады снабжения. База получила кодовое название «Пункт Норд». За аренду губы Западная Лица союзники, согласно данным В. Сорокатердьева, автора работы «Арктические игры, рожденные пактом», рассчитались недостроенным тяжелым крейсером «Людцев»^{128}.

В сентябре 1940 г. Берлин, отказавшись от базы на мурманском побережье, выразил советскому правительству благодарность за «неоценимую помощь». Одновременно телеграмму наркому ВМФ СССР Н. Г. Кузнецову направил главком ВМФ Германии адмирал Редер^{129}. В продолжение темы военного сотрудничества Москвы и Берлина важно отметить еще одно обстоятельство: в военных заведениях СССР, которые готовили офицеров для армии Гитлера, возросло число слушателей из Германии. Виктор Суворов (Резун), автор книги «Тень Победы», пишет: немецких танкистов готовили в Казани, летчиков — в Липецке, артиллеристов и химиков — в Саратове. Немецкие конструкторы проектировали танки и подводные лодки в Ленинграде, конструкторы фирмы «Юнкерс» трудились на благо своей страны в Филях^{130}.

Но вернемся в Кремль, где, по словам очевидцев, в 5 часов утра 29 сентября 1939 г. все советско-германские документы были подписаны. После отбытия Риббентропа из Москвы в штаб Белорусского фронта поступает приказ:

На этом «освободительный поход» завершился.

А теперь вот такой момент. Документы ярко рисуют облик советской военной элиты, которая, подчиняясь советско-германским договоренностям, шла, мягко говоря, в отношении союзников на обман. В 23.30 2 октября командующий Белорусским фронтом Ковалев отправил в Москву следующую телеграмму:

«Установленная граница по р. Буг у г. Брест-Литовска крайне не выгодна для нас по следующим причинам: город Брест границей делится на две части — западный обвод фортов достается немцам; при близости границы невозможно использовать полностью богатейший казарменный фонд в г. Бресте; железнодорожный узел и сам город будет находиться в сфере пулеметного огня; переправы на р. Буг не будут прикрыты необходимой территорией. Замечательный аэродром у д. Малашевичи достанется немцам. Командующий фронтом просит пересмотреть границу в районе Брест-Литовска», оставив за СССР часть территорий на западном берегу реки^{132}. На следующий день из Москвы пришел ответ, что «граница у Бреста установлена соглашением и менять ее невозможно»^{133}. Но, чтобы сохранить за собой всю Брестскую крепость, советские войска запрудили Буг и взорвали перемычки крепостного рва. В итоге вода пошла по обводному каналу перед Тереспольским укреплением и этот канал советский представитель выдал немцам за русло р. Буг, по которому и была проведена граница»^{134}.

А теперь обратим внимание на то, какой эффект на белорусов, и не только, произвела сентябрьская кампания. Миллионы белорусских граждан, изучая в недалеком прошлом приглаженную до неузнаваемости собственную историю, искренне верили, что «советское правительство протянуло руку братской помощи трудящимся Западной Белоруссии»^{135}. Эта схема не просто кочевала из книги в книгу, она, как того добивался Кремль, стала навязчивым догматическим стереотипом в общественном сознании. Так, в официальной версии «Истории Великой Отечественной войны Советского Союза 1941–1945 гг.» (Москва, 1960) утверждается, что «Красная Армия несла трудящимся западных земель освобождение, мир и согласие, спасение от нищеты и полного физического истребления»^{136}.

Курс истории Беларуси, отредактированный Москвой, резюмирует события осени 39-го однозначно — освободительный поход. Некоторые историки еще и сегодня гадают: были ли намерения Сталина искренними или нет? Эти историки явно пренебрегают фактами. Агрессия СССР и нацистской Германии против Польши, приведшая к началу Второй мировой войны, стала предметом детального обсуждения в Совете Лиги Наций^{137}, которая, признав СССР агрессором, исключила его из этой международной организации. Важно отметить еще одно обстоятельство: 40 государств мира действия Советского Союза признали насильственным актом^{138}. Газеты всего мира выходили с карикатурами, где Сталин и Гитлер, коммунист и нацист, замерли в поцелуе: Гитлер, обнимая Сталина, приставляет ему нож к спине, а Сталин, обнимая Гитлера, делает то же самое. Или Сталин с Гитлером в обнимку, одна рука обнимает партнера, другая, свободная, достает пистолет. Либо: у Гитлера обе руки заняты, а у Сталина обе «свободны», и он примеряется к топору. Или — Германский орел дерется с Британским львом, позади большой медведь со сталинскими усами оценивающе поглядывает на драку.

О жестоком попрании норм международного права и всех договоров, касающихся советско-польских отношений, 18 сентября 1939 г. было изложено в польских нотах правительствам Англии и Франции. Следует отметить активные протесты Польши по поводу фактической ликвидации ее государственности: против германо-советского договора о дружбе и границе (30 сентября); против проведения плебисцита на польской территории, оккупированной СССР (21 октября); в Лигу Наций против раздела Польши (27 октября); против призыва польских граждан в Красную Армию (3 февраля 1940 г.); против конфискации советскими властями польских художественных и исторических ценностей (29 марта 1940 г.); против аннексии Виленского края (25 июля 1940 г.).

Но это все происходило там — далеко, в Европе, а что же творилось на кресах? По свидетельству очевидцев, население Красную Армию встретило без радости. Фотографий, если не считать пропагандистских, а также картин типа «Встреча советской конницы в Западной Белоруссии» художника Г. Мирадзе, чей шедевр десятилетиями кочевал из одного учебника истории в другой, не сохранилось.

Зато достоверно известно, что сталинские идеологи, стремясь изменить систему мышления, логику и моральные критерии «полешуков», в кровавом сентябре развесили множество плакатов и портретов, провели 26 тысяч бесед, 14 тысяч митингов и собраний, обещая «коммунистический рай»^{139}. Но главным двигателем социального прогресса, как показали дальнейшие события, были репрессии. Западных белорусов, как и западных украинцев, ждала очередная большая национальная трагедия: «воссоединение» имело огромную кровавую цену…

В 1999 г. в издательстве ARCHE «Пачатак» (Минск) вышла книга «Жыццё пад агнём». Автор ее, историк Л. Юревич, рассказывает о том, как кресы восприняли «братскую помощь» СССР:

Оценивая материалы по подготовке и развязыванию Советским Союзом Второй мировой войны, изученные нами, следует принять во внимание высказывание Уинстона Черчилля, политика, прекрасного художника и выдающегося историка, ставшего за свои исторические труды лауреатом Нобелевской премии:

С выводами Черчилля и Юревича, многих других политиков, историков и писателей созвучно серьезное документальное «исследование» НКВД БССР октября 1939 года. Документ необычный, мы приведем лишь несколько фрагментов.

Трагическая эпопея отступающих польских частей не закончилась с парадом «победителей». Какова же была их судьба? Что стало с ними после 20–22 сентября 1939 г.?

Если верить сообщениям западных историков, 20–22 сентября в район между Припятью и Стырью отовсюду стекались уцелевшие польские подразделения. В основном это были пограничники (КОР), так как регулярные части Войска Польского, объединенные в оперативную группу «Полесье», успели организованно отойти. А солдаты из КОР, сражаясь на приграничье, такой приказ, исходивший от маршала Рыдз-Смиглы, получили только 19 сентября, когда отступать было фактически некому.

22 сентября генерал Клеберг, командир ДОК-IX, уходя от советского плена, решает начать продвижение в район Камень-Каширского. Однако генерал Орлик-Рюкеманн просит его подождать, чтобы разрозненные группы пограничников смогли присоединиться к основным силам польских войск. Клеберг отказывает ему^{143}. Тому были веские причины. Генерал, узнав, что 21 сентября передовые части Украинского фронта захватили Ковель, и понимая, что, промедлив, его группировка может оказаться в окружении, 22 сентября отдает приказ о выступлении из района концентрации. Теперь только маршрут был другим: вместо продвижения на Ковель он решил пробиваться на запад, в направлении Влодова, а затем на Варшаву, на помощь ее защитникам. Разбитые части КОР, как утверждают польские историки, должны были нагнать группировку Клеберга в пути.

Тем временем остатки польской армии перешли современную границу с Украиной и достигли Камень-Каширского, где в ночь с 24 на 25 сентября и остались переночевать. Вечером 25 сентября к генералу Клебергу присоединился генерал Орлик-Рюкеманн со своими пограничниками. Далее маршрут польских войск лежал в направлении Ратно — Шацк — Влодово. 28 сентября около Шацка они наткнулись на советские войска и вступили с ними в бой. Подразделения РККА оказались тут не случайно: у них был приказ — уничтожать польские части, отходящие к Бугу. Однако полякам удалось разбить крупные части Красной Армии под Шацком, захватить город и продолжить свой путь. Они беспрепятственно достигли р. Буг, переправились через нее и оказались нос к носу еще с одним противником — нацистами.

В результате боев под Шацком командование КОР потеряло связь со штабом оперативной группы «Полесье». По этой причине обе группировки начали действовать самостоятельно. Части КОР, подойдя к Вытычино, вынуждены были вновь дать бой, причем не гитлеровцам, а отборным частям РККА, отходившим на восточный берег Буга согласно договоренности от 28.09.1939 г. Произошло это 1 ноября. В этот же день, в 11.00, генерал Орлик-Рюкеманн приказал отступить в леса на юг от Вытычино, где польские военнослужащие должны были уничтожить или закопать оружие, а затем, разбившись на мелкие группы, рассеяться.

Остатки группы «Полесье» капитулировали перед вермахтом 6 ноября под г. Коцк^{144} Так завершили свой боевой путь те части и подразделения Войска Польского и КОР, которые располагались на территории современной Брестской области.

Как известно, некоторые из польских частей, в рядах которых находилось немало белорусов, ушли в Венгрию, Румынию, Швейцарию, Литву и Латвию. Известно, что в Венгрию пробилось, не считая рядовых, 12 польских генералов и 5400 офицеров, в Румынию — 11 генералов и 5000 офицеров, вместе с рядовыми эта цифра составила свыше 70 тысяч^{145}, во Францию — 9000 офицеров, а после ее разгрома перебралось в Англию 37 польских генералов и 6000 офицеров, в Литву ушло около 18 тысяч польских военных^{146}. Согласно данным, опубликованным в белорусской печати, состав экипажей 4-х польских подводных лодок, сумевших прийти в лондонские порты, был укомплектован матросами, попавшими в ВМФ Польши из числа рекрутов Новогрудского воеводства: И. Болбат, Э. Гардонин — Волковысский повет, К. Котлубай, Б. Янкель — Барановичский, Ф. Мазур — Новогрудский, А. Троцкий — Лидский…^{147}

Судьба польской армии.

А теперь попытаемся отследить дальнейший путь солдат и офицеров армии бывшего уже Польского государства. В Войске Польском, согласно подсчетам белорусского историка И. Кузнецова, в мае 1939 г. насчитывалось 18,5 тысячи офицеров, в корпусе охраны границ — 846 тысяч человек, в резерве — 60 тысяч, в отставке — 12 тысяч. Еще в начале сентября 1939 г. Кремль рассмотрел вопрос о судьбах будущих военнопленных Польши. В октябре того же года состоялись переговоры между заместителем наркома иностранных дел СССР В. П. Потемкиным и германским послом в Москве фон Шуленбургом об обмене населением, интернированными и военнопленными. 3 октября, когда совместные военные действия вермахта и РККА завершились, последовала серия документов о перемещении пленных по лагерям СССР^{148}.

Органы НКВД различали среди интернированных три группы. К первой принадлежали лица, проживающие на территориях, оккупированных СССР. Во второй — проживающие на землях, отошедших Германии; к третьей — на территориях, отошедших Литве.

В середине октября 1939 г. Москва решила произвести обмен с Германией военнопленными и интернированными. В связи с этим устанавливались пункты передачи: один в Беларуси и два на Украине. Надо отметить, что Германия принимала военнопленных только в том случае, «если они жили в немецкой сфере влияния». Всего, как утверждают документы, на территорию этнической Польши, было репатриировано 42492 человека, «изъявивших желание выехать». Об этом, в частности, говорится в советской сводке 1941 г. Ибо когда началась отправка интернированных к месту жительства, многие отказались ехать под власть нацистов.

До особого распоряжения польские военнослужащие содержались в лагерях НКВД Западной Беларуси: Барановичах, Новогрудке, Березе, Кобрине, Пинске, Лиде, Бресте, Гродно, Белостоке и т. д. Так, например, в Пинске только в один день, 21 сентября, в лагерь НКВД было заключено 6 офицеров и 1145 солдат^{149}. 22 сентября комбриг С. Кривошеин, находясь в штабе генерала Гудериана в Бресте, куда он прибыл для координации последующих действий, согласовал с союзниками ряд вопросов, касающихся судеб пленных поляков. В самом Бресте, на территории крепости, гитлеровцы содержали «до 5 тысяч солдат и офицеров Войска Польского»^{150}.

О том, как производился обмен военнопленными, рассказывает Г. Р. Игнатович, чьи воспоминания в 1988 г. опубликовал журнал «Радавод» (Брест):

Вот еще один пример взаимодействия союзников. Уже упоминавшийся А. Кондратюк, автор работы «Советско-польская война 1939 года: хроника военных действий на территории Полесья», пишет:

У разных историков — советских, российских, белорусских и польских — количество пленных различно. Тот же И. Кузнецов в своей работе «Трагедия 1940-го» указывает, что

Польские исследователи, в свою очередь, называют от 220 до 250 тысяч, немецкие — 300 тысяч. Цифру в 300 тыс. назвал и премьер-министр польского эмигрантского правительства В. Сикорский^{154}.

Другой источник — тоже польский — отмечает:

К польским пленным белорусского происхождения, по мнению белорусского историка Ю. Грибовского, необходимо отнести «более 100 тысяч уроженцев Беларуси, которые в сентябре 1939 г. по июнь 1941 г. оказались в сталинских лагерях»^{156}. Белорусские авторы называют еще одну цифру — 230 тыс. пленных, вывезенных к исходу 1939 г. в глубь Советского Союза^{157}. А вот альтернативный источник — доктор исторических наук З. Шибеко из Минска — сообщает другие цифры: более 576 тыс. польских военнослужащих оказались в немецком плену и около 240 тыс. — в советском^{158}.

По данным советских архивов, в плен были взяты 240–250 тысяч польских военных, в том числе около 10 тысяч офицеров. Так, в обзоре, подводящем итоги похода в Западную Украину с 17 по 30 сентября, данные из которого нами уже использовались, указывалось, что 5-я армия под командованием И. Советникова захватила в плен 190584 человека, в том числе 10 генералов (всего в Войске Польском насчитывалось 98 генералов. — А. Т.), 52 полковника, 72 подполковника, 5131 других офицеров, 4096 унтер-офицеров и 181233 рядовых. Войска же Белорусского фронта с 17 по 28 сентября 1939 г., по данным другого отчета, захватили в плен 57892 польских военнослужащих, в том числе 2193 офицера. Правда, официальный орган Красной Армии «Красная звезда» (17 сентября 1940 г.) назвал следующие цифры: во время боев, имевших место после 17 сентября 1939 г., советской стороной было захвачена 181 тысяча польских военнопленных, из них 10 тысяч были офицерами регулярной армии и запаса^{159}. По данным той же «Красной звезды», в плен было взято более 230 тыс. поляков, В. М. Молотов, как известно, назвал цифру около 250 тыс. человек, по данным конвойных войск — 226397 человек^{160}.

Как видим, данные отечественных и зарубежных историков отличаются друг от друга. Еще сложнее выглядит вопрос о пленных, совершивших побег из-под стражи. Как пишет Е. Семашко, в сентябре-ноябре 1939 г. из советского плена бежало 30 тыс. человек, 40–50 тыс. рядовых были освобождены^{161}. Об этом говорит и А. Кондратюк:

Действительно, в распоряжении Л. П. Берии от 3 октября 1939 г. говорилось о роспуске по домам всех солдат, жителей Западной Беларуси и Западной Украины:

Всего, по оценкам исследователей, из лагерей НКВД было отпущено 42400 белорусов и украинцев^{164}. Но в то же время известно что, согласно данным западных источников, приказ Л. Берии комендантам (начальникам) лагерей НКВД освободить белорусов — солдат Войска Польского выполнен не был^{165}.

Достоверно известно о судьбе белорусов, оставшихся в лагерях у нацистов. Согласно статистике Главного немецкого командования, 70 тыс. уроженцев Западной Беларуси находилось в немецких лагерях^{166}. Для них с 3.12.1939 г. издавалась ежедневная газета «Раніца» (редактор Ф. Акинчиц). Поступала в лагеря пресса также на польском и украинском языках. Как свидетельствует в своем исследовании А. Винницкий, автор работы «Материалы к истории белорусской эмиграции в Германии в 1939–1951 гг.» (Минск, 1994), к исходу 39-го нацисты «выпустили из лагерей всех белорусов, предоставив им жилье и работу». В ноябре 1939 г. в Берлине для правовой защиты бывших пленных открылось Белорусское представительство — немецкое правительственное учреждение со штатом 10 человек во главе с А. Шкутко^{167}. Летом 1940 г. белорусы, осевшие в Берлине, создали общественную организацию — Белорусский Комитет самопомощи в Германии (БКС), председателем которого стал бывший консул БНР в Берлине А. Боровский. Одновременно открылись отделения Комитета в Познани и Лодзи, а позднее — в Мюнхене, Лейпциге, Праге, Торуни и в других местах. Независимо от БКС в Германии в январе 1940 г. образуется Белорусский Комитет в Варшаве с двумя отделениями — в Белой-Подляшской и Кракове, а также в других городах. Эти белорусские организации занимались социальной опекой и культурно-просветительской деятельностью^{168}. Благодаря им часть бывших пленных обучалась на курсах учителей, другая — трудоустроилась или возвратилась, кто того желал, домой. Летом 1941 г. в германской столице вышла в эфир радиостанция «Винета», в которой был и белорусский отдел^{169}.

Далеко не все белорусы захотели воспользоваться правом возвращения на родину. Боясь расправы, они, например, как Г. Курдейко с Пружанщины, после того, как немцы предоставили им свободу, в семьи не вернулись, а подались на шахты России^{170}. Но были и те, кто, поверив «освободителям», возвратился в Западную Беларусь. Этот путь стал для них последним, все они попали в концлагеря. Большинство из них оттуда не вернулись. Ярчайший пример тому судьба Бориса Рогули, уроженца Новогрудчины. Сражаясь с нацистами в составе польской армии, он, смотревший ежедневно смерти в лицо, был приговорен к расстрелу, едва переступив порог родительского дома^{171}. Еще трагичнее судьба польских военнослужащих, этапированных в лагеря СССР.

Логика безумия.

Что же конкретно известно об интернированных в 1939 г. солдатах и офицерах Польского государства по советским и польским материалам? Общее их число не определено. Представление о путях, методах формирования лагерей весьма приблизительно. О судьбах офицеров известно только по катынским могилам Козельского лагеря. Они дают возможность говорить о приблизительном числе погребенных. Но может ли там быть 10–12 тысяч трупов, как было об этом объявлено в 1943 году, до сих пор точно не определено. Известно, что все погребенные в Катыни были расстреляны. Определить срок их гибели возможно исходя из времени прекращения переписки с родственниками, данных эксгумации 1943 года, вещественных доказательств, обнаруженных и задокументированных в 1943 г. на трупах, но в 1945 г., как утверждает И. Кузнецов, уничтоженных гитлеровцами^{172}.

Осветить весь спектр проблемы, которой, как известно, уже дана правовая оценка, мы не в состоянии. Но, систематизируя имеющиеся материалы, мы вновь обращаемся к боли Катыни, чтобы дать ответ на вопрос, который давно тревожит белорусское общество: почему Кремль не передает Минску списки белорусов, расстрелянных в Катыни?

С 17 сентября 1939 г. на территории СССР ускоренными темпами стали разворачиваться новые лагеря НКВД. Ни у кого не вызывало сомнения, для чего, или, вернее, для кого это все делается. Известно, что приказом Л. Берии задача охраны и конвоирования контингента — польских военнопленных, принимаемых от Красной Армии, возлагалась на конвойные войска НКВД. Согласно данным советских спецслужб, в ноябре 1939 г. были сформированы три лагеря польских военнопленных: 1) в Козельске, 2) в Старобельске, 3) в Осташкове.

Лагерь НКВД СССР (Козельск). Сформирован восточнее Смоленска (в пяти километрах от города Козельска[6] и в двухстах километрах от Смоленска). Начальник лагеря: старший лейтенант государственной безопасности В. Н. Королев. Охрана лагеря — 136-й отдельный батальон конвойных войск НКВД. В лагере содержалось около 5000 военнопленных, из которых 4500 были офицерами (данные на январь 1940 г.)^{173}.

Документы дают возможность проследить три различных этапа в истории лагеря. До 1 ноября 1939 г. Козельск-1 был смешанным пересылочным лагерем на 8843 человека. Примерно 6,2 тыс. человек содержалось в основном лагере, 2,5 тыс. — в филиале, расположенном в Оптиной Пустыни.

После отправки солдатских эшелонов на Запад в лагерь начали привозить офицеров. 1 ноября пришел эшелон в две тысячи человек. Лагерь стал чисто офицерским. В Козельске-2 на начало 1940 г., согласно данным белорусских историков, содержалось 4727 заключенных^{174}.

Лагерь НКВД СССР (Старобельск). Сформирован около г. Харькова Ворошиловоградской области. Лагерь размещался в бывшем монастыре и ряде зданий в городе, в которых содержались полковники и генералы. Начальник лагеря: А. Г. Бережков, комиссар Киршон. Охрана лагеря: отдельный батальон конвойных войск НКВД.

В лагере содержалось около 3970 военнопленных, в числе которых было 100 гражданских лиц, остальные были офицерами, причем некоторые военно-медицинской службы^{175}. На 14 октября 1939 г., согласно данным И. Кузнецова, лагерь НКВД СССР насчитывал 7045 человек: 4813 рядовых, 2232 офицера (когда лагерь стал офицерским, число офицеров увеличилось до 3974 человек)^{176}.

О зверском обращении охраны и администрации лагеря с польскими военными Франтишек Кушель, узник Старобельского лагеря, в своих воспоминаниях «Дорога к Катынскому лесу» («Спадчына», 2000) сообщил следующее:

Лагерь НКВД СССР (в Осташкове). Сформирован около города Калинина (на одном из островов озера Селигер — остров Столбный, бывший монастырь Нилова Пустынь). Начальник лагеря П. Ф. Борисовец. Охрана — отдельный батальон конвойных войск НКВД. Лагерь функционировал с 28 сентября 1939 г. На 10.10.1939 г. в Ниловой Пустыни содержалось 184 офицера, 92 помещика, 6938 рядовых из «советских воеводств» и 1913 из этнической Польши. Затем в Осташкове, как гласят документы, собрали исключительно чинов полиции, жандармерии, корпуса пограничной охраны, осадников и т. д.

На 1 декабря 1939 г. в лагере содержалось 5963 человека: из этнической Польши — 3843, из западных областей СССР и Литвы соответственно 1919 и 196 ^{178}. В начале 1940 г. в лагере находилось около 6570 узников, из которых 380 были офицерами^{179}.

Как свидетельствуют документы, первые шесть месяцев, то есть до марта 1940 г., все польские военнослужащие содержались вместе. Шла фильтрация: кто есть кто, разбивка по званиям, специальностям, образованию, по возрасту. В первую очередь чекисты устанавливали тех, кто в период советско-польской войны 1919–1920 гг. служил в 1-й, 2-й, 3-й, 4-й, 5-й и 6-й польских армиях. Таких оказалось 500 человек (100 из них сразу получили пулю в голову; 400 старших офицеров, признанных Особым совещанием при НКВД СССР уголовными преступниками, этапировали строить дороги и аэродромы в Мурманской области, где они все и погибли)^{180}.

Таблица № 3. НАЦИОНАЛЬНЫЙ СОСТАВ ОФИЦЕРОВ ПОЛЬСКОЙ АРМИИ, СОДЕРЖАВШИХСЯ В СТАРОБЕЛЬСКОМ И КОЗЕЛЬСКОМ ЛАГЕРЯХ НКВД СССР (ЯНВАРЬ 1940 Г.).

Источник: Мухин Ю. Антироссийская подлость. Москва, 2003. С. 63.

19 ноября 1939 г., согласно распоряжению Л. Берии, польских офицеров стали сосредоточивать в Старобельском, Осташковском и Козельском лагерях НКВД СССР. Что за этим стояло? Если следовать логике документов, изученных нами, у руководства НКВД СССР родилось предложение «о дальнейшей разгрузке лагерей». Идея эта принадлежала начальнику Управления по делам военнопленных и интернированных (УПВИ) общевойсковому майору П. К. Сопруненко.

20 февраля 1940 г. Берия утвердил следующие мероприятия. Во-первых, отпустить всех лиц старше 60 лет, всех больных, инвалидов, всех офицеров запаса из советских областей — в мирной жизни агрономов, врачей, учителей, инженеров и техников (всего 700–800 человек), во-вторых, оформить дела примерно на 400 человек для рассмотрения на Особом Совещании, которое провести в НКВД УССР и БССР. Потом, как явствует из документов, последовал доклад Берии Сталину:

Кремлю оставалось только выбрать место и способ казни. Сталин, изучив представленный документ, в тот же день провел заседание Политбюро, которое постановило:

Данный документ, оборвавший жизни более 24 тысяч человек — поляков, белорусов, евреев, украинцев и др., говорит о том, что решение уничтожить пленных принималось Политбюро ВКП(б) 5 марта 1940 г. Таким образом, вся ответственность за него ложилась даже не на НКВД, а на высшее руководство Компартии. А если совсем конкретно, то на Сталина, Берию, Ворошилова, Молотова, Микояна, Калинина, Кагановича^{184}. Как видно из документа, личным решением Сталина осуществление чудовищной «миссии» по реализации решения Политбюро возлагалось на Меркулова, Кобулова, Баштакова^{185}.

Хорошо подготовленный и, судя по всему, не один раз отрепетированный сценарий массового убийства людей (что в СССР было не ново) был разыгран по нотам и в буквальном смысле просчитан по минутам. Подготовка к «операции по разгрузке» лагерей и тюрем, как именовался во внутренней переписке органов НКВД предстоящий расстрел, началась сразу после принятия 5 марта 1940 г. рокового решения Политбюро ЦК ВКП(б).

С 7 по 15 марта был проведен ряд совещаний в Москве. На первом присутствовали 8-12 человек из центрального аппарата НКВД. Проводили его заместитель наркома внутренних дел СССР Б. З. Кобулов, член «тройки», на которую, как мы знаем, были возложены обязанности по рассмотрению дел и вынесению решений о расстреле. Второе совещание проходило 14 марта в кабинете Б. З. Кобулова. Присутствовало 15–20 человек, включая начальников УНКВД по Смоленской, Харьковской и Калининской областям, их заместителей, являющихся одновременно начальниками Особых отделов военных округов, комендантов УНКВД, которые обычно осуществляли расстрелы заключенных. Докладывал о предстоящей операции начальник Управления по делам военнопленных НКВД СССР П. К. Сопруненко. Б. З. Кобулов заявил:

13 марта начальники Козельского, Старобельского и Осташковского лагерей НКВД и их Особых отделений были вызваны в Москву, где 15 марта прошло совещание в УПВ НКВД СССР. Несколько ранее в Москву, в штаб конвойных войск, были вызваны командиры бригад и дивизий, части которых несли внешнюю охрану трех спецлагерей и на которые была возложена обязанность конвоирования военнопленных к месту казни.

В преддверии расправы многие задействованные в ней лица были повышены в званиях: П. К. Сопруненко, общевойсковой майор, стал капитаном ГБ; звание старших лейтенантов госбезопасности были присвоены комендантам Харьковского УНКВД Т. Ф. Куприю, Калининского УНКВД И. И. Грибову, а также начальнику Козельского лагеря В. Н. Королеву, шефам особых отделений трех спецлагерей Г. А. Эйльману, М. И. Лебедеву, Г. В. Корытову. Начиная с 7 марта, проводится интенсивная подготовка и к депортации семей тех, кого Кремль предписал расстрелять. Решение о проведении депортации было принято 2 марта 1940 г. Политбюро ЦК ВКП(б) и Советом Народных Комиссаров (СНК) СССР. 7 марта Л. П. Берия направил наркомам внутренних дел УССР И. А. Серову и БССР Л. Ф. Цанаве приказ о подготовке к выселению семей польских офицеров, полицейских и заключенных. Депортацию, насколько можно судить, следовало подготовить к 15 апреля, семьи выселить на 10 лет в Казахстан (о том, как проводились депортации, повествуется в следующей главе).

Для более четкого проведения массового выселения семей обреченных Л. П. Берия приказал П. К. Сопруненко срочно подготовить списки военнопленных трех лагерей с указанием состава семей и их адресов^{187}. Реестры следовало составлять по городам Украины и Беларуси и направлять в НКВД УССР и БССР^{188}.

16 марта начинается работа по составлению справок на военнопленных и заключенных тюрем, по которым в соответствии с решением Политбюро ЦК ВКП(б) от 5.03.1940 г. «тройка» должна была принять решение о расстреле. Справки на офицеров и полицейских должно было предоставить Управление по делам о военнопленных, на заключенных — НКВД УССР и БССР.

Как было сказано выше, с 16 марта всем военнопленным запрещается переписка. Начальство ужесточает пропускной режим, усиливает охрану лагерей, сосредоточивает большое количество подвижного состава и т. д. Представитель центрального аппарата НКВД СССР в Старобельском лагере капитан госбезопасности И. Б. Безруков сообщает в Москву, что в Харькове «все готово, а в Старобельске имеются вагоны»^{189}.

Главное транспортное управление НКВД СССР во главе с его начальником комиссаром госбезопасности III ранга С. Р. Мильштейном разработало план доставки военнопленных из лагерей к местам казни.

Незадолго до начала операции в Старобельск выехали капитан ГБ М. Е. Ефимов, возглавлявший оперативную бригаду центрального аппарата НКВД СССР в этом лагере, В. Д. Миронов, сотрудник 5-го отдела (ИНО) ГУГБ НКВД СССР, отвечающий за агентуру. В Козельский лагерь прибыл майор ГБ В. М. Зарубин, в Осташковский — старший лейтенант ГБ Д. К. Холичев.

В лагерях находились и представители Главного управления конвойных войск (ГУКВ) — И. А. Степанов (Козельск), А. А. Рыбаков (Старобельск), М. С. Кривенко (Осташков), ответственные работники Комендантского отдела АХУ, ГЭУ, ГТУ и др. подразделений НКВД СССР.

Тщательно готовился и расстрел узников тюрем западных областей УССР и БССР. 22 марта Л. П. Берия подписал приказ № 00350 «О разгрузке тюрем НКВД УССР и БССР»^{190}. Для этого было решено сосредоточить в тюрьмах Минска заключенных, приговоренных к расстрелу, предварительно отправив остальных в лагеря ГУЛАГа. Надо отметить, что всю операцию по переводу заключенных из Брестской, Вилейской, Пинской и Барановичской областей в Минск следовало, как сообщают документы, провести в 10-дневный срок. Для оказания помощи в Минск был направлен начальник отдела ГТУ НКВД СССР капитан ГБ А. А. Чечев. Перевозку заключенных из тюрем должен был обеспечивать нарком путей сообщения СССР Л. М. Каганович^{191}.

Контингент заключенных в тюрьмах продолжал пополняться. 4 апреля Л. П. Берия приказал Л. Ф. Цанаве арестовать в западных областях Беларуси всех проводивших контрреволюционную работу унтер-офицеров бывшей польской армии, которые играли руководящую роль в подпольном движении (идентичный приказ получил и И. А. Серов)^{192}.

Распоряжения приступить к операции поступили в Старобельский, Козельский и Осташковский лагеря в последних числах марта — 1 апреля. К этому времени в трех лагерях находилось 14857 человек. Среди них — генералы, полковники, подполковники, майоры, капитаны, офицеры в других званиях, полицейские, пограничники, тюремные работники, а также ксендзы, помещики, крупные государственные чиновники и даже один лакей бывшего президента Польши.

В расстрельные списки-предписания были включены 97 % всех офицеров, полицейских и других военнопленных, содержащихся в Старобельском, Козельском и Осташковском лагерях. Среди них были кадровые военные, резервисты и престарелые отставники; члены политических партий и абсолютно аполитичные люди; поляки и евреи, белорусы и украинцы. Практически речь шла не о том, кого судить, а кому следует сохранить жизнь, включив в список на отправку в Юхновский лагерь НКВД.

Несколько моментов, связанных с этим лагерем. Выше мы уже писали, что в три лагеря (Старобельск, Козельск, Осташков) Берия направил бригаду работников 5-го отдела (ИНО) ГУГБ НКВД СССР, отвечающих за агентуру. Небезынтересно узнать, с какой целью прибыли офицеры внешней разведки СССР в лагеря. Прибыли, как утверждают генералы КГБ в отставке, для вербовки. Можно только гадать, как происходила вербовка, но, судя по дальнейшим событиям, она оказалась не успешной. По ходатайству 5-го отдела ГУГБ НКВД СССР были оставлены в живых и отправлены в Юхновский, а затем в Грязовецкий лагеря 47 человек. Первые списки интересовавших ИНО людей представил заместитель этого отдела П. А. Судоплатов еще 29 марта^{193}. Впоследствии ИНО сообщал и о ряде других лиц, которые могли быть полезными. Эти военнопленные либо представляли для 5-го отдела интерес как источник информации, либо, если верить советским исследователям, выражали готовность сражаться вместе с Красной Армией в случае нападения Германии на СССР, либо могли быть в будущем использованы для оперативной работы за рубежом. Примечательно, что семьи интересовавших 5-й отдел военнопленных не депортировались.

Другие 47 человек, как утверждают архивы КГБ, были направлены в Юхновский лагерь потому, что их разыскивало германское посольство. Среди них были не только лица немецкой национальности, но и те, как отмечает Ю. Мухин, кто никогда не был связан с третьим рейхом. За них ходатайствовали влиятельные европейские круги, прежде всего итальянские. Так, за известного художника, одного из основоположников польского импрессионизма графа Ю. Чапского просили граф де Кастель и графиня Палецкая. По запросу германского посольства была сохранена жизнь будущему министру юстиции в правительстве В. Сикорскгого В. Комарницкому, адъютанту В. Андерса О. Слизеню, сыну главного дирижера Варшавского оперного театра Б. Млинарскому и другим^{194}.

Из 91 военнопленного, оставленного в живых, по личному указанию В. Н. Меркулова, были как те, кто представлял интерес в качестве источника информации, так и те, кто заявлял о своих коммунистических убеждениях, оказывал различные услуги администрации лагерей. В разряд «прочие» были зачислены 167 человек: рядовые, унтер-офицеры, подхорунжие, беженцы, подростки, а также несколько десятков осведомителей. Им также сохранили жизнь.

4 апреля начальникам трех лагерей и представителям центрального аппарата НКВД СССР В. М. Зарубину, В. Д. Миронову и Д. К. Холичеву было передано распоряжение В. Н. Меркулова: составить справки и характеристики на «доверенных лиц» и направить их вместе с личными делами в УПВ.

А теперь дадим слово бывшему высокопоставленному сотруднику МГБ-КГБ П. Судоплатову, автору книги «Спецоперации. Лубянка и Кремль: 1930–1950 годы» (Москва, 1997). Как следует из воспоминаний отставного генерала, вербовка агентуры среди заключенных велась следующим образом:

Подписывали соглашение о сотрудничестве и белорусы, офицеры польской армии. Так, дал согласие сотрудничать, пройдя «соответствующую обработку», офицер Франтишек Кушель, муж известной белорусской поэтессы Натальи Арсеньевой.

Хотелось бы в связи с этим обратить внимание на крайнюю подлость российских чекистов, которые в начале 90-х гг., через несколько лет после развала СССР, намеренно выбросили на страницы подведомственных им газет информацию о сотрудничестве Франтишка Кушеля с НКВД. Это было сделано для того, чтобы дискредитировать саму идею белорусской государственности. Естественно, на Лубянке ни словом не обмолвились о «методах» вербовки. Зная их «стиль», который, поверьте, и сегодня остался неизменным (мы еще будем об этом говорить), попробуем ответить на следующий вопрос: «Почему Сосновский, Радзивилл, Кушель и подобные им согласились на вербовку?» Ответ один: люди спасали себя для предстоящей борьбы за новую Беларусь. Подписав соглашение о сотрудничестве, они не дискредитировали себя, как белорусские патриоты, чего так усердно добивались российские спецслужбы, поместившие компромат (подписку о сотрудничестве) в ряде СМИ, а остались живы, и через несколько лет на практике попытались претворить в жизнь идею белорусской независимости.

Мы же вновь обратим свои взоры в 40-й год. Первые три списка-предписания на отправку из Осташковского лагеря были подписаны П. К. Сопруненко уже 1 апреля и включали 343 человека. Именно столько людей были отправлены поездом Осташков — Калинин и приняты от конвоя помощником начальника УНКВД по Калининской области Т. Ф. Качиным. А 5 апреля Д. С. Токарев доложил В. Н. Меркулову: «Первому наряду исполнено № 343»^{196}. Это означало, что отправленные из Осташковского лагеря 343 военнопленных были расстреляны.

1-2 апреля подписываются еще семь списков на отправку 692 офицеров в распоряжение начальника УНКВД по Смоленской области. Эти списки поступили в Козельский лагерь 3 апреля. Первые 74 человека, по сведениям НКВД, были отправлены в распоряжение Смоленского УНКВД в тот же день, следующие 323 — 4 апреля, 285 — 5 апреля, 200 — 6 апреля и 195 — 7 апреля.

20-22 апреля были подписаны первые списки на расстрел 1070 заключенных украинских тюрем, 23–26 апреля — списки № 047, 048 и 049 на расстрел заключенных, сосредоточенных в минской тюрьме. Хотелось бы обратить внимание на то, что белорусские списки расстрелянных узников до сих пор не найдены. Крайне скудны и другие материалы, касающиеся проведения расстрельной операции на Украине и в Беларуси.

9 апреля было подписано 13 списков на 1297 военнопленных. По оценкам исследователей, среди отправленных на казнь были 11 генералов, контр-адмирал, 77 полковников, 197 подполковников, 541 майор, 1441 капитан, 6061 поручик, подпоручик, ротмистр и хорунжий, 18 капелланов и других представителей духовенства^{197}. Те, кого отправляли «в распоряжение УНКВД», не догадывались о том, что их ждет.

Из воспоминаний Ф. Кушеля:

Нет сомнений — НКВД СССР специально распространило слухи об отправке военнопленных домой. Архивные документы свидетельствуют, что приподнятое настроение в связи с отправкой наблюдалось у большинства военнопленных. Граф Ю. Чапский, которому удалось выжить, в своих мемуарах отмечал, что в апреле, когда стали вывозить людей, многие верили, что едут на родину. «Каждая новая партия, — напишет после Второй мировой войны Ю. Чапский, — сбивала нас с толку. Едины мы были в одном: каждый из нас лихорадочно ожидал, когда объявят очередной список уезжающих (может, в списке будет и моя фамилия). Мы называли это «часом попугая», поскольку бессистемность списков напоминала карточки, которые в Польше вытаскивали попугаи шарманщиков. Комендант лагеря подполковник Бережков и комиссар Киршон официально заверяли старост, что лагерь ликвидируется, а мы направляемся на родину — на немецкую или советскую территорию»^{199}.

До сих пор не найдено ни одного документа НКВД о процедуре самого расстрела. Однако об этом подробно рассказывают 160 томов уголовного дела № 159, возбужденного в сентябре 1990 г. Главной военной прокуратурой (ГВП). Материалы уголовного дела неопровержимо доказывают противоправный факт умерщвления путем расстрела в апреле-мае 1940 г. 14522 польских военнопленных из Козельского, Старобельского и Осташковского лагерей НКВД, а также 7305 заключенных из тюрем и лагерей Западной Беларуси и Западной Украины (в том числе около 1000 офицеров) сотрудниками НКВД по постановлению Политбюро ЦК ВКП(б).

Как сообщают материалы уголовного дела № 159, из Москвы в места, определенные для казни, были присланы группы ответственных работников НКВД. В г. Калинин, например, прибыли зам. начальника ГТУ старший майор ГБ Н. И. Синегуб, начальник комендантского отдела АХУ НКВД СССР майор ГБ В. М. Блохин и начальник штаба конвойных войск комбриг М. С. Кривенко (несколькими неделями раньше Блохин расстреливал Исаака Бабеля, Всеволода Мейерхольда, Михаила Кольцова…).

Военнопленных доставляли из Осташкова по железной дороге и размещали во внутренней тюрьме НКВД, которую временно освободили от других заключенных. «Из камер поляков поодиночке вели в «красный уголок», то есть в ленинскую комнату, там сверяли данные — фамилия, имя, отчество, год рождения… Надевали наручники, вели в приготовленную камеру и били из пистолета в затылок. Вот и все», — сообщил следователям военной прокуратуры бывший начальник лагеря Д. С. Токарев^{200}. Функции палачей в Калинине выполняли 30 человек (в двух других УНКВД — еще 23 работника комендантских отделов). В Калинине, как свидетельствуют документы, чаще всех расстреливал сам Блохин. Расстреливали за ночь от 200 до 350 человек из немецких пистолетов «Вальтер», которые Блохин привез с собой из Москвы, советские «ТТ» подводили — не выдерживали нагрузки.

Имели палачи и свою униформу. Тот же Блохин, согласно показаниям Токарева, «перед расстрелом надевал спецодежду: кожаную коричневую кепку, длинный того же цвета кожаный фартук, такие же перчатки с крагами выше локтей…»^{201}. Блохин, если верить материалам уголовного дела, привез из Москвы двух экскаваторщиков, которые хоронили казненных — сваливали всех в одну кучу, а «работу» завершал экскаватор «Комсомолец», «водителем» которого являлся офицер НКВД.

После каждого расстрела Блохин выдавал исполнителям приговора спиртные напитки — он заказывал их ящиками, в том числе за деньги, изъятые у приговоренных к расстрелу. Протрезвев, сотрудники НКВД брались за «работу». Кровавая вахта продолжалась 21 час, три часа отводилось на сон.

В Харькове, как и в Калинине, офицеров расстреливали во внутренней тюрьме НКВД на улице Дзержинского, куда обреченных доставляли «воронками» с железнодорожной станции. После идентификации личности военнопленному связывали руки за спиной и выводили в комнату, где выстрелом в затылок лишали его жизни. Тела казненных с завязанными на головах шинелями вывозили на грузовиках в полночь и доставляли в 6-й район лесопарковой зоны Харькова, на территорию санатория НКВД, что в 1,5 км от села Пятихатки. Экзекуциями руководили прибывшие из Москвы сотрудники комендантского отдела АХУ НКВД СССР и начальник УНКВД по Харьковской области майор ГБ П. Е. Сафонов, его заместитель капитан ГБ П. Н. Тихонов и комендант УНКВД старший лейтенант ГБ Т. Ф. Куприн.

Судя по материалам уголовного дела, офицеров, привезенных на «черных воронках» в Катынский лес, расстреливали группами над глубокими могилами, в мундирах, в орденах. Стреляли в затылок с близкого расстояния. При расстреле использовались немецкие пули калибра 7,65 мм. В 20 % случаев руки у военнопленных были связаны проволокой или плетеным шнуром.

Сотрудник Смоленского УНКВД П. Климов спустя несколько десятилетий расскажет о том, как происходил расстрел во внутренней тюрьме НКВД г. Смоленска:

Опубликованные в последние годы сведения доказывают, что Кремлю было явно мало крови Катыни. Вслед за постановлениями Политбюро ЦК ВКП(б) В. Н. Меркулов 7 марта 1940 г. издал приказ № 00308, предписывающий организовать при помощи «троек» массовый вывоз (депортацию) семей всех обозначенных в записке Л. П. Берии категорий лиц, содержащихся в Козельском, Старобельском и Осташковском лагерях, а также заключенных из тюрем и лагерей Западной Украины и Западной Беларуси^{203}. Как свидетельствуют компетентные источники, за колючую проволоку попадет 25 тыс. семей. Не пощадят 4211 беременных женщин. В пути погибнет 11516 человек, в концлагерях — 12319 ^{204}.

26 апреля 1940 г. большая группа сотрудников НКВД СССР получит государственные награды. Заслуги Л. Цанавы и И. Серова будут оценены высшей наградой СССР — орденом Ленина. Автор идеи «разгрузки» лагерей П. Сопруненко получит орден «Знак Почета»^{205}. Не остались без «подарков» и непосредственные исполнители. Правда, их заслуги были отмечены с некоторым опозданием. 26 октября 1940 г. Берия подписал секретный приказ о награждении сотрудников НКВД за успешное выполнение специального задания месячным окладом. В списке значилось 143 фамилии: офицеры ГБ, надзиратели, вахтеры, шоферы, словом, те, кто имел отношение к убийству 21857 (по другим данным, более 24 тыс.) человек^{206}.

К вышесказанному следует добавить, что 40 % от общего числа расстрелянных в апреле-мае 1940 г. составляли белорусы^{207}.

Карательные органы СССР стремились исполнить свою «работу» так, чтобы от нее не осталось следов, надеялись, что фамилии убитых ими людей, а также места злодеяний навсегда исчезнут. Но скрыть преступление не удалось. Впервые о трагедии Катыни было заявлено в 1941 г., а не в 1942 г., как это принято считать. О том, как это произошло, рассказывает, опираясь на западные источники, известный белорусский историк А. Чемер:

Как известно, в 1942 г. о Катыни заговорил весь мир. Летом 42-го рабочие тодтовской организации (517-й строительный батальон) обнаружили ров, наполненный трупами, еще не успевшими разложиться. Это были польские офицеры, те самые, объявленные «пропавшими» — летчики, моряки, пехотинцы, артиллеристы. Кремль, опыта фальсификации которому было не занимать, все свалил на нацистов, заявив, что «претензии поляков — провокация, клин между СССР и союзниками, пропагандистский крючок с новой наживкой»^{209}.

И призвал к ответу, естественно, немцев. Из обвинительного заключения Международного военного трибунала (Нюрнберг):

Ядовитый туман вокруг Катынского дела до сих пор не рассеян. Секретные материалы «Катынского дела», изобличающие КГБ и КПСС в расправе над польскими офицерами, стали козырной картой в руках российских политиков. Только в 1990-е гг.[9] Москва призналась в преступлении и выдала Польше списки расстрелянных. Беларусь такого списка не получила. О том, почему Кремль все-таки решился на этот шаг, свидетельствует Вячеслав Костиков, занимавший тогда пост пресс-секретаря президента России:

Что касается уголовного дела № 159, то его прекратили «за смертью виновных», вменив им все-таки в вину превышение «служебных полномочий — вынесение решения о внесудебном расстреле пленных»^{212}. После чего в России и вовсе массовым тиражом стала появляться литература, в которой ставится под сомнение причастие НКВД СССР к массовым убийствам граждан Польши^{213}.

А вот в Польше в декабре 2004 г., наоборот, было объявлено о возбуждении следствия по делу об убийстве советским НКВД весной 1940 г. 22 тысяч польских офицеров, интернированных на территории Советского Союза после нападения на Польшу в 1939 году. В связи с этим польские средства массовой информации особо акцентируют внимание на том, что российская прокуратура завершила следствие по Катынскому расстрелу без привлечения кого-либо к ответственности. Родственники жертв считают, что массовые убийства, происшедшие в Катыни под Смоленском, должны быть названы геноцидом. Глава прокурорского расследования Леон Киерес заявил, что власти постараются установить личности тех, кто отдал приказ и лично проводил расстрелы. Эксперты, ведущие дела по военным преступлениям, намерены взять показания у тысяч родственников, а также изучить российские военные архивы.

Как уже отмечалось, среди польских военнослужащих был значительный процент этнических белорусов, коренных жителей кресов[10]. Поэтому граждане Беларуси, чьи родственники стали жертвами сталинских репрессий, имеют полное моральное право предъявить счет российской стороне, как это сделали 800 тысяч поляков, которые, организовавшись в союз «Катынских семей», претендуют получить с России денежную компенсацию за Катынь^{214}.

К сожалению, Беларусь от лица официальных государственных структур вопрос выплат не поднимала. Более того, до сих пор, как мы уже упоминали, белорусской стороной не получены списки расстрелянных в Катыни этнических белорусов. Связано это, по всей вероятности, с нынешней политической ориентацией Беларуси, направленной на союз с Россией. То есть если Беларусь начнет усиленно муссировать этот вопрос, то такие действия могут перечеркнуть все те шаги, которые уже были сделаны для сближения с восточной соседкой.

Впрочем, КГБ Республики Беларусь располагает другими, не менее любопытными списками. Это списки тех, кого расстреляли в Беларуси, а не в Катыни. Об этом, в частности, сообщил исследователь периода сталинских репрессий И. Кузнецов. Согласно его данным, весной 1940 г. в Беларуси массово уничтожались представители польской военной элиты. Расстреляно было около 6 тысяч офицеров: 3 тысячи из них — уроженцы Западной Белоруссии — навсегда остались лежать в Куропатах, Лошице и парке имени Челюскинцев. Значительную часть офицеров смерть настигла в Брестской и Гродненской тюрьмах НКВД^{215}.