Неожиданная Россия

Глава 24. «Из злата и серебра домашнего» – первые драгметаллы России нашли первопроходцы

Россия прочно вошла в число великих держав при Петре I после победы над Швецией. И когда первый русский император утверждал медаль в честь этой виктории, то велел особо подчеркнуть и выгравировать, что памятная награда изготовляется «из злата и серебра домашнего». «Домашним» царь Пётр называл драгоценный металл, добытый в Забайкалье, буквально вчера освоенном русскими первопроходцами.

Именно там, к востоку от великого Байкала, впервые в истории России нашли свои природные источники серебра и золота – ведь до забайкальской находки все цветные и драгоценные металлы нашим предкам много веков приходилось покупать за рубежом. Расскажем как три столетия назад нашим предкам удалось отыскать и наладить добычу первого отечественного – «домашнего» – золота и серебра.

Прошедшие по золоту

Мы все знаем про несметные богатства недр нашей страны, однако – как это ни покажется странным – так было не всегда. Три с половиной века назад Российское государство уже раскинулось от берегов Днепра до берегов Охотского моря. Но на этих огромных просторах ещё не нашли ни золота, ни серебра, ни меди, ни даже больших источников железной руды. До эпохи Петра I почти все металлы – и драгоценные, и оружейную сталь, и колокольную медь – импортировали из Западной Европы.

В недрах европейской части России богатые источники металлов залегают слишком глубоко – имевшиеся века назад технологии и ручной труд не позволяли ни обнаружить, ни добыть их. Пространства же от Урала до Камчатки были слишком мало населены и ещё меньше изучены.

Отсутствие собственной добычи драгметаллов означало и отсутствие специалистов, способных отыскать золото или серебро на таёжных просторах. Русские первопроходцы за полвека прошли тысячи вёрст от берегов приуральской реки Обь до берегов Колымы, иногда в буквальном смысле шагая по золотым россыпям, но так никогда и не узнали о лежащих прямо под ногами несметных богатствах. «Золотые лихорадки» на открытых ими реках начнутся лишь полтора-два века спустя.

Первопроходцы шли в Сибирь и на Дальний Восток, «навстречу солнцу», именно в поисках богатств – но не лежащих в земле, а бегающих по ней. Русскими богатствами той эпохи были соболиные и иные меха. Цена лучшей шкурки соболя в XVII веке могла доходить до 70 рублей или более трёх килограмм серебра! Именно меха, добытые в Сибири и на Дальнем Востоке, составляли тогда главную статью доходов российского экспорта – примерно как сегодня нефть и газ.

На драгоценные меха у иностранных купцов выменивали все необходимые металлы. Между тем отсутствие на Руси собственных драгметаллов немало тормозило развитие экономики – ведь бумажных денег тогда ещё не было, основой денежного обращения во всём мире являлось серебро. Дефицит импортного серебра не позволял русским царям чеканить много монеты – не случайно, до Петра I рубль оставался лишь умозрительной счётной единицей, в обращении такой монеты просто не существовало. Даже одна серебряная копейка три с половиной века назад была на Руси для простого человека немалой суммой.

У Западной Европы издавна были свои промышленные источники серебра – его добывали в горах немецкой Саксонии и чешской Богемии. Позже основным и очень щедрым источником драгметаллов для европейцев стали испанские колонии в Южной Америке. В России же до самого конца XVII века своего золота и серебра не было. Вместо них имелись лишь смутные слухи о древнем «закамском» и «пермском» серебре, когда-то добывавшемся в приполярном Урале, и еще более смутные байки о купцах Строгановых, якобы в эпоху походов Ермака тайно отыскивавших серебро где-то там же в Уральских горах.

Великий князь Иван III и его внук, царь Иван Грозный, не раз отправляли экспедиции в северное Приуралье – искали легендарное серебро на реке Цильме, притоке Печоры. Историки до сих пор спорят, удалось ли там что-то найти и добыть. Но бесспорно, даже если и удалось, то лишь незначительное количество, буквально горстку, не оказавшую влияния на экономику большой страны. Словом, никаких реальных и доступных источников драгметаллов, кроме внешнего рынка, у нашей страны в ту пору так и не появилось.

«Проведывати всякими мерами про золотую и серебряную руды…»

Между тем наши предки понимали, что за Уралом, на великих просторах Сибири и Дальнего Востока, наверняка могут существовать залежи серебра и золота. Спустя два столетия после первых поисковых экспедиций, царь Алексей Михайлович, отец будущего императора Петра I, не раз издавал указы о продолжении розыска металлов по всей стране. «Чтоб во всех Московского государства городах и уездах и по рекам и по горам и меж гор, на государевых, помещиковых и на монастырских и на порожних землях сыскивать золотую и серебреную и иныя всякия руды, на чьей земле ни прилучится, и чтоб в тех новосысканных рудах чинити опыты…» – гласил один из таких указов.

Более того, все сохранившиеся в архивах «наказы»-приказы русским первопроходцам содержат предписания всякими мерами собирать на «новоприисканных землицах» любые сведения о рудах и драгоценных металлах. Василий Поярков, чей отряд в 1644 году первым из русских людей достиг берегов Амура, имел приказ от якутского воеводы идти в новые земли не только для добычи драгоценных мехов, но и «для прииску серебрянной и медной и свинцовой руды». Пояркову приказывалось «распрашивать всяких иноземцов накрепко где на Шилке реке серебренная руда, и медная, и свинцовая есть ли…»

Командиру первого русского похода в Приамурье приказывалось не просто собрать слухи о металлах, но и по возможности добыть образцы руды. Как писал Пояркову якутский воевода: «И буде милостию Божиею серебряные руды дойдем и ею завладеем, и тебе б для опыту те руды прислать в Якутцкой острог пуда два или сколько можно…»

Аналогичный приказ в 1650 году получил и Ерофей Хабаров – помимо прочего, ему предписывалось узнать у приамурских аборигенов «что у них в их земле есть, золото или серебро или каменье дорогое…» Про драгметаллы не забыли и в царском «наказе» 1655 года для первого забайкальского воеводы Афанасия Пашкова. Среди прочих задач, куда включалось и гипотетическое завоевание Китая, ему приказали «будучи в тех землях, проведывати всякими мерами тайно про золотую и серебряную руды, роспросить и самому разсмотрети про всё подлинно». Если же воеводе удастся добыть сведения «где родитца золото, и серебро, и медь, и железо, и олово, и свинец, и жемчюг, и каменье дорогое», то следовало «всё написати подлинно, да ту роспись и чертеж присылать к великому государю к Москве безо всякого задержанья».

Словом, поиск драгметаллов всегда был одной из главных задач русских первопроходцев. Но разыскать золотую или серебряную руду оказалось сложнее, чем добывать меховую дань-«ясак» у сибирских и дальневосточных аборигенов. Воевать в тайге и тундре казаки умели. Умели ходить в долгие, смертельно опасные походы и плавания даже в Заполярье и Ледовитом океане. Но вот «сыскивать руды» умели не очень – слишком мало было людей в Сибири и на российском Дальнем Востоке в ту эпоху, а знающих специалистов ещё меньше.

Мало в этом деле могли помочь и местные племена – многие из них ещё вели первобытный образ жизни, плавить металлы не умели, если и находили какие самородки, то чисто случайно. Но одна такая случайность и вывела первопроходцев на след давно желанного «домашнего» серебра.

«Только надобно копать глубоко знающими людьми…»

В 1676 году «сын боярский» Павел Шульгин – «приказчик», то есть начальник Нерчинского острога, главного русского поселения за Байкалом – узнал, что посланцы «мунгальского контайши», хана Западной Монголии, разыскивают среди русских Забайкалья специалистов по добыче металлов. «Спрашивали руских людей рудознатцов серебренную и оловянную руду кто знали плавить умели…» – так написал об этом Шульгин в донесении начальству.

Казаки Нерчинского острога провели разведку и выяснили, что у реки Аргунь, одного из главных истоков Амура, большой караван – свыше 70 верблюдов! – недавно вывез в Монголию немало мешков «серой да жёлтой руды». Монголы считали, что эти руды якобы содержат серебро и золото, однако выплавить из них металлы не сумели, поэтому и искали знатоков металлургии среди русских.

«Приказчик» Павел Шульгин тут же направил к берегам Аргуни шесть казаков во главе с десятником Василием Миловановым – опытным казачьим командиром, прежде не раз бывавшим с посольскими миссиями в Монголии и даже ездившим к Великой китайской стене. Милованов не смог отыскать место, где монгольский караван копал землю, но у местных эвенков-«тунгусов» выменял образцы «серой да желтой руд».

Лишь со второй попытки, при помощи тунгусского шамана по имени Даян, казачья разведка нашла искомое – три небольших речки, впадавших в Аргунь. Шаман перевёл их названия, весьма удивившие и заинтересовавшие русских первопроходцев. «Те руды имали на речьках на Алгаче, по руски на золотой, да на Мунгуче, по руски на серебреной, да на Тузяче, по руски оловянной…» – написал в донесении начальству нерчинский «приказчик» Шульгин.

На берегах рек со столь говорящими именами обнаружили не только следы недавнего монгольского каравана, но и совсем древние остатки шахт и следы плавки металлов. Ни местные эвенки, ни буряты с монголами не знали, кто работал здесь в прошлом – сами они добывать из этих руд золото, серебро и олово не умели, сохраняя лишь память о старинной добыче металлов в названиях притоков Аргуни.

Архивы XVII века дают нам описание результатов казачьей разведки: «Осмотрели на тех реках старых плавилен с 20 и более, и копано из горы и плавлена руда, и какая де руда и какие люди на том месте жили проведать не могли. Спрашивали многих старых людей иноземцов и тунгусов и мунгальских людей, какие на том месте наперед сего живали и всякия заводы зоводили, и они сказали, какие де люди живали того они не знают и ни от кого не слыхали…»

Проблема заключалась в том, что в Нерчинском остроге тоже не было специалистов по добыче цветных металлов. Привезенные с притоков Аргуни образцы «серой да жёлтой руды» смогли исследовать лишь в следующем 1677 году, да и то случайно – через Нерчинск возвращался с Амура, из Албазинского острога «бронный мастер», оружейник Кузьма Новгородец.

Однако проезжий оружейник смог выплавить из привезённой руды лишь небольшое количество свинца. Свинец тоже был нужен, но стоил гораздо меньше серебра и тем более золота – в XVII веке пытаться наладить добычу свинца в безлюдном Забайкалье, на одной из самых дальних окраин государства, было бы, выражаясь современным языком, не рентабельно. К счастью, в том же 1677 году через Нерчинск возвращалось из Китая большое посольство Николая Спафария. Посол был потомком византийских аристократов, и среди участников его посольства было немало перешедших на русскую службу «гречан», таких же потомков византийцев, которые издавна добывали серебро в горах Малой Азии.

В XVII веке, даже через два столетия после падения Константинополя, в самом центре современной Турции всё ещё сохранялась православная автономия, в которой христиане-греки добывали серебро для турецкого султана. Потомки византийцев в ту эпоху по знаниям и опыту не уступали лучшим западноевропейским специалистам-металлургам. И вот возвращавшиеся из Китая вместе с послом Спафарием греки разъяснили Павлу Шульгину, «приказчику» Нерчинского острога, что добытая им руда всё же имеет признаки содержания серебра. Как гласит донесение того времени: «Купецкие люди гречани Иван Юрьев да Спиридон Астафьев ему Павлу досмотря руды сказали, что имана де сверху, где бывает свинешная руда, да тут де есть и серебренная руда, только надобно копать глубоко знающими людьми…»

«Не чаять ли в том больших убытков и людям тягости?..»

И вот тут первому серебру России вновь повезло. Дело в том, что вскоре после получения разъяснений от греков по руде «приказчик» Нерчинского острога Павел Шульгин был свергнут взбунтовавшимися казаками. Подобное – бунты «служилых людей» против начальства – в сибирских и дальневосточных острогах той эпохи были нередки. Опасная служба в суровых и ещё диких краях, споры о добыче, коррупция «приказчиков» и воевод, страстное желание каждого первопроходца побыстрее разбогатеть – всё это способствовало подобным конфликтам.

На Шульгина бунтовщики написали жалобу, помимо обычных обвинений в мздоимстве и притеснении подчинённых, фигурировали и более колоритные обвинения. Например, в том, что нерчинский «приказчик» извёл весь местный хлеб на производство водки и пива, а так же отбил жену одного из тунгусских вождей. «И он Павел ту жену своим насильством емлет к себе на постелю по многое время и в бане с нею парится…» – гласил отправленный в Москву донос.

В страшно далёкой столице завели обширное «Судное дело о Нерчинском воеводе Павле Яковлевиче Шульгине, обвиняемом во многих преступлениях», однако так и не смогли разобраться, кто же там был прав и виноват. Не узнаем истину и мы. Однако в историю России наверняка небезгрешный Павел Шульгин вошёл не самогоноварением и оргиями в бане, а тем, что буквально накануне бунта отправил из Нерчинска в Москву пуд предположительно серебряной руды. После бунта Нерчинский острог почти год оставался без начальства, и кто знает – не успей Шульгин отослать в столицу образцы руды, сведения о первом отечественном серебре могли бы надолго затеряться в архивах «Нерчинской приказной избы».

В Москву образцы из Нерчинска попали в начале 1679 года, и уже летом последовал царский указ: «Места, где приискал Шульгин на Аргуне реке серебряные руды досмотреть и описать, на сколько верст и сажен в длину и поперек и в глубину каких руд будет». В случае если руда окажется стоящей и пригодной для разработки, то указ требовали «всякие заводы для плавки той руды завесть», но всё же учитывать себестоимость работ или, как гласил текст царского указа – «Не чаять ли в том больших убытков и людям тягости?»

Для выполнения этих задач сибирским воеводам предписывалось найти кузнецов и иных мастеров, «хто руды знает», и отправить их «для рудного дела в Нерчинские остроги без мотчанья», то есть без промедления. Без промедления для сибирских и дальневосточных просторов той эпохи – это минимум пару лет. Лишь в 1681 году в Нерчинск в свите нового забайкальского воеводы Фёдора Воейкова добрался «рудознатец» Киприан Ульянов.

Однако сразу приступить к поиску и выплавке руд он не смог. Как объяснял в послании царю новый воевода: «Я, холоп твой, из Нерчинского острогу на Аргуню реку для плавки серебряной и иных руд казаков в нынешнем году за малолюдством послать никоими мерами не смел, потому как стоят войны большие в Мунгальских землях…»

«Какая та руда и есть ли в ней серебро…»

В наши дни река Аргунь, правый, более южный исток Амура, протекает в русско-китайском пограничье, отделяя Забайкальский край от китайской провинции Внутренняя Монголия. Но три с лишним века назад было ещё не ясно, чья это территория – то ли уже русская, то ли в сфере владений монгольских ханов или уже принадлежит маньчжуро-китайской империи Цин, как раз в то время пытавшейся завоевать всю древнюю Монголию. В далёкой Москве эти обстоятельства учитывали – конфликта с монголами боялись не слишком, а вот большой войны с Пекином опасались. Поэтому в царском «наказе» новому нерчинскому воеводе о заведении серебряных приисков на Аргуни прописали прямой вопрос: «Сколь далеко то место от Китайского государства, и не чаять ли в том с Китайским государством ссоры?..»

Воевода Фёдор Воейков в 1681 году всё же сумел выполнить одну важную задачу на реке Аргунь – основал там первый русский острог. Его возвели два десятка казаков во главе с десятником Василием Миловановым, тем самым, кто пятью годами ранее первым ходил к берегам Аргуни проверять слухи о драгоценных рудах.

Острог вышел небольшим – квадрат невысокого деревянного частокола примерно 20 на 20 метров. Однако для той местности и той эпохи даже такая «крепость» с гарнизоном из горстки казаков могла считаться серьёзным укреплением и важной заявкой на владение окрестными пространствами. В приказе гарнизону нового острога воевода Воейков строго прописал «чтоб в карты не играли и иноземскаго кумыснаго вина не пили», а в донесении царю указал, что «от того Аргунского острогу до серые руды, что называют серебряную рудою, вёрст с десять». Воевода успокоил Москву и на счёт возможного конфликта с Китаем, написав в донесении, что «от Китайского государства река Аргуня далека, с китайскими и никанскими людьми в том ссоры не будет…»

Показательно, что описывая сложности с поиском серебра, Фёдор Воейков в послании к царю, как главное достижение на Аргуни указал добычу 83 шкурок соболей – неуловимое серебро оставалось лишь умозрительным богатством, меха же являлись привычной, всем понятной ценностью Сибири и Дальнего Востока.

В следующем 1682 году очередной конфликт с окрестными монголами – степные кочевники и русские спорили о том, кто же будет брать дань с забайкальских бурят – вновь помешал провести исследование руд на берегах Аргуни. Лишь спустя пять лет после царского указа, в 1684 году, отряд из трёх десятков казаков тщательно исследовал притоки Аргуни, прорыл в разных местах глубокие шурфы и привёз в Нерчинск почти сотню пудов разной руды.

И тут многолетняя эпопея с поиском забайкальского серебра едва не кончилась полным крахом – отсутствие на Руси своей добычи драгметаллов и, соответственно, отсутствие опыта в столь непростом деле сыграли злую шутку. Специально присланный «рудознатец» Киприан Ульянов выплавить из добытой руды серебро не смог. Несколькими плавками он извлёк из забайкальской земли лишь немного свинца с оловом. «Какая та руда и есть ли в ней серебро и с чем её и какими мерами начисто плавить того не знает…» – разочарованно писал в Москву новый нерчинский воевода Иван Власов.

К счастью в далёкой Москве со специалистами было чуть лучше. Впрочем, и там из присланных с берегов Аргуни образцов руды серебро добыли не сразу. Ещё 20 февраля 1680 года прямо в Кремле в «Приказе золотых и серебряных дел» провели пробный опыт – приехавший из Саксонии, где издавна добывали драгметаллы, немецкий «рудознатец» Христиан Дробыш исследовал забайкальскую руду и сделал неутешительный вывод: «Серебра в той руде нет…»

Наших предков стоит уважать за настойчивость – они не отчаялись и перепроверили первый неутешительный опыт. Другие немецкие мастера, братья Герман и Дитрих Лефкены (в русских документах той эпохи «Тимофей и Еремей Лёвкины») 10 июля 1680 года провели в Кремле дополнительные опыты с забайкальской рудой. Действуя по иной технологии, они сумели выплавить из неё 12 «золотников», примерно 50 грамм, серебра!

В Кремле сначала даже не поверили такому успеху – братьям Левкиным пришлось повторить свою плавку руды под особым, непрерывным присмотром высших чиновников. Вновь выплавили несколько грамм серебра. И опять верить в свою удачу боялись – провели ещё третий опыт, заставив Христиана Дробыша продублировать плавку по технологии братьев Лёвкиных. На этот раз саксонский мастер, прежде отрицавший наличие серебра в забайкальской руде, тоже смог выплавить из неё крупицы драгоценного металла.

Стало понятно, что своё «домашнее» серебро у России есть. Однако наладить его добычу в страшно далёком и ещё малоосвоенном Забайкалье в ту эпоху оказалось ничуть не легче, чем отыскать в земле неуловимую и столь желанную руду.

Русский немец и русский грек

Летом 1685 года земли, на которых обнаружили первое в России серебро, оказались под угрозой захвата со стороны соседней державы. Маньчжуры, укрепившиеся в Пекине и к тому времени покорившие почти весь Китай, решили отбросить русских первопроходцев далеко на запад от Амура. «Вам, русским, следует побыстрее вернуться в Якутск, который и должен служить границей…», – писал маньчжурский император русскому царю, требуя, чтобы границей между владениями Москвы и Пекина стали Байкал с рекой Лена.

Тогда, 335 лет назад, маньчжурским войскам удалось выбить русский гарнизон из Албазинского острога на Амуре. Одновременно, в июле 1685 года несколько подчинившихся маньчжурам монгольских племён осадили Аргунский острог, небольшое русское укрепление, недавно основанное неподалёку от залежей серебряных руд. Более месяца два десятка казаков отражали налёты вражеских лучников. Монголы перебили окрестных «тунгусов»-эвенков, подчинившихся русской власти, нанесли большие потери оборонявшимся казакам, но взять маленький острог на реке Аргунь, истоке Амура, так и не смогли.

Далёкая Москва, опасаясь потерять всё Приамурье и Забайкалье, в следующем 1686 году направила к своим восточным границам почти две тысячи стрельцов и казаков во главе с «окольничим» Фёдором Головиным (см. главу 22). Однако Головину предписывалось быть не только военачальником, но прежде всего дипломатом и полномочным царским послом – большое по меркам Дальнего Востока войско, отданное под его начало, должно было не развязать большую войну, а склонить маньчжуров к «договорам и успокоению ссор».

Вместе с пятью сотнями московских стрельцов за Байкал тогда отправился и прапорщик Лаврентий Нейдгарт. Родившийся в Москве сын переселившегося в Россию немецкого пушечного мастера, он унаследовал многие знания отца – как позднее писал посол Головин: «Прапорщик Лаврентей у многих рудоплавных дел бывал и признаки, естьли будет какая руда, знает…»

По приказу царского посла Нейдгарт одним из первых отправился в Нерчинский острог с особым заданием – не только привести в столицу Забайкалья ручные гранаты, новейшее на тот момент оружие для обороны от возможных атак маньчжуров, но и продолжить опыты с поисками и плавкой забайкальского серебра. Как гласил приказ Головина: «Дана ему, Лаврентью, наказная память особо, что есть где присмотрит или обыщет рудоплавные места серебряных, медяных и свинцовых и оловянных руд, и учиня опыт и осмотря подлинных жил, о том писать к великому и полномочному послу, а буде старая какая руда в нерчинских острогах сыщетца и ему потому ж учинить опыт…»

К началу 1687 года прапорщик Нейдгарт добрался до столицы Забайкалья и сразу стал «учинять опыты». Все плавки проходили в присутствии и с участием нерчинского воеводы Ивана Власова. Если Нейдгарт был сыном обрусевшего немца, то Власов – сыном переселившегося на Русь грека-византийца (см. главу 12-ю «Забытые греки». Прежде чем стать воеводой в Нерчинске, будучи на службе в сибирских острогах к западу от Байкала, Иван Власов тоже приобрёл некоторый опыт в поиске полезных ископаемых – организовывал добычу слюды под Иркутском.

В итоге русский немец и русский грек в июле 1687 года всё же смогли выплавить в Нерчинске первое серебро. Из пяти пудов руды, привезённой с берегов реки Аргунь, после ряда сложных плавок получили маленький серебряный слиток массой «13 золотников с полузолотником» – то есть 57 с половиной грамм! Эта крупица чистого драгметалла не только подтверждала опыты, проведённые в московском Кремле ещё в 1680 году, но и окончательно доказывала возможность добычи серебра за Байкалом.

Прожекты царевны и завод за 400 соболей

По меркам той эпохи, когда вести из Забайкалья шли в столицу без малого год, Москва отреагировала почти мгновенно и с размахом – уже 13 апреля 1689 года появился царский указ «построить рудоплавные заводы большие, чтоб на тех заводех ис той руды серебра было в выходе немалое число».

Указ вышел от имени аж трёх самодержцев, официально царствовавших тогда на Руси – юного царевича Петра, его брата Ивана и царевны Софьи. Реальной властью на тот момент обладала Софья, вероятно именно она на радостях обретения собственного серебра выпустила указ с размахом – предписывалось отправить в Забайкалье на будущий завод 240 ссыльных, а около Аргунского острога поселить аж 500 крестьян для заведения хлебных пашен и работы в копях и шахтах.

На самом деле для Сибири и Забайкалья той эпохи эти цифры были фантастически огромны и совершенно нереальны – не то что полтысячи крестьян-переселенцев, а даже столько ссыльных найти в ближайшие годы было невозможно. Указ царевны Софьи так и остался громкой декларацией о намерениях. Между тем Аргунский острог и земли, в которых залегали серебряные руды, оказались в центре пограничного спора Москвы и Пекина.

Летом 1689 года посол Головин начал в Нерчинске трудные переговоры (см. главу 22) с представителями маньчжурского императора. Одним из камней преткновения стал именно Аргунский острог – из Пекина требовали снести все русские укрепления и поселения на реке Аргунь. Возможно, от монголов до пекинских посланников дошли слухи о местной руде, якобы содержащей серебро. Но ценой уступки острога посол Головин сумел отстоять главный русский интерес в том районе – Аргунь становилась границей двух держав, к России отходил её северный берег, где и находились залежи серебряных руд.

Прежний Аргунский острог, располагавшийся южнее реки, снесли и в следующем 1690 году на северном берегу этого амурского истока поставили новое русское укрепление – квадрат деревянного частокола 14 на 10 метров и высотою более 4 метров. Защищали новый Аргунский острог три десятка пеших и двадцать конных казаков при трёх медных пушках. По меркам Европы и европейской части России то была небольшая застава, но для малолюдного Забайкалья и окрестных монгольских степей новый острог по праву мог считаться настоящей крепостью с крупным гарнизоном.

Между тем в далёкой Москве бушевали свои страсти вокруг забайкальского серебра – решался вопрос, кто же будет строить и затем управлять первым в России «среброплавильным» заводом. Раньше всех, ещё в 1681 году вызвался наладить за Байкалом добычу серебра голландский коммерсант Конрад Нордерман. Богатый голландец долгие годы жил в «немецкой слободе» под Москвой, был хорошо известен на нашем рынке и в русских документах тех лет уважительно именовался «Кондратий Филиппович».

Голландский купец представил целый бизнес-план, в котором доказывал, что для создания за Байкалом завода и найма в Европе мастеров – «искусных мужей чтобв гору, где руда обретается, войти» – хватит аванса в 400 лучших соболей. Лучшие, самые дорогие соболиные шкурки тогда добывались тоже на Дальнем Востоке в окрестностях Охотского острога на берегах одноимённого моря (см. главу 4-ю книги «Оленья кавалерия»). В Москве такое количество отборного меха стоило около 3000 рублей – тогда на эту сумму в столице России можно было купить 300 хороших домов! – но при экспорте в Западную Европу цена возрастала в разы. Словом, хитрый голландец призывал использовать пушные ресурсы дальневосточной России для разработки дальневосточных же драгоценных руд.

Костёр вместо завода

Рыночная стоимость серебра на в те годы составляла порядка 7 рублей 68 копеек за фунт. Купец Нордерман доказывал, что забайкальское серебро имеет смысл добывать и при себестоимости до 10 рублей за фунт – ведь это будет первый не импортный, а собственный драгметалл России, выгодный «царскому величеству и всему государству».

Сложно сказать, был ли план «Кондратия Филипповича» Нордермана реальным – он так и не осуществился при весьма трагических обстоятельствах. Дело в том, что голландец оказался близким приятелем и покровителем Квирина Кульмана, немецкого поэта, философа и, по совместительству, немножечко колдуна-«чернокнижника». По крайней мере, таковым его посчитали лютеранские пасторы московской «немецкой слободы», куда Кульман переселился по приглашению купца Нордермана.

Купец, будучи в обычной жизни вполне рациональным и практичным коммерсантом, вместе со своим приезжим другом увлёкся всякой мистикой, пытаясь вызвать божественные видения под речитатив стихов искренне считавшего себя пророком Кульмана. Квирин Кульман, талантливый поэт и философ, по праву слыл одним из самых образованных людей своего времени, но также имел и явные проблемы с психикой – регулярно общался с ангелами. «Тот, кто нас сотворил, растерзан сбродом глупым! И Бог, что вечен есть, уж пребывает трупом!..» – декламировал Кульман на молитвенных собраниях в московском доме Нордермана, пытаясь таким образом вызвать на разговор самого Иисуса Христа.

Однако все обвинения в колдовстве и ереси были лишь предлогом, использованным в ходе борьбы за власть и лидерство среди московских «немцев». Авторитетный купец Нордерман и вдохновенный «пророк» Кульман с их мистическими проповедями слишком быстро набирали популярность в «немецкой слободе». Возможно, интриги были связаны и с проектами Нордермана по поводу сулящего немалые прибыли забайкальского серебра. Так или иначе, но главный пастор московской немецкой общины обвинил купца и его философствующего приятеля в тяжких грехах ереси и в неуважении к царской власти «подобно здешним раскольщикам», сторонникам бушевавшего на Руси церковного раскола.

Показательно, что к обвинениям против Кульмана присоединились и жившие в Москве католики, обычно жарко конкурировавшие с лютеранами и прежде всегда несогласные с их пасторами. Эти совместные обвинения убедили российские власти – 4 октября 1689 года самозваного пророка Кульмана и купца Нордермана, как «богоотступников» и еретиков, сожгли на Красной площади.

Впрочем, у светских властей в том странном и страшном деле всё же имелся один вполне земной мотив, далёкий от религиозных предрассудков. Проведенное до казни следствие заподозрило, что Кульман и Нордерман связаны с некими иностранными силами – уж слишком активно купец и «пророк» интриговали в Москве, пытаясь подтолкнуть русские власти к новой войне с Польшей в союзе с турками и шведами.

Так различные козни вкупе с большой политикой в буквальном смысле слова испепелили первый проект создания в Забайкалье «среброплавильного» завода. Между тем, на дальневосточных рубежах, в Нерчинске и на русском берегу реки Аргунь продолжались «опыты» с первым отечественным драгметаллом.

В последний год XVII века

В 1689 году, пока у стен Нерчинска шли сложные переговоры с послами китайского императора, внутри острога из привезённой с Аргуни руды выплавили полтора килограмма серебра. В далёкой Москве в том же году сменилась власть – царевич Пётр сверг царевну Софью. Но, не смотря на все политические перемены и пертурбации, в октябре 1689 году новые руководители страны от имени будущего императора Пётр I подтвердил решение прежней правительницы – строить за Байкалом большой завод, переселив на Аргунь сотни крестьян и ссыльных.

Однако нерчинский воевода Иван Власов обоснованно писал начальству, что эта задача невыполнима «за конечным малолюдством и хлебной скудостью». Для создания завода из Москвы в 1689 году смогли прислать в Нерчинск лишь «рудоплавного мастера» Якова Галкина с четырьмя помощниками и минимальным набором необходимых инструментов. Побывав на пустынных берегах Аргуни, «рудоплавный мастер» писал в Москву: «Великих заводов заводить не из чего… Без великих снастей, кузнецов и плотников невозможно новых жил искать…»

Отдалённость Забайкалья, малолюдность, сложность и дороговизна любых перевозок и работ на краю страны – всё это тормозило выполнение даже самых грозных царских указов. Камнем преткновения оставался и вопрос о себестоимости забайкальского серебра – регулярная добыча и выплавка отсутствовали, поэтому её было невозможно подсчитать.

В 1695 году, перед отправлением в поход на Азов, царь Пётр I лично ознакомился со всеми архивными материалами о забайкальском серебре. Молодой самодержец, хотя и «прорубал окно в Европу», но весьма интересовался и Востоком, в том числе Дальним. Подержав в руках небольшой слиток присланного из Забайкалья металла, царь распорядился приложить все усилия «дабы руды упромышлять».

Из-за всех сложностей лишь в последний год XVII столетия, через пять лет после очередного царского указания, под Нерчинском приступили к систематическим работам. Переселившиеся в Россию греческие мастера Александр Левандиан, Спиридон Мануйлов и Константин Яковлев, при помощи 27 крестьян и казаков из Аргунского острога, по всем правилам горнорудного искусства той эпохи «заложили» первую штольню на берегах речушки Алгачи, притоке Аргуни.

Чтобы начать регулярные плавки металла потребовалось ещё несколько трудных лет. Первый плавильный горн и все необходимые сооружения были готовы к осени 1704 года, и со следующей весны «среброплавильный» завод заработал. В 1705 году он произвёл первые 25 килограмм серебра – по меркам той эпохи это уже был промышленный масштаб! Тогда наконец смогли подсчитать и себестоимость работ – один фунт добытого в Забайкалье «домашнего» серебра обошёлся казне в 8 рублей 10 копеек, чуть выше рыночной цены, что Россия платила ранее при покупке этого драгметалла за рубежом. Когда в следующем 1706 году завод близ берегов Аргуни произвёл почти 57 килограмм драгметалла, себестоимость упала заметно ниже – менее 5 рублей за фунт. Это был явный и зримый успех.

Серебро из свинца и золото из серебра

Следующие сорок лет «Нерчинский завод» (именно так он назывался в официальных документах XVIII века) оставался единственным источником серебра в нашей стране. И даже потом, когда были открыты новые серебряные рудники в других регионах России, завод под Нерчинском еще долго оставался важнейшим источником драгоценного металла.

Как же добывали первое русское серебро за Байкалом? На наш современный взгляд, заработавший три столетия назад «Нерчинский завод» покажется небольшой кустарной фабрикой, но для той эпохи он действительно был заводом – сложным и крупным производством.

В XVIII веке знали лишь две технологии извлечения серебра из руды – при помощи ртути и при помощи оксидов свинца. Первым способом получали серебро в испанских колониях Южной Америки – эта технология была дешевле и проще, но куда опаснее и губительнее для работников из-за паров ртути. Впрочем, испанские колониальные власти не испытывали недостатка в подневольных индейцах для столь опасного производства, в самой же Испании имелись богатые рудники, где ртуть добывали издавна, ещё с античности.

Однако на российском Дальнем Востоке тогда не было ни избытка потенциальных работников, ни источников ртути, а вести этот ядовитый металл из Западной Европы через весь континент за Байкал в ту эпоху было бы слишком дорого. К счастью, руды у берегов Аргуни содержали не только серебро, но и оксиды свинца в большом количестве. Из такой руды несколькими последовательными плавками можно было получить и свинец, и серебро, для чего требовалась сложная работа с дорогой в производстве костяной золой и специальный уголь из твёрдых пород дерева. Сначала из руды в несколько приёмов выплавляли «сырец», смесь свинца с серебром. Затем на финальных плавках свинец впитывался костяной и древесной золой, отделяясь от драгоценного металла.

Рабочий процесс был весьма трудоёмким – чтобы получить 1 килограмм серебра требовалось добыть 4 тонны руды и нарубить 20 тонн древесины. Помимо «работных людей» с мастерами у плавилен и на шахтах, требовалось задействовать массу людей для рубки леса и получения древесного угля, на котором тогда велись все плавки металлов.

Из-за сложностей климата добывали первое русское серебро не круглогодично – завод у притоков Аргуни работал лишь с апреля по октябрь. Когда начинались холода и вставали реки, завод закрывали, мастера с инструментами уезжали на всю зиму в Нерчинск и возвращались лишь следующей весной.

Зимой караваны увозили на запад добытый драгметалл. Свинец, являвшийся побочным продуктом добычи серебра, тоже не оставался без дела – завод под Нерчинском стал так же первым в нашей стране крупным производителем и этого, пусть не драгоценного, но тоже нужного металла. Везти свинец из Забайкалья в европейскую часть России было не слишком выгодно, зато им торговали по всей Сибири и русским владениям на Дальнем Востоке. Почти сразу нерчинский свинец сыграл свою роль и на международном рынке – в 1705 году царь Пётр I приказал доставить его пробную партию в Архангельск, в ту эпоху наш главный торговый порт. После такой коммерческой демонстрации цены на импортный свинец, привозимый в Россию европейскими купцами, сразу упали в два раза.

В 1709 году, когда далеко на западе гремела битва под Полтавой, за Байкалом на серебряном заводе трудились 4 мастера, 10 подмастерьёв и 59 иных «работных людей». В разгар решающих баталий со шведами Россия получила из Забайкалья свыше 41 тонны свинца, главным образом использовавшегося для производства ружейных пуль, и 93 килограмма серебра.

Всего же до конца русско-шведской войны к 1721 году из Забайкалья поступило свыше двух тонн драгоценного металла. Более того – в 1721 году искусные мастера столичного Петербурга сумели извлечь из выплавленного Нерчинским заводом серебра более 7 килограмм золота. Это было первое золото, не привезённое из-за рубежа, а добытое и полученное в России! Так благодаря Дальнему Востоку наша страна получила свои, отечественные – выражаясь языком Петра I, «домашние» – драгоценные металлы. Именно тогда великий царь повелел отчеканить из них медали в честь эпохальной победы над Швецией, особо подчеркнув и выгравировав на наградах, что изготовлены они «из злата и серебра домашнего».