Нескорая помощь или Как победить маразм

Вызов № 3 ВЗАИМОВЫРУЧКА

Вот так шерстяной товарищ помогал нам дежурить по приёмнику. Он ходил кругами и всюду совал свой прелестный чёрный кожаный нос. А походка его не имела ничего общего с собачьей. Она носила оттенок сугубо специфического характера: Дуся откровенно шаркал когтями по полу. И порой, как-нибудь в ночи, когда он делал обход отделения, на это частенько реагировали оставленные в смотровых больные. Они явно слышали звук шагов и на возникший шум жалобно и несколько суховато звали Дусю: «Сестра». Конечно, уставший сотрудник не понимал, что обращение адресовано ему и поэтому, не останавливаясь, продолжал свой путь дальше.

К сожалению, в то время, когда Михалыч нарисовался в приёмнике больницы, Дуся уже совсем почти не дежурил. Пенсия. Однако, как оказалось в самое ближайшее время, другие сотрудники также обладали животными качествами и в трудную минуту с лёгкостью приходили на помощь молодому доктору.

По закону жанра случилось подобное в одно из первых дежурств. Стояла тёплая, но ничего не обещающая осенняя погода, и с деревьев только-только начали спадать одинокие красные листья. Они летели, точно парашютисты, толкая друг друга в воздухе, и мягко падали на ещё зелёный травяной настил. По асфальту катился ветер, а ещё тёплый воздух врывался в просторный вестибюль приёмного отделения.

Вместе с воздухом в приёмник стали просачиваться машины «скорой помощи» и их несчастные подопечные. Везли самых разнообразных пациентов в достаточно ощутимых количествах. В этом потоке совершенно тихонько поступила худенькая бабушка с довольно не критическим диагнозом: «Кишечная непроходимость». Бабушка вела себя молча, не жаловалась, а лежала спокойно и лишь периодически общалась с находящейся подле неё внучкой.

Медсестра Вера Дивановна, опытный сотрудник с полувековым стажем (хотя ей ещё и не исполнилось пятидесяти), завела историю болезни, сняла ЭКГ, измерила давление и пошла заниматься вновь прибывающими больными.

Возможно, дотошный читатель в очередной раз попытается докопаться: «Как так у медсестры стаж может обгонять возраст?» А я хочу ответить: «С лёгкостью». Ведь у подводников год идёт за два, так и медики имеют право на досрочную пенсию. Правда, на эту пенсию и жить-то нельзя, но не это есть суть нашей повести. Кроме того, один и тот же опыт разные люди могут получить за различный промежуток времени. Так и Вера Дивановна была настолько пропитана профессией, что от медицины её уже начинало подташнивать.

Однако именно огромный опыт последней и помог разглядеть спустя пять минут, что больная с «непроходом» как-то не дышит и вообще уже открыто остывает.

Не создавая паники, Дивановна подходит к Михалычу и говорит: «Михаил Сердеевич, там, похоже, бабульке хирургической совсем плохо. Гляньте». Товарищ мой, разглядев между словами «плохо» и «гляньте» тяжёлую пациентку, идёт в смотровую и обнаруживает самый настоящий труп. Минуя агональное состояние, бабуля напрямую отправилась на небеса.

Вскрикнув про себя, дежурный доктор судорожно начинает соображать, что бы сделать. Искусственное дыхание — не так поймут. Массаж сердца — поздно. Но всё же несколько раз он на грудную клетку надавил и даже пару рёбер сломал, из чего стало окончательно ясно, что больная уже никогда не оживёт. Однако умерший в приёмнике — это огроменный косяк! Людям же не объяснишь, что человек умирает и с этим иногда ничего не сделаешь. А потом раздуют: ага, вот тебе и больница. Не помогли.

Но терапевту всё ещё не хотелось заниматься формальностями, тем более при живом, находящемся здесь же хирурге. Михалыч шепчет коллеге: «Пишите посмертный эпикриз, пожалуйста». Хирург же, глянув на лежащее тело, чуть не подавился: «Да какой посмертный! Я больную не видел. Чё вы мне её подсовываете?» И уходит. Михалыч, сознавая, что неприятность тяжёлым бременем ляжет на всю больницу, говорит обеспокоенной родственнице, которая уже услышала, что её бабуля умерла, но до конца ещё в сие не поверила: «Сейчас в реанимацию повезём. Попробуем спасти». С этими словами он и выкатил каталку к лифту, взяв в помощники санитарку.

Любопытный читатель может спросить: а зачем лифт, если реанимационное отделение должно находиться рядом с приёмником? А я им могу ответить, что в нашем Царстве всё верх ногами или, другими словами, задом наперёд. Причём, как оказалось, у гражданских ситуация более аховая, нежели у военных. Если у последних, как вы помните, реанимация находилась на третьем этаже, то в больнице Михалыча её умудрились запихать аж на шестой.

Однако вернёмся в приёмник. Товарищ мой вызвал лифт, а сам делает вид, что выслушивает сердцебиение и с умным видом считает пульс. Собака-лифт как бы не торопится. Бабушка остывает. Родственница стоит рядом, ситуация становится критической. И тут Михалыч замечает, что санитарка потихоньку, незаметно, ногой начинает трясти каталку. По инерции вместе с каталкой, только чуть с большей амплитудой, трясётся умершая. Ну, вроде как живая. Друг мой несколько успокоился и говорит внучке: «Да вы присядьте. Щас всё сделаем». Одновременно с усевшейся в кресло дочкой распахнулись двери лифта. «В реанимацию! Срочно!» — крикнул товарищ показательно громко, что его стало слышно не только во всём приёмнике, но даже на пандусе.

Поднявшись на шестой этаж, товарищ мой позвал реаниматолога и объяснил ситуацию, кончив цитатой из фильма «Белое солнце пустыни»: «Мертвому, конечно, спокойней, да уж больно скучно».

Коллега-реаниматолог, глянув на тело, лишь спросил тихо:

— Рёбра-то хоть сломал? А то на вскрытии не похвалят…

— Конечно, сломал, я же ещё помню патолого-анатомические показатели качественных реанимационных мероприятий, — ответил Михалыч. — Пошли писать помощь, — потянул он за рукав коллегу.

— Пошли… — согласился коллега.

Через тридцать минут мой товарищ спускался вниз и соболезновал: «Мол, примите наши… Мы старались и так далее».

На вскрытии, кроме двух сломанных рёбер ничего не нашли (здоров!). Как и положено в таких случаях, в эпикризе написали: «Острая коронарная смерть». И закрыли тело.