Несокрушимые

ЛУКАВЫЕ ТОЛКОВИЩА

Действия под Смоленском протекали вяло. Защитники зорко сторожили врага, делали вылазки из крепости, терпели лишения и ворчали на царя, не очень-то спешащего с помощью. Осаждающие в ожидании прибытия тяжёлых орудий вели подкопы, мокли и мёрзли в землянках и тоже как водится ругали своё начальство. А власти? У Шеина и Горчакова много сил уходило на борьбу с крамольниками, их оказалось немало, желающих сдаться врагу, одни прельстились королевскими обещаниями, других сломили нужда и отчаяние. Сигизмунд же в надежде найти достойный выход из создавшегося положения затеял бурную переписку.

Он написал Шуйскому довольно любезное письмо, в котором говорилось, что причиной его вторжения в Московию послужил русско-шведский договор, якобы затрагивающий интересы Польши, но что при обоюдном желании сторон дело может быть улажено мирным путём. При согласии Шуйского на переговоры король обязывался освободить его от всем изрядно надоевшего царика и устроить дела тех, кто его поддерживал. Однако любезному письму не было суждено дойти по назначению. Гонца далее Можайска не пустили, Шуйский известил, что пока король не покинет русскую землю, ни о каких переговорах не может быть речи.

И тогда события стали развиваться по линии противостояния Шуйскому. Прежде всего следовало привлечь на свою сторону наиболее сильных его врагов — приверженцев тушинского царика. Сделать это оказалось не так просто. Тушинское рыцарство во главе с Рожинским продолжало решительно возмущаться вторжением королевских войск и особенно поведением запорожских казаков, принявшихся от имени короля грабить Северскую землю. Этот край считался колыбелью и исконной вотчиной царика, с его потерей тот мог лишиться самого главного и надёжного источника своего дохода. Рыцарство составило конфедерацию и направило посольство королю под Смоленск. Возглавляющий его пан Мархоцкий предъявил письмо Рожинского, в котором властолюбивый гетман в довольно резких выражениях упрекал короля. Немало греша против истины и утверждая, что усилиями польского рыцарства «законный русский царь Димитрий» был уже почти посажен на отцовский трон, он писал: «... но вдруг неожиданно вы являетесь с полками, отнимаете у него землю Северскую, волнуете, смущаете россиян, усиливаете Шуйского и вредите делу, уже почти совершённому! Сия земля нашей кровью окроплена, в могилах от Днепра до Волги лежат кости моих храбрых сподвижников и никому другому мы Россию не уступим. Враг Димитрия, кто бы он ни был, есть наш враг!»

Пан Мархоцкий говорил перед сенаторами в том же духе:

— Рыцарство извещает через нас его королевское величество, что оно не замышляет ничего против отечества; но если кто пойдёт против царя Димитрия и станет препятствовать нам получить свои выгоды в Московской земле, то мы уже не будем уважать в таком враге ни отечества, ни государя, ни брата.

Подканцлер Феликс Криский с большим трудом уложил ответ сенаторов в рамки учтивости:

— В прежние времена королю были бы очень приятны те изъявления верности, какие вы принесли от имени рыцарства; но когда помыслить о сказанном, то королю, сенату и всем, кто здесь слушал, нельзя не удивляться тому, что вы осмелились обратиться к его величеству с такими дерзкими словами.

Остальные сенаторы прямо выразили своё негодование, и посольство конфедератов удалилось ни с чем. О том, однако, шибко не печалились, ибо приехавшие наглецы не выражали интересы всех тушинцев. Теперь там было много людей, изверившихся в царике и искавших более надёжного покровительства. Именно в расчёте на них в Тушино направилось затем королевское посольство во главе со Стадницким. Впрочем, на посольство оно походило мало, его сопровождало свыше четырёх тысяч воинов на тот случай, если Рожинский задумает пойти дальше словесных угроз. Да и сам посол имел славу, располагающую к осмотрительности даже самые отчаянные головы.

Стадницкому предписывалось уговорить тушинских поляков перейти па королевскую службу, обещалось высокое жалование и прощение всех прежних прегрешений в своём отечестве. Одни прельстились обещаниями и изъявляли готовность исполнить волю Сигизмунда, другие предлагали королю после взятия Смоленска возвратиться восвояси, а войско присоединить к конфедератам для завоевания остальной Московии. Рожинский же со своими приспешниками уговаривал не поддаваться обману и продолжать прежнее дело в пользу самозваного царя. Наметился большой раскол, усугубившийся после приезда представителей Сапеги из-под Троицы, которые выступили против Рожинского. Последнему пришлось умерить первоначальный пыл и вступить в переговоры.

Не ограничиваясь одними тушинцами, король снабдил Стадницкого письмами к патриарху, московскому боярству и жителям русской столицы. Они призывали сбросить ненавистного Шуйского и встать под высокую милостивую руку польского короля. Пан Дьявол пригласил к себе высоких русских изменников и вручил им королевские послания, после чего, как писал впоследствии польский историк, «печальные лица их осветились радостию; они плакали от умиления, читали друг другу письмо королевское, целовали, прижимали к сердцу начертание его руки, восклицая: не можем иметь государя лучшего!..» Среди них были Салтыков, Рубец-Мосальский, Шаховской и другие предатели, мнящие себя спасителями России. А настоящие спасители воевали тем временем с шайками Лисовского и Сапеги, голодали в осаждённых крепостях и относились с величайшим презрением к призывам, начертанным самыми что ни есть высокими руками.

Во время пребывания королевского посольства в Тушино царик напрасно ждал к себе какого-нибудь внимания. Стадницкому было предписано с ним никоим образом не сношаться, оно и понятно: после того, как Сигизмунд явно обозначил своё желание стать повелителем Московии, Самозванец стал для него нежелательным лицом. Бывшие приверженцы быстро переменились и выказывали пренебрежение, пьяный Рожинский однажды устроил ему крепкую взбучку, остальные паны, хоть и не отваживались поднять руку, но ругали в глаза. Почувствовав, что обстановка изменилась, царик переоделся в мужицкое платье и метельной ночью удрал из Тушина в навозных санях, направившись в российскую глубинку, чтобы ещё раз попытаться обдурить доверчивый русский народ.

Занятый всеми этими переговорами, в которых лукавство и лицемерие преобладало над честными намерениями, Сигизмунд перестал заниматься осадными делами. Вся распорядительная власть под Смоленском постепенно перешла в руки его любимца Яна Потоцкого, брацлавского воеводы. Успехов от этого не прибавилось, попыток решительно поправить положение не делалось. Видя королевское невнимание, мнением Жолкевского уже никто не интересовался, и он самоустранился. Только по старой привычке объезжал каждое утро позиции и с дотошной придирчивостью заставлял сопровождавшего ротмистра Дарского вносить в дневник происшедшие накануне изменения.

— Пишите всё: хорошее и плохое, — говорил он ротмистру, — по возможности непредвзято, потомки должны верно судить о нас и нашем времени.

Ротмистр старался, хотя насчёт непредвзятости у него часто не получалось.