Неуловимый Сапожок

ГЛАВА XXIV КОЛЛЕГИ

Едва лишь за Маргаритой захлопнулась дверь, как до слуха Шовелена донеслись какие-то покашливания, позевывания и ругательства.

Свет от высоко мерцавших свечей не достигал углов комнаты, и теперь от одного из них отделилось нечто темное и направилось к столу, за которым продолжал сидеть…

– Ну что, ушла эта чертова аристократка? – раздался вдруг грубый голос, и дюжее тело, одетое в просторный плащ и забрызганные грязью ботфорты и бриджи, появилось в небольшом освещенном пространстве.

– Да, – коротко сказал Шовелен.

– Проклятье, как долго болтали вы с этой шлюхой, – злобно прохрипело возникшее существо. – Еще бы минут пять, и я бы сам принялся за дело.

– В соответствии с данной вам властью, это не входит в вашу компетенцию, гражданин Колло, – спокойно ответил Шовелен.

Колло д'Эрбуа медленно прошел дальше и плюхнулся огромным телом в кресло, только что освобожденное Маргаритой. Его тяжелое квадратное лицо выражало всю накопленную им за последние сутки усталость от бешеной гонки то верхом, то на рыночных колымагах. И настроение у него было соответственное, поэтому после холодных реплик Шовелена он взглянул на него со злостью цепного пса.

– Вы только теряли время с этой женщиной, – рявкнул он, ударив тяжелым кулаком по столу. – А все эти принятые вами меры далеко не так хороши, как вам кажется, гражданин Шовелен.

– Как мне кажется, они в основном придуманы вами и вами же приняты, гражданин Колло, – спокойно ответил тот.

– Я лишь добавил немного силы и решительности в ваши жиденькие идеи, гражданин, – прорычал Колло. – Я бы вам посоветовал прежде всего, при первой же возможности вышибить у этой интриганки мозги.

– Вы совершенно не думаете о том, что подобные волевые решения полностью лишают нас шансов схватить Сапожка Принцессы, – сухо заметил Шовелен, с безразличием поведя плечами. – Как только его жена умрет, у проклятого англичанина сразу же пропадет всякая охота совать голову в приготовленную ему петлю.

– Это вы так считаете, гражданин. А я предлагаю вам самые надежные меры, чтобы женщина не сбежала, и я бы хотел, чтобы вы это поняли.

– Вы можете не беспокоиться, гражданин Колло, эта женщина теперь даже не попытается убежать.

– Ну, а если попробует… – продолжал Колло д'Эрбуа и разразился потоком самых непристойных ругательств.

– Я думаю, она прекрасно понимает, что мы способны осуществить любую угрозу.

– Угрозу?.. О, это не просто угроза, гражданин… Разрази меня гром! Если эта баба сбежит, клянусь всеми чертями, я сам встану за гильотину и собственноручно поотрубаю головы всем здоровым мужчинам и женщинам Булони.

Лицо его при этих словах исказилось таким выражением нечеловеческой жестокости, таким стремлением убивать, такой жаждой крови, что Шовелен инстинктивно отшатнулся от своего коллеги. Впрочем, ничего удивительного нет в том, что, будучи благородного происхождения, прекрасного воспитания, именовавшийся некогда «господин маркиз де Шовелен», он вынужден был на протяжении всей своей карьеры страдать в этой грубой и оскорбительной для его нежных и тонких чувств среде революционеров, с которыми связал однажды свою судьбу. Просто-напросто отказаться от своей, уже ставшей второй натурой, привычки к изысканности и утонченности, чтобы чувствовать себя легко и естественно в обществе людей, подобных Колло д'Эрбуа или Марату в былые дни, он не мог. Все они уже давным-давно стали просто грубыми животными, более злобными, чем любой дикий зверь, более жестокими, чем самый кровожадный хищник.

И в это мгновение было совершенно бессмысленно даже пытаться убедить Колло, что обнародованная в Булони прокламация – всего-навсего пустая угроза и… но Шовелену достаточно было только увидеть лицо коллеги, чтобы он ясно понял это. И он не стал говорить о том, что Маргарита в этом случае даже не сделает попытки бежать, а сэр Перси ни о чем другом думать не сможет, как только о ее спасении, в результате чего… впрочем, далее этого Шовелен не двинулся. Он вдруг понял, если наиблагороднейший джентльмен на деле не окажется столь высокоблагородным, а Маргарита Блейкни оставит свои принципы безукоризненной нравственности без внимания, короче говоря, если Сапожок Принцессы, несмотря ни на что, все-таки умудрится выцарапать жену из объятий террористов, Колло д'Эрбуа действительно полностью осуществит жесточайшую акцию. И если во время бойни, этого истребления всех здоровых тружеников Булони, рука дряхлого палача устанет, то этот ненасытный кровопийца сам встанет за гильотину с тем же восторгом, с каким он однажды отдал приказание солдатам исхлестать кнутом сто тридцать восемь обнаженных женщин, прежде чем утопить их в реке.

Немного силы и решительности! О! У гражданина Колло д'Эрбуа всего этого в избытке! Разве не он вместе с Каррьером приказали тогда в Аррасе всем матерям стоять и смотреть, как гильотинируют их детей? И еще там был Менэ, товарищ Колло, который однажды, когда в Бедуэне таинственно исчез ночью трехцветный флаг, сжег всю деревушку до последней лачуги и гильотинировал около трехсот пятидесяти жителей, всех до единого.

Шовелен прекрасно знал все это. Более того! Он сам являлся членом так называемого правительства, поощрявшего бойни и дававшего неограниченную власть людям вроде Колло, Менэ и Каррьера. Он был заодно с ними во всех республиканских идеях, так же, как и они, верил в возможность очищения Франции при помощи гильотины, однако он продумывал и выполнял все свои самые кровожадные планы чистыми руками и в безукоризненно сшитом костюме.

И теперь, когда Колло д'Эрбуа развалился перед ним в кресле, вытянув забрызганные дорожной грязью ноги, в белье сомнительной чистоты, торчавшем на запястьях и шее, провонявшем табаком, дешевым вином и мочой, его – утонченнейшего человека, поддерживавшего некогда приятельские отношения со щеголями Лондона и Брайтона, – передернуло от этой невольной близости.

Впрочем, была одна общая характеристика для всех тех людей, которые превратили Францию в скотобойню, в кладовую костей и трупов, – все они боялись и ненавидели друг друга, боялись и ненавидели намного сильнее и искреннее, чем так называемых предателей и аристократов, которых они посылали на гильотину. Говорят, гражданин Лебон, обмакнув однажды свою шпагу в текущую с гильотины кровь, воскликнул: «Как я люблю эту текущую кровь изменников!» И все-таки наибольшее удовольствие и он, и Колло, и Дантон, и Робеспьер получали от вида текущей крови коллег.

Как раз в настоящий момент Колло д'Эрбуа и Шовелен упоенно обсуждали проявленные общественным обвинителем милости, и Колло при этом совершенно не скрывал своей ненависти к Шовелену, последний же искусно маскировал ее под покровом презрительного равнодушия.

– А что касается проклятого англичанина, – после небольшой паузы с очередным грязным ругательством добавил Колло, – то, если только мне посчастливится схватить его, я тут же пристрелю его как бешеную собаку и разом избавлю Францию от чертова шпиона.

– Так вы считаете, гражданин Колло, – пожимая плечами, возразил Шовелен, – что неожиданная смерть одного человека сможет разом избавить Францию от всех английских шпионов?

– В любом случае, он главарь…

– И у него всего лишь девятнадцать подчиненных, готовых продолжать в том же духе свои интриги и заговоры. Быть может, они не настолько изобретательны, не столь удачливы и отчаянны, но все-таки все эти пылкие дураки готовы, не раздумывая, следовать по следам своего вождя. А тут еще и мученический венец благородного героя, энтузиазм, подхлестнутый его героической смертью… Нет! Нет, гражданин. Вы никогда не жили среди англичан, и вам не понять их, иначе вы никогда бы не говорили, что их благородного героя можно просто убить и этим все кончится.

Однако Колло д'Эрбуа только затрясся своим массивным телом, словно огромный и мрачный пес, да топнул нетерпеливо ногой, стараясь всем своим видом продемонстрировать презрение к диким речам, не приводящим ни к чему конкретному и осязаемому.

– Тем не менее вы все еще до сих пор не поймали своего Сапожка, – с фырканьем проворчал он.

– Нет, но завтра, после захода солнца, я это сделаю.

– Откуда такая уверенность?

– Я приказал прозвонить к вечерне на одной из закрытых церквей, и он согласился сойтись со мной на поединке в указанный час на южном валу Булони, – просто ответил Шовелен.

– Вы что же, считаете его идиотом? – осклабился Колло.

– Нет, только безумно отважным искателем приключений.

– Вы что, действительно думаете, что, зная о заложнице-жене и о целом городе, который в жадном стремлении к амнистии следит из-под каждого куста, этот человек будет настолько глуп, чтобы явиться в условленный час на валы и тем самым отдаться в ваши руки?

– Я абсолютно уверен, что если мы не будем повсюду разыскивать и ловить его до условленного часа, то завтра к вечерне он явится на валу, – патетически сказал Шовелен.

На лице Колло выразилось явное недоумение.

– Он что, сумасшедший? – спросил он, неуверенно ухмыльнувшись.

– По-моему, да.

– А схватив за уши зайца, как вы хотели бы его приготовить?

– Двенадцать дюжих отборных молодцов будут сидеть там наготове, чтобы схватить его, как только он появится.

– И тут же его пристрелить, надеюсь?

– Только в случае крайней необходимости. Конечно, англичанин силен и может задать нашим полуголодным ребятам хорошую трепку. Но мне он нужен живым…

– Зачем? Мертвый лев всегда лучше живого.

– Не беспокойтесь, мы и так убьем его, гражданин. Будьте уверены. У меня приготовлено великолепное оружие для этого сующего нос не в свои дела Сапожка Принцессы, которое в тысячу раз более эффективно, чем любой выстрел или даже сама гильотина.

– Что это за оружие, гражданин Шовелен? Шовелен склонился над столом и положил подбородок на руки.

Колло инстинктивно приблизился к нему, и они оба стали опасливо осматриваться по сторонам, боясь, что кто-нибудь их подслушает. Глаза Шовелена при этом сверкнули такой ненавистью и такой неутолимой жаждой мести, что ничуть не уступили кровожадности взглядов его собеседника. Неверный свет сальных свечей отбрасывал на его лицо причудливые тени, а линии рта придавал такую неумолимую жестокость, что обращенная к нему упитанная физиономия коллеги выразила невероятное изумление, смутно ощущая нечто, находящееся за рамками его понимания. И он шепотом повторил вопрос:

– Какое же оружие вы приготовили для этого чертова шпиона, гражданин Шовелен?

– Бесчестие и насмешки!

– Ба!

– В обмен на его жизнь и жизнь его жены.

– Но ведь женщина вам сказала, что он откажет…

– Увидим, гражданин.

– По-моему, вы сошли с ума, если серьезно думаете об этом. Вы хотите пощадить злейшего врага, вы плохо служите Республике!

Продолжительный и язвительный смех разорвал плотно сомкнутые губы Шовелена.

– Пощадить его! Пощадить Сапожка Принцессы! – вырвалось у него. – Нет, гражданин, этого вам бояться нечего. Поверьте, если мне удастся осуществить то, что я задумал, то это уничтожит его повернее любой вашей гильотины. Это превратит обожаемого ныне в Англии полубога в объект презрения и насмешек… Ага, вижу, вы начинаете понимать меня… Я хочу покрыть его таким позором, что само название маленького придорожного цветка станет равносильно проклятию. Только тогда мы сможем окончательно избавить Францию от вредителей; только тогда вся организация Сапожка Принцессы бесповоротно уйдет в прошлое, когда их равняемый с Богом вождь окончит свои дни в проклятой, презренной могиле.

Шовелен говорил тихо, едва ли не шепотом, но эхо его последних слов еще долго гуляло по углам большой и грязной комнаты. Затем на какое-то время наступила мертвая тишина; был слышен лишь шорох ветра за окном да шаги охранников наверху, стерегущих драгоценного заложника в шестом номере.

Два собеседника посмотрели в глаза друг другу. Колло д'Эрбуа, недоверчивый и презрительный, не мог все-таки до конца понять этих диких и совершенно примитивных, на его взгляд, планов; ему гораздо ближе и понятнее была простая скорая расправа – или гильотина, или какие-нибудь очередные «Наяды». Для него было непонятно, каким образом бесчестие или насмешки могут парализовать человека в его деятельности, поэтому он с удовольствием бы отстранил Шовелена от руководства, обезглавил бы женщину, сидящую наверху, и отправился бы ловить ее мужа.

Но приказ Комитета общественной безопасности был однозначен: ему надлежит быть помощником Шовелена, а не начальником, и подчиняться ему во всем. И он не рискнул бы взять на себя какую-либо инициативу в этом деле, поскольку в случае провала наказание будет воистину ужасным.

Тем более, он был вполне доволен и тем, что Шовелен тотчас же принял его предложение о казни всех дееспособных горожан в случае, если Маргарита бежит, причем было совершенно видно, что ему это предложение очень понравилось. Старый аббат с племянниками, конечно же, слабая защита от отчаянного Сапожка Принцессы, который может вытащить их из Булони точно так же, как и свою жену.

Предложение Колло приковывало Маргариту к ее камере гораздо прочнее, чем любая другая мера, и намного вернее, чем все задумки самого инициатора… Впрочем, такому человеку, как д'Эрбуа, рожденному в сточной канаве, пропитанному насквозь скотскими традициями целых поколений острожников, конечно же, мудрено было понять, что ни сэр Перси, ни Маргарита Блейкни никогда не станут спасать свою жизнь ценой других жизней. Он сделал свое предложение исходя лишь из соображений, что все шовеленовские планы страшно туманны, запутанны и совершенно бестолковы. Да еще и ради грандиозной компенсации в случае неуспеха всего предприятия.

Однако Шовелен был страшно доволен. Теперь он был окончательно уверен, что ни сэр Перси, ни Маргарита даже не сделают попытки как-либо спастись. Бывшему послу довелось-таки жить в Англии, и он прекрасно знал класс людей, к которому принадлежали эти двое, и потому не видел никакой возможности для их спасения в сложившейся на данный момент ситуации.

О! Принятых мер вполне достаточно. Шовелен был спокоен. Через двадцать четыре часа человек, так ловко перехитривший его в прошлом году, будет в его руках.

Сегодня он может спать спокойно, целый город хранит его от провала.

– Пожалуй, сейчас нам лучше всего отправиться спать, гражданин, – сказал он измотанному Колло, который угрюмо перебирал лежащие на столе бумаги. Шорох, производимый им, действовал Шовелену на нервы. Ему хотелось побыть одному, и присутствие этой сонной скотины невероятно раздражало.

К его удовольствию, Колло на этот раз тут же согласился с ним. Он лениво поднялся со своего кресла, потянулся, встряхнулся, будто паршивая дворняжка, и, ни слова не говоря, едва заметно кивнув своему коллеге, медленно вышел.