Неуловимый Сапожок

ГЛАВА XXX ШЕСТВИЕ

Деды нынешнего поколения Булони еще помнят тот великий день, когда весь городок на двадцать четыре часа сошел с ума от радости, справляя национальный праздник. Едва ли не у всех был кто-либо осужден, у кого – отец, у кого – брат, у кого – сын, по обвинению в действительном или мнимом предательстве. Так много уже ждала гильотина, что этот праздничный день в сентябре 1793 года был воистину незабываемым торжеством.

Стояла превосходная погода. Начиная с величественного восхода небо не снимало более своей нежнейшей голубой мантии, солнце не переставало дружелюбно улыбаться, глядя на веселящийся припортовый город. И лишь когда солнце уже совсем склонилось к закату, на горизонте появилось несколько маленьких пушистых облачков, а море вдали стало казаться аспидно-черным в контрасте с сияющей бриллиантовым блеском землей.

Постепенно сияющий день уступил место наползающему легкой тенью мягкому пурпуру вечерней зари. Пушистые комочки облачков стеклись в плотную массу, которая впоследствии превратилась в огромную грозовую тучу, гонимую с моря на город юго-восточным ветром.

И когда последний луч заходящего солнца окончательно скрылся за горизонтом, наступил темный и грозный вечер.

Но это ничуть не портило ожидания предстоящих ночных удовольствий. Наоборот, этой быстро сгущавшейся тьме даже радовались, поскольку она давала возможность еще острее ощутить блестящую праздничность фонарей и торжествующее полыхание факелов.

Надо признать, к тому моменту, как колокол на старой башне пробил шесть, собравшаяся на Сенешальской площади толпа была весьма разношерстной. Мужчины, женщины, дети в лохмотьях; Пьеро в кружевных жабо и с раскрашенными лицами; страшные маски всевозможных чудовищ, намалеванных как попало самыми примитивными красками; разноцветные, синие, зеленые, розовые и малиновые домино, арлекины, наряды которых вобрали в себя все цвета радуги; коломбины в коротеньких тарлатановых юбочках мелькали своими голыми ножками; то тут то там виднелись судейские парики или солдатские каски ушедших времен, высокие нормандские шапки, украшенные сотнями вьющихся лент, и даже напудренные парики, напоминающие о недавней славе Версаля.

Правда, все уже было поношенным и грязным; домино в лохмотьях, воротники Пьеро, сделанные большей частью из бумаги, превратились в простые висящие на шеях веревки, но все это не имело никакого значения!

Толпа толкалась, колыхалась, кричала и хохотала, девицы визжали, когда мужчины срывали с их губ, желающих того или нет, поцелуй или прихватывали за разукрашенные талии. В вечернем воздухе царил дух старого Короля Карнавала – можно было подумать, что он наконец проснулся от долгого сна, как сказочный Рип ван Винкель.

А в центре площади возвышалась мрачная и костлявая гильотина, вознесшая к небу свои тонкие ручки. Последний луч заходящего солнца сверкнул на ее еще не покрытом ржавчиной крови лезвии.

Целыми неделями мадам Гильотина выполняла свою чудовищную работу. Теперь же она стояла пассивно и неподвижно в нависшем сумраке, спокойно ожидая окончания праздника, в полной готовности завтра же вновь приступить к работе. Она возвышалась на своей платформе, не обращая никакого внимания на веселящуюся толпу, неразлучная лишь со своей корзиной, в которую скатилась уже не одна невинная голова.

Но никто и не собирался вспоминать этой ночью о мадам Гильотине и о всех тех ужасах, которые вызывал ее вид. Веселые и беззаботные Пьеро носились, хохоча, друг за другом по деревянным ступеням и по самой платформе, пока один из них, споткнувшись, не полетел в корзину, откуда выскочил весь в опилках и пятнах крови.

«Ah, vogue la galère! В эту ночь мы должны веселиться!»

И люди, смотревшие перед этим в лицо смерти, дрожавшие перед гильотиной, доносившие друг на друга с безжалостностью дикарей, лишь бы спасти себя, или же прятавшиеся в темных подвалах в надежде не дать поводов для доноса, теперь танцевали, смеялись, визжали в неожиданном порыве истерического веселья.

А прямо около гильотины стояла теперь специально сооруженная ради великого национального праздника триумфальная колесница богини Разума. Впрочем, на самом деле это была всего лишь обыкновенная грубая рыночная колымага, кое-как размалеванная в ярко-малиновые тона и украшенная бесформенными пучками осенних листьев вперемешку с алыми ягодами рябины и горного ясеня, набранными в городских садах или окрестностях Булони.

С роскошным ожерельем на шее, одетая в белое, богиня склонялась на малиновое сиденье. Немного уставшая от окружающего шума, бледная Дезире Кондей старательно выполняла последние указания своего хозяина. Сапожок Принцессы был завлечен во Францию, и теперь она должна быть самой почитаемой во Франции женщиной.

Сидя в повозке и наблюдая за шныряющей и беснующейся вокруг толпой счастливцев, она лениво перелистывала в своей памяти страницы недавно минувших дней. Она вспоминала благородную гордую женщину, которая благодаря ей сменила роскошный английский дом на печаль и на унижения в сырой французской темнице. Вспоминала и великолепного английского джентльмена с приятным мягким голосом и изысканными манерами.

Только сегодня утром Шовелен весьма неохотно и резко сказал ей, что оба они арестованы как английские шпионы и что ей о них больше нечего беспокоиться. А потом пришел губернатор и передал желание гражданина Шовелена увидеть ее в роли богини Разума в процессии и национальном празднике и еще, что народ Булони уже готов приветствовать ее в этом качестве. Это весьма польстило тщеславию интриганки, и весь остальной день, наблюдая за приготовлением нарядов, предназначенных для нее, она совсем не думала ни об Англии, ни о леди Блейкни.

Но теперь, когда она сидела в своей колеснице на Сенешальской площади прямо перед гильотиной, ей снова пришли на память и Англия, и расточительное гостеприимство поместья Блейкни, и учтивый голос Маргариты, и приятная грациозность манер сэра Перси, – по телу ее пробежала судорога от луча, блеснувшего в лезвии Кровожадной мадам.

Однако все эти размышления были внезапно прерваны громкими и протяжными криками радости. На площадь влетела целая туча Пьеро с пылающими факелами и разноцветными фонариками на высоченных шестах.

Процессия приготовилась двинуться с места. Раздался мощный голос, отдаваясь раскатистым эхом:

– «En avant, la grosse caisse![7]»

Из толпы выделился осанистый человек в алых и синих одеждах. Его лицо скрывалось под грубо разрисованной картонной маской льва желто-коричневого цвета с раскрытой малиновой пастью, которую прорези для глаз делали еще более ужасной и кровожадной. Его алый костюм имел множество всевозможных прорех, сквозь которые выпирали кусочки синей бумаги, имитируя средневековые костюмы. На нем были синие чулки и алые тапки, а сзади развевался большой кусок фланели кумачового цвета, на котором красовались многочисленные луна, солнце и золотые звезды. На этой весьма колоритной фигуре висел огромный барабан, тщательно подвязанный к его богатырским плечам настоящими морскими канатами, по всей видимости, украденными с какого-нибудь рыбацкого судна. В пасти льва была приличная прорезь, сквозь которую могучий барабанщик щедро брызгал слюной, крича во все стороны:

– En avant! En avant!

Затем, подняв сильной рукой большую и тяжелую барабанную палочку, обрушил ее на поверхность своего огромного инструмента.

– Ура! Ура! En avant les trompettes![8]

После чего раздался голос медных труб, звонкий и пронзительный, выдуваемый дюжиной молодых людей в пестрых костюмах и отороченных мехом высоких остроконечных шапках.

Барабанщик, неотступно сопровождаемый трубачами, пошел вперед. Следом двинулась толпа коломбин с развевающимися волосами в своих тарлатановых юбочках; они хохотали, толкались, обменивались всевозможными непристойными жестами и шуточками с идущими следом мужчинами, которым перепадали за их настойчивость то поцелуи, то пощечины.

Далее двигалась триумфальная колесница богини. Демуазель Кондей стояла, держа в одной руке длинный золотой жезл, а другой опираясь на ворох из листьев и алых ягод. Вокруг колесницы, толкаясь, прыгая и кувыркаясь, шли арлекины с факелами, Пьеро и Пьеретты с фонариками.

После них длинной вереницей тянулся народ рассудительный, серьезный, весьма скептически поглядывающий на всех ряженых, но тем не менее не освобожденный от шествия, – это были старые рыбаки и женщины в чепчиках и штопаных-перештопаных юбках.

Вся процессия двинулась с места под бодрое наяривание трубачами кусков из недавно появившейся «Марсельезы».

Небо тем временем все больше и больше хмурилось. И вскоре упали первые тяжелые капли дождя, заставив шипеть факелы, от брызг которых страдали едва прикрытые газом плечи коломбин, а воздух наполнялся тяжелыми запахами сала и дегтя. Но никто не обращал на это внимания. Возбуждение от праздника поддерживало кровь теплой, а кожу – сухой.

С лица Пьеро слезла вся краска, синяя бумага торчала бесформенными клочками сквозь дыры роскошного алого костюма барабанщика, мех на трубачах стал грязным и облезлым.

Это был настоящий национальный праздник, потому что был пойман английский шпион, и все уроженцы Булони были избавлены от гильотины на эту ночь.

Процессия обошла вокруг всего города с красными, опьяненными радостью лицами, с полыхающими на ветру факелами и мерцающими фонариками.

Молодые, наслаждавшиеся сиюминутным удовольствием, и уже пожившие, с неизбежно сквозившей на их морщинистых лицах заботой о завтрашнем дне.

Свет резвился в причудливом танце на масках всевозможных зверей и животных, на бриллиантовом ожерелье вполне земной богини, на божьих дарах – плодах, натасканных из различных садов и огородов, на приглушенной озабоченности и уснувшей жестокости лиц.

Толпа вновь возвращалась к гильотине, и трубачи сменили воодушевленный мотив «Марсельезы» на вульгарную и скабрезную «Ça ira…».

Все визжали и орали. Девицы с развевающимися по ветру волосами, схватив метлы, уселись на них верхом и, поломав все ряды, стали кружиться в безумной и дикой сарабанде, изображая в пляшущем свете факелов под сопровождение хриплого смеха и грубых шуток танец ведьм.

Шествие подошло к концу – великолепное зрелище, очень ласкавшее взгляд тех, кто хотел прогнать из своей головы все мысли о вечности, о бесконечности и о Боге, поскольку ничего другого не мог предложить. Только постоянные угрозы, ведущие к нескончаемой нищете, голоду и слезам! Только ужасы разрушительной анархии с национальными праздниками, мнимыми богинями, сальным смехом и минутным опьянением. Только всевозможные переодевания и танцы на развалинах.

А там, вдоль валов, рядом с угрюмыми массивными стенами, окружающими тюрьму Гейоль и старый Шато, таились в темноте небольшие группы людей, которые жались друг к другу и, казалось, трепетали от ужаса. Как затравленный зверь ищет укрытия, так и эти сумрачные фигуры вжимались во всевозможные углубления мокрых стен, когда беснующаяся процессия проходила поблизости. Как только фонари и факелы удалились, эти тени пожали друг другу руки, а сердца их забились в мучительном ожидании, в то время как их темные и бесформенные тела старались стать как можно более мелкими, бесплотными и невидимыми.

А когда от шумной толпы остались лишь обрывки нарядов, сверкающая мишура, листья и красные ягоды, когда окончательно перестал доноситься грохот огромного барабана и пронзительный звук медных труб, их бледные и посиневшие от заботы и беспокойства лица выплыли из темноты, а нервные, дрожащие руки схватили небольшие, наскоро перевязанные свертки.

В семь часов, как было объявлено, должна будет выстрелить пушка на сторожевой башне, и тогда стража откроет городские ворота и все, у кого есть что спрятать, – спрячут, а у кого есть основания для страха – смогут уйти куда им заблагорассудится.

Матери, сестры, возлюбленные не отрываясь смотрели на ворота, ожидая выхода дорогих и любимых людей, которые должны быть освобождены благодаря поимке английского шпиона – Сапожка Принцессы.