Неуловимый Сапожок

ГЛАВА VI РАДИ БЕДНЯКОВ ПАРИЖА

Добавить еще что-либо уже не было времени, поскольку веселая компания вновь тесно окружила Маргариту и ее мужа, и, даже будучи в такой тревоге, она ни жестом, ни взглядом не выдала серьезности происшедшего разговора.

Что бы она ни чувствовала и чего бы ни опасалась во всех этих безумных приключениях сэра Перси, Маргарита Блейкни хранила его секрет более тщательно, чем это делал кто-либо из самих членов Лиги. И, несмотря на то что сердце ее переполнялось гордостью за него, она была достаточно умна, чтобы скрывать все свои эмоции, кроме той, которую ее страстная натура не могла не отразить на лице – светящегося счастья неукротимой взаимной любви. Тем не менее для всего мира она сохранила то насмешливое обращение с ним, которое характеризовало их супружескую жизнь прежде, то легкое добродушное презрение, которое она с такой готовностью проявляла к нему в минувшие дни, поскольку, если бы она резко изменила к нему свое отношение, все стали бы доискиваться причин. В душе она прекрасно понимала, что в сердце Перси живет опасная соперница – его дикая безумная любовь к приключениям. Ради них он готов был пожертвовать всем на свете, и даже самой жизнью. Пожертвовал ли он своей любовью к ней, она даже боялась себя спросить.

За последние несколько недель он дважды был во Франции, и каждый раз, когда он уходил, она не знала, увидит ли его вновь. У нее никак не укладывалось в голове, каким это образом Комитет общественной безопасности Франции умудряется вести себя столь неуклюже, что постоянно позволяет ненавистному Сапожку Принцессы ускользать. Она ни разу даже не попыталась поговорить с ним об этом или попросить его не ездить больше. Когда он привез из Франции Поля Деруледе и Джульетту Марни, она потянулась к ним всем сердцем, переполненным радостью и гордостью, что это он рисковал ради них своей жизнью. Она полюбила Джульетту за те опасности, через которые ради нее прошел Перси, и за то беспокойство, которое она сама перенесла из-за этого. И только сегодня под сияющим жарким солнцем, среди этой радости земли и неба, она вдруг почувствовала сумасшедшее, захватывающее всю душу беспокойство, смертельную ненависть к той дикой авантюрной жизни, которая столь часто отнимала у нее мужа. Его легкий и шутливый ответ сделал невозможным продолжение этой темы, да и народ, весело болтавший вокруг, напоминал ей о том, что необходимо держать под контролем свои слова и поступки.

У Маргариты возникло неожиданное желание побыть одной, и этот удаленный павильон с ярким плакатом и крикуном во фригийском колпаке каким-то странным образом привлек ее внимание. Она инстинктивно ускорила шаги, однако толпа друзей столь же поспешно последовала за ней. И лишь сэр Перси остался переговорить с только что прибывшим лордом Гастингсом.

– Воистину, леди Блейкни, не задумали ли вы почтить своим присутствием это варварское представление? – спросил лорд Дьюхерст, когда Маргарита резко остановилась в нескольких ярдах от уединенного балагана.

– Не знаю, – ответила она с наигранной веселостью. – Но место это, похоже, и в самом деле меня притягивает. Мне даже не так нужно видеть этот спектакль, – добавила она многозначительно, указывая на небрежную надпись над входом: «Ради бедняков Парижа!»

– Там поет одна миловидная дама, да еще стоит такая ужасная механическая игрушка, – объяснил какой-то молодой человек из толпы. – Там внутри полумрак и теснота. Меня туда нелегкая затащила за грехи, да я постарался как можно скорее удрать оттуда.

– В таком случае пусть и меня нелегкая занесет туда за мои грехи, – небрежно сказала Маргарита. – Я прошу вас позволить мне заглянуть туда. Даже если не удастся увидеть механическую игрушку, я хочу хотя бы услышать, как поет эта дама.

– Тогда, быть может, вы позволите мне сопровождать вас, леди Блейкни? – предложил лорд Тони.

– Нет. Я лучше пойду одна, – настаивала Маргарита с некоторым нетерпением. – И я прошу вас не ходить со мной, а подождать здесь и послушать пока веселую и праздничную музыку.

Препятствовать было дурным тоном, и Маргарита, несколько смутившись, кивнула друзьям, покинула недовольных кавалеров и быстро вошла сквозь грубо сколоченный вход в балаган.

Перед ней тут же появился одетый в театральные лохмотья и характерную алую шапку человек и с чванливым видом стал трясти коробкой для сбора монет.

– Ради голодающих бедняков Парижа! – затянул он гнусаво и монотонно, едва увидев богатый наряд Маргариты.

Она опустила в коробку несколько золотых и прошла внутрь.

Внутри балаган выглядел мрачным и заброшенным, особенно после блеска жаркого сентябрьского солнца и шумной толпы на газонах. По всей видимости, представление на маленькой платформе только что закончилось, поскольку кучка деревенских парней неловко топталась, намереваясь выйти. Едва появившись, Маргарита услышала несколько разрозненных комментариев, и небольшие группки, сдвинувшись, пропустили ее вперед. Женщины удивленно уставились на ее роскошное платье и быстро присели в почтительном реверансе.

Но ее внимание тотчас приковала механическая игрушка! Она показалась ей, правда, менее ужасной, чем она ожидала, разве что несколько гротесковой со своими причудливыми скованными фигурками.

Маргарита подошла поближе, стараясь рассмотреть игрушку повнимательней.

Томящиеся пары примолкли, ожидая каких-нибудь замечаний.

– Ее честь родом из Франции, – прошептал кто-то рядом. – Она-то уж знает точно, как эта вещь выглядит на самом деле.

– Похоже, ей интересно! – раздался другой возглас.

– Господи, помилуй нас всех! – воскликнула какая-то разбитная бабенка, держащая за руку нервного молодого человека. – По-моему, все они едут сюда за большими денежками.

В этот момент из-за другого края платформы появилась тонкая фигура молодой женщины, одетой в характерные печальные тона, с черным кружевным капором на голове.

Маргарите показалось знакомым ее лицо. В руках, одетых в митенки, женщина несла большой вышитый ридикюль.

Ее выход явился заключительным аккордом происходящего. Появление ридикюля весьма не понравилось ричмондским парням, – они подумали, что на их тощие кошельки и так уже достаточно покушались, и поспешили скрыться. Так что, когда Маргарита отвлеклась от механической игрушки, из посетителей никого не осталось, и она оказалась с глазу на глаз с женщиной в темной юбке и черном капоре.

– Ради бедняков Парижа, мадам! – пропела последняя, машинально раскрывая ридикюль.

Леди Блейкни взглянула на нее более внимательно: лицо и в самом деле казалось знакомым и напоминало о тех далеких днях в Париже, еще до замужества. По-видимому, какая-то молодая актриса приехала сюда из Франции, сбежав от суматохи, несущей так много печали и горя. У нее было хорошенькое личико, гибкая и элегантная фигурка, а выражение нескрываемой грусти в миндалевидных глазах ожидало, конечно же, ответного сострадания и симпатии.

Однако, совсем непонятно почему, Маргарита вдруг ощутила резкую неприязнь, почти отвращение к этой молодой особе в скорбных одеждах. Инстинкт, объяснений которому она никогда даже и не пыталась искать, предупредил ее, что так или иначе, но вся эта печаль и мольба о бедняках Парижа не совсем искренни, не от сердца.

Но все-таки она достала кошелек и опустила в ридикюль несколько соверенов, после чего добродушно сказала:

– Надеюсь, вы удовлетворены своей работой за этот день, мадам? Боюсь, что наши британские друзья в последнее время не очень-то открывают кошельки.

Женщина, вздохнув, пожала плечами.

– О мадам, – произнесла она со скорбью. – Что может сделать один человек для такого множества голодающих соотечественников! К тому же пробудить к ним, несчастным, симпатию так трудно!

– Вы, конечно же, француженка? – продолжала Маргарита, заметив, что хотя женщина и говорит по-английски с заморским акцентом, но все же держит себя корректно и мягко.

– Как и сама леди Блейкни, – был ответ.

– Вы меня знаете?

– Разве можно в Ричмонде встретить кого-нибудь, кто не знал бы в лицо леди Блейкни?

– Но что привело вас именно в Ричмонд с вашей филантропической затеей?

– Я приехала именно сюда, потому что мне казалось, что смогу здесь заработать немного больше для осуществления мечты, которую я ношу глубоко в сердце, – ответила француженка все с той же учтивой простотой и печалью в голосе.

Все произносимое ею, конечно, выглядело благородно и не содержало ни тени эгоизма, и Маргарита ощутила неожиданную симпатию к этой молодой, пикантной и несчастной женщине, почти девочке, которая, судя по всему, посвятила жизнь такому человеколюбивому и самоотверженному делу. И все-таки, несмотря на это, Маргарита никак не могла отделаться от того первоначального ощущения обмана и того чувства неестественности и театральности поведения француженки, которое поразило ее при первом взгляде. Но, несмотря на это, леди Блейкни попыталась быть доброй и сердечной, спрятав холод, готовый прорваться в ее поведении.

– Все это очень мило с вашей стороны, мадам, – сказала она с легким недовольством и добавила вопросительно: – Мадам?..

– Меня зовут Кондей. Дезире Кондей.

– Кондей? – переспросила Маргарита, неожиданно оживившись. – Кондей?.. Конечно же!

– Да… Из Варьете.

– А-а-а! Теперь я поняла, почему мне с самого начала показалось знакомым ваше лицо! – на этот раз с некоторой теплотой сказала Маргарита. – Я, пожалуй, немало аплодировала вам когда-то. Я ведь ваша бывшая коллега, вы знаете. Мое имя до брака было Сен-Жюст, я выступала в «Maison Moliére».

– Да, я знаю. А потому немного надеялась, что вы меня вспомните.

– О, кто же забудет мадемуазель Кондей – самую лучшую звезду на театральном небосклоне?!

– Ах, это было так давно…

– Всего лишь четыре года назад.

– Упавшая звезда быстро пропадает из вида.

– Почему же упавшая?

– Мне оставалось выбирать между гильотиной и высылкой из страны, – просто ответила Кондей.

– Неужели действительно так? – вырвалось у Маргариты с оттенком искреннего сочувствия. Со свойственной ей импульсивностью она уже отбросила все мысли о недобрых предчувствиях и преодолела в себе недоверие, спрятав его в самой глубине души. Печальная женщина была ее коллегой, она страдала, она была несчастной и имела полное право на сострадание и помощь своей соотечественницы, и даже на дружбу Леди Блейкни взяла Дезире Кондей за руку, заставив себя не ощущать ничего, кроме восхищения этой молодой женщиной, все поведение которой говорило о благородной грусти и гордо переносимых страданиях.

– Не знаю, чем вас так растрогала моя история, – продолжила Кондей после недолгого молчания. Казалось, она борется с переполняющими ее эмоциями. – В ней нет ничего особенного. Сотни пострадали, как я. У меня в Париже были враги, Бог знает откуда! Я никогда никому не вредила, но, по-видимому, кто-то ненавидел меня и желал мне зла. А зло во Франции в эти дни так просто сделать: выдать – получить денежки – и приговор. Затем побег из Парижа… Фальшивые паспорта… переодевания… подкуп… лишения… грязное прибежище. О, я прошла через все! Вкусила от унижений всех сортов… каких только оскорблений не перенесла… вспомните! Я ведь не благородная аристократка… герцогиня или разорившаяся графиня, – добавила она с заметной злостью. – Быть может, английские кавалеры из тех, что в народе зовут лигой Сапожка Принцессы, приняли бы какое-то участие и в моей судьбе. Но я, бедная актриса, вынуждена была пробираться в Англию одна или же оказаться гильотинированной.

– Я так опечалена, – просто сказала Маргарита. – Но расскажите мне, как вы жили после того, как прибыли в Англию, – продолжала она, в то время как Дезире, казалось, погрузилась в задумчивость.

– Поначалу у меня было несколько ангажементов, – вспомнила француженка. – Я играла в «Садлер Уэллс» и в «Ковент-Гарден» с миссис Джордан, но «Билль об альянсе» положил конец последней моей надежде на выживание. Ни один директор не рискнул более дать мне роль, так что…

– Так что?..

– О, у меня было немного драгоценностей. Я продала их… Денег было немного… Я жила на них… Но когда я еще играла в «Ковент-Гарден», я решила посылать часть своих денег в кое-какие самые бедные парижские клубы. Мое сердце болит за тех, кто голодает там… Бедные жертвы, они обмануты и сбиты с пути этими демагогами, ищущими выгоды лишь для себя… Меня просто убивает чувство беспомощности… И я буду чувствовать себя гораздо спокойней, если, зарабатывая своими песенками, смогу посылать хотя бы несколько франков тем, кто беднее меня.

Она говорила со всевозрастающей горячностью и страстью. Маргарита же, устремившая свои глаза в пространство, казалось, ничего вокруг себя не видела; перед ее мысленным взором стояли бедные жертвы бесчеловечности, одурманенные жаждой крови, в то время как их бедные съежившиеся тельца просили всего лишь нормальной пищи. Она настолько погрузилась в свои мысли, что уже совершенно забыла обо всех предчувствиях и не видела более ничего, что только что казалось ей театральным и неестественным в рассказе бывшей актрисы Варьете.

Будучи сама исключительно правдивой и честной, она никогда не подозревала возможность фальши в других, даже несмотря на то, что ей приходилось бывать обманутой. Вот и теперь она видела перед собой лишь женщину несправедливо обиженную, страдавшую и простившую тем, кто стал причиной ее страданий. Маргарита с горечью упрекала себя за первоначальное недоверие к этой благородной, искренней и совсем не эгоистичной женщине, вынужденной бродить по их свободной земле, продавая за жалкие гроши свой талант в надежде, что кто-то из тех, кто обрек ее на эти страдания и муки, сможет приобрести на них пропитание и ночлег.

– Мадемуазель, – тепло обратилась она к Кондей, – вы воистину устыдили меня. Ведь я тоже француженка, а вы принесли столько жертв тем, кто имеет полное право и на мое участие. Но, поверьте, если я и не сделала всего, что велел мне долг, то не по злому умыслу. Нет ли какой бы то ни было возможности, – добавила она серьезно, – помочь вам? Только забудьте о деньгах, скажите, чем могла бы я помочь вам действительно? Располагайте мной.

– Вы очень добры, леди Блейкни… – неуверенно начала Кондей.

– Да, так что же, говорите, я вижу, у вас есть что сказать…

– Это, пожалуй, не так просто сформулировать… но люди говорят, что у меня хороший голос… Я пою кое-какие небольшие французские поэмки… Это в Англии внове… И если я смогла бы петь их в модных салонах… Тогда, быть может, я могла бы…

– Так… вы будете петь в модных салонах! – воскликнула Маргарита. – Вы войдете в моду, и, я уверена, сам принц Уэльский будет просить вас петь в Карлтон-хаузе… Вы будете иметь приличное содержание, мадемуазель… и лондонское общество станет соперничать с батской элитой, чтобы заманивать вас на всевозможные интимные рауты… Тогда! Тогда! Вы станете счастьем для парижской бедноты! И чтобы уверить вас в том, что я отвечаю за свои слова, я устрою открытие вашей триумфальной карьеры в своем собственном салоне, завтра ночью! Будет его королевское высочество. Вы споете свои самые веселые песенки – и за ваше выступление вы получите сотню гиней, которую пошлете в беднейшие рабочие клубы Парижа от имени сэра Перси и леди Блейкни!

– Благодарю, ваша честь, но…

– Вы же не станете отказываться?

– Нет, я очень рада, но… вы поймите… Я еще не так стара, – грациозно заметила Дезире. – Я… Но я всего лишь актриса… А если никто не оберегает молодую актрису… тогда…

– Я поняла, – учтиво кивнула Маргарита. – Вы слишком хороши для того, чтобы появляться в свете без провожатого, и что у вас есть мать, сестра или друг, который… который смог бы стать завтра вашим спутником, вы это хотели сказать?

– Нет, – ответила актриса с нескрываемой горечью. – Нет у меня ни сестры, ни матери, но наше революционное правительство с запоздалым раскаянием обо всех высланных из страны прислало сюда своего представителя, чтобы присматривать здесь за интересами французских подданных.

– Да?

– Там, в Париже, известно, что я посвятила свою жизнь заботе о бедном народе, поэтому представитель, посланный сюда, очень заинтересован во мне и в моей работе. Он всегда рядом, если мне выпадает какое-нибудь беспокойство или оскорбление… Женщина, которая живет одна, часто становится объектом для всякого рода штучек, даже со стороны так называемых джентльменов… и официальный представитель моей родной страны во всех подобных случаях становится моим единственным защитником.

– Я понимаю.

– Вы его пригласите?

– Конечно.

– В таком случае, могу ли я представить его вашей чести?

– Когда вам будет угодно.

– Теперь же, если позволите.

– Теперь?

– Да. Вот он идет, к услугам вашей чести.

Миндалевидные глаза Дезире Кондей были устремлены в отдаленную часть палатки, к главному входу в балаган, за спину леди Блейкни. Последовала непродолжительная пауза, после чего Маргарита медленно повернулась, желая увидеть официального представителя Франции, которого только что согласилась по просьбе молодой актрисы принять в своем доме.

Прямо в дверном проеме, окаймленном кричащими драпировками, на фоне струящегося солнечного света, создающего нечто наподобие задника, в своих траурных одеждах стоял Шовелен.